Глупые стихи

В одном из тысячи кабаков, разбросанных по городу, за стойкой простой человек в грязно-сером плаще. Его взгляд то замирал на тлеющем конце сигареты, то погружался на дно пивного стакана, то резко обращался к тусклой лампочке над головой бармена, а после ложился на оконное стекло.
- Повторить? – спросил молодой парень в фартуке.
- Да, налей-ка еще один на посошок. Налей и всё. У меня остается не так много денег, - ответив, Безымянов допил залпом остатки пива и достал из кармана плаща смятую купюру.
- Что ж… бывает, - равнодушно хмыкнул бармен.
За окном стояла ночь. Здесь всегда была ночь, но этому никто не удивлялся, никто не задавался лишним вопросом. Толпа бродячих циркачей с шумом прошла по улице. Они несли с собой огонь, какие-то пестрые смешные знамена. Дикие звери, диковинные и не очень, мешались в этом шествии с уродливыми карликами и великанами, людьми на ходулях и акробатами.
Человек снова перевел взгляд со странного разношерстного шествия на третий, свой последний бокал пива. Я был бы не против пойти сейчас с ними, но я был бы там ник чему, я не умею ничего особенного и неособенного умею-то не много, с ухмылкой подумал он вдруг.
Люди, которые его знали, называли его поэтом не потому, что любили его стихи, а просто понимали, что больше он не был по большому счету ни на что годен. Безымянова же это не тревожило. Слова, имена, названья – все это было незначительным для него. Он никогда не понимал страха некоторых людей перед одиночеством, перед безызвестностью. Не понимал стремления оставить что-то на этой земле, считая, что все до каждой мелочи станет неважным мгновенно, так как будет навсегда забыт земной путь и все, что на нем было, когда он подойдет к логичному концу.

весна, 2010
Стихи же не были ни целью, ни средством. Они скорее были данностью, следствием чего-то неуловимого для глаза.
Давно уже скрылось из виду озорное шествие, и не было смысла идти за ним, тем более у Безымянова еще были дела сегодня. Салфетка с точным адресом лежала на стойке. Скоро он уйдет, стакан был на половину пуст… или же, может, на половину полон. Кому как больше нравится считать. Одно было ясно точно – он, как всегда, опустеет быстрее, чем кажется.
Как все смешно, подумал Безымянов, глядя на свои обломанные ногти. Был сделан последний глоток, и заведение было покинуто.   
Не было предположений и даже мыслей о возможном количестве слушателей на предстоящем вечере, ни о реакции на его четверостишия. Это был не первый раз, не о чем было волновался. Впрочем, он не волновался из-за этого никогда.
Вечер поэзии – это славно, но ему нравилось ни чуть не меньше читать это бродячим собакам. Они никогда не перебивали и не задавали глупых вопросов, они отчего-то любили его, любили заглядывать ему в глаза. Ему казалось, они понимают о чем он…
Пустынно и тихо было на улице, качались барахлящие фонари и множество мертвых ветвей. Что тревожное забралось в душу, когда Безымянов прошел мимо старых, разорванных в клочья, афиш. Их остатками играл ветер.
- Да уж, - сказал он вслух сам себе.
Далее путь шел через старый сквер, где в центре находился фонтан, который никогда не работал и то и дело виднелись выцветшие гирлянды из цветной бумаги, повешенные здесь кем-то абсолютно не к месту. Безымянов ненадолго остановился, оглядел уже знакомую местность и вдруг осознал, что был бы рад сейчас остановить это мгновение, которое от чего стало таким ценным. Непонятно почему, но ему показалось, что больше никогда не увидит этого места, раньше вызывавшего только тяжелые, апокалиптичные ассоциации.
По проулкам и подворотням мужчина добрался, наконец, до места. Трехэтажный кирпичный дом, возможно, некогда подсобная постройка, оборудованная теперь под клуб. Из приоткрытых дверей лился негромкий свинг.
- Здравствуйте, - холодно сказал охраннику Безымянов.
- Здоровее видали, - тот окинул его презрительным взглядом. – Чего надо?
