Чаша весов

Если любовь – болезнь,
как обозначить ревность?

    Я  не знаю, что такое любовь. Да и никто не знает.  Об этом таинственном состоянии души вечно размышляют, спорят, спрашивают, но никогда не находят точного ответа. Любовь проклинают, ей восхищаются, из-за нее гибнут города и сходят с ума  люди. О ней написаны тома стихов и прозы, ей посвящены лучшие страницы человеческой истории.
    Если бы меня спросили о том, что такое любовь, я ответила бы однозначно – это болезнь, причем трудно излечимая! Может, я пришла к такому мнению оттого, что я выросла в семье врачей и начиталась медицинских журналов? Или оттого, что испытала на себе сильнейшие проявления неразделенного чувства – зависимость, ревность, депрессию, нервные срывы?

    Мама у меня психиатр, причем такой увлеченный, что ей всегда не хватало рабочего времени, и она принимала своих пациентов сверхурочно, а иногда и дома. Отец – ведущий  хирург областной больницы, его я вообще видела только в редкие выходные, и то, если он не срывался посреди обеда на очередную срочную операцию. Сколько себя помню, я вечно моталась по разным детским учреждениям. Сначала это была круглосуточная группа в детском садике, из которой меня забирали домой только на выходные, потом продленка в младших классах.  Когда же, наконец, все эти коллективные тусовки закончились, я  буквально выпала в большую жизнь, ощутив на себе всю «прелесть» долгожданной свободы.
   Если бы не Людка и ее мать…  Но об этом чуть позже.
   Из съестного в нашем доме водились в основном полуфабрикаты – покупные пельмени и котлеты, супы быстрого приготовления, выпечка и салаты из ближайшей кулинарки. В десять лет я научилась жарить яичницу с колбасой, но дальше этого блюда мои кулинарные способности не продвинулись. Испортив пару кастрюль, я оставила безнадежные попытки сварить сносную по вкусу кашу, и больше не возвращалась к этому тошному занятию, тем более что у меня всегда был  запасной вариант, где я могла вкусно и замечательно покушать.   
   С Людкой мы подружились еще в детском саду на круглосуточной группе. У нее не было отца, а  только мама, тетя Нина, и как только Людка пошла в школу, она уволилась с завода, где работала по сменам, перешла в надомницы и стала брать заказы на дом. А как замечательно тетя Нина  готовила! С ее кухни всегда доносились ароматные запахи то борща, то жаркого с бараниной, а то и пирожков-ватрушек, и даже пирожных!  Мы с Людкой сидели рядышком в тесной кухне и уплетали за обе щеки всю эту вкуснятину, а тетя Нина смотрела на нас с доброй улыбкой, довольная нашей радостью и отменным аппетитом.
   Потом мы учили уроки, гуляли по улице или играли. Нередко я и засыпала в Людкиной комнате, сквозь сон слыша, как поздно вечером за мной приходила мама, извинялась перед тетей Ниной, а та отвечала, что ничего страшного, и лучше девочку не беспокоить, потому что она давно уже спит. Бывало, что мать соглашалась, и я оставалась у Людки ночевать, и тогда мы добрую половину ночи болтали и хихикали, а утром шли вместе в школу, как настоящие сестры, и в портфелях у нас лежал совершенно одинаковый вкусный завтрак.
   Я любила бывать у Людки не только из-за еды. Ее мать была великая затейница, она все время  придумывала что-нибудь интересное и активно вовлекала нас в свои фантазии. Мы рисовали, лепили, клеили, шили, даже строгали и пилили, а под новый год делали на елку необыкновенной красоты гирлянды и мастерили собственными руками карнавальные костюмы. Летом, с разрешения мамы, тетя Нина брала меня с собой в походы, в лес и на речку, и там, на природе, я чувствовала себя великолепно. Мы делились с Людкой  всем, и радостями, и печалями, совершенно уверенные, что так будет всегда.
