Фронтовая быль

Моему отцу Печуркину Ивану Васильевичу посвящается.
               
Глава 1.

Приближался день шестидесятой годовщины Победы в Великой Отечественной войне. Город раскрашивался алыми  флагами, на  весенних улицах всё чаще встречались  пожилые люди с орденами и медалями на груди, в которых легко угадывались ветераны войны.
Поздним вечером, когда  Вика  с мужем  постепенно  готовились ко сну, раздался звонок в дверь, и на пороге появился  нежданный гость.
Виктория  знала, что её отец любит сюрпризы, поэтому не очень удивилась, но в очередной раз сделала гостю  выговор:
-Папочка, ты, как всегда, являешься без уведомлений,  предупреждений и  звонков! А вдруг бы нас дома не оказалось?
-А куда вы денетесь среди ночи? Я пораскинул мозгами и решил, что в такое время вы должны быть дома, вот  и припёрся к вам среди ночи. Ты же знаешь, дочь, что я всегда – экспромтом!
-Знаю, знаю:  однажды уже сидел у соседей три часа, наткнувшись на запертую дверь, - рассмеялась  Вика, - Ну, входи же, раздевайся, папулечка.
-А где твой супруг? Надо бы ему сбегать на улицу да  забрать три баллона мёда, я их за углом оставил.
-Как – за углом оставил? – округлила удивлённые глаза Вика, - За каким таким углом ты мёд оставил?
-Да тут, недалёко, около остановки, тяжело нести было, я и оставил.
-Пап, ну, ты даёшь! К этим банкам уже, наверняка, кто-то ноги приделал! В нашем городе без присмотра сумки недолго стоят.
-Да нет, не думаю: на улице темно, людей мало, а, кто увидит, решит, что хозяин где-то рядом. Ты же знаешь, дочь, моя философия меня ещё не подводила.  Да где же твой муженёк, дочка? Пусть сбегает, а то, ненароком, и, вправду, убежит медок-то!
-Он в ванной, душ принимает.
В этот момент Юрий  вышел из ванной и, приветливо поздоровавшись с тестем, быстро оделся и вышел из квартиры, а через пять минут  вернулся с тремя трёхлитровыми баллонами, наполненными золотистым мёдом.
-Ну, вот, мёд – целёхонек, -  изрёк гость, - А  ты боялась, дочка!   Надо верить людям!
Виктория  рассмеялась, вспомнив,   как когда-то давно отец учил её, студентку, уму-разуму, провожая в Ташкентском аэропорту.
...Рейс  задерживался, и они с отцом  слонялись по территории перед аэропортом с тяжёлым чемоданом и  огромной   узбекской дыней в "авоське".
-А я, дочь, никогда этих тяжестей за собой не таскаю, - промолвил вдруг отец, - Я делаю так: ставлю их в самом людном месте, чтобы никто этого не заметил, и иду, куда  мне заблагорассудится.  В толпе все думают, что хозяин – где-то тут, рядом, а я гуляю себе налегке, где хочу!
Так и сделали: поставили чемоданы  в самой гуще толпы  и пошли отведать шашлыка в соседней шашлычной. Через сорок минут объявили посадку, и отец с дочерью вернулись к  своим вещам, действительно сохранившим своё местоположение среди огромной шумной толпы.
Отец расцеловал  дочь и удалился, а Вика пошла со всеми пассажирами к лайнеру, когда посадку вновь по техническим причинам остановили. По совету отца  студентка оставила  дыню в толпе и прогулялась, а вернувшись,  поняла, что  её сладкий  плод улетел  в неизвестном направлении, и  «раскатавшие губы» родственники не дождутся экзотического гостинца.  С тех пор Виктория  к советам отца относилась кептически.
...Наутро  Иван Васильевич встал по  обыкновению рано и поднял  с постели самих хозяев:
-Вставайте, лежебоки, всю жизнь проспите! Вставай, дочь, послушай, что я  тут с утра написал!
-Пап, ну дай поспать хотя бы в воскресенье, так спать хочется! – проворчала Вика, сладко потягиваясь, - А что ты  там написал?
-Стихи о войне.
-Ну, валяй, читай, мне нравится, как ты о войне пишешь.
Отец прочитал с бумажки «свежеиспечённые» стихи, посвящённые подвигам советских военных  лётчиков.
-Ну как?
-Замечательно, пап! Главное – душевно, у тебя военные стихи прекрасно получаются, по крайней мере  лучше, чем любовная лирика.
-А это  потому,  что я это всё  пережил шкурой своей, дочь, а любовь, видно, не так меня зацепила.
-Вот уж это точно: у тебя в стихах  деревенские девушки – скромницы с длинными русыми косами от страсти сгорают, сами  тащат парней в лопухи;  в жизни так не бывает.
-Точно – не бывает? А я думал, от страсти может всякое приключиться, - смеялся отец, - Значит, говоришь, не могут деревенские девчата парней в лопухи тащить?
-Нет, пап, не могут, это я тебе уверенно скажу: скромницы от парней бегут, сломя голову, в лопухах могут только прятаться!
-Ладно, учту, дочь, твои советы. А про войну у меня всё правильно написано?
-Наверное, тут я критиковать не могу, не воевала, но за душу очень берёт, и сразу  представляешь эти страшные сражения в небесах. Даже не верится, что всё это пережил не кто-нибудь, а  мой родной папочка! И о победе ты классно написал, просто  здорово!
Довольный похвалой отец счастливо улыбался, а  за завтраком,  в неторопливой беседе, после обмена житейскими новостями,  вновь коснулся темы войны и Великой Победы.
-Да, вот уж шесть десятков лет минуло, а  кажется, что только вчера мы раздавили  фашистскую гадину! Как сейчас вижу внизу города, на которые надо скинуть смертоносный груз! Поначалу тяжело было делать это, зная, что людей убиваешь, а надо было, иначе не одолели бы  коварных фрицев.
Вика слушала отца,  как  когда-то в детстве:  заворожено, стараясь не пропустить ни единого слова, пытаясь представить страшные  картины сражений.
Иван Васильевич  всегда любил вспоминать свою боевую молодость, а маленькая Вика, её братья и соседские дети   обожали слушать его  захватывающие рассказы о том, как  советские  лётчики  бомбили  вражеские города, как рисковали жизнью во время боевых вылетов, как праздновали в день  Победы в мае сорок пятого года…
-Вот, представьте: летит наш бомбардировщик Ли-2 в самое пекло, в тыл врага, в самую его пасть!  Вокруг нас, высоко в небе – кромешная тьма, только звёзды весело мигают,  ведь они не знают, что у нас идёт жестокая, смертельная схватка, что в эти минуты кто-то гибнет на земле и  в воздухе.
