Смирение паче гордости

Верить сейчас модно – да простят мне истинно верующие это кощунственное заявление. Как когда-то пел незабвенный Владимир Высоцкий: “Кто верит в Магомета, кто в Аллаха, кто в Иисуса”. Смутное время – золотое время не только для веры, но и для суеверий. Секты, маги, колдуны, ворожеи… И тут же – восстановление православных храмов, мечетей, синагог. В общем, от почти поголовного атеизма – научного, воинствующего, наследственного, благоприобретенного – россияне совершили “большой скачок” обратно в веру. Что само по себе прекрасно, но…
Но и тут не обходится без крайностей. Некоторые новообращенные христиане так увлекаются выполнением обрядов, что забывают (или просто не знают) об основных заповедях действительно верующего человека. В частности, о том, что нужно любить ближнего своего, как самого себя. Или – просто любить.
                *                *
                *
Если бы лет десять тому назад Алле Михайловне кто-нибудь сказал, что она будет регулярно ходить в церковь, поститься, причащаться, исповедоваться и так далее и тому подобное, она бы в лучшем случае пожала плечами, а то и от души расхохоталась бы. Выросла она в семье, где кое-кто из родственников принимал самое непосредственное участие в “искоренении религиозного дурмана”: взрывал церкви, жег иконы, бдительно следил за тем, чтобы у окружающих и мысли не возникло окрестить ребенка, отпеть покойного, обвенчаться. И сама Алла Михайловна была некрещеной – единственная дочь убежденных коммунистов, которым дико было даже слышать о таком “надругательстве” над своими принципами. И детей своих – сына и дочь – естественно,  не окрестила. И вообще чуть ли не всю жизнь работала лектором в обществе “Знание” (было такое, если кто забыл или вообще не знает).
В общем, обычная жизнь обычной женщины. И даже в том, что после двадцати с лишним лет размеренной и спокойной супружеской жизни муж ушел от Аллы Михайловны к другой женщине, тоже не было ничего из ряда вон выходящего. Спасибо, что не ушел, когда дети были маленькими, дождался, пока младшей дочери не исполнилось восемнадцать лет. И на следующий же день после этого знаменательного события молча собрал чемоданы. Как ехидно заметила мать Аллы Михайловны, просто не хотел платить алименты.
Впрочем, это уже были нюансы: почему, да отчего? И так дела шли не блестяще – муж бросил, и от этого факта при всем желании никуда не денешься. И, главное, бросил не ради молодой красотки: тут все было бы по крайней мере понятно и оправдано, седина в бороду, бес, сами понимаете, в ребро, Аллу Михайловну можно только пожалеть, а неверного супруга объявить негодяем. Увы! Соперница была старше не только Аллы Михайловны, но и ее экс-супруга, не обладала ни красотой, ни какими-либо талантами. Ко всему прочему, у нее даже не было квартиры (не говоря уже о прочих материальных благах в виде дачи там или машины) – только комната в коммуналке. Так что поступок бывшего спутника жизни был, с точки зрения Аллы Михайловны, блажью, дурью и идиотизмом, да еще и компрометирующим ее самое. Ибо по законам нормальной человеческой логики виноватой в разводе оказалась она, если та, другая – старше, невзрачнее и беднее. Довела, значит, жена мужика, если сбежал к такой.
А то, что бывший муж спустя какое-то время потребовал размена квартиры и “половину совместно нажитого имущества”, уже ничего не меняло. Брошенная жена всегда является в какой-то степени посмешищем в глазах окружающих. Ее могут жалеть, ей могут сочувствовать – внешне. На самом же деле каждый думает, что дыма без огня не бывает. Раз бросили – значит, что-то не так. От хороших жен не уходят.
(На самом деле уходят от любых – даже идеальных – к любым, в том числе и совершенно омерзительным со всех точек зрения. Но этого почему-то никто не хочет признавать. Впрочем, к данной истории это отношения не имеет).