   Но время шло, мы взрослели, и настал, наконец, день, когда случилось событие, едва не сделавшее нас врагами.
   Тот злосчастный день я помню во всех подробностях. Подходило к концу наше последнее школьное лето, стояла сухая солнечная погода, шуршали под ногами пожухлые листья старого тополя, а я только что вернулась домой с Украины, где провела в гостях у тетки почти месяц. На вокзале меня никто не встретил, и я, с трудом дотащив две тяжеленные сумки с южными фруктами, ввалилась в квартиру в ужасном настроении. Ну, надо же иметь такую семейку! Ребенок, понимаете ли, приехал после месячного отсутствия, а родителям и дела нет!
   Бросив в сердцах надоевшие сумки, я забежала на кухню, жадно выпила стакан воды прямо из-под крана и помчалась к Людке, потому что дико по ней соскучилась.

   Дверь в доме Людки была открыта. Днем они вообще  никогда не запирались, ни Людка, ни ее мать, жили они старыми понятиями, по-деревенски, где все свои, и нечего опасаться воров. Я вошла, заглянула в комнату и на кухню, потом свернула налево – в Людкину спальню.
   …Они сидели с Димкой на диване и целовались. От неожиданности я опешила, потеряв дар речи, потом непроизвольно кашлянула. Они отпрянули друг от друга и одновременно глянули на меня…
    Вот тут-то оно все и случилось! ТО САМОЕ, от чего не получается порой излечиться за всю оставшуюся жизнь!..
   Меня буквально пригвоздил к месту взгляд загадочных, как у сфинкса, фиолетовых Димкиных глаз!.. Я стояла, словно заколдованная и смотрела на него,  а время остановилось, и секунды, которым больше некуда было идти, кружились у моих ног, наливая их свинцовой тяжестью…
   "Да опусти же ты глаза! – тщетно приказывала я себе. – Что ты на него уставилась, словно впервые видишь!? Это всего лишь Димка Малышев! В нем нет ничего особенного! Ты ходила вместе с ним в детский сад, а теперь он учится в параллельном, и ты никогда не отличала его от прочих мальчишек. Что же теперь вдруг переменилось? Почему у тебя горят щеки, как у чахоточной, а сердце бухает  так, что эти громогласные удары слышно на другом конце улицы?"
   Людка радостно вскрикнула, вскочила и подбежала ко мне обниматься.  Чмокнув меня в щеку, она что-то возбужденно говорила, спрашивала, почему я такая заторможенная, а я бубнила какую-то чушь про жару и ужасную дорогу, потом Димка ушел, а мы пили на кухне чай, и она счастливо смеялась, поверяя мне сердечные тайны своей первой любви. Я как плохой актер фальшиво растягивала губы в улыбке, изо всех сил стараясь выглядеть естественной и заинтересованной, но все плыло у меня перед глазами…
   Так начались мои мучения. К боли неразделенной любви прибавлялось горькое осознание того, что моей счастливой соперницей оказалась именно Людка. Мы по-прежнему проводили с ней много времени, и я из кожи вон лезла, чтобы не показать подруге произошедшей со мной перемены, однако новое чувство, темное и необузданное, переполняло меня, каждую секунду готовое выплеснуться наружу. Наверно, это была ревность, но тогда я еще не знала ее названия, и я в душе называла это чувство завистью. Мне было страшно стыдно, я испытывала неловкость в Людкином присутствии, а наказывала себя тем, что терпеливо дожидалась того рокового момента, когда к ней являлся Димка. Сердце сжималось от боли, но я улыбалась и активно участвовала в общем разговоре. Правда, я не смотрела на него, даже если глядела в упор, и на месте его лица передо мной маячило светлое расплывчатое пятно. Так мне было легче, и я могла даже хохотать, не осознавая, что несу чушь, переигрывая свою бравурно-веселую роль, что мой смех звучит фальшиво, а щеки горят неестественно ярко. Странно, что Людка ничего этого не замечала.
