В госпитале

   
   На  войну  Саня  ушел  совсем  пацаном  -  прибавил  себе  год  -  поверили.  Он  рослый  был  парень,  сильный.  Вырос  в  деревне  на  молоке  да  картошке,  а вытянулся.  Да  еще  мать,  бывало,  каравай  испечет,  вынет  горячий  из  печки,  разделит  на всех  пятерых.  А  они  за  столом  сидят,  глядят  голодными  глазами,  чтобы  всем поровну.  Даже  самый маленький  пятилетний  Алешка за  своей  долей  ручонку  тянет.  Попробуй  не  дай!
         Подоит  мать корову,  разольет  молоко  в кружки,  глядь -   а  через  несколько  минут  все  съедено,  и  ребята  ее  побежали  на  улицу.  К  ужину  начистит  мать  ведро  картошки,  нажарит  большую  сковороду,  и  все опять садятся  за  стол,  только  ложки  мелькают,   а  вечером  лезут  на  печку. Так  и  росли.

            Война.  Она  пришла  в  Сибирь  внезапно, как  ураган.  День и  ночь теперь  мимо  их  полустанка  шли  эшелоны  с  солдатами,  пушками,  зачехленными  орудиями.  Жить   с  такой  оравой стало  тяжелее.  Хлеб  теперь  выдавали  по  карточкам.  А  до  войны  было  хорошо.  Отец  Саньки  работал  кузнецом.  Был  он  сильным  с  вечно  кирпично-красным  лицом  и  могучими   мозолистыми   руками,  ходил тяжелой  походкой.  Руки  у отца  были большие,  как  лопата,  но  каким  нежным  он  был  с женой  и детьми!

          Он  ушел  на  фронт  в  августе сорок  первого.  Мать  рыдала, провожая  его  на поезд, ребятишки,   ухватились  за  отца,  а  маленький  Алешка за  мамину   юбку,   и  все  ревели  навзрыд, как  будто  знали,  что  не  придется  им  больше  его увидеть…

          Через  три  месяца  пришло казенное письмо - похоронка,  геройской смертью  погиб под   Москвой  Василий  Матвеевич  Новиков.  Не  забудут тот день  его  сыновья,  когда  мать  потеряла  от горя  сознание,  и  соседки обливали  ее  водой,  стараясь  привести  в  чувство.  А Санька  ушел за огороды  к  реке  и долго  плакал,   как  ребенок,  и  захотелось ему  отомстить  за  отца.   Сильный, крепкий,  выносливый,  он  выглядел  старше  своих шестнадцати   лет. 

           Вскоре  поезд  умчал   его  на  запад  к  Волге,  где  горела земля,  где  падали  бомбы,  где  геройски  сражались  наши  солдаты  против  фашистских  полчищ.  Отважный Санька не  знал  страха.  Давно  ли,  кажется,  играл  он  в  лапту,  и  в  Чапаева,   и  отчаянно  дрался  с  мальчишками,  а  теперь  он  боец  5-й  стрелковой роты.

           Александр Новиков  воевал  храбро  и был  словно  заговоренный -  пули  пролетали мимо  него,  не  задевая.  Может,  помогали  материнские молитвы?  Может,  суждено  было  ему  жить?  Недаром  говорится:  смелого - пуля боится,  храброго  штык  не  берет.  Кто знает?  Только  ни  разу  не был  он ранен.   
 
   В сорок третьем году  их  дивизия  вела  кровопролитные  бои  на  восточном  берегу  Днепра,  отражая  сильные  контратаки фашистов,  огневые  точки  которых  располагались  в  выгодном  положении   на  высотах.

           Немцы  не  давали  переправиться  на  правый берег  Днепра.  Они  стреляли  из  пушек и  пулеметов  без отдыха  и  косили  наших  солдат.  Командир  роты  старший  лейтенант  Сорокин  отдал  приказ: « Не отступать!  Давай,  ребята,  мелкими группами  вперед! Ни  шагу  назад!  За Родину!  За  Сталина! Вперед!» -  и  бойцы  начали  переправляться  на  вражеский берег. 

