Хозяева. Быль

   Отряд из двенадцати молодых охотников пробирался через дебри дальневосточной тайги к месту стоянки и последующей охоты уже третьи сутки. Один день они здорово заблудили, но выручил как всегда дядька Архип. Архип Петрович был полевым инструктором техникума лесного хозяйства, он был отцом-наставником многих поколений студентов-охотоведов, другом и хранителем неисчерпаемых запасов знаний об охоте, природе, лагерной и полевой жизни, оружии и прочем. И если бы не он, как всегда вовремя и верно оценивший обстановку, охотничья группа легко могла бы затеряться в бесконечных дебрях тайги. В тот раз дядька Архип, как всегда, нахмурил густые, черные брови, натопорщил свою смоляную бороду, и по только ему ведомым ориентирам, вывел экспедиционный отряд в обозначенную на карте точку. Точка эта была огромным коническим холмом с голой, отороченной зарослями кедрача, плоской как стол вершиной.
   Разбили лагерь здесь же, на вершине холма, и пока обустраивали лагерь, носили дрова и варили ужин, Архип Петрович бродил в окрестностях холма, разведывая местность. Так было всегда, потому что никто не умел так быстро найти ручей или криницу, добыть рябчика, набрести на неисчерпаемые запасы валежника и разыскать еще тьму полезных и порой таких необходимых охотнику вещей.
   Не успели мы поставить палатки, как дядька Архип уже приволок двух рябков и отправил одного из студентов по поводу к бегущему в лесистом склоне ручью. Погодя, в центре палаточного лагеря над жарким огнем походного костра уже доваривалась похлебка да томилась каша, разнося аппетитные запахи далеко окрест.
   Поужинали быстро и молча, как всегда. А после начался обычный "разбор полетов".
 - Вот я и говорю, что каждый в группе должен вполглаза следить за маршрутом! - вычитывал нас студентов Архип, - идете как сонные мухи за ведущим, а он возьми да и сколись с маршрута, что тогда делать? Сегодня день потеряли, а что как не вышли бы к этой горе? То-то же, стыдно!
 - Говорили же: не надо Конопатого ведущим ставить... - заикнулся, было один из студентов.
 - Причем тут Конопатый? - возразил Петрович, - думаешь, когда небо в тучах да туман по низу, легко ориентироваться?
 - То-то же, а ведущий он классный, между прочим первым определил, что с маршрута сошли, и почти точно направление определил. А вы куда смотрели? Правильно, на лаек своих, все соболей да белок высматривали, жадины!
   Все стыдливо опустили головы.  "Правды  в поле не укроешь!" - гласила экспедиционная поговорка.
 - С завтрашнего дня каждый для себя будет отслеживать маршрут, а ведущих менять станем, два раза за переход, - заключил дядька Архип, - лаек хоть покормили?
  Группа в ответ возмущенно зароптала.
 - А ружья почистили?
   Ропот перерос в недовольный, оскорбленный гул.
 - Ладно, не бурчите! - оправдался Петрович, - я для порядка спросил. А теперь спать! Завтра, коль постараетесь, будем на базе, а там и с полем вас поздравлю - пойдет промысел!
   Залили костер и разошлись по палаткам. Минут через двадцать весь палаточный лагерь богатырски храпел. Так бы и проспали до утра, однако среди ночи собаки разбудили спавших громким озлобленным лаем.
    Мы с Конопатым выползли из палатки первыми. Ни чего не соображая спросонья, я схватил лежавшее под рукой ружье, пихнул за пазуху патронташ. Конопатый был легче меня на подъем, к тому же всегда быстрее просыпался, вроде и не спал вовсе. Он додумался взять с собой фонарь, и, зарядив ружье, держал его теперь под цевьем как подсветку, освещая все пространство перед стволами.  Пока добежали до склона, я успел зарядиться и кое-как поцепить на пояс патронташ. Конопатый светонул вниз по склону, туда, где исходили лаем четверо наших псов и замер. Я подбежал к нему и глянул в направлении дрожащего луча фонаря. Метрах в двадцати, в густом подлеске двигалась могучая, как гора, фигура медведя, а следом за ним, на дистанции метров в пять-семь, следовали лайки. Собаки вели себя странно, они не работали в прямом смысле этого слова, а как-то странно кидались в сторону великана, и словно наткнувшись на невидимую стену, останавливались, взвизгивали и хрипло рычали. Медведь тоже вел себя непривычно: вместо того чтобы сесть спиной к дереву и дать бой осаждавшим его собакам, или хоть повернуться к ним и огрызнуться, он спокойно брел в подлеске, не обращая никакого внимания на лаек.