Тот, кто хотя бы раз в жизни занимался квартирным обменом, знает, сколько времени, сил и нервов на это затрачивается. И то, что сейчас одну квартиру можно продать, а другую или другие – купить, не намного облегчило процедуру. Для тех же, у кого денег просто нет, все осталось по-прежнему, а именно этот вариант и был у Аллы Михайловны. Ей еще повезло, что мать, давно овдовевшая, решила помочь дочери и внукам и подключила к процессу обмена их двухкомнатной свою однокомнатную квартиру. В результате бывший муж получил что-то в коммуналке и навсегда исчез из жизни Аллы Михайловны и детей, а им на четверых досталась квартира, которую в народе ласково прозвали “распашонкой”. То есть с одной стороны, как бы и трехкомнатная, а с другой – черт знает, что такое! Одна большая проходная комната и две крохотные изолированные. Для двух человек ( а на такую семью, судя по всему, квартира изначально и рассчитывалась) просто замечательно – по российским меркам. Для трех – еще куда ни шло. Но для четверых…
Сколько слез пролила Алла Михайловна в первые два года после развода, никому не известно. Начать личную жизнь заново, выйти замуж или хотя бы завести друга сердца ей, по большому счету, в голову не приходило. Слишком болезненный удар по самолюбию получила она от бывшего супруга, слишком сильный комплекс собственной неполноценности у нее после этого остался. Впрочем, такое происходит с подавляющим большинство наших соотечественниц в так называемом “бальзаковском возрасте”: если муж ушел, но не он -  дурак и, простите, козел, а она сама в чем-то сильно виновата. Да и потенциальные женихи, если и готовы были связать свою судьбу с женщиной, которой вот-вот исполнится пятьдесят, предпочитают все-таки одиноких, бездетных, с собственной жилплощадью, на крайний случай – дачей. И круг таким образом замыкается.
В этом-то заколдованном кругу Алла Михайловна постепенно сходила с ума. Обе изолированные комнаты заняли дети: ни сыну, ни дочери и в голову не пришел какой-то иной вариант размещения. Дочь к тому же вскоре выскочила замуж и привела молодого супруга к себе. Детьми она обзаводиться не спешили – оба были еще студентами, но вечеринки устраивали с завидной регулярностью. Случалось, что одновременно собственную вечеринку устраивал и сын, тогда Алла Михайловна и ее мать до глубокой ночи сидели в крохотной кухне, вздрагивая от оглушительной музыки, воплей и топота, а также от предвкушения неизбежного визита соседей и соответствующих объяснений с ними. Удачей следовало считать те визиты, которые обходились без приглашения милиции.
Отдыхала Алла Михайловна на работе, которой, впрочем, почти и не было: тяга россиян к знаниям как-то резко сократилась, а те, кто еще хотел знать если не все, то хоть что-нибудь, предпочитали учиться в других местах, а не на общественных лекциях. Соответственно и деньги за эту работу платили чисто символические: с голоду помереть нельзя, но и жить как бы проблематично. Зато можно было посидеть с коллегами, поговорить, обсудить все животрепещущие проблемы и… уйти домой еще более несчастной. Никаких радужных перспектив в этой жизни даже не предполагалось, дотянуть до пенсии – и все. А какая она, эта пенсия, всем хорошо известно: почти такая же, как, с позволения сказать, зарплата.
И вдруг жизнь Аллы Михайловны круто изменилась. Однажды она столкнулась в магазине со своей давней приятельницей, которую не видела лет десять, как минимум. Лариса, теперь уже, конечно, Лариса Викторовна, была практически неузнаваемой: когда-то крашеная и круто завитая блондинка с неизменно толстым слоем косметики на лице и в неизменно вызывающих туалетах превратилась в гладко причесанную шатенку без малейших следов макияжа, в длинной черной юбке и строгом жакете. И говорить стала по-другому: тихо, размеренно, неторопливо, без столь любимых ею когда-то забористых выражений.
Алла Михайловна, естественно, не удержалась – спросила о причинах такой резкой перемены. Лариса Викторовна скрытничать не стала – даже пригласила к себе в гости, благо жила рядом, в двух шагах. И в ее стерильно чистой, даже какой-то подсушенной крохотной квартирке, пропахшей целебными травами и ладаном, за чашкой ароматного чая произошел тот самый разговор, который и перевернул всю жизнь Аллы Михайловны.
