Путь чая в Японии и Бурятии

         При взгляде на иероглиф “чай” явственно видны три составляющих его элемента.
         Самый верхний элемент носит название “трава” и вызывает в памяти тот чай в виде сухих листьев, который мы завариваем и пьем.
         Нижний элемент –– «срывать, обрывать» –– говорит о том, что чай собирают, срывая свежие листочки; иногда эту часть иероглифа пишут как “дерево”, выражая ту идею, что чай принадлежит к роду кустарниковых растений.
         Средний элемент передает понятие “человек”, из чего следует, что чай — одно из самых близких человеку и значимых в его жизни растений. Одновременно с этим элемент “человек” своей формой навевает ассоциацию с крышей человеческого жилища, будит воспоминание о доме.
         Таким образом, самый вид иероглифа “чай” формирует наше представление о нем как о чем-то добром, теплом, связанном со спокойствием домашнего очага и уютом.
         Слово “чай” (яп. “тя”) японцы употребляют лишь с приставкой вежливости и уважения (“о”), называя “о-тя” зеленый порошковый чай — горьковатый на вкус и освежающий напиток. Известно, что монголы и буряты также издавна отдавали предпочтение именно зеленому чаю, только не порошковому, а так называемому прессованному, или “брусковому”. Эквивалентом почтительного отношения японцев к зеленому чаю, выражающегося в непременной вежливой приставке “о”, служит бурятская пословица «Аяга сай эдеэнэй дээжэ, “а” узэг эрдэмэй дээжэ», которая в русском переводе звучит: “Как в учении заглавная буква — “а”, так из еды самое главное — чай». Иногда от стариков-бурят можно слышать утверждение, что «чай связан с Богом».
         И легенды, и подлинная история появления чая в Китае и Японии, действительно, неразрывно связаны с Богом, а именно с проникновением в эти страны буддийского учения — в той его разновидности, которая на санскрите именуется “Дхьяна”, по-китайски “Чань”, по-японски “Дзэн”, а по-бурятски — “Даяан”.
         Что касается Китая, то, согласно легенде, чай появился в этой стране благодаря Бодхидхарме — 28-му Патриарху индийского буддизма (начиная от Будды Шакьямуни) и одновременно 1-му Патриарху – основателю чань-буддийского (дзэнского) учения. Придя из “Западной Поднебесной” (т. е. из Индии), он поселился в знаменитом ныне монастыре Шаолинь-сы (яп. Сёриндзи), где провел 9 лет, сидя в медитации перед стеной — в ожидании ученика, способного воспринять его “учение вне опоры на слова и письменные знаки”. Но однажды, согласно легенде, Бодхидхарма заснул во время медитации. Вскочив, он в гневе обрезал свои ресницы, дабы больше не спать. Как гласит предание, в том месте, куда упали ресницы индийского Учителя, вырос куст чая. С тех пор монахи стали использовать чай для того, чтобы бороться со сном во время долгого утомительного сидения в медитации в позе “лотос” (кит. цзочань, яп. дзадзэн). Возникла даже пословица: “Вкус чая (по-китайски — “ча”) и вкус дзэн-буддизма (по-китайски — “Чань”) — один”.
         Говорят, будто после долгого девятилетнего сидения в медитации у Бодхидхармы на время отнялись ноги. В Японии до сих пор существуют куклы “Дарума” (сокращение от “Бодайдарума”, — так звучит в японском произношении имя Бодхидхарма), символически изображающие Бодхидхарму в виде безногого “ваньки-встаньки”, у которого центр тяжести расположен так, что как его ни толкай, он все равно встает. К этим куклам, носящим название “Великий Учитель, учащий 7 раз падать, 8 раз вставать”, японцы обращаются с молитвами об исполнении своих самых сокровенных желаний, о преодолении трудностей, о свершении задуманного, несмотря ни на какие препятствия. В японском стихотворении о куклах “Дарума” говорится: “Такова жизнь: семь раз упади, восемь раз встань”. Вот так оказываются связанными воедино буддийское учение, чай и игрушка “ванька-встанька”, а через них Индия, Китай, Япония, Бурятия и Россия...