- Я сегодня здесь стихи читаю как бы.
После недолгой паузы охранник мотнул головой, давая понять, что можно войти.
Внутри, как и полагается – полумрак, стойка, неоновые вывески, столики, декорации, подобие сцены. Народу немного, да и те, что были, не вдохновляли.
Господа выпивают и закусывают, ухмыльнулся он и вышел в туалет. Несколько секунд без движения простоял перед зеркалом, глядя себе в глаза, после присосался к холодному крану и принялся пить и, не вытерев лица, вернулся, залез молча на сцену.
- Добрый вечер… - выдохнул он в микрофон.
- Добрый-добрый. Давай быстрее – ты не один здесь, – отозвался какой-то толстый улыбчивый выскочка в первых рядах и растерянно зашелестел ворохом исписанных бумажек.
Безымянов, глядя на это со сцены, только ухмыльнулся – он-то знал все свои стихи наизусть:
- Я начну, пожалуй.
Неизвестно точно, сколько прошло времени, сколько он успел прочитать. Одна прочитанная вещь плавно, почти без пауз переходила в другую. Речь была то монотонной, то переходила в какое-то неистовство, отчаяние, рев и слюна начинала лететь с губ. Потом все спадало до шепота и все повторялось снова. Проще было бы сказать, каких эмоций там не было, но видимо присутствовало все и почти одновременно.
Безымянов не видел своего лица со стороны. Впрочем, не видел ничего, даже когда глаза его были открыты, будто бы никого не существовало. И не было ни времени, ни предметов. Всё, будто кружась, всасывалось и всасывалось в огромную бездонную дыру.
Безымянов пришел в себя только тогда, когда чья-то пустая жестянка ударилась об его грудь, и прозвучал возмущенный истеричный крик:
- Да прекратится этот балаган уже, наконец, или нет?
Толстяк, что сидел перед сценой, выбежал последним, роняя свои листы.
Предметы снова обрели очертания. Зал был пуст, внутри тоже была опустошенность, ручеек пота бежал по спине и сердце еще не успокоилось.
Только из темного угла слышались одинокие хлопки. Тихо, как будто и не хлопки, а какой-то шорох. Это была женщина. Было сложно различить черты ее лица, однако, хорошо была видна ее улыбка.
Безымянов улыбнулся ей в ответ, иронично поклонился со сцены, и спрыгнул в зал.
- Ну, привет, - хмыкнул он ей, подходя к столу.
На столе стояла едва початая бутылка Finlandia, пепельница не менялась весь вечер, лежали какие-то ошметки на тарелке. Женщина улыбалась. Было что-то счастливое и надтреснутое в этой улыбке.
- Меня зовут Анна, - произнесла она, наконец.
- Меня обычно никак не называют, но зови меня Безымянов… просто Безымянов.
- Чудесные стихи. Я в жизни ничего лучше не слышала.
- Ага. И зал битком, и аплодисменты не молкнут! – засмеялся Безымянов и указал на бутылку. – Можно, я выпью?
- Можно, конечно… но я совершенно серьезно насчет стихов.
- Значит, Анна?
- Анна.
- Почему же, Анна, от моих «лучших в мире» стихов все разбежались?
- Потому что, они лучшие в мире, - засмеялась она с видом святой простоты. – Почему от лучших в мире стихов, или… скажем, картин люди НЕ должны разбегаться?
- Не знаю. Я не знаю, кто решает, какие стихи лучше, или какие люди лучше. Только вот меня всегда преследовало ощущение, что это кто-то один великий, огромный и я его никогда не встречу.
- Да уж.
- А что ты здесь забыла, Анна?
- Я не могла здесь ничего забыть. Я здесь впервые.
- А, хорошо. Тогда, что ты здесь искала?
- Не знаю. Я думаю, ты тоже вряд ли можешь ответить на этот вопрос.
- Пожалуй.
- Скажи лучше, что ты испытываешь, когда пишешь? Когда ты писал все это, что у тебя было? Ну, понимаешь?
