Обида

Под самое утро Алексею вдруг показалось, что кто-то позвал его. Он проснулся и открыл глаза. Поднял голову — в комнате никого. Только рядом посапывала жена, подложив обе руки под щеку.
Голос, который разбудил Алексея, показался ему знакомым. Попытался напрячь память, но эхо неразгаданным ускользнуло. Тогда он осторожно встал и вышел из комнаты. Заглянул на кухню — ни одной живой души. Пусто было и в коридоре. Теща с дочерью спали в другой комнате. «Может, глюки после вчерашней пьянки? Так вроде вчера перебора не было», — пожав плечами, подумал Алексей.
Вернувшись, он снова улегся в постель. Но засыпать не стал: весь притаился, что тот Иванушка, подкарауливающий жар-птицу. Ждал долго, изредка проваливаясь в дрему. И когда знакомый зов пробился к нему во второй раз, Алексей все же от неожиданности вздрогнул и испуганно подтянул колени к животу.
— Але-ошенька! — донеслось до него несколько раз. Голос был до боли знакомый.
Алексей скинул с себя одеяло, с подозрением обернулся на жену: не ее ли шуточки? — но она безмятежно спала.
В ванной Алексей включил свет и, вытянув вперед к зеркалу кадыкастую шею, провел по небритой щеке ладонью. Посмотрел на свое худое, длинное лицо и тут же замер: так ведь это голос умершей матери! Ноги у Алексея вмиг опустели, и он перестал их чувствовать. Уцепившись руками за холодный краешек ванны, присел на него. Комок подступил к горлу, и он, не удержав слезу, заплакал.
...Завтракали молча. Алексей пил чай, весь уйдя в мысли. Жена время от времени подымала на мужа глаза, но с вопросами не лезла. Теща, изнемогая от любопытства, ерзала на табуретке, простреливая взглядом обоих. Алексей, хотя и сидел напротив, но в ее сторону не глядел. Не любил он ее пуще всякого греха. Да и она платила той же монетой. Наверняка кошка с собакой ладнее уживались под одной крышей, чем эти два человека.
Нельзя сказать, что Алексей возненавидел ее с первого дня. Поначалу казалось, что с тещей ему удивительно повезло. Впрочем, так оно и было. Жили они в ту пору в разных городах и виделись разве что в отпуска. Чаще она приезжала к ним. Алексей спокойно переносил визиты тещи. Ну приехала и приехала, что с того? Черная же дорожка пролегла между ними не в его доме...
А случилось это в ту пору, когда Алексей, возвращаясь с похорон матери, заехал на обратной дороге к родителям жены. Перетерпи он эти полдня, которые потратил на проезд к ним, и все, может быть, было бы в жизни иначе. Но правду говорят: беда не приходит одна. Кабы знать ему наперед, что так получится, он, может, их городок объехал бы и за тысячу верст.
Мать у Алексея умерла внезапно. Вначале скончался отец. После его смерти она быстро сдала: осунулась, высохла, словно дерево с перешибленным корнем. Вдобавок появился и склероз, о котором до этого и слыхом не слыхивала. Доходило до того, что забывала дорогу от магазина к своему двору. А какая там дорога? Одна улица!
Дом их стоял на краю деревни. Высокая, просторная изба с пятью окнами глядела на зеленевшее вдали ячменное поле, за которым, словно река, колыхался лен. Места здесь хорошие — жить да радоваться! Но Алексей после армии не захотел возвращаться в деревню. Схитрил — остался на сверхсрочную. Через три года женился, получил городскую квартиру, а потом, уволившись из армии, пошел работать на завод.
Очень беспокоила Алексея болезнь матери. Решили с женой перевезти ее к себе. С тем и поехал в деревню. Родной двор встретил тишиной. На двери сарая висел ржавый замок. Полынь стояла выше поленницы. У дощатого забора, заросшего крапивой, валялись недоделанные сани. Еще прошлым летом вместе с отцом тесали под них березовые полозья и гнули в жаркой бане. Но не дотянул отец до зимы, умер, не успев их просушить.
Мать обрадовалась приезду сына. Выскочила из дома, зацепив пустые ведра, — они покатились с высокого крыльца, пугая петуха. Старушка заохала, запричитала, снимая пальцем слезу.
— Пошто не предупредил-то? Али письмом, али еще как. А то, как снег на голову.
