Хлеб и мёд эвакуации

...Тоня не хотела вспоминать, как они устраивались на новом месте. Да это и не было интересным. Но в мельчайших подробностях помнила, как они с Ниной рыбачили в Волге. Нина — дочь той ленинградки, с кем потом прожили они в татарской бане зиму, лето и следующую осень.

Нет, никакой Волги в Буинске не было. Эта знаменитая рыбалка случилась по дороге из Ленинграда в Татарию. Тоня из-за детских своих годов не могла потом припомнить, где именно это было. Да и никто при ней в сорок первом, вероятнее всего, не называл пристань, где большая группа эвакуированных ждала буксир, который повезёт их дальше.

Бедствующий лагерь из женщин и детей расположился на самом берегу могучей реки. Ждали много дней. Обильно поливали дожди, припекало осеннее солнце. На прибрежных ракитах сушилось немудрёное бельё. Скарба было немного. Если даже кто-то взял из дома больше, чем мог донести, то за дальнюю дорогу всё было либо обменено, либо просто брошено.
От дороги в эвакуацию у Тони осталось оглушительное: на какой-то станции, в огромном здании вокзала, она впервые услышала скрипку. Концерт давали для эвакуированных. Мама тогда сказала, что это играл «Ой! Страх!» — так запомнила маленькая Тонечка. Ой, он страх как играл!
— Мама! А как его зовут и какая у него фамилия?
— Отстань! Я же тебе уже сказала. Не приставай ко мне. Прослушаем посадку! — отмахнулась от расспросов мама.

И действительно, в ту же минуту вся громадная толпа, орущая и топающая, с узлами, баулами, деревянными чемоданами, ночными горшками, сорвалась с места и тут же пробкой застряла в дверях — на первый путь подали эшелон.
Тоня так и не получила от мамы ответа на свой вопрос. Это потом она узнала, что Ойстрах — совсем не то, что: «Ой, страх как играет скрипач»,— а фамилия чудесного музыканта, который в неуютном и прокуренном зале вокзала играл небесную музыку на своей чудесной скрипке.

Много всего случилось за дорогу. Кто-то отставал от поезда, умирали маленькие дети. Попала под машину милая и смешливая старушка в старомодной соломенной шляпке. Она осталась жива и даже со сломанными ногами продолжала так же улыбаться.
Мама сказала, что у неё в первый день войны погиб муж, и теперь она постоянно смеётся и улыбается.
— Она такая весёлая? — спросила Тоня.
— Она — не в себе.
— А где же она?
— Ох, и дурочка же ты у меня.

Если описывать все события дороги, дня не хватит. Но вернёмся к рыбалке.
Переселенческий лагерь на берегу широкой, как море, Волги. Ближе к вечеру женщины по очереди ходили в соседнюю деревню выменять что-либо на ка-кую-нибудь еду. Почему к вечеру? «Если буксир не дали днём, то вечером вообще не дадут»,— так говорили взрослые.
Тоня это слышала.
Вечером, как обычно, Тонина и Нинина мамы ушли в соседние деревни до-бывать хлеб. Тоня, как заправская дочь рыбака, уговорила Нину сходить на плавни порыбачить. До этого она нашла где-то пустую четвертинку из-под водки и выкопала в песке тощего, но довольно вёрткого червяка.
В гнилых досках дебаркадера ничего не составляло найти кривой ржавый гвоздь. Выпросили у крикливой тёти Вари, которая вечно что-то вязала, кусок до-вольно крепкой нитки.
Юные рыбачки потихоньку улизнули из лагеря, спустились по крутому берегу и, проваливаясь местами в липкую тину, прошли по плавням довольно далеко, на какой-то песчаный остров.
Неудачи преследовали их с первых шагов. Сперва, потерялся и никак не хотел находиться червяк в бутылке. Они даже бутылку о камень разбили, но его как не было, так и не нашлось.
Тогда Тоня сказала, что настоящие рыбаки — типа её папы — просто плюют на крючок и вылавливают вот таких рыб!