    Медведь был большой, громадный просто, и брел он прямиком в сторону нашего бивуака. Не сговариваясь, мы с Конопатым выстрелили почти одновременно. Попали! Зверь споткнулся и упал на передние лапы. Я пальнул из второго ствола, а Конопатый добавил, и медведь мягко повалился в кедрач. Собаки, вместо того чтоб кинуться на поверженного великана, развернулись в сторону лагеря, и чуть не сбив нас с ног, в непонятном испуге поджав хвосты, кинулись к палаткам. Но думать было некогда. Наскоро перезарядившись мы двинулись в сторону убитого медведя и... не нашли его. Решив, что в темноте мы сбились с направления, вернулись на место, с которого стреляли. Сориентировались и... не нашли в подлеске ничего. Ни следов, ни крови, ни примятых и поломанных веток в том месте, где мы уложили, медведя не было.
   На выстрелы с ружьем в руке прибежал Архип и еще двое наших однокашников. Смущаясь от незадачи, мы кое-как поведали о случившемся.
 - Может, промазали оба? - предположил Петрович.
 - Так ведь даже следов нет! - возразил мой товарищ.
 - А ты попробуй в такой темнотище следы разобрать, - возразил дядька Архип, и хотел, было что-то добавить, как с другого конца нашего лагеря донеслись выстрелы.
 - Вон где ваш медведь! - воскликнул Архип и побежал на звук выстрелов. Мы последовали за ним. Встретили еще двух таких же, как мы с Конопатым стреляк. Они рассказали такую же историю: стреляли, убили, а ни медведя, ни следов его не было...
 - Хрень какая-то! - выразился Архип и, уточнив направление движения зверя, приказал нам оставаться в лагере. Сам же он пошел по склону холма.
   Нам ничего не оставалось, как вернуться к палаткам и, разложив костер, слушать беспорядочные выстрелы, раздающиеся по всему периметру лагеря. Наконец, в ночной тайге раздался крик Архипа:
 - Прекратить стрельбу! Всем собраться у костра!
   Выстрелы смолкли, а со всех сторон к огню стали подтягиваться охотники. Взволнованные, полные непонимания и замешательства люди, дрожащими голосами рассказывали и пересказывали друг другу один и тот же сюжет. Появился Петрович и, пересчитав нас, как цыплят, по головам, вздохнул:
 - Слава Богу, все целы! Ну, рассказывайте!
   Выслушав одну и ту же историю раз десять, он задумался.
 - А вы, Петрович, видели медведя? - спросил Конопатый.
 - Угу, - задумчиво ковыряя в костре палкой, произнес Архип, - даже убил, два раза...
 - И что? - спросил кто-то.
 - И ничего... - мрачно ответил наставник.
 - Тихо! - скомандовал кто-то. Все притихли, а из-за палаток, где-то на склоне раздался треск подминаемых лапами веток, а следом медвежий рев. В тот же момент истошно завыли собаки, кто-то рванулся на шум.
 - Стоять! Не стреляйте больше! - пресек попытку Архип, - всем сидеть у костра и огонь поддерживать большой и яркий! Конопатый со мной, остальные все сидят здесь, на месте!
Понятно?!
   Мы дружно закивали головами, и пока Петрович с Конопатым сносили к костру рюкзаки да чуть не силком волокли на поводках перепуганных и дрожащих лаек, никто с места сойти не посмел.
   Почти до утра вокруг лагеря раздавались шаги медведя и, лишь когда начало светать, весь этот ужас прекратился.
   Сварили завтрак, и пока светало, быстро поели. Затем прочесали склоны холма и ни единого медвежьего следа не нашли, лишь в стволах деревьев зияли свежие пулевые дырки.
   Собрали лагерь и тронулись в путь. Часа через два вышли к селению орочей, в котором остановились передохнуть, пока дядька Архип общался со старейшими и почтеннейшими охотниками. После двух трубок и угощения у костра, Петровича повели к шаману. Он вскоре вернулся и рассказал нам о том, что ему удалось узнать. Как оказалось, ночевали мы на древнем капище Медведя. По поверьям орочей, в незапамятные времена, обитал здесь род медвежьих людей, которые поклонялись Хозяину Тайги - Медведю. Они молились, исполняли ритуальные танцы и приносили жертвы на этом холме.
