Железобетонный Колька

Лет тридцать назад в каком-то журнале я прочёл очерк (по-крайней мере, документальный материал) о пятнадцатилетнем матросе, который во время Великой Отечественной войны тяжело раненым попал в плен. И вёл себя в плену героически. Как звали главного героя, кто был автором, и название повествования я не помню.
Захотелось возродить историю в виде рассказа.

= 1 =

Отец у Кольки погиб на фронте в сорок первом. Мать с утра до ночи пропадала на фабрике, у неё был свой трудовой фронт.
Окончив шесть классов, крепкий не по годам четырнадцатилетний Колька пошёл на завод учеником токаря. Поставили к станку, показали, как сверлить деталь – на том ученичество закончилось и началось взрослое выполнение плана. Работа изнуряющая, по десять-двенадцать часов. В перерывах валился с ног и засыпал прямо у станка.
Однажды приятель сообщил, что в военкомат приехали моряки, набирают крепких мальчишек в школу юнг. Но принимают не моложе шестнадцати лет.
Отомстить врагам мечтали все мальчишки, у которых погибли отцы. Остальные пацаны и многие девчонки тоже хотели попасть на фронт: мальчишки – разведчиками и сыновьями полков, девчонки – радистками и медсёстрами.
Мысль подправить в метрике «тысяча девятьсот двадцать восемь» на «тысяча девятьсот двадцать шесть», чтобы «повзрослеть» на два года, пришла быстро. Старой отцовской бритвой Колька подскоблил у восьмёрки головку. Открыл пузырёк с чернилами, чтобы «доделать» цифру.
То ли рука от волнения дрогнула, то ли огрубевшие на заводе пальцы отвыкли от лёгонькой ручки… Огромная капля фиолетовой многоножкой шмякнулась прямо на год его рождения.
Колька перепугался. Осторожно подсушил кляксу промокашкой, внимательно пригляделся… А ведь дата рождения просматривается! Правда, нельзя точно сказать, двадцать восьмой год рождения написан или двадцать шестой… Ну так он будет настаивать, что двадцать шестой! А значит, ему шестнадцать лет!
Колька помчался в военкомат. Военные, конечно, придрались к подпорченной метрике, долго разглядывали её...