         В Японии чай появился в 12-м веке. Его, опять-таки вместе с учением дзэн-буддизма, привез из Китая монах Эйсай (иначе — Ёсай; 1141–1215), написавший трактат о пользе питья чая и представивший его тогдашнему правителю страны. Чай быстро распространился в буддийских монастырях и позже стал достоянием всего японского народа.                Согласно дзэн-буддийскому учению, для достижения Просветления и спасения от мрака невежества и страдания подходит любой путь, если только это путь внутреннего успокоения, самосовершенствования и растворения ложного “я”, которое, словно демон Мара, ввергает человека в пучину неуемных желаний и заблуждений. Одним из путей, помогавших достичь внутреннего равновесия, сосредоточенности, душевного спокойствия и гармонии с окружающим миром является “Путь чая” (яп. “садо” или “тядо”). Из глубокой старины до наших дней дошла в Японии разработанная выдающимися дзэн-буддийскими мастерами чайная церемония.
         Слова “чайная церемония” по-японски звучат как “тя-но ю”, что в буквальном переводе значит “чай и горячая вода” или “заваренный чай”. Из этого перевода видно, что в собственно японском наименовании чайного действа не присутствует идеи “церемонии” как чего-то сложного, нарочитого или искусственного. Напротив, чайная церемония донельзя проста. Чайная церемония — это и есть конкретное выражение “Пути чая”, то есть способ избавления от заблуждений и страданий и обретения счастья при помощи питья чая.
         Как правило, чайная церемония проходит в специальном “чайном домике” (“чайном павильоне”), обычно расположенном в саду. От жилого дома к нему ведет дорожка из плоских чистых камней, лежащих прямо посреди травы сада на неодинаковом расстоянии друг от друга. Классически японский традиционный дом устроен так, что, раздвинув скользящие перегородки (сёдзи) из него можно выйти непосредственно в сад и без обуви, лишь в носках (таби) дойти по камням до чайного домика. Неодинаковое расстояние между камнями заставляет идущего смотреть прямо под ноги, не отвлекаться по сторонам. Так еще до того, как попасть в чайный домик, человек внутренне сосредоточивается. Вход в чайный домик устроен таким образом, что для того, чтобы попасть туда, необходимо глубоко склониться. Этот невольный поклон уравнивает между собой всех пришедших на чайную церемонию, какого бы возраста и социального положения они ни были.
         Внутри — предельно строгое убранство: гладкие некрашеные стены без окон, чистый пол, устланный циновками из рисовой соломы (татами). Взгляд останавливается на специальной нише (токонома), в которой стоит ваза с цветком или висит свиток (какэмоно) с каллиграфически написанным иероглифом, соответствующим времени года (это может быть, к примеру, иероглиф “снег”, надпись “светлая луна”, или — “цветы хризантем”… ). Над очагом, рядом с которым располагаются присутствующие, висит чайник, в котором кипит вода. Звуки кипящей воды настраивают на умиротворенный лад, вызывают воспоминания о звуках чистых горных рек и водопадов. Церемонию ведет мастер, одетый в строгое черное кимоно. Специальной бамбуковой кисточкой он взбивает зеленый порошковый чай в чашке и передает ее кому-либо из присутствующих.
         На чайной церемонии чай пьют не для того, чтобы напиться. Горьковатый вкус взбитого до пены зеленого порошкового чая напоминает вкус самой жизни, заряжает бодростью для новых трудных дел, успокаивает тревоги, рождает чувство сопричастности чистоте, строгости и простоте... Чашка поворачивается в руках и передается дальше по кругу. Во время чайной церемонии не ведут житейских разговоров. Говорят о красоте, которую находят в старинной, кое-где пощербленой чайной чаше, о красоте времени года, об иероглифе, висящем в нише-токонома, а иногда просто молчат, просто слушают клокотанье кипятка в чайнике, шелест деревьев за стенами чайного домика и неслышимые импульсы чувств друг друга. Во время чайной церемонии ее участники отрешаются от неизбежных тревог и забот обыденной жизни и как будто соприкасаются с вечным. Ощущением вечности пронизаны и клокотанье воды в чайнике, и скромный цветок в вазе, и выверенные, неспешные