Угроза Марса

Вера выключила принтер и откинулась на спинку кресла. От компьютера побаливали глаза, но зато на душе было спокойно: перевод готов. Пора собираться: начальство ради праздника проявило гуманность и разрешило уйти домой с обеда.
Вера достала зеркальце — убедиться, все ли у нее в порядке. Ну, в общем, неплохо. Те же ярко-синие глаза, те же золотые волосы (не заметна ли седина? Вроде нет). Конечно, лицо немного скуластое (наследие мордовских предков матери), да и тридцать пять лет — это совсем не восемнадцать. Но для своего возраста она выглядела хорошо, не распустилась, не потеряла форму. Вся ее красота не только не истратилась, а сделалась еще чище...
Однако времени рассиживаться уже не осталось. Пора было домой. Завтра у нее праздник. Соберутся мальчишки со старого двора. Раньше было традицией: встречаться на Женский день у Веры. С годами эти встречи происходили все реже и реже, пока и вовсе не прекратились.
Разлетелись, разъехались старые друзья... Считай, лет пятнадцать их уже не видела, если не больше. А вот, поди ж ты — созвонились из разных городов и надумали снова съехаться у нее, как встарь. Любопытно на них посмотреть — теперешних мужиков! У каждого семья, дети, большие должности.
Только у нее жизнь не сложилась. А какие парни ухаживали за ней! Тот же Олег — вихрастый красавец, гитарист... Завтра должен быть... Жаль, прошлого не вернешь. Мечталось, конечно, о многом, но судьба получилась незатейливая. Была семья. Был никчемный муж со своей нелепой ревностью. И был развод, обыденный, серый и скучный. Так что теперь живут они втроем: она, мама и дочь.
На следующее утро Вера с матерью уже колготились на кухне. Над оконным карнизом легким дымком дрожал весенний воздух. Вера, согнувшись над столом, крутила рукоять мясорубки.
— Олег-то твой, говорят, холостяком ходит... — завела беседу мать, утирая набежавшую от лука слезу. — Из Афганистана хромой вернулся, подраненый. Не сложилось у них с женой — разбежались...
— К чему это ты? — спросила Вера.
— Как к чему? Олег-то из-за тебя в армию подался, из-за твоего дурацкого характера.
— Прекрати, мама! Не попрекай.
Мать вздохнула:
— Я не попрекаю. Я опасаюсь, что ты его увидишь да пожалеешь. А какой с инвалида муж? А хочешь прожить по-настоящему — держись ближе к Владимиру Яковлевичу. Человек серьезный — обеспеченный, спокойный...
— А у Светки из нашего класса маман второй раз замуж сходила, — к месту заметила Настасья — юное востроглазое создание четырнадцати лет с прической в виде двух хвостов.— И такой классный папец у Светки образовался — статный, шикарный, Светку в фирму одевает. С таким папцом не стыдно в обществе показаться. Настоящая образцовая российская семья... Нет, маман, ты бабушку не слушай. Владимир Яковлевич — старый, толстый, противный — какой из него муж?
— Ах ты мартышка! — вспылила бабушка. — Да как ты смеешь встревать во взрослые разговоры? А ну брысь отсюда!
Настасья обиделась, бросила в тарелку недоструганный сыр и вышла из кухни, гневно подрагивая хвостами.
Хотя ребята и приехали из разных мест, но в дом ввалились дружным гуртом. Тридцатипятилетние мужчины вели себя в прихожей как школьники: шутили, подталкивали друг друга, громко смеялись. Только один Олег был словно каменный. Увидел Веру с дочерью, шагнул навстречу.
— Олег, — только и выдохнула она, почувствовав, как ухнуло сердце.
За столом было шумно. Вспомнили все: сердитых соседей, битые окна, ночные вылазки на старое кладбище... Но Вера все никак не могла сосредоточиться на прошлом. Она смотрела на Олега, на его смуглое, словно обожженное степным огнем лицо и совершенно белые седые волосы. Он глянул на Веру пронзительными черными глазами и вдруг вынул из бокового кармана потертую тетрадку.
— Ой, так это же моя! — обрадовалась Вера. — Откуда она у тебя?
— Украл по молодости, — улыбнулся Олег.
Вера открыла тетрадку и увидела розовую промокашку. Ровным столбиком, сверху вниз, по ней шли буквы: «Олеженька, милый мой»... Она чуть не произнесла это вслух, но, захлопнув, прижала тетрадку к груди.
И тут встал Васька Григорьев, в очках, худощавый, высокий:
— Я всегда говорил: первая любовь — не стареет! Давайте же выпьем за нее, окаянную.
Все выпили. И гвалт как-то сам собой прекратился. Наступила странная тишина.
— В таких случаях говорят: «Милиционер родился», — сказала Вера.
Начался общий хохот.
— Извини, Олежка, — смеялась Вера. — Я забыла, что ты в ментуре работаешь.
— Да я не в претензии, — отвечал он. — Тем более что погоны уже снял. Сейчас частником тружусь, в охране.   
Тут Костик Давыдов вмешался:
— Ребята, может, по любимым места прошвырнемся? Возле нашего «пятачка» у реки лед пошел. Все запружено.
— Не хочется... — покачала головой Вера. — Я боюсь Кремля.
— Что за чушь? — не понял Костя.
— В Кремле есть что-то опасное, — ответила Вера, слегка задумавшись. — Мне, например, тяжело ходить по нему. Как будто громадный цепной пес исподтишка наблюдает за тобой. И ты не знаешь — схватит тебя этот зверь каменными зубами или отпустит.
— Фантазии! — махнул рукой Григорьев.
— Эдгара По начиталась! — съехидничал Давыдов.
Тут Настасья дернула ее за рукав и зашептала, восхищенно показывая взглядом на Олега:
— Ты что, маман? Смотри какой классный папец... Неужели упустишь?
— Отстань! — отмахнулась Вера.
— Почему «отстань»? У меня переходный возраст, мне нужна здоровая полноценная семья.
Вера ошарашенно поглядела на дочь. А потом вдруг заявила приунывшим однокашникам, что передумала, и что сейчас они пойдут в Кремль.
И опять все загалдели, засобирались.