За несколько лет до этого Лариса Викторовна потеряла единственного сына: его на улице средь бела дня сбила машина. Виновного – владельца какой-то “крутой” иномарки – так и не нашли,  возможно, и не очень-то искали. А Лариса Викторовна после этого долго лежала в больнице с целым букетом болезней, половину из которых врачи однозначно признали неизлечимыми. Лежала и готовилась к смерти, пока одна из санитарок не надоумила ее выписаться (“Все равно не вылечат, а залечат”) и пойти в церковь. Приложиться к иконам, помолиться. Заодно и о сыне панихиду заказать, о спасении его души позаботиться. Лариса Викторовна так и сделала…
-Ты можешь мне не верить, Аллочка, - неторопливо говорила она, - но как только я порог церкви переступила, мне сразу легче стало. А уж иконы просто чудотворными оказались: через месяц я о своих болячках думать забыла, совершенно здоровой себя почувствовала. После этого и окрестилась – вместе с новорожденными младенцами, на старости лет, представь себе. И теперь все хорошо, только единственный свой серьезный грех замаливаю: сыночек-то мой так некрещеным и преставился. Моя вина, мой грех Его искупаю – тем и живу. Когда вера в душе есть, все остальное уже неважно. Бог и терпение пошлет и смирение… Все – от Бога. От меня ведь тоже муж ушел, давно уже. Тогда злилась, во всем его винила, а теперь понимаю, что это мне такое испытание Бог за грехи мои послал. Теперь и за бывшего мужа молюсь, его душу спасаю. Попробуй и ты в церковь сходить. Глядишь, и полегчает.
Алла Михайловна даже испугалась такого предложения:
- Да я и не знаю, как лоб-то правильно перекрестить. Молитв не знаю. И вообще – некрещеная.
- Так ведь и я ничего поначалу-то не знала! Научат, помогут. Батюшка в нашем приходе уж такой душевный, такой внимательный: выслушает, советом поможет. Сходи к нему. Окрестись. Легче будет.
Алла Михайловна вернулась домой в полном смятении. Ну, в церковь, допустим, она пойти может, сейчас все туда ходят. Но если она, как ей посоветовала Лариса, еще и окрестится, да икону дома повесит, ее и мать, и дети насмешками изведут. Особенно мать. Детям-то все “по барабану”, как они выражаются, лишь бы развлекаться не мешали, да еду готовили. А мать – в молодости активная комсомолка, истовая коммунистка, да ее удар хватит, если в доме икона появится! Во всяком случае, язвительных замечаний будет – мало не покажется. Если это называется “будет легче”…
И все-таки в одно прекрасное утро Алла Михайловна в церковь пошла. Чуда не произошло: ничего внутри нее не дрогнуло и не изменилось. Потом пошла еще раз. И еще раз. А потом попросила Ларису Владимировну – теперешнюю ближайшую подругу, наперсницу и даже наставницу – поговорить с батюшкой о крещении. Самой все еще было как-то неловко.
Батюшка действительно оказался и душевным, и внимательным. Образно говоря, за руку провел Аллу Михайловну по всем ступеням подготовки к таинству крещения. Потом окрестил - причем Алла Михайловна с изумлением и облегчением обнаружила, что  одновременно с ней обряд проходят еще несколько человек вполне зрелого возраста, а не только грудные младенцы. И возможно это было случайным совпадением, но в ночь после крещения Алла Михайловна впервые за несколько лет заснула спокойным и глубоким сном, ощущая на груди тепло нательного крестика.
Мать к обращению Аллы Михайловны отнеслась значительно спокойнее, чем та ожидала. Подпустила пару шпилек типа того, что “можно было бы еще с бубном вокруг костра попрыгать, пошаманить”. Но появление в доме иконы восприняла безразлично. У внука в комнате – календарь с полуголой красоткой, у дочери – икона. Всяк по своему с ума сходит…
А Алла Михайловна обрела если не счастье, то душевное равновесие. Не пропускала ни одной мало-мальски важной службы в церкви. Фанатично соблюдала все посты – от однодневных до многонедельных. И безуспешно пыталась убедить домашних тоже соблюдать эти самые посты. Молодые только фыркали – завтраки без колбасы и обеды без котлет или гуляша представлялись им верхом идиотизма, а мать твердо заявила, что и без того наголодалась в военные и послевоенные годы, да и теперь мясо на столе видит не каждый день – не по средствам, так что в эти игры играть не собирается. И вообще…
- Хорошо, что я родилась до революции, - заметила она как-то. – А то ты бы меня точно крестить поволокла на старости лет. Меня-то мои родители сразу после рождения окрестили, хотя счастья, по-моему, мне это не прибавило. А вот твои дети, кстати, так некрещеными и ходят, об этом подумай.
