Романс из Музея Древностей

Она стояла в отдалении от других, чуть выше остальных, и во всём её облике чувствовалась отрешённость от  бренного мира. Возвышенность, недоступность. Такая изысканная, с красивыми формами, с хорошим вкусом и с любовью к гармонии, подобранными красками, она заставляла людей останавливаться и восхищаться собой, именно восхищаться, а не любоваться. В ней не было  ни тени кокетства, ни дешёвой претензии на успех. Она олицетворяла собой породистую гармонию классики и неподкупность канонов вечного искусства… Амфора. Греческая амфора в Музее Древностей. Она притягивала к себе взоры посетителей.
-- Какая холодность черт!
-- Она превосходна! Какое великолепие – ничего лишнего!
--Фу, не разбить, не грохнуть! Лучше я горшок в магазине куплю.
Она задевала чувства видящих её, но они её не задевали. Сознание собственной значимости не могли поколебать ни тыканье пальцем по стеклу с возгласами «смотри, смотри, там тётка голая нарисована», ни небрежное махание пятернёй в сторону «а, ничё интересного». Даже попытка кражи её самой не выбила амфору из состояния внутреннего покоя и чёткого осознания своей ценности. Подумать только, её хотели украсть,  продать!! Продать!!! Она слышала, что некоторые ценности, даже родом из музея ( с сертификатом, удостоверяющим происхождение) продают за деньги. Никогда! Слышите? Никогда! Кто и что собирался здесь оценивать? Она лучше бы отправилась в музейный архив с сознанием того, что всю жизнь стояла высоко на полке, освещённая правильно поставленным светом и с прибитой к полке табличкой, утверждающей, что она действительно является антикварной ценностью.
Амфора привычно не реагировала на посетителей, как вдруг,  два человека вошли в зал, где она стояла в витрине и внесли с собой что-то завёрнутое. Сняли покрывала, поставили на пьедестал и ушли. Что-то в её керамической душе перевернулось. Неясное.  Смутное. Непонятное. Он её не видел. Служащие поставили скульптуру лицом к входу, а амфора стояла в боковой стенной нише. У него не хватало многих частей, и нос был отколуплен, как у большинства античных скульптур, но прямая спина, гордо посаженная голова бросались в глаза и заставляли посетителей останавливаться, чтобы выразить свои эмоции. Когда один юнец пальцами потрогал экспонат, чтобы выяснить материал, из которого он сделан, то амфоре, впервые в жизни, захотелось выпрыгнуть из своей уютной ниши, чтобы разбиться осколками нахалу в лицо.  Она долго  терзалась внутри себя и мучилась после этого, выясняя причину столь странного и не свойственного ей поведения, стыдилась даже думать в сторону виновника столь пылких чувств. «Надо успокоиться»,- считала она.
Не сработало. Она стала другой. Появилась куча вопросов на разные темы и непременно ей хотелось разрешить их с тем, кто стоял на пьедестале, там, в центре зала, лицом к посетителям. Какое страшное открытие сделала для себя гордая античная недотрога! Амфора и скульптура находились в одном зале, мимо них шли одни и те же посетители, выражали примерно одни и те же эмоции, но сами, и амфора, и скульптура не могли ни увидеть друг друга, ни поговорить между собой. Они занимали разные ниши!!!
Хоть амфора и стояла на отдельной полочке, но вокруг были разные  статуэтки, ковшики и прочая утварь древнегреческого быта. Раньше, когда амфора гордо царствовала и спокойно несла своё величие на отдельной полке, они мирились кое-как  с этим , но амфора была одна  и полку рядом с ней никто не занимал  и претендентов не предвиделось. Отвергнутые статуэтки бдительно и ревниво охраняли пустоту, следя за каждым вздохом «одинокой красавицы».
Её перемена в поведении была очевидна.  «Влюбилась, влюбилась»,- шипенье, хрипенье,  хихиканье и шушуканье неслось по всем соседним полкам. Зависть, злость, ревность – пестрота ощущений, мнений, слухов, сплетен.  Все краски всевозможных эмоций, которые преследуют чувства яркой незаурядности. Прежние обиды, сладкая месть отвергнутых статуэток, ревность и зависть бытовой утвари всё теснее и теснее сжимали круг вокруг амфоры. Она одна стояла на полке… Последнее, что она помнила – там, в центре, на пьедестале стояла скульптура, а вокруг толпились посетители.  Какое-то странное, непонятное, непривычное ощущение. Она лежала с большой трещиной в боку. «Атмосфера была вокруг слишком душная, вот и не выдержала»,- заключил музейный работник. Её убрали с полки под общее удовлетворённое улюлюканье статуэток и бытовой утвари. Она ничего не чувствовала. Она жила воспоминаниями о том, кто стоял в центре зала на пьедестале, лицом к посетителям.
Она уже не помнила как она сюда попала, сколько времени прошло прежде, чем её положили в архив и что этому предшествовало, как вдруг, двое работников музея потревожили её безмятежность. Какой-то странный экспонат положили рядом. Он был словно собран по кусочкам, этот гипсовый слепок. Она его не сразу узнала, а он её видел в первый раз в жизни. Теперь, он лежал лицом к ней, а не к посетителям.  «Что же произошло с тобой?»- она полагала, что имеет право называть его на «ты» и задавать любые вопросы. Оказалось, что какой-то неловкий посетитель в очередной раз попытался выяснить из какого материала он сделан. Только на сей раз никто душой не захотел разбиться осколками нахалу в лицо.