- Понимаю. Кто-то испытывает эйфорию или азарт… херня – я испытываю скорее ощущение рвоты.
- Вот как? Странно.
- Что странного в тошноте? Человека мутит, потом он тошнит, ему становится становиться легче. С моими стихами и мной что-то похожее.
- Знаешь, мне кажется, это заметно… в хорошем смысле, конечно.
- Заметно или не заметно – это так и есть в моем случае.
- Пьешь?
- Ну, ты же видишь сама.
- Пьешь, когда плохо?
- Нет.
- Что же? Когда хорошо?
- Да нет. Пью, когда есть возможность.
-Это правильно! – улыбнулась Анна, и эта улыбка ему понравилась. – Так давай же выпьем.
- За что?
- …за незнакомцев и знакомства.
- Как вариант.
И они выпили. Картина вечер стала выглядеть более благополучно или, по крайней мере, приятнее. Появилась какая-то ясность вещей, быстро исчезла былая опустошенность. Они просто разговаривали.
Они сидели довольно долго, хмель забрался в голову к обоим, но Анна была трезвее. Черт знает, какой бы оборот и размах все это приняло, не появись охранник:
- Мы закрываемся. Прошу Вас покинуть наше заведение, - это было произнесено на редкость любезным тоном.
Они поднялись из-за стола почти синхронно.
- Знаешь, я сам поэзией не увлекаюсь, но в стихах твоих что-то есть…
- Мне все равно, - ответил Безымянов на ходу, глядя в одну точку где-то перед собой.
Анна держала его руку.

Он проснулся в незнакомой комнате. Взгляд упирался в загаженный истрескавшийся потолок. Рядом еще спала Анна. На стене горел тусклый канделябр не понятно для кого. Безымянов сел на кровати. Голова немного гудела и во рту стояла засуха, как в пустыне. Только сейчас он стал понимать, что был вчера пьяней, чем казалось. Вся ясность и простота существования, которую он чувствовал вечером, естественно, не оставила и следа. Теперь была болезненная дурнота, тоска, тревога.
Мятые желтые простыни, убогий, даже ветхий номер. Казалось, если громко кашлянуть, у кровати могут подломиться ножки, или упадет люстра, или с какой-нибудь стены отклеятся обои.
Но ничего, бывало и хуже, подумал Безымянов, натягивая штаны. Анна приоткрыла глаза и улыбнулась также тепло, как и вчера:
- Как ты?
- Ничего, тяжеловато, но ничего… - вздохнул он в ответ.
- Ты спешишь куда-то?
- Нет, я никогда почти не спешу.
- Давай побудем тут еще немного? Мне так влом двигаться…
- Давай. Тебе, что? Нравится здесь?
- Да я б не сказала, - усмехнулась Анна. – Просто лень… понимаешь?
- Мне ли не понять, - снова вздохнул Безымянов и лег на спину, положив руки под голову.
- О чем ты думаешь?.. вопрос, конечно, глупый, я и сама терпеть не могу, когда мне его задают.
- Я думаю о том, что вот эта трещина на потолке похожа на голое дерево, растущее вверх ногами.
- Интересно, - Анна тоже перевернулась на спину. – А обычно люди отвечают: «Ни о чем не думаю».
- Это хорошо, - сказал Безымянов, закрывая глаза. – Это иногда очень полезно – ни о чем не думать. У меня тоже иногда получается. Впадаешь в оцепенение, что-то вроде сна, но это не сон… и не бодрствование.
- Главное не увлекаться, - она закурила и протянула пачку Безымянову.
- Твоя правда… нет, спасибо, я не хочу что-то. Немного мутит.
- Как когда пишешь стихи? – съязвила Анна.
- Да нет. Боюсь, что нет…
- А у меня похмелья никогда не бывает.
- Завидую. Но ничего, будет еще, возможно. Тогда ты меня поймешь.
- Есть вещи, которые лучше не понимать.
- Я хотел бы понять, почему не кончается ночь. Это, по сути, не имеет большего значения, но все же почему…
- Не знаю.
- Когда ты последний раз видела солнце?
- Не помню, честно говоря. 