«У-у-у-у» - завывают моторы,  гул которых  усугубляет  напряжение,  вытягивая  нервы, как струны гитары. Всё небо полыхает огнями  зенитных прожекторов, а вокруг нас, того и гляди,  появятся вражеские истребители,  в любой момент готовые уничтожить наш самолёт со всем  его экипажем,  – эмоционально, «в красках», с элементами артистизма рассказывал отец, озорно поблескивая глазами и внимательно наблюдая реакцию ребят, стараясь вызвать у них  как можно больше  эмоций.
-Папа, а тебе страшно было? – каждый раз спрашивали  отца дети, от ужаса открыв рты и тараща свои  изумлённые глазёнки.
-Всегда страшно, когда знаешь о существовании смертельной  опасности, но, выполняя боевое задание, приходилось бороться со своими страхами, запрятывать их  подальше,  в своё нутро. Да и не до страха бывает в тот момент, когда знаешь, что от верности  движений и  правильности решений твоих зависит жизнь – твоя и твоих боевых товарищей.
Маленькая Вика, как и остальные дети,  слушала рассказы отца, затаив дыхание, представляя себя на месте отважного лётчика, которого в любой момент могли сбить и уничтожить вероломные вражеские истребители. От  детских  впечатлений в её памяти  со временем остались лишь  чувства страха и  гордости за отважного отца, да огромная радость оттого, что  страшная война  - позади, и им, детям,  не придётся проверять себя на прочность, рискуя жизнью в борьбе с жестокими врагами.
Промчались годы,  десятилетия, родители старились,  дети взрослели, но впечатления детства остались в их душах связующим звеном, соединяющим отцов и детей.
...Сидя с отцом и мужем за столом,  Виктория  слушала гостя, пытаясь вспомнить свои детские впечатления, но многое расплывалось в её памяти.
-Папа, напомни - ты на  фронт попал в самом конце войны, когда боевые действия велись уже на вражеской территории? – спросила она,  разливая по  чашкам  чай, - А где ты был до того – учился на лётчика? А то Юра спрашивал, а я засомневалась.
-Когда я воевать начал, до конца войны ещё далеко было, линия фронта проходила по территории  западной Украины и Белоруссии, потом – в Польше. Хотя, конечно, война уже перешла в фазу наступления наших войск, и мы попали в эту героическую фазу. Нам даже обидно было – попасть на фронт к «шапочному разбору»! Все героями хотели быть!  Но,  ничего не поделаешь, надо было в ускоренном темпе учиться летать. Я ведь перед войной  поступил в Новосибирскую авиашколу,  уж больно мне летать хотелось! Отец запрещал, мечтал меня инженером видеть, но я не послушал его, уехал из дома, поступил сначала в авиа клуб, в городе Прокопьевске,  а окончив её, сразу поехал в Новосибирск, там и поступил в Авиашколу. Тогда стране  позарез  нужны были военные лётчики, авиация развивалась бурно,  мальчишки все поголовно о ней мечтали. Умные люди понимали, что в новой войне на первых ролях будет боевая авиация, и победит тот, у кого сильнее, совершеннее боевые машины и  грамотнее лётчики. Вот, там, в авиашколе,  мы  с друзьями   почти три года осваивали азы авиации и конструкции новых  бомбардировщиков, штурмовиков  и истребителей.  Мы рвались на фронт, но – кто же отпустит желторотых  птенцов без основательной подготовки? В сорок третьем году окончили мы  школу, получили звания младших лейтенантов, готовились сразу – на фронт, но меня с товарищем не отпустили, оставили в авиашколе, проводить занятия с новичками: опытных лётчиков не хватало, на фронте все были. Пришлось подчиниться, приказ – есть приказ, так и вышло, что мы с Сашей догоняли своих уже в начале сорок четвёртого года.
Иван Васильевич вздохнул, глубоко задумался, мысленно возвращаясь в свою далёкую боевую юность. Вспомнилась долгая дорога из Сибири на фронт, длительные стоянки вагонов, когда часами  пропускали составы, груженные вооружением  и провиантом для фронта. На одной такой стоянке произошёл случай, который Иван не мог забыть всю  свою оставшуюся жизнь. Тот, обычный на первый взгляд морозный февральский  день он будет вспоминать часто,  возвращаясь к  таинственным событиям  его  в  роковые минуты своей жизни.



Глава 2.


...Товарный состав, в вагоне которого ехали молодые лётчики, стараясь опередить медленные пассажирские поезда, остановился на небольшой железнодорожной станции.  Иван потянулся, выглянул в окно,  взглянул на часы: судя по  расположению солнца на зимнем небосклоне, было позднее утро.
-Десять утра уже, Иван, - услышал он слова своего товарища - балагура, -  Урал миновали ночью, Европа – матушка нас встречает, сибиряк! Ты бывал в Европе, сибирский медведь? Я   -  нет, ноги чешутся  по ней пробежаться. Вставай, лежебока, пошли, протопаем по европейской земле, сравним её с родной сибирской землюшкой. Слышь, Иван? Подымайся, не то, ненароком, как  Илья Муромец, ноги себе отлежишь! По  перрону прошвырнёмся, разомнём кости свои залежалые, водичкой разживёмся да на народ здешний поглазеем! Заодно себя покажем – сибирских богатырей!
-А у меня  водица ещё есть во фляжке, - Иван встал с лежанки, накрытой шинелью, потянулся, принялся за утреннюю гимнастику, без которой не начинал ни одного  дня.
-Ну, ты тут прыгай, новоиспечённый младший лейтенант,  а я,  пожалуй, прошвырнусь и водички наберу. А ты меня жди, в одиночку  лопать не моги,  вернусь – позавтракаем вместе, - весело  наказал  Александр и, накинув на плечи шинель,  прыгнул на перрон.
Ивану нравился этот весёлый, остроумный, неунывающий  паренёк,   с которым они вот уже  третий год  делили трудности курсантской жизни. Александр тоже был родом с Алтая; родители двух друзей проживали в соседних районах.  На этой почве земляки  крепко подружились с первых дней учёбы, частенько вспоминали родные алтайские края, ароматные травы на обширных лугах, живописные невысокие холмы и пригорки с яркими полянами оранжевых цветов с милым названием «жарки»,  которыми так богата алтайская земля.
Иван усердно делал гимнастические упражнения, выглядывая в окно вагона на зимний пейзаж, и немного  волнуясь за друга: как бы не отстал тот от поезда! Однако вагон стоял вот уже два часа, не шелохнувшись. Иван закончил упражнения, выглянул в окно,и тут вернулся Александр.
-Ну, что, Саша, воды набрал? – спросил у товарища Иван, потянувшись за своей фляжкой, - Давай, позавтракаем, там у нас ещё  две банки тушёнки есть, полбуханки хлеба.
Иван принялся доставать из рюкзака продукты, когда  заметил, что друг его вовсе не слушает, а, словно в полузабытьи,  неподвижно лежит на своей лежанке, отвернувшись к стене.