Голубоватая дымка разливалась по древней крепости. Из сугробов вылезали старые, подгрызенные временем кирпичные ограды, темнели готические ворота Архиерейского подворья. С крыш свисали острые сосульки. Старая цитадель пробуждалась от зимней спячки, щурилась прорезями бойниц... На душе было радостно и тревожно.
Григорьев с Давыдовым чуть опередили их, и шли, перешептываясь и изредка поглядывая на прихрамывающего Олега и Веру, тихо идущую рядом с ним. Вера догадывалась, что вся эта история со «встречей старых друзей» — это просто уловка, придуманная Васькой и Костянычем, чтобы вновь свести ее с Олегом, чтобы исправить нелепые ошибки, совершенные по молодости лет. «Поздно», — думала про себя Вера. О многом они успели переговорить, многое вспомнить, прежде чем пришли в Кремль. Но словно какая-то стена отделяла ее от Олежки. «Поздно, поздно...»
Под светом фонарей Олег шел чуть прихрамывая, их тени то сливались, то разъединившись, выплывали.
К высокому откосу подошли вместе, гурьбой. За рекою на фоне темнеющего неба смутно рисовался силуэт стародавнего монастыря. Снизу доносился скрежет и треск торосистых льдин. Вечер, как ночь, был дивный, зимний. Но свежий ветер весны уже тревожил грудь. И вдруг Олег, сложив ладони рупором, крикнул:
— Вера-а-а, с праздником!
Мартовский ветер далеко разнес эхо.
Костя Давыдов, широкоплечий, крупнолицый, встал спиной к обрыву и начал читать:

Вечером слышно дыхание холода,
Стынет на крышах дневная капель,
Словно художник волшебного города
Будит в картинах свою акварель.

— Сладкопевец ты наш... — вздохнула Вера. — Добрые старые штампы! Комсомольская романтика семидесятых... Правда, не очень понятно, кто кого будит. Базаров в таких случаях говорил: «Аркадий, не говори красиво».
— Зануда ты, Верка! — обиделся Давыдов. — Ты никогда не понимала мою тонкую поэтическую душу.
— Не обижайся, Костяныч! — сказала Вера, целуя в щеку верного товарища. — Это я любя. Пиши как пишется и никого не слушай. Стихи — дело хорошее.