Удар попал точно  в цель. Если после рождения детей Алла Михайловна и не помышляла ни о каких церковных обрядах, то теперь мысль об этом превратилась у нее в навязчивую идею. К тому же покоя не давала история Ларисы Викторовны и ее сына. Но как заставить в общем-то взрослых людей совершить поступок, который им самим представляется сугубо бессмысленным? Алла Михайловна перебрала все возможные варианты, но ничего толкового в голову ей так и не пришло. И тогда она отправилась за советом к батюшке.
- Уговорите дочь обвенчаться, - сказал ей священник. – Убедите своих молодых, что брак их от этого лишь прочнее будет, да и небесное благословение весомее всех земных клятв. Что Бог сочетал, человек да не разрушит. А перед венчанием обязательно нужно будет окреститься. Все очень просто.
Все действительно оказалось очень просто. Дочь буквально загорелась идеей скрепить свой брачный союз еще и в церкви – какая женщина откажется лишний раз покрасоваться в белоснежном свадебном одеянии? Зять с величайшим добродушием сказал:
- Такого кайфа еще не ловил и не стремно попробовать, ради любимой тещиньки.
Сын присоединился к ним из чистого любопытства, а также под влиянием очередной любимой девушки, которая явно преследовала цель обвенчаться с ним впоследствии в той же церкви, хотя свои планы благоразумно держала при себе.
После крещения детей и венчания дочери Алла Михайловна как-то неуловимо изменилась. Исчезли лихорадочный блеск в глазах, нервозность, раздражительность. Сама того не замечая, она стала похожа на Ларису Викторовну: та же замедленная, вкрадчивая интонация в голосе, то же смирение, то же безразличие к своему внешнему виду. То, что происходило в ее собственном доме, почти перестало ее волновать. Жизнь сосредоточилась вокруг поездок на богомолье, соблюдения постов, выполнения обрядов. Она была счастлива… почти. Если бы удалось еще и повлиять на мать!
А мать, несмотря на то, что все чаще и чаще прихварывала, новых взглядов дочери решительно не разделяла. Наоборот, время от времени выражала озабоченность тем, что еще не старая, в общем-то, женщина ведет какую-то монашескую жизнь. Это навело Аллу Михайловну на мысль действительно стать монахиней, всецело посвятить свою жизнь служению Богу, скрыться от мира в каком-нибудь отдаленном монастыре. Но батюшка, к которому она обратилась за советом и благословением, на сей раз ее не одобрил.
- Сказано: чти отца своего и матерь свою. На кого же ты мать оставишь, если удалишься в монастырь? Богу не угодна будет такая жертва. Нужно смириться и нести свой крест в миру…
Алла Михайловна смирилась, надо сказать, не без удовольствия. В последнее время именно в смирении и самоотречении черпала она основные силы и основные положительные эмоции. То, что раньше вызывало раздражение и острое чувство несправедливости, теперь воспринималось ею как очередное посланное Богом испытание, через которое надо пройти с честью и вот именно что со смирением. И, подобно своей подруге, молилась она теперь и за своего бывшего мужа-изменщика, и даже за  разлучницу, его теперешнюю жену. Молилась, страстно мечтая о том, чтобы с ними случилось что-нибудь тяжелое ( но не смертельное, Боже упаси!), а она, Алла Михайловна, смиренно и бескорыстно пришла бы к ним на помощь, не поминая старого и вознося молитвы за их души.
 Как-то на исповеди поделилась она этой мечтой с батюшкой, но получила не одобрение, а еще одну отповедь: 
- Сие есть не смирение, а гордыня, матушка. Грешно думать о том, чтобы с кем-то произошло несчастье, а себя видеть спасительницей и заступницей. Смирись и проси у Господа утишить гордыню твою. Господь милосерд, он услышит…
Услышал Господь или нет – неизвестно. Но с тех пор Алла Михайловна о своих потаенных мечтах никому не рассказывала. Даже на исповеди молчала.