            Не  отставал  и  Саня  Новиков,  одним из первых  ворвался  в траншею  противника, и  началась  рукопашная.  Александр  схватился   с   рыжим  высоким  фрицем  и  так  сдавил  ему горло,  что  немец захрипел  и  повалился на землю,  второго  он  заколол  штыком,  третьего  ударом  приклада  винтовки.  Рядом  сражались  его  товарищи,  и  не  один из  его  друзей  остался  лежать  в  той  траншее...
 
          Немцы  яростно  сопротивлялись,  а  потом  пошли  в  контратаку.  Так  продолжалось  долго.  Все  меньше  бойцов  оставалось  в  роте  Сорокина,  а  потом  фашисты  бросили  против  роты  батальон  пехоты  и  тринадцать  танков.

           Бой  начался  сильной  артподготовкой.  Александру  казалось,  что  он  оглохнет от  пулеметной  стрельбы  совсем  рядом  с  собой,  но  страха не  было – была  одна ненависть  к  врагу  и  желание победить.  А  умный  и  смелый  их  командир  все  командовал: « Отрезай  пехоту  от танков!  Огонь!  Еще  огонь!  Огонь!»  А  потом  солдаты  вышли  из  окопов  и снова  пошли  врукопашную.

* * *
            В  этом  жестоком  бою   Александр  с товарищами уничтожили  много  гитлеровцев,  но  и  в  их  роте   мало  кто  остался  в живых,  погиб  и командир - старший лейтенант  Сорокин,  а  сам  Александр   был  тяжело  ранен.  Пуля прошла  чуть  левее  сердца. Операцию   ему  сделали  в  медсанбате,  прямо  под  огнем   противника.

            Он  чудом  остался  жив  тогда,  и, если  бы  не  седой  старичок – хирург,  не  ходить  бы  ему  больше  по  земле.  Да,  золотые  руки  врача сделали  свое  дело. 
           Новый  1944  год  он  встретил  в  госпитале  и  только  в  марте   вернулся в свою часть. И они  погнали врага все дальше на Запад.  И вот уже перешли границу Германии  и увидели на указателях  нерусские названия мест:   разные ланды, бурги,  дорфы  и лебены  -  города и деревни Восточной Пруссии.  И  вот  он с  товарищами дошел  до  чужого,  враждебного  города-крепости.

          Ему не забыть штурм Кенигсберга  - самого  большого города,  который им приходилось брать.  Тысячи  орудий  поливали  их  огнем,  когда  они  штурмовали  этот  почти  неприступный  город-крепость. Но  советские  войска  хорошо  приготовились  к штурму. Они  бросили на  него  целый шквал  огня!

               Это  было  шестого  апреля 1945 года. Несколько  часов  непрерывного  обстрела  тяжелой  артиллерией,  и  снаряды  снесли всю крепость – остались  одни  руины.  А  город  трещал,  рушился на  глазах  под бомбами  и  снарядами  и  дымил,  пожираемый  огнем.  В  воздухе   густо  висела  красно-коричневая  пыль  от  разрушенных  зданий.

            В три яруса  кружили  над  городом  наши самолеты:  истребители,  бомбардировщики.  Все  было  окутано  дымом.  Ревели наши  танки  и  рвались в  атаку. Громовое  Ура! - гремело  то тут,  то  там.   Теперь  перевес  был  на нашей стороне. Советские  солдаты мстили врагу  за  наши  сожженные  города  и  деревни,  за  убитых товарищей  и родных.  Но сколько наших бойцов  погибли  и остались здесь  в  Кенигсберге!

             И  перед  глазами Александра  вставали  лица  его  друзей:  весельчака и балагура  Васи  Бородина,  бесстрашного Веньки  Высоцкого, хозяйственного и такого  надежного,  прошедшего  всю  войну  без  царапины  Матвея  Семенова.  А  теперь  их нет,  а  он  уцелел.    Но  это были  еще  не  все  его испытания  на  войне.

* * *

          Александра  ранило,  когда  он  с группой  товарищей- автоматчиков  пробирался тесной  улицей  Кенигсберга,  где  из  окошек-амбразур  полуподвала в безумном  упорстве  немцы  вели  еще огонь,  и  одна  очередь  прошила  его…
А другой фашист бросил гранату им  под ноги.  Александра отбросило в  сторону взрывной  волной,  контузив  при  этом.