Когда они подошли к Монастырской башне, Вера опять заупрямилась.
— Не надо туда ходить... — попыталась она еще раз уговорить своих «мальчишек». — Я чувствую какую-то угрозу.
— Угрозу марта... — продолжил поэтический Костяныч. — Римляне посвятили этот месяц кровавому богу войны Марсу. Забавно, что для празднования Женского дня выбрали именно это время.
— Вер, ну что ты в самом деле? — недоумевал Вася Григорьев. — Как это? — пройтись по местам детства и не побывать в Монастырской башне? Это же наше заветное место.
— Ну ладно, пошли! Только помните, что я вас предупреждала.
Ободренный этим зловещим предзнаменованием, длинный Григорьев первым сунулся в низкую арку входа и тут же, как в старые времена, треснулся лбом о низкий свод.
— О, черт возьми! — простонал он. — И как же это я забыл?! Черт бы побрал этих средневековых мастеров! И чего у них входы такие низкие?
— Это чтобы ты не забывал кланяться Духу Башни, — авторитетно заметил Костя. — А то, понимаешь, вымахал ростом с коломенскую версту.
— Я-то хоть по вертикали вымахал, а некоторые — по горизонтали. — Парировал Васька, поднимаясь по узкой галерее. — Подожми живот, Костяныч, а то застрянешь, как Винни Пух в гостях у Кролика — сиди тут из-за тебя целую ночь.
Так, переругиваясь и светя под ноги единственным фонариком, они поднимались по винтовой лестнице. Вечер дотлевал, точно костер, и, когда все поднялись на первый ярус, Вера заметила, как западная бойница сверкнула огнем, словно красная звезда или глаз дикого зверя.
Дальше шли три деревянных настила, но пройти по ним было сложно: полы во многих местах прогорели насквозь из-за костров, разожженных то ли подростками, то ли бомжами. В середине пути зияла особо крупная дыра, через которую был проложен мостик: неширокое бревно. Вера глянула вниз, в гулкую пропасть и невольно подалась назад. Олег не стал ее уговаривать, пошел первым, уверенно, несмотря на больную ногу, перебрался по балке и, став на противоположном конце, протянул Вере руку. Почувствовав поддержку, Вера быстро миновала опасный участок и через мгновение они уже стояли обнявшись, на другом краю. А через полминуты и остальные присоединились к ним.
По узкой шаткой лестнице миновали еще один этаж и поднялись на верхний ярус. Боевая площадка окружалась короной зубцов, а над ними вздымалась высокая кровля. С кремлевской вершины видно было, как синие сумерки окутывают Старый Город, его низкие улицы, темные двухэтажные дома с уютно светящимися окнами... Было так тихо, что слышалось, как ветерок трется о древние стены, словно ласковый зверь. Холодало.
Быстро раскинули походный стол: выложили на салфетку прихваченную из дома закуску, кто-то положил набок квадратную бутылку «Абсолюта».
— Ребята! — тепло сказал Васька. — Говорят, если у человека первая половина жизни не заладилась, то уж во второй непременно повезет. Давайте выпьем за вторую половину жизни и за удачу!
Пили двумя лафитничками по очереди. Вера, румяная, свежая, стояла в центре по-хозяйски, по-царски. Олег, весь устремленный к ней, был рядом. Дружеский гвалт был в самом разгаре, когда снизу вдруг донеслось гнусавое пение:

Пьяная, помятая пионервожатая,
С кем гуляешь ты теперь, шлюха конопатая?..