-Эй, сибиряк! Вставай, родимый, завтрак подан, стол сервирован  на две персоны! Налетай, расхватывай! И не забудь про аристократические манеры, коим нас обучали в авиашколе: скоро нам придётся обедать в лучших европейских  ресторанах, как бы не ударить рожами сибирскими,  да - в грязь! – пытался Иван  развеселить  попутчика, но – тщетно.
-Эй, Шурик, что-то я тебя не узнаю! – взялся Ваня за плечо, лежащего в позе покойника друга, - Что – с тобой? Уж не приболел ли ты, Санёк?
-Нет, Иван, всё нормально, ты обедай, а у меня что-то аппетита нет, отдохну маленько.
«Что-то там, на перроне, видно,  стряслось, - подумал Иван, - Уж не беда ли какая, не авария  жуткая  приключилась, что растревожила моего дружка? На себя парень не похож! Пожалуй, выйду, гляну».
Иван надел шинель, спрыгнул с высокой платформы вагона  на низкий перрон, где  сновали военные и гражданские, работники железной дороги и милиционеры.
Молодой  офицер  огляделся, прошёл несколько шагов в сторону небольшого, неказистого вокзала, когда услышал негромкий женский голос.
-Иван! – звала кого-то пожилая цыганка в ярком цветастом платке на голове.
Лётчик оглянулся, но никого не увидел, а цыганка опять позвала:
-Ваня, иди сюда,  сынок, я к тебе обращаюсь, лётчик!
На него приветливо смотрели огромные,  чёрные цыганские  глаза, завораживая странным  гипнотическим взглядом, от которого Иван поёжился.
Завтрашний фронтовик  невольно поддался чарам женщины, чувствуя, что ноги сами передвигаются в её направлении, а язык, которым он намеревался ответить отказом, странно онемел.
-Иди, Ваня, не бойся, я тебе погадаю, - ласково твердила цыганка, - Погадаю бесплатно, денег с солдат и офицеров, которые едут на фронт, я не беру. Вам надо фашистов бить, страну от нечисти освобождать, а я ничем не могу помочь, кроме своего ремесла.
«Откуда знает она имя моё?» - дивился Иван, а  рука его сама потянулась к руке цыганки, которая  стала внимательно всматриваться  в линии на грубой мужской ладони.
Сколько длилось её молчание, Иван не ведал;  время будто остановилось для него, а в ушах стояла полная тишина.
-Едешь ты, Ваня, в дальний путь, в самое пекло пожарищ! – заговорила цыганка, - Вижу, как полыхает вокруг тебя небо, как падают бомбы с твоего самолёта, неся смерть врагам! Ты станешь  отважным лётчиком, Иван! Ты справишься, много фашистских нелюдей уничтожишь, их техники – огромное количество сгорит под твоими бомбами, и доживёшь ты до дня  победы, сынок! Но незадолго до этого дня  будешь ты  - на волосок от гибели, Ваня. Мужайся, пройди испытания стойко, тогда выживешь  и будешь жить долго и счастливо, а в конце войны найдёшь ты любовь и судьбу свою. Смотрю я, что непростой будет жизнь твоя и после войны: не один раз столкнёшься ты со смертью лицом - к лицу. Постой, вижу точно:  три раза посмотришь ты в глаза смерти, но, коли  выстоишь, доживёшь до глубокой старости, до ста лет!  Сто три года тебе на веку отмерено, Иван! Только не оплошай, не играй со смертью, люби её, жизнь свою!
Цыганка что-то ещё твердила  Ивану о его будущей жизни, но лётчик уже сумел взять себя в руки и  размышлял  о чём-то своём. Видя это,  цыганка повернулась к нему спиной, и тут некая  странная мысль пронзила Ивана.
-Стой, цыганка, скажи мне, ты тут моего товарища не видала? Он тоже молодой лётчик, как и я.
-Как не видать – говорила с ним, он сам меня попросил погадать. Я не хотела, потому что на челе его увидела скорую гибель, но он не отставал, всё шутил надо мной, смеялся: «Наври мне побольше, цыганка! Люблю я всякие сказки слушать, развесели меня своими байками!» Взяла я его руку и отшатнулась: линии на руке подтвердили его скорую жуткую погибель.
-Что ты сказала ему? Сказала правду?
-Не хотела я правды ему открывать, но разозлил он меня своими насмешками и недоверием, и я не сдержалась, язык мой – враг мой, помимо воли моей произнёс слова роковые. Будешь ты,  Иван, в первые дни боёв собирать косточки друга своего боевого. Прости, Ваня, не положено у нас роковые судьбы людям открывать, но так вышло, согрешила я. Не хотела я ему гадать, видит бог, сам напросился!  А в твоих глазах увидала я счастливую судьбу и длинную жизнь, и линии на руке всё подтвердили:  родился ты, Ваня,  под счастливой звездой, которая будет сопутствовать тебе в критические мгновения жизни, из самых страшных  передряг спасёт она тебя.
Не хотелось Ивану обижать женщину, только поэтому не остановил он её быструю речь, а выслушал  внимательно, с уважением, в глубине своей  души  закоренелого атеиста  - не веря ни единому её слову. Из уважения к возрасту пожилой цыганки не позволил он себе даже лёгкой улыбки, решив посмеяться вволю потом, в вагоне.
В этот момент загрохотали колёса его состава, паровоз дал оглушительный гудок, и Иван едва успел вскочить на платформу вагона.
-Чуть не отстал от поезда! – улыбнулся Иван товарищу, который уже встал со своей лежанки и выглядел, как всегда,  бодрым и жизнерадостным.
-Да и я уже заволновался: куда ты запропастился?
-Да с девушкой одной, красавицей,  на перроне познакомился, чуть не остался из-за красавицы в этом медвежьем углу.
-А красавица это – не цыганских ли кровей была? Кроме оной тут красавиц не наблюдалось.
-Вот-вот, цыганочка.
-И что она тебе наболтала?
-Да заливала мне всякую галиматью, я её и в голову не взял, наши головы нам  для других знаний пригодятся, и в самое ближайшее время!
-И я так думаю, - совсем развеселился Александр, - мне такую чушь  наплела эта красавица, у меня  уши повяли, в трубочки свернулись!
-От этого ты и на нары завалился? – подшучивал Иван, открывая складным ножом тушёнку, - Чтобы уши свои выпрямить?
-Наверное;  я и сам не понял, что это на меня наехало:  голова как-то чудно закружилась, в глазах потемнело, в ногах – слабость, еле дополз до лежанки. Знамо дело: бабка – ведьма, порчу, видать, на меня навела.
-А ты веришь в такую чушь как гаданье, Шурик?
-Не верю, но люди  толкуют, что сие бывает. В нашей деревне много небылиц  рассказывают про ворожбу, порчу и прочие необъяснимые премудрости.   Я могу тебе поведать кое-что из бабкиных страшилок – ухохочешься! Слушай, сейчас и твои уши в трубки свернутся!