Когда сидели за столом, мать, подперев сухим кулачком подбородок, с тоской заметила:
— Э-э-э... Вишь, как исхудал в городе. Совсем тощой стал, как коща. Щека щеку уже ест. Дома бы жил, — бычком был бы... Надолго гостить приехал? И пошто без жены и внучки?
— Не гостить я приехал, — признался Алексей. — За тобою прикатил. У нас будешь жить. В квартире нашей, простор, конечно, не тот, но места всем хватит. А то небось соседи думают: бросил свою мать сынок...
— Ишь вы, чего надумали, — не обрадовалась, а даже испугалась мать. — Никуда отсель не уеду. Здесь и двор мой, и за могилой отца пригляд нужен.
В общем, как ни уговаривал сын, мать согласилась переехать в город лишь на зиму. На том и порешили. Перед отъездом Алексей зашел к соседям, оставил для матери денег и упросил присмотреть за ней.
А осенью пришла от них телеграмма. В ней сообщалось, что мать пропала. Бросив все дела, этим же часом кинулся Алексей на вокзал.
Засохшая на подоконнике герань в родных окнах обожгла душу. Тревожная, щемящая тишина выплывала из каждого угла.
Мать искали всей деревней. Ездили даже в районный центр, побывали в милиции, зашли в больницу, но — никаких следов. Только через неделю деревенские пацаны обнаружили ее далеко в лесу. Укутавшись в старый платок, она лежала у поваленной сосны — маленькая, худенькая, как подросток.
Выносил ее Алексей на руках. Кожа на лице матери уже поползла, роем гудели синие мухи, но Алексей не отворачивался. Нес ровно, бережливо, боясь споткнуться. От этой ноши не болели ни руки, ни плечи, только саднило сердце.
На похоронах, куда ни глянь, смотрели на него соседские старушечьи глаза. От каждого такого взгляда душе было больно. «При хорошем-то сыне матери еще жить да жить»,— укоряли молча старушки.
За поминальным столом водка около них осталась нетронутой. «Ни к чему это зелье: вот меда душистого — хорошо. И для нас, и для усопшей. Путь к Господу Богу будет чище и ближе», — объяснили они Алексею. Покушали кутьи, пожамкали из интереса заокеанской колбаски, вытерли губы уголками платков и черной стайкой удалились из дома.
Алексей ни на похоронах, ни после не плакал. Внутри все кипело, сжималось, а слез не было. Уезжая, ничего не взял из дома, кроме альбома со старыми фотографиями да отцовского инструмента. Отодрал от забора доски, заколотил крест-накрест окна, двери и уехал.
Теперь на этом свете самыми близкими для него людьми остались только жена и дочь. К ним со своим горем он и возвращался.
Посередине пути Алексей вдруг вспомнил о родителях жены, сердце его словно обожгло, и он — то ли поплакаться, то ли просто повидать — пересел со своего поезда на другой и уже к полудню был у них.
Встретили его по-доброму. Выслушали грустный рассказ, помянули мать. Уже под конец застолья, подавая зятю чай, теща вдруг возьми да и скажи:
— А ты, Алексей, зазря душу не мытарь. Вины тут твоей нет. Оно, может, даже и к лучшему, что так случилось. Ведь как бы намучилась потом с ней наша Верочка. Нелегко было бы ей. А так — все разом. Все мы живем по воле Божьей.
До Алексея как-то не сразу дошел смысл ее слов. А когда понял, что тут с облегчением восприняли смерть его матери, — чашка колыхнулась в его руке, плеснув горячим чаем на пальцы. Он перетерпел эту боль, спокойно поставил чашку на стол и только после этого вскочил. Оттолкнул ногой в сторону табурет и бросился из квартиры.
Ярость наполняла его. Он метался по городу, как раненый зверь. Злость разливалась внутри, обжигая сердце. «Пожалобился, — скрипел он зубами. — Что им до моей мамы? Лишь бы их дочери жилось спокойнее. А может, матушка чувствовала это? — мелькнула в голове у Алексея страшная догадка. — Потому и ушла на смерть в лес, чтобы не терпеть в чужом дому обиды? Господи, за что Ты меня так наказал?» Алексей сжал кулаки, спрятал их в карманы брюк и, боясь дать им волю, пошел по длинной улице подальше от таких родственников.
В дом вернулся лишь под вечер, чужой, с почерневшим лицом. Молча взял свою сумку и, не прощаясь, вышел. В железнодорожном буфете выпил стакан водки, но не захмелел.