 - И что теперь? - спросил кто-то.
 - Мы осквернили святое место, - ответил Архип, - и теперь должны принести жертву - всю добытую за день дичь.
 - Та ну! Сказки! - воскликнул Конопатый.
 - Не сказки, хлопцы! - ответил Петрович, - и ежели кто собрался всерьез охотиться в этом сезоне, и не хочет попасть в свой собственный медвежий капкан, или утонуть на перекате - разбиваем лагерь здесь и... приносим жертву.
   Убежденный атеист, Архип теперь говорил таким тоном, что мы, не задумываясь, пожертвовали одним днем и настреляли целую гору дичи. Вечером наша добыча была передана местному шаману, который за две банки пороха взялся отмолить наши грехи.
    На том, можно сказать и все, да только сезон в тот год был наиболее удачным для нашей группы. Мы расселились по заимкам и добыли столько и такого качества трофеев, что нам, студентам, завидовали даже старожилы-охотники. Только одно мешало расслабиться в тот сезон, и по полной программе получать удовольствие от охоты - вечерами издали доносился медвежий рев, и слышали его все участники ночлега на Священном холме.
   Мой спутник Михаил Степанович, крупный, русоволосый и усатый здоровяк, с обветренным, открытым, ясноглазым лицом, нервно оглянулся, закончив свой таежный рассказ. И хотя стоял жаркий августовский полдень, светило солнце и лес, и луг перед ним были более чем реальны, он поежился и, глядя на меня своим цепким, внимательным взглядом, добавил:
 - У каждого леса, у каждого места есть свой хозяин. От того я и согласился помочь тебе в поисках местных мифов и легенд. Более того, мы можем попытаться кое-чего увидеть сами.
 - Чего, например? - спросил я.
 - Русалок, - таинственно ответил рассказчик, - говорят, Матвей их видел, а может, видится с ними регулярно...
 - Да ну?! - усомнился я, - может он мне и в охоте подсобит, а то что-то Болотный Хозяин ко мне сегодня не был благосклонен.
 - Очень даже может, - ответил дядя Миша, - а про Водяного так не говори, просто не твой день сегодня. А у деда Матвея знаешь какая голубиная охота возле пасеки?
 - Хороша? - спросил я.
 - Фантастически, - ответил гид.
 - Тогда идем, к деду Матвею на пасеку.
   Часа через полтора ходьбы вышли к акациевой роще. Мой спутник весело насвистывал какую-то песенку, а потом вдруг заметил:
 - Видать пришли, я сам то ни разу здесь не был, да Матвей все звал да расхваливал свои владения. За вот этой пустошью должно луговище находиться, а там и пасека стоит.
 - А почему пустошь?
 - Называется? - переспросил Степаныч, - так под акацией ведь ничего не растет, ни гриб, ни ягода, даже трава и та чахлая и дохлая. Скоро все леса у нас пустошами станут. Видел на вырубках сколько акаций? Это такая зараза, что не выруби вовремя - всю посадку заглушит. Только нашим лесничествам до  того дела нету - они одним днем теперь живут, им лишь бы вырубить да копейку за лес урвать! Вот и меня на пенсию выперли, чтоб не гавкал лишнего! - с досадой заключил мой спутник.
 - Но у деда Матвея место знатное! Говорил он, что с одной стороны вот эта акация, а с другой - десятка полтора старенных лип стоит, а посреди - луговище с разнотравьем. Целое лето взятки хороши и с лип, и с акации, а позже и с луговища, - продолжал рассказывать Михаил Петрович, - часть лугов дед распахал, в дальнем конце, да рожью и овсом засеял. Вот его конику и подкормка на зиму. А по другу сторону луга - голубиный пруд. Туда испокон веков голуби по утрам воду пить прилетают.
    Миновали пустошь и мы вышли на простор огромного, раскинувшегося в оправе лесов луга, в дальнем конце которого стояла времянка. Перед миниатюрным бревенчатым домиком рядами стояло с полсотни ульев.
 - Вот и пришли, - заключил Степаныч, - чует мое сердце - медку поедим!
