Автостоп

       Снова кончилось лето. Пролетело, прошумело, ушло. Ничего с этим не поделаешь. Зато осень наступила изумительная! Лесополосы, посадки стоят желтые. Бабуля говорит, раз сверчки начали турчать, значит – осень. И вчера они весь вечер кричали и турчали, несмотря на то, что дождь пошел…         
       Закончилось лето. А что хотел сделать – не сделал. И кого хотел увидеть – не увидел. Главное же, – ничего с этим не поделаешь, как не сбросишь с земли, не развеешь эту осень. Осень, осенять, осеняю, осеняет, осеняем…
         Но как хорошо в степи! Ясно сегодня, солнечно и бодро. Ветер не сильный, но порывистый, буйный – степной. Родными травами, прелью и дымом пахнет. Уезжать отсюда не хочется! Город, учеба, будни… Не хочется, а дорога ведь уже началась. Шагаю. Вон там, у желтого стога, до трассы останется всего ничего. Там, где стог, – самая высокая точка, трассу видно, как на ладони. Скоро должен быть автобус, тогда проголосую, и, бабуля, до свиданья!
         От дома до трассы всего километра три. А бабуле вот трудно идти. Годы-то какие! В августе семьдесят пять сравнялось. Чокнулись рюмками с компотом: за твое здоровье, ба! У нас с ней традиция такая. А у нее голос задрожал и слезы навернулись: да, внучок, пока дает Господь здоровья.  Только года уже не те. Уже так работать не могу, как раньше, устаю, замариваюсь. Но я возюсь. Не сидеть же, правда? Я работаю помаленьку…
         А сейчас вот запыхалась и отстает. Только все равно пошла бы провожать – теперь не скоро увидимся. Все отцветает и все улетает: лето кончилось.
         Куда мы едем, в ту же сторону и грачи летят…
         – Бабуль, пойдем помедленнее, ты, кажется, устала.
         Она вскидывает голову.
         – Да чего там устала? Иду! А то опоздаем.
         И еще крепче сжимает старой, заскорузлой от земли рукой мою руку.
         – Ты ж смотри, внучок, пиши. Понемножку. Много не надо: жив, здоров. Понял? Бабушке много не надо: жив, здоров.
         Не успели мы. Совсем уже немного до трассы оставалось, – и автобус прошел. Бабуля всплеснула руками.
         – Опоздали! Будь ты неладна! Ты подумай, как быстро шли и опоздали!
         На ее морщинистое, коричневое от загара лицо набежала тень.
         – Бабушка, да ты не беспокойся, автобусы другие еще будут, машины идут: раз, два – и поехал!
         Вот и вышли на трассу, стали на перекрестке: к нам поворот, напротив – другой. Ветер бьет по посадке акаций, выбил седую прядь из-под косынки моей старушки. Проносятся мимо машины, и все в цвет осени: красная, зеленая, желтая. «У-у-ух!» – прогудел и обдал жарким ветром грузный могучий «КамАЗ» с огромным фургоном.
         – Ты подумай, до чего Расея дошла! – бабуля долго глядит из-под руки козырьком вслед уходящему грузовику. – Раньше так не было. Раньше мы и не представляли, что такая жизня будет. А сейчас – чего только нет! Все есть, делай, что хочешь! У каждого телевизоры, машины…
         Я «поголосовал» приближающемуся маленькому автобусу, но он прокатил мимо. Парень-водитель кому-то белозубо улыбался; автобус был набит людьми до отказа. Надо бы тормозить легковые, десятка на дорогу есть. Мимо нас проехал, тарахтя, красный «запорожец», но я, кажется, слишком поздно поднял руку.
         Солнце прикрылось облаками, стало прохладнее.
         – Деньги взял? – Бабуля потрогала карман моей стройотрядовки.
         – Ба, мне лет-то сколько? А ты все…
         – Ну чего ж ты руку не поднимаешь? Просись! – Бабуля с досады даже дернула меня за рукав: по трассе стремительно уплывала «Волга».