жесты мастера, ведущего церемонию. В соединении с вечностью у людей исчезают чувство непомерной значимости собственного “я”, чувство важности собственных амбиций и чувство исключительности собственных проблем. Выходя из чайного домика, они возвращаются к обыденной жизни с новыми силами, с обострившимся чувством радости жизни, исполненные добра, сочувствия, спокойной уверенности в себе. Таковы вкратце смысл, значение и вид чайной церемонии. “Путь чая” вновь и вновь возвращает человека к его основе, к доброте, к преодолению страданий, знаменует новый шаг на пути к завещанному Буддой Просветлению.
         Хотя в Бурятии, безусловно, нет “Пути чая” в виде особой канонизированной традиции чаепития, можно все же, как представляется, выделить некоторые существенные черты, роднящие употребление чая в Бурятии с “Путем чая” в Японии.
         Одна из таких черт состоит в отношении к чаю как к чему-то святому. Буряты издавна почитают “сагаан эдеэ” — “белую еду”, и чай, традиционно забеливаемый молоком, также может считаться “белой едой”. До сих пор во многих бурятских семьях живет традиция — заваривая свежий чай, преподносить “дээжэ” — “чистый верх” свежей заварки духам-охранителям, “хозяевам” той или иной местности, Буддам и буддийским божествам в семейном алтаре.
         Во-вторых, в определенном смысле традиционные жилища бурят — “hэеы гэр” и “модон гэр” («войлочная юрта» и «деревянная юрта») можно сравнивать с “чайным домом” в Японии: тот же невольный поклон при входе, так же звучит бульканье воды в чайнике над открытым очагом; вместо иероглифов в нише токонома — звездное небо, видимое в отверстие дымохода “тооно”. Идет неспешная беседа за чашкой чая, люди отдыхают от тревог и забот дня... И хотя отличаются и сорт чая, и способ заварки, хотя по бурятскому обычаю гостю не принято подавать треснувшую или пощербленую чашку (японцы же восхищаются щербинками на старинной утвари, ощущая в них “дух времени”, рассматривая как один из атрибутов “благородной патины старины”), все равно суть чаепития остается той же самой: почувствовать душевный настрой друг друга, отдохнуть от повседневных дел и забот, передать свои теплые чувства от сердца к сердцу.
         Великий японский мастер чайной церемонии Рикю (1522 — 1591) однажды провел чайную церемонию для военного правителя Японии (сёгуна), пожелавшего полюбоваться цветами в его саду. Мастер срезал все цветы, оставив лишь один, самый скромный и незатейливый цветок, которым украсил нишу-токонома в чайном доме. Жестокий правитель не понял поучения святого мастера, заключенного в одном цветке, и приказал ему покончить жизнь самоубийством. Семидесятилетний старик, подняв меч, вонзил его себе в живот со словами:
               
                «Семьдесят лет
                Человеческой жизни!
                Тяжелый меч легок для старика* —
                Этим священным мечом
                Убиваю будд и патриархов!».
               
         Думается, в своем прощальном стихотворении старый мастер чайной церемонии преподал новый урок. Меч может сразить человека. Будды и патриархи могут поразить и развеять наше невежество, победить страдание, открыть путь к Просветлению. А чайная церемония очищает душу человека от всего наносного, чтобы ему было легче идти по завещанному Буддой пути: быть открытым миру, видеть взаимосвязь и единство всех вещей и явления, ощущать во всем сущем — будь то скромный цветок или плывущие по небу облака — Великую Запредельную Мудрость, Истину и Красоту.
         Если помнить обо всем этом, то каждый глоток чая может стать напоминанием о мудрости и красоте.

                Аяга сай эдеэнэй дээжэ,
                Аяга сай эрдэмэй дээжэ
                (Из еды самое главное – чай,
                Для учения самое главное – чай).

(* "Тяжелый меч легок для старика" - эта фраза является моей казуальной интерпретацией стоящих в оригинальном танка звуков рики-ики-тацу.

** В печатном виде эссе содержится в: «Бурятия», 1996. № 23 (1187)).