- Вот и я.
- Но видела. Точно видела.
Анна повернулась на бок и затушила дотлевающий окурок:
-…давай уедем отсюда?
- Ты готова вот так уехать отсюда с первым встречным?
- Первый встречный может оказаться и последним, разве нет?
- Это ты хорошо сказала, но куда?
- Куда ты хочешь?
- Мне все равно куда.
- Тебя здесь что-то держит?
- Нет, не думаю.
- Меня, наверное, тоже мало что держит. Скажи, ты хотел бы увидеть солнце? Ты хотел бы, найти его?
- Пожалуй, что да. И ты знаешь маршрут?
- Если бы я знала, меня б тут не было.
- Да и то верно. Что ж, я согласен.
- Чудесно, - снова улыбнулась Анна, как ребенок, ждущий праздника.
- И что ж, есть на чем?
- Есть. Пошли.

Вскоре маленький неказистый автомобиль Анны вез их прочь из города по прямой, как стрела, трассе.
- Ты могла бы вот так поехать с кем угодно? – спросил вдруг Безымянов, закуривая.
- Наверное, - невозмутимо ответила Анна. – Но я еду с тобой.
- Почему именно со мной?
- Я могу спросить то же самое и у тебя. Ведь и ты мог бы ехать куда-нибудь еще с кем-нибудь еще или же не ехать ни с кем, например, вообще.
- Да.
- Вот видишь… так что это все бестолковые вопросы. А ты не рад? Тебе что-то не нравится?
- Нет, все ништяк. Просто на ум пришло.
- Понятно. Я могла бы объяснить, если ты хочешь. Я могла бы ехать и одна сейчас, в принципе, но это вряд ли было бы возможно. Да я бы просто не подумала об этом. Возможно, никогда бы не подумала.
- Я бы и сам, должно быть, не подумал.
- Знаешь, твои стихи чудесные, я уже говорила. Только сейчас заметила, что улыбаюсь. Что-то резко изменилось вокруг. Ведь очень давно не улыбалась.
- Это все из-за стихов, хочешь сказать.
- Из-за всего и из-за твоих стихов. Все это, то, что сейчас.
- Значит, мы едем искать солнце?
- Да. Разве имеет смысл нам искать сейчас что-то другое, что-то еще?
- Сложно искать что либо, не зная, где оно находится. И тогда, как правило, это что-то находит тебя само случайно, либо не находит никогда.
- А ты не думал, что иногда стоит просто поверить. Иногда просто не остается ничего другого.
- Да, я много раз верил.
- Надеюсь, поверишь и сейчас.
- Я тоже надеюсь, Анна. А ты?
- Что я?
- Ты веришь?
- Если бы не верила, нас бы не было здесь и сейчас.
- Хорошо. А почему мы поехали именно в эту сторону, а не в другую.
- Какая разница куда, если не знаешь, куда… ты меня запутал! – она засмеялась, изображая раздражение.
- Извини.
- Остается только спросить у сердца, куда стоит повернуть.
- Сердце глупое.
- Рассудок часто не умнее.
- Ну, не знаю…
- А я знаю. Знаю…
Какое-то время в воздухе висела тишина. Чуть позже, когда и без того редкие авто, проезжавшие мимо них туда-сюда, исчезли, Анна спросила:
- Расскажи лучше что-нибудь о себе.
- Что именно тебя интересует?
- Все, что ты сочтешь нужным мне рассказать.
- Что ж… я не знаю с чего начать.
- Начни с того, с чего все начинается.
- Чего?
- С детства.
- Да детство как детство, вообще-то. У меня почти не было друзей.
- У меня их вообще не было.
- Никогда?
- Нет, в детстве не было. Потом были, много, но считай, что и не было. Вряд ли это были друзья.
- В детстве было много тоски. Это я хорошо запомнил. Ощущение чего-то гнетущего, беспросветного.
- Но в детстве ведь всегда надеешься на лучшее?
- Не скажи… хотя, я не помню. В детстве человек ничего не решает, ничего не может серьезного, но зато почти не за то не отвечает.