         – Да подожди ты, ба!
         Не слушая ее, я пропустил еще две машины, потом –– сам не знаю почему –– еще одну. И еще. В последней –– это было видно –– свободного места не было.
         Бабуля что-то мне выговаривала, сама махала рукой, а мне почему-то сильно-сильно захотелось обнять ее и сказать, какая она у меня замечательная старушка. И еще захотелось спросить, почему это дед всегда, улыбаясь, называл ее «Маня-глазок»? Глаза у нее до сих пор синие-синие. Ясные, как слеза.
         А еще почему-то вспомнилось, как на своем выпускном я поднялся в одиночестве на самый верхний этаж притихшей школы, и вдруг в темноте в полной тишине из динамиков школьного радио зазвучала музыка… Женский голос пел песню на неведом мелодичном языке, но я –– не знаю только как –– почувствовал, что понимаю слова. Там были такие: «Ты знаешь, мой милый, ничего нет лучше дороги. Забудь все на свете, только не забывай меня и помни, помни, милый, ничего нет лучше дороги…». Потом в динамиках внезапно раздался щелчок –– где-то далеко на проигрывателе сработал автостоп, –– и музыка смолкла, но еще долго звучала она в моих ушах, весь вечер она была со мной, возникая вновь и вновь, и долго не мог я сбросить с себя ее очарование. Я больше никогда не слышал этой музыки…
         Снова вышло солнце, и акации в посадке зазолотились.
         – Бабулечка, ну зачем ты так волнуешься? Уеду.
         – Уедешь, – сказала бабуля, поправляя мой воротничок. – Уедешь. – И почему-то тоскливо добавила: – Ночь на дворе.
         – Какая же ночь, ба?! Четыре часа.
         Не успеешь, внучок, оглянуться – ночь подойдет.
         На трассе опять показалась «Волга», в ней – только водитель. Этот-то точно остановится!
         – Смотри, пиши! – Бабуля заторопилась и опять заволновалась. – Матери скажешь все как следует. Смотри, учись, помни, что это – для тебя.
         Я, улыбаясь, кивнул, и, хотя машина была еще далеко, поднял руку. А когда она приблизилась, «поголосовал» еще, мол, довезите, пожалуйста!
         Машина замедлила ход, и бабуля схватилась за сумку. Схватилась за нее обеими руками. Почему же я раньше не замечал, какая она у меня уже старенькая?..
         – Ну, бабуль, поехал!
         Однако машина, осторожно миновав встречную колдобину, рванулась вперед. Все! Готовый уже прыгнуть в нее, принять от бабули сумку и захлопнуть дверцу, я проводил ее всем корпусом и смотрел теперь, как переливаются на заднем стекле «Волги» холодные солнечные блики… Повернувшись к бабуле, я увидел, что она все еще держит обеими руками мою тяжелую сумку.
         – Ты подумай, не взял, – тихо произнесла бабуля. – Чтоб ты счез, проклятый! Да чего ж не взять?! Ты подумай, – недоуменно причитала она, – пустой едет, а не взял. Ты подумай… Нет, раньше так не было. Бедно жили, ничего не было, а так не было. Даже не посмотрел, ты подумай…
         – Ладно, ба, перестань. Плевать я на них хотел! Не так уж много по великой России таких, как мы, «голосовальщиков», чтобы из миллионов машин на всех дорогах не остановилась бы хоть одна. В крайнем случае –– время еще есть –– буду ждать другого рейсового автобуса. Ясно?
         Бабуля, кажется, ничего не поняла, но согласно кивнула, задумчиво глядя вдоль трассы.
         – Вот на этом автобусе и поеду, – попытался я развеселить бабулю, – вот на нем и поеду… когда он в обратную сторону пойдет!
         Автобус притормозил у противоположного поворота, из него вышли несколько человек и тоже пошли дожидаться попутки в свою сторону – добираться «автостопом». Как это англичане про «автостоп» так смешно говорят? «Хитч хайкинг», что ли?
         Этих, что вышли из автобуса, хуторских, быстро подхватят: в хуторе все друг друга знают.