 - Угостят?
 - Даже не сомневайся! - ответил мой гид с видом знатока, - дед Матвей самый нежадный пчеловод в мире!
   Луг, на котором располагалась пасека, пах травами и солнцем, а сознание, невольно, каким-то странным образом настроилось на блажь и покой. Цвели запоздалые разноцветы под деловитый басок работающих пчел. Трудяги торопились взять последний мед с отцветающих, под выгоревшим августовским небом, луговых растений.
 - Красота, какая! Прямо Эдем! - вздохнул я про себя, вкушая от этого великолепия. Однако расслабился я рано.
 - Ой! - невольно воскликнул я, почувствовав ядовитый укол на шее, - а-а!
   Степаныч тоже заорал благим матом. Пчелы атаковали нас со всех сторон, равномерно обрабатывая незваных гостей своими отравленными жалами. Не долго думая, мы с дядей Мишей ломанули во всю прыть к времянке. Несясь сломя голову, я недоумевал: какого черта эти пчелы так разъярились?.. Атаки взбесившихся перепончатокрылых не утихали, маленькие камикадзе продолжали обрабатывать наши спины, с противным жужжанием пикируя со всех сторон. Вот так зашли в гости! А ведь правы были древние относительно непрошеных гостей! Да больно же!
 - Гей, хлопцы! - услышал я чей-то голос. В дверях времянки стоял дед Матвей, такой себе дедуля. Возраста неопределенного, седой, небольшого роста, бородатый. Вот только одет он был странновато, я бы сказал, не по эпохе. В полотняной сорочке, в серых домотканых штанах, и босиком, - живей сюда! Да быстрее, а то зажалят вусмерть, телячьи ваши головы!
   Из последних сил, мы кинулись к деду, влетели в открытую дверь и, слыша, как она захлопнулась за нашими спинами, шумно перевели дух.
 - Ну что?! Попотчевали вас мои сторожа?! - улыбался дед, беззлобно, впрочем, улыбался. Однако нам было не до смеха. По меньшей мере, по десятку инъекций пчелиной ярости получили мы со Степанычем.
 - Здымай рубахи! - скомандовал Матвей, - здымай говорю, чего как бараны уставились?!
   Дядя Миша и я шустренько оголили спины. Тем временем дед Матвей достал откуда-то банку с зеленым, тягучим содержимым, и стал растирать нам спины этим пахнущим воском, медом и травами, зельем, приговаривая:
 - И чего было тудой переться! Ладно, ты, Павел, не знаешь, так этот старый олух точно ведает, что на всякой выездной пасеке есть ульи с дичарами.
 - Это те, что по моей спине прошлись? - морщась от боли, спросил я.
 - А то! Еще легко отделался! - шутил Матвей, продолжая исцелять нас от боли.
 - А что это за "дичары"? - поинтересовался я.
 - Так дикие семьи называют, - кряхтя, поведал мне Степаныч, - взятки у них невелики, зато охрана первостатейная!
 - Эт как пасеку вывез, - вставил свое слово пчеловод, так на края по такой семье и поставь - никто не поткнется!
 - Я теперь точно не поткнусь! - ойкнув в последний раз, заключил дядя Миша.
 - Да не злись ты! - оправдывался дед, - боль болью, а пользы на год будет - до следующего лета спина болеть не будет, гарантирую!
   Оделись. Натягивая рубаху, я ощутил, как одеревенела моя спина, боль, однако же, поутихла.
 - Вы с охотой, али как? - поинтересовался дед.
 - Да вот, привел Павла на твоих голубей поглядеть, пострелять маленько! - ответил дядя Миша, - ты здесь уже лет двадцать голубей бьешь, а их и не убывает.
 - Не убывает, потому, что с умом бью, - с нескрываемой гордостью за самого себя, хвастал дед, - да и место тут знатное: голубей по окрестным лесам немало водится, а водоем всего один - пруд, что в Лещинной балке. Деваться им некуда - другого такого водопоя близко нет. А водились чтоб, так про то я позже расскажу. Вы покуда располагайтесь, кваску попейте, вон в кадке. Я пойду с пчелухами пошепчусь, а там и вечерять будем.