- Это хорошо или плохо?
- Кому как. Я ничего хорошего в этом не видел и не вижу. Меня в детстве наоборот не покидало какое-то глупое чувство ответственности, вины что ли.
- Странно.
- В жизни много странного.
- Что было потом?
- В смысле?
- Что было после детства?
- Я не уверен, что оно закончилось. Вернее, конечно, оно закончилось, но такие типы, как я, вряд ли могут окончательно повзрослеть.
- Ну… может, это не так плохо. Я думаю, многие бы тебе позавидовали.
- В таком случае я бы им очень посочувствовал.
- И, тем не менее, ты избавился от чувства вины?
- Не думаю, скорее, я его просто забыл. Оно, может, и есть где-то, но я его не замечаю.
- Ничего. Нас всех что-то тревожит.
- Да и каждый роется в своей куче мусора, пытаясь найти панацею от самих же себя. Я тоже пытался раньше найти ее, найти какой-то внутренний рубеж, на котором будет удобно и спокойно существовать, но это все не работает. Я давно не верю в золотую середину.
- Во что же ты веришь? – косо посмотрела на него Анна.
- Я верю, что не смогу забрать на тот свет ничего с этого света.
Анна снова замолчала.
- Как тебе кажется? – спросил Безымянов. – Мы с тобой похожи?
- В чем-то – да, в чем-то – нет, - Анна слегка улыбнулась. – Но, надеюсь, больше сходств, чем различий. Для тебя это имеет значение?
- Если бы не имело, я бы не спрашивал.
- Логично. Ты сейчас ответил в моей манере, - засмеялась она.
- Ты любишь, когда кто-то продолжает твою фразу? Ну, как бы…
- Угадывает мысль? – и Анна засмеялась снова.
- Да, - не смог сдержать смеха Безымянов.
- Забавно все это… знаешь, смотря кто угадывает, смотря какую мысль.
- Лучше и не скажешь.
Снова на какое-то время возникла пауза.
- Мне, наверное, стоило бы встретить тебя раньше, - произнес Безымянов.
- А, может, все идет так, как следует тому быть?      
- Может быть. А, может, это просто фразочки картонных мудрецов. По крайней мере, я вот представляю себе сейчас фрагменты из прошлого, кучу разных моментов, они очень разрозненные и неполные, но все равно мне отчего-то очень тоскливо, что тебя там не было, не было в них.
Анна посмотрела ему в глаза и как-то странно поджала губы, будто была готова заплакать, но быстро отвернулась.
- Когда я была маленькой, меня часто запирали в шкафу, где пахло старостью и нафталином.
- Зачем?
- В наказание. Я постоянно всем мешала, непоседа была. И однажды они своего добились – я успокоилась, - как-то трагично произнесла Анна и тут же рассмеялась. – Наверное, дело в нафталине, а?
- Может быть, - грустно хмыкнул Безымянов. – Но, думаю, дело скорее в запахе старости.
- Да-да. Я действительно как-то, как мне казалось тогда, состарилась будто… душой, естественно, понимаешь?
- Да. Тебе было страшно?
- Стариться душой всегда страшно, я уверенна…
- Это понятно. Я имел в виду – в шкафу.
- Не очень… нет, не страшно. Меня удивляло, что, сидя там, не чувствуешь разницы ни с открытыми глазами, ни с закрытыми – темно и все одинаково.
- Да, в детстве все же много было странного…
- Позже мне рассказывали, что как-то раз я заснула с открытыми глазами в этом шкафу. Я в это с трудом верю.
- Так ли это важно? Ведь это прошло.
- Если что-то прошло, это не значит, что это не важно.
- Не думаю.
- Вот как? И что же для тебя важно.
- Только то, что сейчас.
- И что же сейчас?
- …ты, дорога, автомобиль.
- Поэтично, - сыронизировала Анна. – Хотелось бы верить, что это для тебя действительно важно.
- Я просто ответил.
- Да не обижайся.
- Не обижаюсь. Просто не люблю, когда отвечаю на вопрос по существу, а ответ, видите ли, не удовлетворяет…
- Я довольна. Ты же видишь, что я улыбаюсь.