Друзья долго смеялись над странной цыганкой, над страшными рассказами деревенских бабок о ведьмах  и колдунах, что не мешало друзьям   с аппетитом поглощать остатки провианта.
…Через двое суток  молодые лётчики прибыли, наконец,  в пункт назначения -  в белорусский город Сморгонь, где их приняли  в  боевое братство  гвардейского Краснознамённого полка ночной авиации дальнего действия.  Друзья с восторгом приступили к изучению новых для себя бомбардировщиков Ли-2, знакомились со смелыми, более опытными  лётчиками - гвардейцами элитного авиаполка ночного базирования, и радовались тому, что попали  в два  родственных экипажа  одной  эскадрильи.
И вот - первый боевой вылет, который  запомнится Ивану на всю оставшуюся жизнь. Он – второй пилот, заместитель командира корабля второй эскадрильи - опытного лётчика майора Рыбина, которого все в их полку ласково называли «папашей»
-К запуску! – скомандовал командир, и в ту же минуту ровно, слаженно  загудели  моторы, - Выруливайте, второй пилот!
-Есть – выруливать! – радостно отозвался Иван и взялся за штурвал самолёта, немного  удивляясь тому доверию, которое майор Рыбин оказывает  ему, начинающему пилоту, в первый же его боевой вылет, на новом для вчерашнего курсанта бомбардировщике Ли-2.
-Ну, Господи, благослови! – продолжал удивлять новичка «папаша», - Крепко держи  штурвал, Иван! Я буду зорко следить за твоими действиями, и, в случае чего,  поправлять. Курс 282, высота три тысячи! С богом!
Бомбардировщик набирал высоту. Рядом, параллельным курсом, шли ещё три таких же Ли-2,  в них летели  их товарищи, среди которых был и Александр Серов, как  и Иван, – вторым пилотом. Чёрные силуэты  самолётов   едва уловимо выделялись на ночном небе, освещаемом лишь редкими мерцающими  звездами, которые тревожно подмигивали им, несущим  на борту смертоносный груз.
Самолёт набрал высоту,  и Иван по приказу командира  включил автопилот, после чего слегка расслабился, созерцая окружающий их волшебный, хоть и тревожный, ночной мир. По мере движения на запад небо  всё больше заволакивалось  облаками и тёмными грозными тучами.
Согласно расчётному времени самолёт подходил к цели – к крепости Кёнигсберг,  цитадели фашистов. При подходе к объекту Иван особенно зорко вглядывался в ночное небо и -  вниз, на  город, силясь представить  логово врага, но там  царило тихое безмолвие. Казалось, раненый зверь затаился в своей берлоге в ожидании нападения, готовясь к ответному прыжку.
Над Кёнигсбергом нависли тяжёлые  чёрные тучи, небо и земля замерли в ожидании грозы.
Неожиданно  воздушное пространство  осветилось яркими прожекторами, исполосовавшими небосклон огненными клинками. Послышался грохот  зенитных батарей противника, ослепительный луч прожектора слегка коснулся  кабины их самолёта, потом – ещё раз, другой,  и на миг показалось, что надвигается нечто страшное. Яркие лучи один за другим полосовали небо и  их боевую машину, несущую на борту тяжёлый смертоносный «гостинец» для врага.
Иван с замиранием сердца, с нетерпением и страхом ожидал сброса  смертоносного груза. Сердце сжималось от осознания того, что  скоро  там, внизу, на Земле, под их бомбами погибнут люди, которые сейчас, в эти минуты, ещё живы, о чём-то думают, мечтают о завтрашнем дне, которого у них уже не будет.
Новичок  тряхнул головой, силясь откинуть страшные мысли, вытеснить их другими, более позитивными: «Идёт война, и мы уничтожаем не людей, а врагов – фашистов, что пришли на нашу землю убивать, не щадя  никого. Это  не люди, а  звери,  то есть – нелюди, и они заслужили смерть, а мы очищаем Землю от этой  нечисти.  И кто придумал  страшные войны,  вынуждающие нас, нормальных людей, убивать себе подобных?»
От противоречивых мыслей Ивана отвлёк  резкий, яркий свет зенитных прожекторов, образовавших сплошное светящееся кольцо над городом.  Всё пространство осветилось искусственным  заревом, и Иван увидел неподалёку от себя самолёт, дальше  – ещё один, ещё дальше -  третий. Неопытному глазу трудно было сразу определить принадлежность боевых машин. На одном из самолётов  Иван рассмотрел  чёрные фашистские кресты, от вида которых  будущего аса бросило в дрожь.
В этот момент  самолёт резко подбросило вверх, раздался   страшный грохот и резкий толчок.  Какая-то  неведомая сила  затрясла машину, содрогавшуюся в конвульсиях, словно она вот-вот развалится в мелкие щепки. Ивана тряхнуло, подбросило вверх, как  лёгкое  пёрышко - на ветру: это бомбардировщик,  начав точечное бомбометание,  освобождённый от тяжёлых бомб, завибрировал и  пустился в пляс,  выделывая в небе причудливые пируэты.
В кабине раздался резкий голос штурмана: «Бомбы ушли! Разворот!», и самолёт начал медленно менять свой курс.
Зенитные прожекторы  не выпускали их из своих  объятий, и молодому лётчику показалось, что вот-вот весь их экипаж растворится в этой грохочущей,  сверкающей,  бушующей бездне, разорвавшись в мелкие клочья.
По  небу полоснула яркая вспышка молнии, за ней – вторая, третья, и чёрные тучи, нависшие над Кёнигсбергом, загрохотали оглушительными  раскатами  грома, усугубляя  страшную картину за бортом самолёта.
«Таков, наверное, и есть ад, которым пугают грешников», - подумалось вдруг Ивану.
Самолёт тем временем  по воле командира  развернулся и взял  курс на восток, в сторону родного аэродрома.
Но неожиданно совсем рядом с ними  показался силуэт вражеского истребителя, который выпустил  по ним одну пулемётную  очередь, следом - вторую, третью.
-Мессеры, чёрт бы их побрал, - с досадой вырвалось у «папаши», крепко вцепившегося в  штурвал, - Один прилепился к нам, не отстаёт, фашистское отродье! К тому же – начинается проклятая гроза, она бывает опасней для нас, чем иной Мессер! Вот это мы влипли в передрягу!
Вражеский истребитель  с ожесточением   продолжал  преследовать  их самолёт,  выпуская  непрерывный  шквал огня,  грозившего им полным уничтожением.
Командир сделал  серию крутых виражей  в воздухе,  пытаясь  оторваться от преследования, но – тщетно: ярость вражеского ястреба была безмерной, а ловкость немецкого аса -  высококлассной. 