   Дед Матвей вышел из избушки, а мы принялись за квас. Какой это был напиток! Что вам сказать? Густой ячменный квас, острый и щипающий язык, был приправлен у Матвея медом. Холодный, терпкий напиток, скользя по языку, оставлял во рту аромат лесных трав и легкую горечь полыни. Просто невозможно на словах передать всю прелесть свежести и прохлады дедового кваса, после горячего летнего дня.
 - Что, вкусно? - спросил меня Степаныч.
 - Не то слово! - в восторге отвечал ему я.
 - То-то же! Матвей никому секрет не открывает. Сколько мужики не просили, сколько бабы не уговаривали - никто рецепта достоверно не знает. Так вот!
   С каждым глотком по телу разливалось блаженство, однако желудок вскоре напомнил, что он не безразмерен, и нам с грустью пришлось оторваться от питья.
   Вернулся с пасеки Матвей, и как всякий заботливый хозяин, принялся хлопотать над угощением. Еда была бесхитростной, но вкусной и здоровой: наваристый кулеш, с голубями, домашний ржаной хлеб да свежие огурцы, на первое и второе, а на десерт были яблоки с медом и, конечно же, квас. Что и говорить - усладили мы в тот вечер душу, и принялись за разговор.
 - Так, значит, голубей стрелять хотите? - спросил нас дед Матвей. Мы, соглашаясь, кивнули.
 - А чем стрелять будете?
 - Ведомо чем - патронами, - пробасил Степаныч.
 - А какими? - допытывался дед.
 - Какими-какими - обыкновенными! - ответил дядя Миша в недоумении, и предложил, - тебе патронов оставить, Матвей или пороху там, дроби принесть?
 - То-то и оно, что все обнаковенными патронами палят! - назидательно и с легкой досадой в голосе изрек Матвей, - а для каждой охоты свой заряд иметь надобно! Вот дайте мне по обнаковенному вашему патрону!
   Заинтригованный, я передал деду обычный, заряженный "пятеркой" патрон, то же сделал и дядя Миша. Дед Матвей достал шило и, расковыряв верх обжимки, развернул, закатанные "под звезду" патроны. Высыпав дробь в чашку, дед повынимал пыжи, ссыпал порох из гильз, улыбнулся одними глазами и заключил:
 - Не годятся!
 - Чего ж не годятся-то? - возмутился Степаныч.
 - А того, Миша, что больше двух раз я стрелять на пруду не позволю - шуму натворите, и голуби слетят. А такими кучными патронами, да еще из чоковых стволов ты много птиц в лет не добудешь! Али ты по сидячим у воды голубкам стрелять собрался?
 - Да ну тебя, Матвей, что ж я изверг беззащитную птицу у воды бить?! - возмутился дядь Миша.
 - Ото и я говорю! Калибры у вас, какие? - вдруг сменил тему дед Матвей, разглядывая донышки гильз, - ага, шестнадцатый и двенадцатый! Эт хорошо! У меня и тот, и тот есть.
   Матвей полез в сундук и извлек оттуда четыре латунные гильзы, весы, пыжи, порох и дробь:
 - Вот сейчас и зарядите как надо!
   Под руководством нашего хозяина мы зарядили по два патрона усиленными зарядами пороха, запыжевали гильзы надкалиберными пыжами. Затем, разделив снаряд на три части, переложили слои дроби двумя картонными прокладками, и закрыли гильзу корковым пыжом. Корок дед Матвей замазал подогретой смесью воска со смолой-живицей.
 - Вот теперь как надо, - удовлетворенно улыбаясь, заключил наш инструктор, - с большей скоростью, да с разделенным зарядом дробь полетит значительно шире, что увеличит ваши шансы попасть по голубку. Стрелять будете из засидок, у меня там их две: одна на груше, для младшего, а вторая в бузине, для тебя Миша. Пока солнце не поднимется - не бейте, пусть слетаются побольше, как наслетятся, так кашляни кто-нибудь, а уж тогда в лет и бейте! Только, чур, больше двух раз не стрелять!
   На том инструктаж был окончен. Я, было, заикнулся насчет легенд про лесную нечисть, но Матвей властно распорядился, что пора спать.
 - Вам вставать затемно, - пояснил он, - а завтра будет еще время языком почесать. Да и у меня работенка есть.
 - Может, подсоблю чем? - вызвался Степаныч, - Павлуха сам постреляет, справится, а мне в принципе то что? Что я, голубей не видел?