- Улыбаться может, кто угодно.
- Нет, уж поверь мне. По крайней мере, за себя я могу сказать в этом отношении точно – нет. По-моему, я даже говорила…
- Извини, я бываю невнимателен.
- Проще найти внимательного человека, чем наоборот.
- К чему ты это говоришь?
- Лучше скажи, почему ты такой равнодушный и беспокойный одновременно?
- Наверное, потому что таким родился.
- Да уж, а еще ты любишь отвечать самыми деревянными фразами. Ты так ведешь себя ради того, чтоб от тебя отстали?
- Нет.
- Да.
- Нет. Я не хочу, чтобы ты от меня отстала.
Анна лишь промолчала в ответ.
- Понимаешь, - продолжил Безымянов. – Я не умею говорить красиво, я могу иногда изобразить на бумаге несколько четверостиший и все.
- Все?
- Ага.
- Да нет, мне и не нужно, чтоб ты говорил красиво. Дело не в этом… да будь собой.
- Слишком много людей когда-то одновременно хотели, чтобы я был самим собой. Только вот меня «являющегося самим собой», каждый видел по-своему.
- Да ладно тебе.
- Лучше скажи мне, что мы будем делать, когда найдем это твое солнце.
- С каких пор это оно мое? – с явным возмущением спросила Анна.
- Ну, не твое, хорошо, но разве в этом дело?
- Как раз в этом и дело. В этом дело как ни в чем другом.
- Объясни.
- Как это глупо все…
- Я тебе сразу сказал, что искать что либо, не зная, где оно находится довольно глупо.
- Ты сказал «странно», а не «глупо». Не лги.
- Да как угодно, а теперь посмотри – мы уехали так далеко. Я даже не знал, что твоя тачка может так разгоняться!
- Да нет, просто, может, времени прошло больше, чем тебе кажется.
- Позади ни огня, впереди тоже, - удивленно вертел головой Безымянов. – Ни одного автомобиля.
- Прекратишь, может, причитать?
- Я не причитаю, я хотел бы понять, где мы находимся.
- А я бы хотела понять, чего ты искал, чего ждал, когда мы собирались ехать?
- Ничего конкретного. Ты просто предложила и…
- Ха! Прекрасно. Вот как, оказывается. Ну, да. Я, должно быть, славный буксир.
- Ты…
- Что я?
- Да ничего. Ты перестала улыбаться просто.
- Я знаю.
- А я… да, я давно привык ничего особо не избегать, ни к чему особо не стремится.
- Что ж, быть может, это выход для тебя.
- Да нет ни выхода, ни входа, наверное. Вот что.
- Браво, - твердо сказала Анна.
Вдруг машина, странно брыкнувшись к обочине, заглохла, издав скрежет, будто что-то заклинило внутри.
Вокруг были сплошные пустоши, до самого горизонта. Только какие-то редкие, до жути похожие друг на друга кустарники периодически попадались глазу.
- Вылезай, - ледяным голосом произнесла Анна.
И они вылезли. Прямо перед ними находились небольшое озеро или пруд, который почему-то не заметили сразу. Было почти безветренно и холодно возле воды.
Анна присела на капот автомобиля и провела пару минут, практически не шевелясь. Безымянова же трясло. Оба смотрели в черную воду.
- Если есть луна, - наконец он нарушил тишину. – Значит, где-то должно быть солнце, правда?
- Ты еще и хохмишь? – зло произнесла Анна.
- Нет…
- Козел. С тобой ничего и не могло быть иначе. Я только сейчас понимаю. Ненавижу.
- Да ты о чем вообще?
- О том! Неужели ты и, правда, такой…
- Какой?
- Эх… - в безысходности Анна закурила. – Ты, правда, ничего не понимаешь или прикидываешься?
- Правда! Да объясни, наконец! Вернемся в машину, здесь холод собачий…
- Никуда мы не вернемся…
- Да почему?
- Потому что ты сам так решил. Ты мог не понимать, что сделал это, но ты сделал, ты решил.