          Из  медсанбата  его  эвакуировали  долечиваться  в  большом   госпитале  в  Новосибирске.  Он  ехал,  и  не  верилось,  что  война для  него закончилась.  И так  захотелось  домой,  увидеть  мать,  братишек  и сестренку  Надю,  свою  деревню  и  поесть  горячий,  только  испеченный  каравай!  Сухари  и особенно  американские  галеты  надоели,  хотелось свежего  деревенского  хлеба  и  парного молока.
    
         После  контузии  руки у него  мелко  тряслись  -  не  мог  держать даже  карандаш, чтобы  написать письмо матери -  пришлось просить  товарищей. Александр   долечивался  в госпитале,   на  Красном  проспекте  в  красивом,  большом  четырехэтажном  здании, напротив  облисполкома.   Здесь   была стерильная  чистота  и  тишина,  которая  нарушалась  лишь  по  ночам,  когда  стонали  от  боли и  скрипели  зубами  тяжелораненые, а их  здесь  было  много.

      При    хорошем уходе  и  лечении  Александр  быстро  поправлялся.  Вскоре  к  нему  приехала  мать. Как  она  изменилась!  За  годы  войны  превратилась  почти  в  старуху, но  увидела  сына  и  вся расцвела,  каждая  морщинка  ее  улыбалась.  Она   бросилась к  нему,  своему  старшенькому  и целовала  в  небритое  лицо,  а по щекам  ее катились  слезы.
        -   Мама!  Не  плачь.  Ну,  живой  я,  живой видишь?  А  рана  уже  почти  затянулась.  Пора домой.  Мам!  Как  там дома?  Все  живы  здоровы?
         -  Да  все  в  порядке,  сынок.  Папка  вот  только  твой  не  вернулся.  Ты же знаешь, - Александр  опустил   голову.
          -  Я отомстил за него, мама! Не  плачь,  мам.  Ведь есть  теперь у тебя я.  Все  будет  хорошо.  Война  скоро  кончится.  Заживем  тогда!  Дом  новый  построим,  -   он говорил  бодро, но  голос  его осекся.  Он  вспомнил выжженные  фашистами   села,  печи  без  труб.  Голодных,  беспризорных  ребятишек  на  дорогах  войны.  Скрипнул  зубами,  а  вслух  сказал: « Трудно  по- первости  будет.  Ну,  ничего. Вытянем.  Все  восстановим».   

              Говорил  Александр  вроде  тихо,  а  все   в  палате  слышали  их  разговор  с  матерью,  и  всем  хотелось,  чтобы  скорей  закончилась война  и снова  бы,  наконец, наступила  мирная  жизнь,  о которой  они  так  долго  мечтали  и  за  которую  проливали  кровь.  Сколько  потерь  было у каждого из  них!  Кто  получил  увечье  и  остался без  руки,  ноги  или глаза;  кто  после тяжелого  ранения  в   живот,  казалось, был  в безнадежном  состоянии  и все  равно  надеялся  выжить,  хотя  шансов  было  мало.

* * *

            А  в  окна  госпиталя  заглядывали цветущие  тополя,  роняя  на  асфальт  темно-вишневые  пахучие   сережки,  и  свежий   весенний, теплый  ветерок  врывался  в  открытую форточку.  Мать  смотрела  на  сына,  на  его  загорелое,  серьезное  лицо  и  думала  о  том,  как  он  успел  возмужать  на  войне,  а  ведь  ушел  на  фронт совсем  мальчишкой!   Она  знала:   ее  сын  видел  смерть  и  много  раз  был  в  бою,  и  она  гордилась  своим  старшеньким  и  радовалась,  что  он  остался жив.

       И  каждый  из  раненых   думал  о  доме  и  о  близкой  победе,  но  не  каждому  суждено  было  дождаться  ее  и  выйти  из  этого  госпиталя,  большого  человеческого  муравейника,  наполненного  страданием,  бессонными  ночами  и болью, хотя  до  Победы  оставалось  всего  десять  томительных  дней.