Как на беду,  разразилась страшная гроза: с яркими  вспышками молний, оглушительными раскатами грома, от которых содрогалось небо с тяжёлыми чёрными тучами.   Вокруг всё грохотало, свистело, сверкало, словно вот-вот взорвётся  весь мир, испепелённый огнём пожарищ. Казалось, само небо  воспротивилось грешным действиям людей, в своих противоречивых устремлениях убивающих себе подобных, что сама  взбунтовавшаяся природа решила  уничтожить всех враждующих – без разбора! 
Иван оцепенел  в страшном   ожидании  взрыва и падения самолёта вниз.
«Вот и пришёл мой  смертный час, - мелькнуло в его воспалённом мозгу, - И повоевать не успел. А цыганка – то, видать,  наврала!»
От страшных мыслей его отвлёк звук торопливых очередей, которые вырвались из брюха их самолёта: это  заработал  стрелок Миша, сидевший в хвостовой части корабля вместе  с бортовым техником.
Пулемёт строчил беспрерывно, охватывая огненными объятиями вражеский самолёт, который неожиданно издал жуткий  звук взрыва, и объятый пламенем, словно огненный смерч, начал стремительное падение к земле.
С опаской вглядываясь в ночное небо – не появится ли ещё один вражеский перехватчик, и не попадёт ли в них огненная молния,  экипаж  корабля  продолжал полёт на  восток.
При подходе к своему аэродрому они  увидели прояснившееся звёздное небо и повеселели, а «папаша» радостно воскликнул:
-Молодцы, соколы мои! Весь экипаж представлю к награде!
В тот, первый для Ивана и Александра, вылет, все бомбардировщики вернулись домой, несмотря на грозу и налёты вражеских истребителей.
Второй вылет почти ничем не отличался от первого, только был более удачливым для экипажа Ивана: отбомбившись, их  Ли-2 взял курс домой, не встретив вражеских истребителей. Небо над городом было ясным и звёздным, и Ивану казалось, что впереди их ждут одни только радости побед.
Не так повезло экипажу, в котором вторым пилотом был Александр Серов: их самолёт, летевший последним,  атаковали сразу два  ночных немецких перехватчика,  завязалась смертельная схватка не на жизнь, а на смерть.
Иван ожидал прилёта друга, готовясь радостно делиться с ним свежими впечатлениями от выполнения задания. Вот уже два бомбардировщика приземлились, потом –  третий, не было только одного.
Члены  трёх экипажей, вернувшихся с боевых заданий,  собрались на предрассветном  аэродроме, молча, с волнением  всматриваясь  в  небо с надеждой и верой в лучшее, но неожиданно увидели вверху яркую  огненную комету, которая приближалась  к их аэродрому и, не дотянув до него несколько километров, с оглушительным грохотом рухнула на поле. Земля содрогнулась от взрыва, а люди замерли в ужасе, поняв, что это взорвался подбитый фашистами  бомбардировщик Ли-2,  возвращения которого они с таким  нетерпением ожидали. Весь экипаж корабля, в составе которого был и второй пилот, младший лейтенант Александр Серов,  сгорел заживо. Это была первая горькая потеря Ивана  Печорина на фронте, она потрясла его до глубины души, надолго омрачив радость первых побед.
Постепенно Иван привык к ночным вылетам, к бомбометанию и перегрузкам, к налётам вражеской авиации, но  до конца войны не смог привыкнуть к одному - к потере  боевых друзей.

Глава 3.

Иван Васильевич молча размешивал в чашке с чаем сахар, в глубокой задумчивости не слыша и не видя ничего вокруг себя.
-Пап, ты меня слышишь? – дотронулась дочь до его руки, - Бери пирог, я сама пекла, вкусный! Я тебе уже третий раз это говорю, а ты всё  не реагируешь. Ты где? Куда отправился в путешествие?  В прошлое или в будущее?
-В прошлое, конечно, дочка. Вспомнился первый мой боевой вылет, первые победы и волнения, гибель боевых товарищей, среди них - смерть лучшего моего друга, земляка. Сколько лет прошло, а события тех дней стоят перед глазами и  сейчас, будто это случилось только вчера.  Я тебе рассказывал, дочь: был у меня товарищ, вместе учились в авиашколе, вместе на фронт добирались, вместе о победе мечтали. Я дожил до победного дня, а он, бедолага, погиб во второй свой боевой вылет! Горькая была утрата, дети, по сей день не могу забыть его. А весельчак был, шутник, большой  повеса! От невест – отбоя не было! Вот такая судьба – злодейка! Как эта судьба людскими  жизнями распоряжается – кто знает? Одним – сгинуть  во цвете лет, другим – жить до  глубокой старости.
-Да, папочка, это великая тайна нашего бытия, - согласилась  Вика, - Над тайной этой бились многие философы, версии разные выдвигали, но пока ни одна из них не нашла подтверждения.  Единая версия есть только у мировых религий, которые гласят, что миром и судьбами людей играет не случай, а  высшая сила, то есть – божественное провидение.
-Ты хочешь сказать, что сам человек не может повлиять на свою судьбу?
-Я этого не сказала, напротив: божественный промысел в том и состоит, что человек своими помыслами, поступками определяет судьбу. В восточных религиях этот закон называют  законом кармы, в христианстве – проще: что посеешь, то и пожнёшь!
-Наверное, ты права, моя умная дочь. Но тогда за что поплатились миллионы наших молодых солдат и офицеров, которые, безвинными, многие – безымянными героями полегли в родную землю, в землю освобождённой ими Европы?
-Не знаю, пап, - задумалась Вика, - В этом есть  большая загадка, которую нам не разгадать, но говорят, что всё, что происходит в жизни – к лучшему. Кто знает, быть может, гибелью своей геройской твои боевые товарищи предотвратили свои собственные будущие несчастья, несчастья своих потомков?
-Ты у меня, дочь -  большая  фантазёрка, - улыбнулся отец, - Быть может, и есть в словах твоих правда, но утешения нет: несказанно тяжело было нам терять  боевых друзей.
-Много  твоих товарищей на войне погибло, папочка? – сочувственно взглянула на отца дочь, - Из  членов вашего боевого экипажа кто-то погиб? Ты помнишь всех своих членов экипажа?
-Мой первый экипаж боевой  пролетал в полном составе  восемь месяцев.
Команда была  спаянная,  работала  слаженно, как единый  организм, мы понимали друг друга с полуслова, без этого было – не выжить!  Командиром  корабля был   майор Рыбин, прозванный «папашей», мой наставник, я – второй пилот, штурман  Петя Колосов, стрелок  Миша Сай, бортмеханик  Вася Селиванов.  С ними мне пришлось пройти огонь, воду и медные трубы, с ними я мужал и набирался боевого опыта. Славно бомбили мы фашистов, а сами всегда  оставались  невредимы,  стойко отражали атаки всех Мессеров!