= 2 =
 
Здоровенный морской офицер в странном бушлате из собачьих шкур провёл Кольку к причалу. Какое звание у офицера, из-за дыбившейся рыжей шерсти, прикрывавшей знаки различия, Колька не понял.
- Так, матрос… Мне караулить тебя недосуг, дел выше крыши. Ставлю задачу. Вот пакет с документами, передашь капитану. Доложишься по форме: выпускник Соловецкой школы юнг такой-то прибыл на катер ТК-13 для прохождения дальнейшей службы.
Офицер скептически покосился на Кольку.
- ТК-13 – это твой торпедный катер порядковый номер тринадцать. Ты суеверный, или как?
- Нет, - с опаской ответил Колька. Может, надо было ответить, что суеверный? Вдруг моряки суеверных больше уважают?
- Эх ты… Воин, - насмешливо укорил Кольку офицер, – пехотного тыла. Надо отвечать, как положено. А у моряков положено отвечать: «Никак нет!» и «Так точно!». Понял?
- Понял.
Офицер с интересом посмотрел на Кольку в упор. Колька смутился и торопливо поправился:
- Так точно.
- Ладно, научишься, - добро проворчал офицер, тяжеленной ладонью ободряюще хлопнул Кольку по спине, подмигнул и предупредил на прощание:
- Смотри, не уходи. Потеряешься – ищи тебя потом… как дезертира.
И зашагал прочь. Колька смотрел вслед офицеру. Сильный, уверенный, быстрый в движениях. Как торпедный катер.
Колька завистливо вздохнул и оглядел окрестности.
«Вот он какой, Кольский залив. На огромную реку похож – противоположный берег не слишком далёк для залива. И длинный – ни устья с морем не видно, ни противоположного конца.  Начало и конец скрывались в туманной дымке.
Тоскливо вскрикивали чайки, где-то приглушённо постанывал сильный мотор. Сырой ветер пах больничным йодом.
- У-уй! У-уй! У-уй! – неподалёку всполошился дискантом один корабль.
- А-а-а… - баритонистым ревуном издалека отозвался другой.
Колька всю жизнь провёл в степном городке. И за полгода учёбы в школе юнг на Соловках не успел привыкнуть к морским запахам и звукам.
Ждать пришлось долго. Привычный к обедам-ужинам по расписанию, желудок требовал пищи. Да и пить хотелось. Часами Колька обзавестись не успел, определить время по солнцу, которое в заполярье круглые сутки каталось невысоко над горизонтом, плавно проседая ночью и чуть поднимаясь днём, не умел. И спросить на безлюдном причале о времени не у кого.
Сначала Колька стоял, потом ходил, потом сидел. Полупустой вещмешок стал давить на плечо, Колька положил его на камень.
На причал быстрым шагом откуда-то вышла группа морских офицеров во главе с капитаном первого ранга. Колька посторонился и отдал честь, но внимание на него обратил лишь один из последних офицеров – козырнул автоматически, словно не заметил матроса.
Остановились на краю причала. Нетерпеливо поглядывали в сторону устья залива, негромко и озабоченно переговаривались. О чём, Колька не слышал.
Вдруг офицеры встрепенулись и замерли, напряжённо вглядываясь вдаль.
Из дымки со стороны моря в бухту, разгоняя буруны, стремительно ворвался торпедный катер, приблизился к причалу, лихо развернулся и пришвартовался перед офицерами.
Колька увидел тринадцатый номер на борту. «Мой катер», - подумал с гордостью.
По трапу сошёл капитан-лейтенант, устало доложил капитану первого ранга о выполнении задания. Офицеры обнялись.
Капитан-лейтенанту пожали руку все ожидавшие офицеры. Некоторые радостно похлопали его по плечу.
С катера спустилась команда. Одного моряка с забинтованной ногой вели под руки товарищи. Одного вынесли на носилках.
Капитан первого ранга со свитой ушли. Капитан-лейтенант что-то наказывал стоявшему у трапа офицеру в бушлате, видимо, тоже собираясь уходить.
Колька счёл, что пришло время доложиться. Чётко подошёл к офицерам, отдал честь. Во весь голос, как учили, почти прокричал:
- Товарищ капитан-лейтенант, разрешите обратиться!
- Давай, - не по уставу разрешил капитан-лейтенант. – Только не кричи, устали мы.
- Курсант… То есть, юнга Смирнов прибыл для прохождения службы, - сбавил обороты Колька.
- К нам, что-ли, откомандировали? – капитан-лейтенант показал рукой, чтобы Колька говорил ещё тише.
- Так точно, товарищ капитан-лейтенант, - нормальным голосом заговорил Колька.
- Откуда ты… такой боевой?
- Окончил Соловецкую школу юнг, товарищ капитан-лейтенант.
Капитан-лейтенант подчёркнуто уважительно оттопырил нижнюю губу и покачал головой.
- Соловецкая… Хм… Знатная школа… Кем же такого… моряка назначить… А, Сергей Иваныч? – повернулся он к сослуживцу. – Парень, вроде, боевой… Как думаешь? Не простым же матросом ему служить!
- Так у нас Свириденко в госпитале. Бравого юнгу и поставим вместо него боцманом. ВРИО. Нам ремонт предстоит. Вот и займётся организационными работами – на склад сбегать, запчасти принести, за бумагами в штаб слетать… ВРИО боцмана Николай Смирнов. Звучит?
Сергей Иваныч подмигнул капитан-лейтенанту.
- А что… Пусть хлопочет… ВРИО боцмана. Звучит!

***

И закрутилась служба, как винт корабля.
Командир послал на склад за какими-то трубками для моторов.
- Найдёшь Марию Ивановну, заведующую складом, доложишь как положено…
- А в каком она звании?
- Она не в звании. Она заведующая складом. А это поважнее звания. Скажешь, командир за трубками прислал. Она знает, какие трубки, - предупредил вопрос командир. – Мария Ивановна, конечно, скажет, что трубок нет…
- Что, жадная?
- Не жадная, а бережливая. Все завскладами бережливые. Берегут запчасти до крайнего случая. А у нас как раз и есть крайний случай. Вот ты и объясни ей…
- А почему у нас крайний случай?
- Наш катер лучший?
- Лучший.
- Скоро на задание идти, а моторы на ладан дышат. Другие, может, и назад торпеды могут привезти, а нам без победы возвращаться никак нельзя!
Колька помчался на склад. Нашёл завскладом.
- Товарищ завскладом! ВРИО боцмана ТК-13 Николай Смирнов откомандирован к вам для получения трубок на предмет ремонта моторов!
- Экий шустрый, - хмыкнула Мария Ивановна. – Для получения трубок… Ври без «О» про боцмана… Шустрик…
- Мариванна, я не вру! Я на самом деле…
- Боцман… Не хвастал бы, салага!
- Ну, позвоните капитан-лейтенанту, сами спросите у него, - обиженно насупился Колька.
- А Свириденко ваш где?
- Раненый он…
Мария Ивановна взяла телефонную трубку.
- Сергей Иваныч, тут малец ко мне прибежал, врёт про боцмана… Ну, что он боцман… Как тебя зовут? – посмотрела она на Кольку.
- Колька, - отозвался Колька.
- Колькой его зовут… ВРИО? Ну ладно…
Мария Ивановна растерянно положила трубку.
- Эх, забыла спросить… А чего он послал за трубками? Нету же!
Колька хитро посмотрел на завскладом.
- Всегда есть в заначке на крайний случай.
- Так у вас же не крайний случай! – возмутилась Мария Ивановна.
- Ну как же не крайний, Мариванна! – ласково укорил завскладом Колька. - Лучший торпедный катер стоит на приколе, а серьёзное задание, которое можем выполнить только мы, не будет выполнено?!
- Какое серьёзное задание?
- Не могу сказать, товарищ завскладом. Военная тайна.
Мария Ивановна недоверчиво покосилась на Кольку.
- Охо-хо… Тайна… Сколько ж тебе лет, хранитель тайны?
И так она это по матерински спросила, что Колька, расчувствовавшись, чуть не сказал, что ему недавно пятнадцать исполнилось.
- Семнадцать.
- Племяннику моему семнадцать. Мальчишка совсем ещё. А ты, вон, боцман уже…
- Временно исполняющий обязанности, - поправил Колька.
- Временно или постоянно – а всё равно боцман. Ну идём, сынок, дам я тебе трубки. Из неприкосновенного запаса.