- Но…
- Есть такие вещи, которые либо понимаешь, либо нет. Они не выразимы словами, они неуловимы, они будто постоянно ускользают. А если ты их попытаешься все же выразить словами, объяснить кому-то, только убьешь их последнее очарование. Они исчезнут, не оставив ничего, кроме горечи. Правда, горечь все равно часто остается. Но мне даже сейчас не хочется ничего объяснять, говорить, когда уже окончательно все равно.
- Слушай, ты же совсем недавно хотела найти солнце.
- Забудь про него. Не будет ничего. Видишь? Все так же темно и не единого просвета. Ты говоришь, совсем недавно? Может, для тебя совсем недавно, но на самом деле это не так.
- А что же тогда так?
- Не знаю. У тебя, наверное, все в порядке. У тебя все всегда в порядке, мне кажется. Еще мне кажется, я знаю, почему ты поехал.
- Почему же?
- Тебе просто было любопытно. Все так просто? И не смотря на твои заявления, что тебя ничто там не держало, что тебе нечего терять, ты ведешь себя так, будто у тебя есть, чем дорожить. Не смотря на то, что тебе и, правда, нечего терять. Что тебе терять-то?
- Что за бред…
- Это чувствуется, понимаешь? Тебе это было не нужно… ты и, правда, как перекати-поле. И вот ты не знаешь, куда тебе катится. Со мной, не со мной, тебе дела нет. Я, по большому счету, с самого начала видела это в тебе, но хотелось верить.
- Слушай, - почти без эмоций произнес Безымянов. – Да, но я тебе ничего не обещал. Я собственно и до сих пор не понимаю, что ты хочешь.
- Это уже не важно. Я ведь сказала. Но ты заставил меня тогда улыбаться, вот что было важно. Вернее не ты, конечно, а твои стихи. Твои глупые стихи. Глупые, но такие славные… а ведь ты совсем не похож на них! Ты просто сорняк, ты ничто, как оказалось. Кукла. Мне не нужна кукла. Я из кукол выросла давно. Хотя… - и тут из Анны хлынула злоба. – Как же можно было так лохануться?! Как школьница повестись на стишки, на слова какого-то недозрелого проходимца! Слушай, слушай внимательно! Тебя никто никогда не полюбит, ты никогда не увидишь солнца, тебе никто не улыбнется.
После недолгой паузы он растерянно отвел взгляд, скорчив странную гримасу, и влепил Анне небрежную, даже какую-то машинальную оплеуху. Из ее ноздри выползла тонкая струйка крови, будто маленькая черная змейка, но лицо было по-прежнему спокойным и даже стало каким-то блаженным. Не сказав Безымянову ни слова, она сделала несколько шагов к воде и остановилась, глядя, как та плещется об ее ноги.
- Что ты собираешься делать? – спроси он Анну.
- Спасибо хотя бы за то, что ничего не обещал ничего. В общем-то, виновата я одна, - говорила она, заходя все глубже в озеро. – Были мы, дорога и моя смешная тачка. Теперь будет только дорога, это авто и ты.
Он молчал и тупо смотрел ей вслед.
- Не мерзни. Вернись в машину, - сказала напоследок Анна. - Всего хорошего. Не вспоминай…
На поверхности воды остались лежать только ее волосы, будто пакля или сухая трава. Они были видны пару мгновений и исчезли без следа.
Безымянов смотрел на пар, выходящий из его рта и ноздрей. Был разбит, устал и чувствовал себя неживым. Все же сев в машину, согрев руки и лицо, он покрутил ключи, оставшиеся в замке, двигатель завелся с третей или четвертой попытки.
И вскоре все тот же маленький неказистый автомобиль снова был на безлюдной дороге. Безымянову вдруг стало тошно от мысли, что он проживет еще долг, что времени катастрофически много.
Барахлило старенькое радио, вскоре по встречной полосе, наконец, пронеслась какая-то машина. Вспомнив слова Анны, о том, что первый встречный может оказаться и последним, Безымянов криво улыбнулся.