Противная рыба не хотела наклёвываться на гвоздь, который девчонки на-именовали крючком. Начал накрапывать дождь. Нина (ей всего-то было пять лет) стала хныкать:
— Хочу к маме. Хочу к маме.

Тоня обозлилась и толкнула хныкалку:
— Ну, нюня! Плакса, плакса — три копейки вакса! Если бы я знала, какая ты, ни за что тебя не взяла бы на рыбалку. Своим воем всю рыбу распугаешь!
Потом ливанул дождь как из ведра. Плавни стали быстро исчезать под водой. И по ним уже запрыгали большие дружные пузыри.
Тоня оглянулась. Дороги до берега не было. Нина теперь уже не захныкала, а заверещала:
— Хочу к маме! Ой, всё пальто промокло. И туфли, и шапочка. Мамка заругается. Пойдём.
Выходить им пришлось по грудь в воде. С трудом выбрались на крутой берег. С пальтишек стекала жидкая грязь. В руках Тоня крепко сжимала свою удочку.

Когда дошли до лагеря, на берегу никого не было. У дебаркадера стояла баржа, в которую упирался своим носом малюсенький буксирчик. Он выкрикивал свистком что-то сердитое на своём речном языке, а навстречу «рыбачкам» бежали зарёванные мамы.

— Мама! Ну почему ты ругаешься? Папа же теперь на фронте, а кто-то же должен ловить рыбу. У нас же нечего есть. Разве это не так? Я тебе обещала заменить на время войны папу. Зачем же так громко ругаться? Люди же слышат. Что о тебе подумают? Сама учила, что на людях нельзя громко говорить. А ты ещё и ругаешься.
— А вот что подумают,— сказала Нинина мама и больно крутанула Тонино ухо.— Нина совсем маленькая. А ты должна была за двоих думать. Ясно? Она теперь простудится. Переодеть её не во что. Противная девчонка.
И она схватила свой чемодан и свою дочку и ушла на другую сторону баржи.

— Мама! Почему же буксир пришёл не в расписание? Сейчас вечер, а мы его обычно ждали до половины дня.
— У тебя не спросили,— сердито ответила обычно вежливая мама.
Она всё ещё не остыла от страха потерять дочь. Но тогда «рыбачка» этого не поняла. Разум пришёл с годами.
— Нас повезут по темноте, — чуть успокоилась мама, — Немецкие само-лёты долетают сюда и бомбят Волгу.

Начало быстро темнеть. Буксирчик, натужно ревя, толкал баржу впереди себя. Тоня, которую мама переодела в своё пальто, быстро уснула на чемодане. Проснулась от ужасного шума. По барже бегали люди, что-то кричали. Над ними в небе висел самолёт. Он только что сбросил бомбы. А теперь их расстреливали сверху из пулемёта.
Буксир, оказывается, их бросил! Среди реки! А сам спрятался под берег, заросший ракитником и красноталом.

Чем бы всё кончилось, не известно. Но тут из туч вынырнули два маленьких самолётика и отогнали фашиста.
Тогда она впервые увидела фашистский самолёт и даже морду лётчика, который видел, что на барже только дети и их мамы, и всё равно их бомбил и расстреливал.

Тоня так и запомнила. Она видела именно морду лётчика, а не человеческое лицо. И даже не удивилась такому своему определению. А ведь совсем не-давно плакала только из-за того, что во дворе её назвали Тонькой. И вот она — сама грубятина! Что ты сделала, война?
Когда небо очистилось от самолётов, на другой стороне баржи собралась толпа. Тоня хотела туда пойти, но мама не пустила:
— Ходить туда не надо. Там для детей ничего такого нет.
Повзрослев, Тоня поняла, что в тот борт баржи фашист всё-таки попал…