 - Не, я сам, - отказался дед, - рожь косить - уметь надобно, да и чем мне тут еще заниматься? Я помаленьку, потихоньку сам и выкошу, а вы полюйте, хлопцы, коль охота!
   Вроде понятно все было с Матвеем, только выйдя покурить, шепнул мне дядя Миша тихонько:
 - Темнит дед, что от помощи отказывается - точно по знахарским делам пойдет!
 - Он же косить собирается, - возразил я.
 - Не-а, не косить, - продолжал настаивать Степаныч, - оттого и от разговора про нечисть сегодня ушел. Накануне о таком не говорят!
 - Накануне чего?
 - Дел всяких знахарских, - ответил дядя Миша и пошел спать. Я попытался размышлять над этим, однако, не имея ни сил, ни настроения, благоразумно решил, что утро вечера мудренее.
   Встали затемно, и в неверном свете предрассветных звезд, повел нас дед Матвей на заветное свое охотничье место. Лесной пруд темным зеркалом отражал ночное еще небо в своих водах. Берега его, поросшие рябиной и орешником, были высоки и чисты. Со стороны луга лишь имелся открытый участок, на котором стояла корявая, раскидистая груша - место моей засидки.
   В полной тишине я  взобрался на дерево и, удобно усевшись в развилке, стал ждать рассвета. Дед повел Степаныча в бузину, куст которой рос прямо на берегу пруда, под рябинником. Постепенно светало. С луга потянуло легким ветерком, заклубившем редкие пряди утреннего тумана над водоемом. Меж тем, света становилось все больше и больше. Неимоверно зудела обжаленная пчелами спина, и мне пришлось призвать на помощь всю свою волю, чтобы сидеть тихо и неподвижно. Неожиданно засвистели крылья, и небольшая стайка голубей, пролетев надо мной, нырнула в заросли рябины. Небо окрасилось розовым цветом, и я понял, что там, за лесом, начинало всходить солнце. Голуби, небольшими стайками слетались к пруду, и рассаживались на ветвях дерев. Один за другим, они стали спархивать к пруду, туда, где берег полого спускался к воде, и запросто так, прямо как куры, пили воду, толкались, копошились на отмели, а затем вновь слетали на ветки. Откуда-то издали прилетела огромная стая горлиц, особей двадцать и, описав полукруг над прудом, шумно опустились к воде. Минут через десять птицы живым ковром заполнили весь пологий берег водоема. Я невольно залюбовался всей этой возней. Но отчего ж не стреляет Степаныч? Я взял поудобней ружье и стал ждать. Дядя Миша явно медлил. Солнце уже поднялось над лесом, и птицы засуетились, явно собираясь улетать, а мой спутник все не стрелял.
   Я, наконец, решился. Топнув изо всех сил ногой по грушевой ветви, я всполошил всю голубиную гулянку и бегло выстрелил дважды по взлетевшей стае. Три птицы упали на берег, - каков результат? Не подвели дедовы патроны! А от Степаныча ни слуху, ни духу... Странно.
   Спустившись с насеста, я собрал в ягдташ свою добычу и пошел к кусту бузины. Дяди Миши там не оказалось. Куда ж он подевался? Вдруг вспомнился мне наш вечерний разговор. Неужто, за дедом Матвеем следить пошел? Решив не мучить себя догадками, я искупался в чистом, но довольно таки прохладном пруду, обсох, и пошел обратной дорогой к пасеке. Ледяная вода приятно остудила зуд в обжаленной пчелами спине, отчего идти было приятно и легко.
   Дойдя до времянки, я застал Степаныча сидящим на крыльце, и пребывающем, в непривычном для него, взволнованно-хмуром состоянии.
 - Дядя Миша, куда ж вы запропастились? - спросил я и похвалился добычей, - смотрите, каких голубей я добыл!
 - Что голуби, - странно уныло ответил он, - я тут такое видел, что аж с Матвеем разругался!
 - Как разругался?! - удивился я.