А потом  произошло вот что. В одном из тяжёлых боёв  над небом Польши в августе  сорок четвёртого года нас атаковали сразу два  фашистских истребителя, и в ожесточённой схватке нам удалось уничтожить обоих. За этот подвиг нашего командира, «папашу», повысили, присвоили ему  внеочередное звание подполковника и назначили командиром  нашей второй эскадрильи. Мне присвоили звание старшего лейтенанта и назначили командиром экипажа, в составе которого оставались и  штурман, и бортмеханик, и стрелок Миша.  Вторым пилотом нашего экипажа стал  Николай  Губин – славный малый, хоть и новичок! 
Когда меня назначили  командиром, было мне и радостно от возложенного на меня доверия  и грустно разлучаться со своим командиром, с которым сроднились.  Но ничего не поделаешь, пришлось мне взвалить на себя   груз ответственности за машину и боевой экипаж.
Удача сопутствовала нам ещё два месяца, а потом вдруг подвела. В ноябре,  в одном из боёв за Кёнигсберг нашу машину атаковали два истребителя, завязалась жестокая битва, один самолёт мы подбили, а от второго наш борт получил повреждения. С трудом мы  дотянули до леса, рухнули наземь, думая, что вот он – смертный час! Но взрыва не последовало, и мы, раненые, выползли из машины, возблагодарив за это  судьбу.
Потом выяснилось, что  один  член экипажа, борттехник Вася,  погиб - он сидел в хвосте, куда попал снаряд, а   стрелок Миша  был сильно ранен в ногу. Из самолёта мы его вытащили  и несли в течение трёх суток по лесу. Слава богу, оказались мы на   территории, хоть и вражеской, но – в глухом  белорусском лесу, где располагался  большой  партизанский отряд. Там,  у партизан,  Мише сделали операцию и приняли нас всех  в свой отряд.
Долгие два месяца  мы не могли выбраться  в свой полк, вместе с партизанами взрывали вражеские составы,  добывали  разведданные о расположении немецких войск и аэродромов.
В декабре  мы с командиром партизанского отряда  приступили к разработке  сложной,  дерзкой   операции по  триумфальному  возвращению в свой полк.  Благодаря польским  лётчикам  – антифашистам, обслуживавшим немецкие самолёты и связанным с партизанами,  нам удалось захватить вражеский самолёт и на нём совершить перелёт в свой тыл. Летели втроём, оставив раненого Мишу у партизан.
Похищенный нами  «Юнкерс»  был обстрелян  фашистскими зенитками, но, слава богу,   благополучно ушёл, получив незначительные повреждения.  Самое страшное было для нас – быть подбитыми своей родной авиацией, и при подходе к своему аэродрому нас, действительно,  атаковали наши истребители,   в результате чего самолёт снова  получил  повреждения, не  дотянул до своего аэродрома. Мы катапультировались, спустились на парашютах вблизи расположения своего  аэродрома. Впоследствии всё это казалось нам  великим чудом!
В той  мудрёной операции я получил ранение в голову и контузию,  был тяжело ранен и мой помощник, второй пилот Николай.   
Вот за тот  нестандартный полёт  мы  трое: я,  второй пилот   и  штурман -   все  получили   ордена. Мне на грудь командир полка собственноручно повесил два ордена – Отечественной войны и орден Красной звезды. Орденом Отечественной войны я был награждён заочно, «посмертно»,  за подбитый  вражеский самолёт перед падением в лес. Дождалась меня награда, получил я её  живым, что всем казалось огромным, необъяснимым чудом! Мне самому думалось тогда, что хранит меня мой  таинственный ангел – хранитель.
Приятно было получить награды,  но главная радость была в возвращении в свой родной полк.
Никогда не забуду  встречу со своими   фронтовыми, полковыми друзьями! Славная была встреча: нас ведь к тому времени похоронили, оплакали, а мы вернулись – живёхонькие, хоть и раненые.
Подлатали нас в госпитале и снова -  в бой, опять бомбили мы проклятых фашистов!
Огромное счастье мы испытали, когда освободили  Кёнигсберг – цитадель фашизма в Пруссии с курляндской группировкой  германских  войск. Мы, лётчики, бомбившие это логово врага, ликовали безмерно! За взятие Кёнигсберга мы все  были награждены орденами и медалями,  а особо отличившиеся, в том числе и ваш  покорный  слуга,  получили   отпуска.
Так я совершил поездку на  родной Алтай, а по пути заехал  на Дон, где и познакомился со своей будущей женой, твоей  будущей мамой,  дочка.
…Иван Васильевич  вновь впал в задумчивость:  вспомнилось  великое  ликование, что охватило весь лётный состав после взятия Кёнигсберга – с пальбой, с нескончаемыми залпами разноцветных салютов. Потом состоялось торжественное   награждение всего состава медалями «За взятие Кёнигсберга» и  орденами – особо отличившихся лётчиков, в том числе – его, гвардии  лейтенанта Ивана Печорина, который радовался не так ордену, как  перспективе  отпуска и путешествия на родину.
По дороге домой он  заехал  в казачью станицу, где практиковались будущие  учительницы,  подруги и  донские казачки, одна из которых, Нина, была невестой его товарища по экипажу, второго пилота Николая Губина,  поручение которого ему надлежало выполнить.
...Станица располагалась вдоль автомобильной трассы, и Иван быстро нашёл школу, в которой учительствовала Ниночка. Однако,  день клонился к закату, и школа была пуста, но пожилая  сторожиха,  благоговейно поглядывая на звёздочки и ордена лётчика, показала дом, где снимали жильё молодые учительницы.
Постучав в дверь, бравый офицер в смущении ожидал встречи с незнакомками, и сердце его колотилось, почти, как в ожидании боевого вылета: Николай очень уж расхваливал подругу своей невесты Полину, от души  рекомендуя Ивану с ней познакомиться. Дверь открыла старая хозяйка, которая недоверчиво смотрела на незнакомца:
-Вам кого?
-Мне нужна Ниночка, учительница, мне сказали, что она здесь, - выдавил из себя бравый лётчик, и в тот же миг увидел две пары весёлых, любопытных  девичьих глаз, разглядывавших его поверх головы хозяйки.
-Ну, входи, офицер, коли не  брешешь, - милостиво впустила его в дом старая казачка.
-Вы, наверное, от Коли? – весело защебетала миловидная Ниночка, которую Иван узнал по фотографическому снимку, увиденному в руках друга.
-Да, я от него, вот вам гостинцы и письмецо, - Иван выложил на стол свёртки с мылом, галетами, шоколадом, тушёнкой, а в руки подал конверт.
Пока Нина жадно вчитывалась в строчки письма, Иван огляделся и внимательно посмотрел на вторую девушку, скромно сидевшую за столом со стопкой тетрадей.