    За калиткой, где они не могли уже меня видеть, я сбрасывала с себя маску «веселой подруги», без сил прислоняясь к широким деревянным створкам. Богатое воображение услужливо рисовало картины, от которых у меня начинали нервно подергиваться веки: вот Людка, проводив меня до дверей, возвращается в свою комнату, а Димка нежно смотрит на нее, берет за руку, обнимает и, как тогда летом, целует в губы…  Сорвавшись с места, я пулей неслась по улице к себе домой, словно надеялась бешеной гонкой разбить вдребезги терзавшее меня ревнивое видение и успокоиться.
   Впрочем, ненавидеть ее я не могла. Она оставалась для меня прежней Людкой, той самой, которая крепко держала меня за руку на первой школьной линейке, которая сбежала от матери и тайком прокралась ко мне, когда я болела ветрянкой. Конечно же, она тоже заболела, и мы сидели вместе, перемазанные зеленкой, корчили в зеркало забавные рожицы и заливисто смеялись. А как-то летом  мы заблудились в лесу и сидели до утра в сухом дупле большого дерева, дрожали  от страха и каждую минуту ожидали  появления лешего или какой-нибудь жуткой лесной кикиморы…
    Поделиться своей бедой мне было не с кем. Мать до поздней ночи возилась в разлюбезной клинике с душевнобольными, и ей некогда было заметить, что происходит с собственной дочерью. «Может, мне записаться к ней на прием? Прийти, как обычной пациентке, выложить свою историю, и спросить, где лечат от любви и зависти?  А потом плавно перейти к отцу в операционную – извлекать из больного сердца занозу под названием Димка Малышев? Может, тогда они, наконец, заметят, что дочь выросла, и помогут ей, хотя бы участием или советом?»
   "Зачем ты встал между нами?  Кто тебя просил?– лежа без сна, корила я Димку. – Ну почему именно тобой я заболела?"
    Я отчаянно  боролась с роковой любовью, но тщетно. Димка словно нарочно попадался мне на пути. Если я успевала вовремя заметить его, то резко сворачивала в сторону, избегая встречи, если нет – шла вперед с каменным выражением на лице и гулко бухающим в ногах сердцем. А бывало и так, что я вдруг ловила на себе его странные взгляды, они смущали меня, выбивали из колеи, заставляли вибрировать измученные нервы. Я не понимала, я бесилась, я готова была побить его. Зачем  он так смотрит на меня, что ему надо?
   На новогодней елке случилось неожиданно событие, доконавшее меня так, что я просидела в одиночестве все зимние каникулы.
   Мы играли в «рыболова», прямо вокруг елки. «Рыболов» - это такая игра,  над которой нынешние старшеклассники откровенно похихикали бы, но мы относились к ней иначе. Для нас это была не просто игра, а некое священнодействие, волшебство, дающее возможность легально и без подозрений прикоснуться к тому единственному, который нравился – взять под руку, почувствовать тепло плеча, просто постоять рядом…
   Суть игры была проста и сводилась к следующему: все играющие разбивались  примерно на две одинаковые по количеству группы: первая образовывала тройки и вставала по кругу, вторая, держась под руки, ходила парами внутри этого круга, время от времени выбирая из стоящих троек того, кого хотелось. Образовав новую тройку, они занимали освободившееся место, а осиротевшая пара вливалась в поток «рыболовов» и продолжала шествие.