 - Да вот так! - развел руками дядя Миша, - как ты, наверное, догадался, не стал я голубей дожидаться - решил проследить за стариком. Он, как и обещал, пошел на ржаное поле, только косить не стал, а уселся прямо среди колосьев и замер. Я залег в кустарнике неподалеку и стал наблюдать. Матвей не шевелился. Вдруг, среди леса раздалась песня, слов не разобрать, только мелодия - чудо как хороша! И голос... голос просто божественный! Затем, средь поля показалась фигурка женщины, красоты неимоверной, с распущенными русыми косами, и вроде как в сорочке до полу, белой. Она шла по полю и пела, неся на руках совершенно голого младенца. Затем положила малыша в колыбельку, связанную из колосьев прямо во ржи и, качая дитя, продолжала петь.
 - Я даже передать тебе не могу, как все это было хорошо, и голос ее, и утро, и шелест колосьев... - восторженный голос Степаныча сорвался на хрип, а глаза продолжали блуждать где-то там, в памяти, - я не заметил, как меня повело туда, прямо на поле. Ничего не осознавая, я шел прямо к ней, и уже различая детали: легкую прозелень в ее волосах, ресницы густо-зеленого цвета, одежду без единого шва, и осознавая, что прямо передо мною русалка, мавка, называй как хочешь, я споткнулся... Она обернулась на шум и увидела меня. В ее глазах блеснул неподдельный ужас, и она, подхватив малыша, растворилась во ржи, лишь качание колосков говорило о том, что она только что была здесь.
 - Что ж ты наделал, дурья твоя башка! - разразился как гром среди неба дед Матвей, - Ну, чего было переться сюда, остолоп ты проклятый! Я цельное лето ходил по утрам в это поле - лешачку слушать, а ты взял, паразит, и все испортил! Чтоб тебя, ирода, по под небом носило!
   Я попытался извиниться, но Матвей меня и слушать не стал. Прогнал.
 - Иди! - говорит, - отсюда! Глаза б мои тебя никогда не видели! И не ходи ко мне больше, не пущу на порог! Я к нему как к человеку: и приютил, и угостил, и место голубиное показал!.. А ты, свинья, за мной следить?!
   Дядя Миша сидел и плакал как ребенок от досады на самого себя и стыда, запинаясь на каждом слове:
 - Сбег от меня дед в лес. Но я ж не хотел... Я ж не знал...
   Эмоциональность рассказа не оставляла сомнений в его правдивости. И я, решив хоть как-то отвлечь человека от неприятности, спросил:
 - А колыбелька осталась там?
   Степаныч поднял на меня печальные глаза:
 - Осталась.
 - Покажете? - с надеждой спросил я.
 - Идем! - зацепился за соломинку дядя Миша, - тебе будет интересно!
   По пути я расспрашивал очевидца о деталях русалочьего облика, но к уже сказанному он добавил только, что "глазищи у нее были огромные, на пол-лица", и больше ничего припомнить не смог.
 - Точно тебе говорю, Хозяйка это была! - заключил мой спутник.
 - Вы же говорили русалка? - запутался в терминологии я.
 - Их по-разному называют, только Хозяйка это лесная была, Лешего дочка или жена! - мы вошли в рожь, и я заметил колыбельку.
 - Вон гляди, какая люлька, - продолжал Степаныч, - стебли заломлены в полдлины  и переплетены так, что каждое растение живое. Человек так бы не смог сделать, даже колосья все целы. Точно тебе говорю, Хозяйка это была.
   Я рассматривал колыбельку и поражался мастерству и тонкости работы. Собранные в пучки колосья, сперва образовывали две опоры для колыски, а после изгиба, переплетались в миниатюрное челнообразное ложе. Да, человек бы так не сумел! Точно Хозяйка! Или русалка, мавка... Как не называй, но сейчас я был свидетелем хоть и косвенного, но все же доказательства их существования. Фантастика!
    Поделившись впечатлениями и навосторгавшись от души, мы двинулись в обратный путь. Всю дорогу молчали, думая каждый о своем. Дядя Миша, наверняка, думал о том, как бы сгладить свою вину перед стариком, да в сотый раз переживал  свои ощущения от встречи с русалкой. Вся гамма противоречивых мыслей, терзавших его сейчас, отражалась на его живом, подвижном лице.
    Мне же подумалось о том, что неплохо бы нам, людям, научиться жить вот так, как Лесная хозяйка, не ломая и не круша пользоваться дарами природы... Стать, наконец, настоящими хозяевами этого мира, мудрыми и рачительными, а не паразитами на теле Земли. Когда-то мы научимся создавать колыбели, не ломая колосков, вот только успеем ли?