-Ой, я и не успела вас познакомить, а ведь Коля мне поручает мне это сделать, - оторвалась от письма Нина, - Знакомьтесь, Иван, это моя подружка Полина, такая же будущая учительница, как и я, мы вместе институт заканчиваем.
Полина протянула офицеру руку, Иван пожал её и заглянул в большие, выразительные серые глаза, поразившие его своей серьёзностью и глубиной.
-Да Вы присаживайтесь к столу,-  приглашала его Полина в смущении, - что же Вы стоите? Сейчас ужинать будем.
К тому времени Нина дочитала письмо и, счастливая,  присоединилась к просьбе подруги; они ловко нарезали хлеб, открыли банку тушёнки, достали из русской печи чугунок с картошкой, поставили на стол тарелки.
После ужина Иван пригласил девушек на прогулку, и те с удовольствием согласились. Стояла ясная звёздная ночь, девушки накинули на плечи лёгкие кофточки и вскоре озябли.
Иван снял китель и подал дивчинам.
-Вдвоём мы в него не поместимся, хоть он и – с героических плеч, а Поле он будет очень – к лицу! – со смехом  воскликнула Нина, - Пожалуй, я пойду в дом, ещё раз перечитаю письмо любимого, а вы гуляйте!
Оставшись наедине с милой девушкой, Иван не находил нужных слов, чувствуя себя полным болваном. «Она – почти педагог, литератор с высшим образованием, а кто – я? Вояка, офицер… Кроме самолётов и бомбёжек, ничего не видел и не слышал...  О чём я буду с нею говорить?» - лезли в голову странные мысли, несвойственные доселе бравому лётчику. Со своими сибирскими, деревенскими девчатами он, бывало, быстро находил общий язык: пара слов о девичьей красоте и – вперёд в наступление, без риска отражения атаки! Эта же девушка с огромными серыми глазами, полными мыслей и высоких чувств была для него, словно – из другого, неведомого мира.
-Вы летали вместе с Николаем, на одном самолёте, вместе бомбили немцев? – словно прочитав его мысли,  облегчила его задачу Полина.
-Да, я – первым пилотом, он – вторым, - ответил Иван, - летали и будем летать до конца войны.
-Не представляю, каким нужно быть смелым, умным,  чтобы управлять самолётом и лететь в тыл врага! Я восхищаюсь Вами, Иван! Скажите честно, Вам  бывает страшно?
-Ничего в этом особенного нет, - смутился от похвалы Ваня, - Обычное дело, только сначала было очень страшно, а потом привыкаешь и к вылетам, и к самому страху, который  приходит во время вылета. Не боятся только животные,им неведом страх, потому что они не знают о смерти. А людям свойственно испытывать страх смерти, просто настоящие мужчины умеют его  преодолевать, заглушать иными, более высокими чувствами.
-А я бы от страха умерла, - с восхищением смотрела на бравого офицера девушка, - Мне до сих пор страшно вспомнить оккупацию, фашистов.
-А где Вы попали в оккупацию? Расскажите, как вы её пережили: страшно было?
-Да, очень страшно. Когда первый раз Ростов сдали,  мы сразу узнали, что такое – оккупация: немцы в городе зверствовали, мирных жителей расстреливали, угоняли в Германию, забирали всё, что хотели, евреев уничтожали на месте или  арестовывали.  Мне удалось уйти из города, уехать к бабушке на хутор под Вёшками. Когда город освободили, я вернулась, поступила в институт, а через полгода опять пришли фашисты, уже – на долгих  пятнадцать месяцев. И мне опять пришлось уехать к бабушке, туда же вскоре  и мама приехала, но зимой и там появились фашисты - немцы и итальянцы. У бабушки в хате стояли итальянские офицеры; в общем-то, среди них были неплохие люди,  попавшие на войну поневоле, один из них даже помогал бабушке, взял нас под свою защиту, но нам всё равно было очень страшно: девушки  многие от них, извергов, пострадали.  По совету мамы и бабушки я одевалась в рваное тряпьё, измазывала лицо сажей, стараясь вызвать к себе отвращение, имитировала болезни, этим и спасалась от насилия, как и многие другие девушки – казачки.
-Да, вам в оккупации пришлось пережить не меньше  страхов, чем нам на фронте, - сочувствовал Иван, внимательно слушая Полину, которая нравилась ему всё больше.
Вот такую он бы хотел иметь спутницу жизни: красивую, умную, с простой, открытой душой!
Они гуляли по ночной степи до самой зари, наслаждаясь ароматами степных трав и цветов, и без умолку говорили. Он рассказывал ей о войне, о боевых вылетах, она ему – о своём институте, о практике, которую они с подругами проходили здесь, в сельской школе, о своих мечтах будущего педагога.
-Так хочется, чтобы дети жили богатой внутренней жизнью, умели ценить прекрасное, читали и понимали стихи и прозу наших великих русских поэтов и писателей! – с жаром делилась Полина своими мечтами.
-Вот уничтожим фашистов в их логове и заживём мирной, красивой жизнью, Полина! Я буду летать под мирным небом, испытывать новую авиацию, а ты станешь учить детей, - вырвалось у Ивана.
-Да, жаль, что мы будем далеко друг от друга, - улыбнулась она.
-Почему – далеко? Мы будем вместе, рядом, ведь ты станешь моей женой.
-Как? – ахнула девушка.
-Так: я предлагаю тебе руку и сердце. Надеюсь, ты согласна?
-Согласна, - пролепетала она, не веря своему счастью.
Вернулись в хату они уже женихом и невестой.
На следующий день Иван уехал в Сибирь, обещав Полине вернуться на обратном пути с матерью и сестрой, что он и сделал через две недели. Зарегистрировав брак в местном отделении Загса, молодой муж и старший лейтенант возвратился на фронт, где продолжил ожесточённо бомбить фашистские города.
В начале  сорок пятого года состоялось долгожданное   перебазирование их авиаполка из Белоруссии  в  освобождённую от  вражеской оккупации Польшу.   Осознание факта полного освобождения родной  советской земли от фашистских оккупантов придавало фронтовикам  сил, и они с ещё большим ожесточением наносили удары  по отступавшему агонизирующему  врагу.
Военные лётчики кипели страстным желанием бить врага до его полного уничтожения, до истребления последнего фашиста, до полной победы!
Весной сорок пятого года командир корабля Иван  Печорин со своими гвардейцами  совершали многочисленные ночные налёты в самое сердце загнанного в угол врага,  с ожесточением бомбили  Берлин. Сколько бомб сбросили они со своего Ли-2 на фашистские города – впоследствии силился вспомнить  офицер запаса и не мог:   во времена  жестоких испытаний  им было  не до подсчётов собственных  вылетов и бомбометаний.
-Папа, вернись! – рассмеялась Вика, - Ты опять где-то витаешь в облаках, мысленно летаешь на своих бомбардировщиках?