К жене Алексей приехал без обычного блеска в глазах, зато с тонким ручейком седины в чубе. Рассказал ей о похоронах матери, не обмолвившись о конфликте с тещей.
С этих пор отпуска свои он больше не проводил в доме родителей жены. Теперь у него была другая дорога. Каждое лето Алексей ездил в свою деревню. Из райцентра привез два мраморных памятника и с дружками установил их на могилах родителей.
Первые дни проводил в делах: занимался двором и домом, а затем набирал с собой еды, водки и дня на три уходил в лес, на то место, где деревенская ребятня отыскала тело матери. Упившись с вечера вдрызг, он засыпал и просыпался среди ночи, свернувшись калачиком на том месте, которое облюбовала для смерти его родительница, и — странное дело! — не пугался, а наоборот, чувствовал, как легчало на душе.
А года через три умер тесть. Алексей видел, как убивалась в горе теща. Он не злорадствовал, но и утешать ее не пускала застарелая обида, от которой все внутри каменело.
После похорон жена настояла на том, чтобы съехаться. Алексей отнесся к этому равнодушно, тем более что как раз подвернулся удачный обмен. Но и под одной крышей отношения с тещей не наладились.
Алексей всю жизнь к вере относился безразлично: церковь никогда не посещал, обряды не соблюдал.
— Тебе надо пойти в церковь, — посоветовала жена, когда он ей все, как на духу, выложил не таясь. — Твоя мама тебя просит об этом. Поставь свечку, помолись...
— Стыдно как-то... Да и молиться не умею, а вдруг невпопад что сделаю? — испугался Алексей.
— Ничего. Осмотрись, приглядись, как другие делают. А не будет желания — и не крестись. Никто тебя там неволить не будет.
Алексей благодарно кивнул и, одевшись, вышел из дома.
На улице оттепель боролась со стужей.
В трамвае Алексей встал у заднего окна и через грязное стекло глядел, задумавшись, на просыпающийся город. Каменные дома закончились у широкой площади, а за ней, словно за пограничной бороздой, показались ветхие, почерневшие от дождей и времени деревянные домишки.
У конечной остановки трамвай испуганно скрипнул тормозами, разворачиваясь по самому берегу реки. Внизу, наседая друг на друга словно малые щенята, кувыркались в синей воде льдины. Притулившись к невысокому берегу, глядела на эту игру старая церковь, приспособленная властями под краеведческий музей. Облупившийся зеленый купол с наклонившимся тонким крестом, обвалившаяся штукатурка, обнажившая прочную белокаменную кладку, — такой вид старого храма навевал тоску.
Пройдя запущенный двор и древнюю башню, замыкающую высокую кремлевскую стену, Алексей поднялся в гору, завернул за угол покосившегося забора, где в конце улицы блеснул на него золочеными крестами, купаясь под мартовским солнцем, белый Успенский собор. Сердце у Алексея затрепетало при виде такой красоты. Он двинулся влево и направился к Тихвинской церкви. За спиной, в женском монастыре, одинокий колокол возвещал благовест. Медный радостный гул разливался по всей окрестности.
У порога Алексей снял кепку и шагнул в церковь. Вдохнул непривычный и сладкий запах ладана. Слева, в углу, торговала свечами старушка. Заметив растерянного Алексея, она ласково улыбнулась ему. Он подошел к старой женщине и рассказал ей утреннее видение.
— И правильно поступил, что пришел, — одобрила старушка. — Побудь здесь, сынок, помолись... А сам-то крещеный? — вдруг спохватилась она.
— С двух лет...
— Ну и хорошо, что родительница о тебе позаботилась. Иди, поставь свечку у распятия Христа и постой рядом. Может, и полегчает тебе.
Алексей стоял у канона и глядел на слабый язычок пламени. Потом поднял голову и вдруг через чужие плечи в неосвещенном углу увидел лицо тещи. Ее глаза были такими грустными и жалкими. Алексей сжал кепку в руках— не сон ли это? Пальцы хрустнули, упершись в запотевшие ладони. Он обогнул канон и стал пробираться между стеной и правым клиросом, навстречу. Теща благоговейно глядела на протоиерея, облаченного в белую ризу и епитрахиль.
Алексей подошел к ней и прикоснулся к плечу. Женщина обернулась, и он увидел перед собой не лицо тещи, а только схожие с ним черты. Растерянно оторопев от такого совпадения, Алексей глядел, не веря своим глазам. Сходство и впрямь было поразительным: маленький носик, татарское очертание скул, седые волосы, узлом лежащие на голове, да и вся полная фигура как две капли воды отражали тещу. Алексей извинился за свою промашку и, устыдившись, качая головой, вернулся к канону.