         Одна из вышедших женщин направилась в нашу сторону, на ходу кивнула бабуле: «Здрасьте!».
         – А, – приглядевшись, узнала бабуля, – да это же Катьки Барышниковой дочка! Вот бы я с кем домой пошла…
         – В самом деле, бабуль, – подхватил я, – чего тебе стоять? Иди. Иди, пока эта дочка далеко не ушла. Ты и устала уже.
         – Нет, внучок, побуду еще. Чего я устала? Не устала! Посажу тебя, тогда пойду, чтоб душа спокойная была.
         Еще несколько раз поднимал я руку, но, словно прошли мы невидимую черту: не везет, и все! Не останавливались машины. Грузовик наверняка взял бы скорее, но не было их почему-то больше, грузовиков…
         Скучает по мне бабуля. Все-таки последний внук. Надела, чтоб меня проводить, красную вязанку, подаренную матерью, и будто помолодела лет на десять… А сейчас сникла. Перебирает мои пальцы. Сколько себя помню, руки у нее всегда горячие…
         И эти не берут, – вздохнула она, и вдруг робким, надорванным голосом –– у меня даже сердце защемило –– спросила:
         – Может, я пойду, внучек? Может, они думают, что нас двое едет? Одного-то быстрей возьмут, а с бабкой старой…
         Господи, да разве можно отпустить ее теперь?! И рукой мне на прощанье не помашет, не перекрестит: «С Богом» – чтобы уехал собранный, настроенный на большой город, и дома она не успокоится.
         А сверчки ей вечером что-то кричат. Начинает один под скамейкой. А потом все, которые в малине живут. Она слушает, да разве поймешь? Тогда они плачут…
         – Ну ладно, ба, – чмокнул ее в щечку, – иди.
         Щеки у нее холодные.
         Бабуля пошла, и ветер, казалось, гнал ее в ту же сторону, куда клонил, пришибал высыхающие степные травы. Красная ее кофта, как прожигающий вечерний отсвет, горела на блеклом ковре травы.
         И когда показались два «Икаруса», два брата-близнеца, я обрадовался, что бабуля не так еще далеко ушла, что она увидит их с бугра и поймет, что один из них увез ее внука.
         Они не катились, как положено автобусам, а летели, словно был это мираж, а затем два ослепительных автобуса, два веселых брата-близнеца превратились вдруг в двух строгих генералов и не заметили, как на обочине отдает им честь боец стройотряда…
         Как там бабуля? Оглянувшись, я увидел, что красная точка, уже было пропавшая совсем, стала расти. Не дойдя до меня, чуть вдалеке бабуля остановилась передохнуть. Она улыбалась, но улыбалась так странно жалко и растерянно… Все вокруг стало расплывчатым. Небо синело, и, наверное, как раз и наступил тот момент, когда день превращается в вечер. В прохладный, осенний, степной. Акациевые посадки зашелестели, я рванулся к бабуле, но она вдруг замахала на меня руками. Я обернулся, вскинул руку – и тотчас видавший виды голубой «Москвич» со скрипом затормозил, и я, подхватив сумку, подбежал к дверце.
         – Скорее, скорее! – заторопил водитель.
         Я захлопнул дверцу, и последнее, что увидел – красное расплывчатое пятно на поблекшей траве.
         Я смотрел сквозь стекло на степь, на желтые и оранжевые в закатных лучах посадки, а перед глазами стояла бабуля и медленно, печально и торжественно осеняла крестами, благословляя старческой рукой, и осень, и желтые акации, и голубой «Москвич», и трассу, и грачей, и траву…
         – Не знаешь, спросил водитель, включая радио, – космонавты наши, говорят, ракету какую-то новую запустили. По мощности, говорят, аналогов ей нету!!
         – Не знаю пока, – ответил я и стал смотреть вперед – туда, куда убегала в нескончаемую даль шершавая лента асфальта. Потому что ничего, ничего нет на свете лучше жизни, лучше любви и лучше дороги.