-Да, дочь, ты права, не отпускает меня память моя, особенно – в преддверии  очередного праздника Великой  победы. Сейчас вспомнил, как получили мы благую весть о Победе девятого мая сорок пятого года. Хоть и ждали мы с нетерпением, что случится это  со дня на день, а новость ошеломила нас всех. По гарнизону носились восторженные, счастливые в своей эйфории  люди:   суматоха, все поздравляли друг друга, обнимались,  целовались! Каждый радостно,  без конца повторял это сладкое слово «победа»! Солдаты, офицеры, генералы – все поголовно  выбежали на улицу, принялись салютовать из всех орудий, грохот стоял  неимоверный! Да, великая была радость, вселенская! Огорчало только одно: какой ценой далась нам эта победа! Сколько парней полегло, не дожило до этого счастливого дня! Вот уж поистине – праздник со слезами на глазах!
-Ну, пап, довольно – о грустном! – с сочувствием взглянула на отца Виктория, - Слава богу, что ты у нас остался жив! А помнишь, ты рассказывал нам в детстве, что какая-то цыганка нагадала тебе длинную жизнь? Ведь всё сбылось,  правда? Юра, представляешь,  папе цыганка сто три года жизни нагадала, а ещё – ранение и несколько драматических событий в жизни!
-И, действительно, всё сбылось, Иван Васильевич? – недоверчиво взглянул на тестя Юрий.
-Почти всё сбылось: и выжил я, и ранение было, на волосок от смерти был, и в послевоенной жизни  было  три трагических случая, когда «эта с косой»  мне рожи свои корчила: один раз на мотоцикле в аварию попал, черепок мне врачи с трудом залатали. Помню, как в последний момент перед потерей сознания  мелькнула мысль: «Наврала цыганка», а потом, когда в палате очнулся – новая мысль: «Не наврала!».  Так и живу, вот уже девятый десяток разменял, сверяю жизнь свою с тем памятным днём  встречи с гадалкой. И всякий раз вспоминаю погибшего  друга своего Александра – царствие ему небесное. Ну, дети мои, я, пожалуй, буду собираться, надо ехать.
-Пап, ты – что? Только вчера ночью приехал, и уже – домой! – искренне возмутилась Вика.
-А мне хватило: вас повидал, узнал, как живёте, о внучках  вы новости благие   поведали,  и  на душе моей стало  радостно. Гость хорош в первый день, а потом – в тягость. Надо мне ещё сестрицу свою Лиду навестить, да и домой  пора, послезавтра  – праздник, мне обязательно нужно быть дома.
-Зачем, пап? Оставайся у нас, девятого мая  вместе поедем к Вечному огню, посмотрим парад Победы, поучаствуешь  в шествии ветеранов, в митинге. Знаешь, как хорошо у нас в городе в праздничные дни: военный парад, играют оркестры, на площадках – концерты, на улицах кашу варят солдатскую!
-И у нас варят кашу, - рассмеялся отец, - Но не каша – главное: там меня ждут мои друзья - ветераны, нас будут чествовать, подарки вручать,  мы будем делиться воспоминаниями,  организуем встречу фронтовиков, среди которых  будет и  мой фронтовой друг Миша Сай, с которым мы в одном экипаже летали.
-А где он живёт? И как ты его нашёл?
-А он по соседству со мной  проживает,в небольшом посёлке Победа,  поселился там почти одновременно со мной,  всего двумя годами позже. Мы с матерью в Адыгею в конце семидесятых годов переехали, а Миша - в начале восьмидесятых, точно уж год не вспомню.  Как я это узнал? Странный произошёл случай: я, как ты знаешь, дочь, после ухода на пенсию  два года работал  на одном секретном объекте, мы его называли – «объект 007», там был обнаружен минеральный источник, совсем рядом от нашего дома. Вот я и подрядился на этом объекте  ночным сторожем, чтобы днём картины и стихи писать. А сменщиком моим стал  человек с редкой фамилией Сай, Василием звался. Я и поинтересовался, не родственник ли он моему фронтовому другу, которого я после возвращения от партизан ни разу не видел. Оказалось – они братья родные! Удивлению моему не было  предела!  Вскоре мы с Мишей списались, сам-то он под Краснодаром жил, а через год Миша  к  брату перебрался, рядом поселился, дом себе построил. Вот такие чудеса бывают, дети мои.
-Да, чудеса! – подтвердила Вика, - А остальных  членов экипажа ты не нашёл?
-А как же, всех нашёл! Тогда же, при первой встрече,  надумали мы с Мишей вместе разыскать остальных боевых товарищей, и нам в этом помогло государство.  В восемьдесят пятом году,  в сороковую годовщину Победы, в Москве была организована встреча фронтовиков,  мы на неё поехали вдвоём с Мишей, там и нашли мы нашего командира,  папашу  Рыбина, я потом ездил к нему на Украину – совсем старый папаша был, в звании полковника ушёл на пенсию!  Нашли  мы и   второго пилота нашего, Николая  Губина,  и штурмана Петю. А самым большим сюрпризом было – встретить в Москве наших спасителей, польских лётчиков, которые помогли нам вернуться в свой полк.
Навсегда запомнили мы,  фронтовики, тот день Победы восемьдесят пятого года!  Я в том же  году всех фронтовых друзей объехал, со всеми повидался, потом переписку вели. Больше, правда, не довелось встретиться ни с кем, жизнь закрутила.  А с Мишей мы все годы общаемся, частенько видимся, в шахматы играем, вспоминаем боевых товарищей. Давненько, правда, уж не появлялся у меня, думаю: не приболел ли? Надо обязательно его повидать девятого числа.
-Вот, налицо – превратности судьбы! – воскликнула Вика, - В молодости воевали вместе, и оказались на старости лет совсем рядом!
-Да, эти превратности – славные! Пока живы, будем таким превратностям радоваться. Но вот уже остались от нашего экипажа только мы с Мишей, все остальные ушли в небытие, это очень печально. Всё меньше остаётся на Земле ветеранов Великой битвы, кто помнит годины тяжёлых испытаний. Скоро уйдём и мы - "последние из могикан", и некому будет нести память о войне и Великой  победе.
Ветеран  умолк, глядя невидящим взглядом куда-то в неведомую даль, потом  встрепенулся:
-Эту миссию мы доверяем вам, своим детям, несите её с честью! Рассказывайте своим детям, внукам, правнукам  о нас, о героических сражениях, о великих испытаниях наших. Поведайте им  о том, как не ударили мы своими  сибирскими рылами в грязь, а освободили родную землю и всю  Европу от фашистской нечисти!
И не допускайте больше разгула фашизма на нашей прекрасной, родной  планете!  Не для того мы  рисковали и гибли в жестокой схватке с фашизмом, чтобы  он возродился, а для того, чтобы внуки и правнуки наши жили свободно и счастливо,  в мире и согласии со всеми народами!