«А ведь неспроста такое причудилось, — подумал он, наблюдая, как оплывает воск на свече. — Господи, — зашептал Алексей. — Прости меня. Научи переносить и прощать обиды. Помоги одолеть гордыню. Научи с нею бороться».
Повинуясь незримой силе, он, не стыдясь, троекратно перекрестился и поклонился перед чудотворной иконой. Алексей почувствовал, как волна облегчения прокатилась по его телу. Тяжесть, давившая долгие годы изнутри, в один миг спала, и ему стало необычайно легко и хорошо. Он ощутил чей-то взгляд и обернулся. Позади никого не было, только на высокой стене висела большая икона. Богоматерь ласкала сына. Она бережно придерживала рукой Христа, а он в живом порывистом движении закинул руку за шею матери и ласково прильнул к ее лицу.
Началась литургия. Во время причастного стиха до Алексея донесся обрывок фразы: «Если же попустишь сердцу твоему ожесточиться злопамятством и оправдаешь свой гнев гордостью, то отвратится от тебя Господь Бог твой, и будешь предан на попрание сатане».
Алексей вновь перекрестился и подумал: «А чего бы не помириться с тещей? Непросто, конечно, простить. Но еще тяжелее этой обидой убивать свою душу».
Евангелие сменилось духовным песнопением. Забыв обо всем, Алексей завороженно слушал это чудо.
Священник со святой чашей в сопровождении дьякона и певчих прошли мимо него. Покидая церковь, Алексей перекрестился, выгреб из кармана всю мелочь и высыпал в кружку нищему.
Назад он возвращался через Пятницкие ворота. На город наплывала талая свежесть. Алексей шел не спеша, разглядывая дома и лица людей. Все вокруг для него казалось новым, незнакомым. На душе было весело и легко. Улыбаясь, он, как мальчишка, сбивал с низеньких домов опустившиеся до самой земли длинные, как жерди, сосульки.
Магазин тканей он вначале проскочил, но, заметив в окнах свисающие сверху донизу широкие полотнища штор, остановился. Восторженный от изумления, Алексей любовался разноцветием тканей и, переходя от окна к окну, подошел к двери. Распахнул ее настежь и вошел внутрь. На прилавке, словно короткие бревна, лежали скатанные в рулоны куски материи. Алексей ходил от одного к другому, оттопыривал краешек каждого и с наслаждением ощупывал ткань. «Теще на окна купить, что ли?» — мелькнула радостная мысль. И когда к нему подошла продавщица, он твердо произнес:
— Мне вот этого. Метров пять.
Домой Алексей вернулся в насквозь промокших ботинках. Теща была на кухне. Он прошел к ней и развернул на столе пеструю ткань. Отошел на шаг, любуясь, и вдруг неожиданно для себя сказал:
— Мама... это вам...
Теща, перестав мыть посуду, повернулась к нему, вытерла о подол руки и, сменив одни очки на другие, с любопытством склонила голову. Ощупала с двух сторон шелковистый материал, перевернула его и, уколов взглядом поверх очков, зло произнесла:
— На гроб, что ли, купил? Все не дождешься моей смерти?
Алексея замутило, желваки запрыгали по щекам. Он отшатнулся от стола и, ухватившись за косяк дверного проема, остановился.
— Ты-ы, ты... чудовище! — задыхаясь, выкрикнул Алексей. — С тобой не то что жить — находиться рядом опасно! Только до греха доведешь. Все!..
Он хлопнул дверью и, как много лет назад, выскочил из дома. Не выбирая дороги, прямиком по лужам Алексей бежал через весь город, словно спасаясь от нечистой силы. Запыхавшись, он остановился.
«Нет моих сил больше! — сжимая зубы, простонал Алексей. — А может, мама звала меня в родные места? — мелькнула у него мысль, когда он увидел между крышами синий купол церкви. — А и вправду, почему не вернуться в деревню?! Там моя земля, там дом родительский. Подыму его, распашу землю, хозяйство заведу... Заживем с женой и дочкой, как люди... Чего мне тут с тещей воевать? Стрешник ее расколоти!»
«Домой! Домой!..» — застучало сердце. От таких мыслей все внутри у него сразу успокоилось, и он, повернувшись, пошел спокойным шагом — высокий, сильный, со светлым лицом.