    Мы с Людкой начали игру  в паре, прошли неполный круг и конечно же, выбрали Димку. То есть, выбрала, естественно, Людка, но она не знала, что это был не только ее выбор… Итак, мы выбрали Димку и встали, он в центре, мы по бокам, и я с готовностью, которой вовсе не ожидала от себя, взяла его под руку и прислонилась плечом к его плечу. Такой мелочи оказалось достаточно, чтобы у меня перехватило дыхание и заполыхали щеки, но то, что случилось дальше, не шло ни в какое сравнение с легким касанием плечами! Я вдруг с ужасом и восхищением почувствовала, как его ладонь накрыла мою руку, лежавшую на его локте, и зажмурилась от неведомого мне раньше ощущения, которое я не могла обозначить никаким словом! Он легко сжал мои пальцы, потом бережно погладил, словно приласкал, и от этого простого движения я совершенно потеряла голову.
   «Что ты делаешь? – мысленно закричала я. – Зачем?! А если Людка заметит?»
   И в этот момент нашу тройку разбили – взяли Людку. Она выпустила Димкин локоть и осталась, а я пошагала с ним по кругу – на негнущихся деревянных ногах, со звоном в ушах и отчаянно колотящимся сердцем. Я вообще плохо соображала в те минуты, сосредоточив внимание на том, чтобы ступать ровно и не споткнуться всем на потеху, а опомнилась лишь тогда, когда осознала, что мы ходим с ним как-то слишком долго, и пора уже кого-то выбрать. Резко свернув к тройкам, я не глядя ухватила за руку какую-то девчонку, после чего облегченно перевела дух. Постояли мы недолго, секунды, наверное, три, а потом Людка резким движением отняла у нас своего парня, бросив на меня какой-то новый, незнакомый мне прежде взгляд… Хотя это могло мне лишь показаться.
  После зимних каникул я стала избегать их обоих. Чтобы не ходить к Людке домой, я записалась в какие-то дурацкие кружки и секции, на которые раньше меня было бы не затащить и на канате. Даже моя вечно занятая мать обратила внимание на мои новые «хобби» и спросила, с какой стати я увлеклась самбо и бальными танцами посреди последнего учебного года? 
   Быстро пролетел остаток зимы, потом март, апрель и  май. Прозвенел последний школьный звонок, и начались экзамены. Всякие секции  и свидания прекратились, мы засиживались допоздна то у меня, то у Людки, и зубрили билеты. Когда же и это осталось позади, вместо облегчения я почувствовала щемящую сердце пустоту – школа окончена, и теперь мы расстанемся, разлетимся кто куда. Навсегда разойдутся наши пути-дороги, и я уеду учиться, и Димка тоже, а может они вообще с Людкой поженятся…
   Но все вышло совершенно иначе…
   За два дня до школьного выпускного, Людка прибежала ко мне вся в слезах.  Что-то разладилось у них с Димкой, он сказал, что между ними все кончено, и что больше они не будут встречаться. Она навзрыд плакала у меня на плече, а я утешала ее совершенно искренне, не испытывая ни малейшего облегчения от их разрыва. Одно радовало – нашей дружбе больше ничто не угрожало.
   Только я снова ошиблась, ибо главные соблазны и испытания ждали нас впереди.
   На выпускном вечере на глазах у Людки Димка подошел ко мне и пригласил танцевать, а я, вместо того, чтобы найти благовидный предлог и отказаться, поплелась за ним, как приговоренная.
   Да у меня просто не хватило сил на отказ! Я так долго мечтала, чтобы он снова прикоснулся ко мне, как тогда, на елке, хотя бы просто взял за руку - и вдруг оказалась в его объятиях! Мои пальцы запутались в его волосах, щека прижалась к щеке… Планета Земля вздрогнула и остановилась, и я забыла и о Людке, и обо всем остальном населении, оно попросту исчезло, и в мире остались только мы. А потом и музыка затихла, вокруг оказалась светлая июньская ночь и тишина школьного двора. В небе висела огромная красноватая луна, и Димка целовал меня и шептал, что любит с тех самых пор, как я ворвалась прошлым летом в Людкину комнату, а подружку мою он просто жалел, она ему по-своему нравилась, и он не порывал с ней, но все равно мечтал обо мне…
   При упоминании о подруге в душе у меня шевельнулся было червячок раскаяния, и на миг я остро ощутила  чувство вины перед ней, но в тот вечер болезнь любви была слишком сильна, и я тут же все  забыла в крепком кольце Димкиных рук.