— Вот он, налицо разгул демократии, — усмехнулся Костя.
— Эй, ё-моё, кто это там? — послышался подвыпивший голос.
Мужчины переглянулись. Вера спряталась за спину Олега, предчувствуя недоброе. Из люка показалась голова в спортивной шапочке, потом следом фигура во весь рост.
— Во, блин! Так мы здесь, выходит, не первые, — круглолицый парень был раздосадован, но, увидев закуску, повеселел. — Ну, это другой коленкор. Угостите пацанов, старички?
— За что я люблю современную молодежь, так это за раскованность, — сказал Григорьев, с невинным видом снимая очки и пряча их в карман. — Никаких комплексов!
Тем временем на площадку взобрались остальные «гости». Парней оказалось четверо. Сразу стало тесно и неуютно.
— Дай закурить! — один из них, с рыжей косичкой, подошел к Олегу.
— А голова болеть не будет? — Голос Олега был резким, сухим.
— Не уважает! — сказал другой парень, низкий и рыхлый; взял моченое яблоко, откусил смачно и добавил: — Валите отсюда! Закуску разрешаю оставить.
— А морда не треснет? — поинтересовалась Вера.
— А ты, баба, заткни...
Договорить он не успел. Олег от души врезал по жующей челюсти. Парня швырнуло на стену, словно мешок картошки. Он ударился затылком о стену и, мигнув враз остекленевшими глазами, сполз на пол. «Вожак» с косичкой, хищно оскалившись, принял боксерскую стойку. Но простоял он так недолго — на него обрушился град таких ударов, что казалось — молотили сразу несколько человек. Олег «довел» противника до люка, тот запнулся и рухнул в проем. Григорьев тем временем, приговаривая: «Люблю... современную... молодежь...» — обрабатывал своего визави. Давыдову приходилось хуже. Оле пришел Костянычу на помощь, и вскоре остальные искатели приключений последовали за своим предводителем; последним уползал толстомордый, тот, с моченым яблоком. Костяныч не удержался и напоследок отвесил ему ногой в удобно подставленное место. Некоторое время внизу раздавались стоны и мат.
Огляделись. Луч фонарика выхватил ухо Кости Давыдова, красное и набухающее, как помидор. Увидев это зрелище, Вера прыснула.
— И ничего смешного! — буркнул Костяныч.
— «Тогда считать мы стали раны, товарищей считать...» — к месту вспомнил Григорьев, протирая запотевшие очки.
— Боюсь, как бы эта шпана бревно не скинула, — сказал Олег. — Будем тогда куковать здесь.
— Мобильник выручит, — успокоил Костяныч, доставая трубку и проверяя — работает ли.
— Все равно надо посмотреть.
Спустились ниже.
Балка лежала на месте...
— Ну что, пошли по домам? — предложил Васька. — Добрый праздник без драки не праздник...
— Я пойду первым, — сказал Олег. — Мало ли что.
И ступил на балку.
В это время впереди раздался шорох. Мелькнула знакомая физиономия в спортивной шапочке — и бревно вздрогнуло. Видно, обладатель рыжей косицы подсунул под балку кирпич и закрепил его чем-то, может ремнем. А когда Олег оказался на середине мостика, резким движением выбил этот кирпич. Подонок, видно, рассчитывал, что бревно упадет в пропасть, но не вышло: тяжелая балка осталась на месте.
Но все-таки Олег не удержал равновесия. Онемев от ужаса, друзья увидели, как он пошатнулся и начал падать. Но в самый последний момент Оле извернулся как кошка и каким-то чудом успел вцепиться в край бревна. Но этим дело не кончилось. Потревоженная балка вдруг встала на ребро. И медленно, словно в фильме ужасов, пальцы Олега стали соскальзывать. Вера видела эти пальцы, слышала тяжелое дыхание. Но не удержался Олег — руки его соскользнули и тело обрушилось вниз, на торчащие глыбы каменной клади, обломки старого пола, прутья арматуры...
Друзья попробовали балку. Она держалась прочно. Быстро перебрались и кубарем понеслись вниз.
Олег лежал посредине площадки, тяжело дыша.
— Олежка, живой?! — бросилась к нему Вера.
— Живой... — прохрипел тот. — Удачно, что я смог за балку зацепиться, а то бы кранты. А так — задержал падение и успел сгруппироваться...
— Олежка!.. — рыдала Вера.
— Не хнычь... У нас в Афгане на вертолетах и не такие переделки бывали. Ну, богатенький Буратино, — продолжил он, обращаясь к Давыдову, — доставай свою «мобилу», вызывай «скорую», потом ментов.
— Олег мы тебя вытащим! — горячо воскликнул Григорьев.
— Куда вы меня вытащите, чудаки? — попробовал было засмеяться упавший, но тут же застонал. — У меня, похоже, справа ребро сломано. Не шевелите... Вызывайте «скорую», говорю, потом ментов. Профессионалы разберутся. — Затем, помолчав, сказал Вере. — А ты была права...
— В чем я была права? — не поняла она.
— Да насчет этого зверя кремлевского. Куснул-таки меня Кремль, но повезло — не сильно куснул, так, поиграл только... Слышишь, как рычит?
Действительно, какой-то рокот звучал в гулком пространстве башни. Так удовлетворенно порыкивает старый пес, исполнив свой сторожевой долг и забираясь в будку.

«Скорая» приехала даже раньше милиции.
— Ну, мужчина, в рубашке вы родились! — сказала Олегу сухощавая, в годах, врачица. — С такой высоты грохнуться и в живых остаться, это, я вас скажу...
— Дух Башни помог... — ответил тот, со стоном заползая на носилки. — На крылышках поддержал, наверное.
Василий и Костя остались ждать милицию, благо подвывание сирены уже слышалось у кремлевского холма.
Олега занесли в кузов «скорой» и уже собирались было закрывать двери.
— Постойте! — вскрикнула Вера. — Я его одного не отпущу.
— А вы кто ему будете? Жена, что ли? — устало спросил санитар.
— Жена! — решительно ответила Вера.
— Ну тогда забирайтесь...
И она шагнула в темное пространство машины, словно в другую судьбу.