… В том году Пасха была поздняя. Уже на Вербное воскресенье было так тепло, как иной раз и в середине лета не случается. Алла Михайловна вся погрузилась в предпраздничные хлопоты: кулич испечь, яйца покрасить, квартиру вычистить до зеркального блеска, да еще на все службы в последнюю неделю Великого Поста успеть. Не ела ничего – жила на просфорах и святой воде. А на пасхальную службу и крестный ход собиралась с каким-то давно забытым чувством внутреннего ликования. При этом сама же себя упрекала в кощунстве: вспоминала, не могла заставить себя не вспоминать, как с подобным же чувством собиралась когда-то на первомайскую демонстрацию, как тоже делала в доме генеральную уборку и старалась приготовить что-нибудь повкуснее. Весна, тепло, цветы… Праздник!
- Доченька, - неожиданно позвала ее из кухни мать, - поди сюда. Что-то мне не по себе.
Мать сидела на табуретке, привалившись к стене, и тяжело дышала. Алла Михайловна взяла ее за руку – пульс был слабым, бился с перебоями. Возраст, конечно, но сказалась и та – пусть небольшая – помощь, которую всю эту неделю мать старалась ей оказывать. Переутомилась, старушка, да еще тепло это неожиданное…
- Давай, мама, я помогу тебе лечь, - ласково сказала Алла Михайловна. – Сейчас лекарство дам, все пройдет. Ты отдохни, постарайся заснуть, никто тебя не потревожит. А мне пора – служба скоро начнется.
Ни дочери с зятем, ни сына дома не было: Пасху каждый праздновал по-своему. В квартире стояла тишина – в кой веки раз. Грех не воспользоваться таким случаем. Но мать проявила неожиданное упорство:
- Аллочка, а может, ты со мной посидишь? В другой раз в церковь сходишь. Нехорошо мне…
Алла Михайловна нахмурилась, но постаралась сдержать свои эмоции, хотя это было и нелегко: мать явно пыталась так или иначе лишить ее последней радости.
- Мама, ты сейчас примешь лекарство, поспишь и все будет нормально. Я же не на целую ночь ухожу. Кончится крестный ход – я тут же вернусь.
Мать вздохнула и закрыла глаза.  Лекарство вроде бы помогло: дышала она ровнее и пульс стал лучше. Алла Михайловна перекрестила ее и тихо вышла…
Несколько часов спустя, умиротворенная и счастливая, Алла Михайловна медленно шла домой. Сегодня она собиралась устроить замечательный праздник для своих родных. Деньги на пасхальное угощение копила давно, и стол должен был получиться отменным. Мать порадуется – она любит вкусно поесть. Накануне сказала, что дни считает до конца поста, устала смотреть, как она, Аллочка то есть, себя истязает. Теперь все будет хорошо.
Дома было тихо и темно. Алла Михайловна порадовалась тому, что мать, по-видимому, все еще спит – полегчало, значит, права она была, что настояла на своем. И тут же в слабом свете, упавшем из коридора в комнату, увидела, что мать лежит на полу в неестественной позе. На полпути от постели к двери…
- Кто же оставляет человека одного в таком состоянии? – укоризненно сказала врач “скорой”. – Дали бы во время лекарство, пожила бы старушка еще. И где вас всех по ночам носит?
- На все воля Божья, - сказал батюшка перед отпеванием, когда Алла Михайловна спросила его, нет ли ее вины в смерти матери. – Только Богу угоднее милосердие истинное… Молись, матушка.
- Повезло твоей матери, - заметила Лариса Викторовна. – В Пасхальную ночь, под колокольный звон, без мучений, почти мгновенно… Я бы тоже так хотела, да не дано знать своего часа. На все воля Божья…
- Не бери в голову, мать, - в один голос сказали дочь и сын. – Бабушку, конечно, жаль, так ведь все мы там будем, да и пожила она немало. Ну, осталась бы ты дома, так где гарантия, что успела бы с лекарством? А так – хоть сама развлеклась, оттянулась…
Теперь Алла Михайловна мечтает только о том, чтобы батюшка все-таки благословил ее на уход в монастырь. А иногда думает о том, чтобы сменить приход…
Другой батюшка может быть менее… суровым.