   В реальный мир мне суждено было вернуться иным способом. Чья-то рука вцепилась сзади мне в волосы и резко дернула. Вскрикнув от неожиданности и боли, я обернулась,  и растерянно заморгала ресницами – Людка, моя единственная настоящая подруга, почти сестра, стояла перед нами, как разъяренная фурия. В следующую секунду она размахнулась и залепила мне звонкую пощечину.
   -Предательница! Иуда! Как ты могла! – зло прокричала она и ударила меня во второй раз. – Скажи, как ты посмела так подло поступить со мной!!
   Она кричала что-то еще и била меня по лицу, а я торчала перед ней каменным истуканом, и даже не пыталась увернуться, пока не менее ошеломленный Димка не догадался закрыть меня собой. Ему тоже досталось, а потом он схватил ее за руки и оттащил в сторону.
   -Да ты совсем ненормальная! – заорал он. – Что ты себе позволяешь? Шампанского перепила, что ли? Я не твоя собственность, с кем хочу, с тем и встречаюсь, а с тобой мы, по-моему, уже все выяснили!
   -Димка, - вдруг сникла в его руках Людка, - не бросай меня, слышишь? Я не могу без тебя…
   Дальнейшее я помню несвязно. Людка плакала, а он что-то негромко и печально говорил ей. Я не слушала и не понимала его слов. Лицо у меня горело, шпильки из волос вылетели, прическа растрепалась. Не хотелось смотреть на боль и унижение Людки, не хотелось смотреть на Димку,  но больше всего выводила из равновесия собственная отвратительная роль в этой ситуации. Людка была права, я действительно поступила подло, и даже моя любовь не могла служить мне оправданием.
   В следующую секунду я сорвалась с места и бросилась бежать. Я неслась как ветер по предрассветным улицам, не разбирая дороги. Димка что-то кричал мне вслед, но я не останавливалась и не замедляла своей бешеной гонки, мысленно умоляя его не догонять меня,  потому что в тот миг мне больше всего хотелось остаться одной и осознать случившееся.
   Дома в тишине своей комнаты я, наконец, разревелась. Перед моим мысленным взором качались огромные весы, на одной чаше которых стояла Людка – наша верная многолетняя дружба, на другой Димка – первая любовь и счастье. Весы качались, то одна чаша перевешивала, то другая, и я никак не могла решить, какая из них для меня важнее.
   Сняв красивое платье, я села на велосипед и ухала к бабке в деревню. Лесной воздух, тишина и уединение пошли мне на пользу, и когда через день Димка отыскал меня на заднем дворе бабкиного дома, мое решение было уже принято.
   -Дима, - спокойно встретила я его ожидающий вопросительный взгляд, - ты мне очень нравишься, правда, но я не могу с тобой встречаться.
   К моему величайшему облегчению, он не пытался разубеждать  меня, и не выпытывал  причин, которые и так были более чем очевидны.
    -Ты уверена, что поступаешь правильно? – задал он единственный вопрос. – Не велика ли жертва ради подруги?
   -Не велика, - собрав всю свою волю, твердо ответила я,  – зато я буду в ладу сама с собой. Уходи, пожалуйста, я прошу…
  И он ушел. Я молча смотрела ему вслед, и высокая фигура его таяла и дрожала, а я даже не замечала, что плачу…
   Вот и вся история. С Людкой мы помирились, и дружбу сохранили. Как и прежде, мы делим пополам и радости, и печали, как и прежде, у нас нет никаких тайн друг от друга. У нее есть парень, и у меня тоже. Он хороший  человек, и все у нас замечательно, но часто ловлю я себя на том, что ищу в толпе прохожих кого-нибудь, хоть немного напоминающего Димку Малышева…