На удивление командиру, Колька решал достаточно сложные «оргвопросы»: достать, продвинуть по очереди, узнать информацию… И за порядком на катере научился следить.

***

В первом Колькином походе катер получил приказ заминировать вход во вражескую бухту. На задание вышли в сумерках. Дул сильный ветер, нёс заряды снега. Вражеские самолёты в такую погоду не летали, так что морем шли без опаски. А когда прибыли на место, и вовсе темнотой катер накрыло.
Мины одна за другой плюхались в воду, следом разматывались тросы, приводящие в действие взрывные механизмы.
Вдруг один из тросов соскочил с барабана, захлестнул Колькину ногу и сдёрнул его с палубы. Колька крикнуть не успел, как вслед за миной ушёл под воду. Пока трепыхался, освобождая ногу, пока, вынырнув на поверхность, отплёвывался и откашливался горькой морской водой, катер ушёл. Колька оглядывался, прислушивался, замирая и переставая грести… Нет, он один. Один в ледяной морской воде. Лишь где-то вдали, чернея полосой в сгущающихся сумерках, вражеский берег.
Плыть к берегу значило неминуемый плен. Потому что в бухте располагалась вражеская военно-морская база, каждый метр берега тщательно охранялся. Ждать в ледяной воде, пока найдут свои? Рискнёт ли командир вернуться под дула противника?
Жалко так рано умирать. Не повоевал совсем! Ни одного вражеского корабля не потопил…
И вдруг Колька услышал тихое урчание моторов. Неужели вернулись? Их тьмы проявился силуэт торпедного катера, шедшего на малых оборотах.
- Я здесь! Я здесь! – сдавленным голосом обозначился Колька.
Его заметили, вытащили.
- Трос соскочил, ногу захлестнул, - оправдывался Колька, пока его раздевали и растирали спиртом. – А я уж и не надеялся, думал, утону… А тут вы…
- Ладно, на море всяко бывает. Не надеялся он… Запомни: моряки своих в беде не бросают.

***

Служба шла чередом. Энергии у Кольки хватало на троих, от работы он не отлынивал, другим помогал, поэтому заслужил признание команды.
Однажды после очередного похода Колька-боцман отдал команду на уборку катера, что, впрочем, делалось бы и без команды, и сам же кинулся за ведром. Матрос Сивцев, рассудительный мужчина в возрасте, перехватил Кольку за плечо:
- Ты у нас боцман. Вот и приглядывай за порядком, организуй где что надо. А палубу положено матросам драить.
- Да какой я боцман… Так, временно исполняющий…
- Не важно, временно или постоянно. Ты на должности, а должность надо блюсти.

***

- На пару с ТК-6 идём брать языка, - поставил задачу командир, вернувшись из штаба.
- Как же в море языка брать, товарищ капитан-лейтенант? – удивился Колька. – В море языки поодиночке или парами не ходят.
- Там каботажные суда ходят, - пояснил командир. – Находим каботажника, уничтожаем сопровождение, если оно есть, берём судно на абордаж…
- Как пираты? – загорелся Колька.
- На пользу дела можно и тактикой пиратов воспользоваться. Выходим в шестнадцать ноль-ноль.

Рыскали вдоль берегов долго. И почти на подходах к вражеской базе догнали грузовое судно. Пушечными выстрелами с близкого расстояния пробили каботажнику борт, судно застопорило ход. ТК-13 пошёл на сближение. Вражеская команда пыталась отстреливаться, но трескотню шмайсеров заглушили очередями из крупнокалиберного пулемёта. Абордажная команда высадилась на палубу каботажника, подавила сопротивление, за пару минут собрала документы и вернулась на катер с пленённым вражеским капитаном и тремя оставшимися в живых членами команды.
Даже невооружённым глазом было видно, как от такой наглости оторопела береговая охрана.
Очухавшись, немцы открыли артиллерийский огонь.
ТК-13 под прикрытием тонущего каботажника уходил в море. ТК-6 стремительно пошёл вдоль берега, ставя дымовую завесу.
Вдруг кто-то увидел на палубе тонущего корабля человеческую фигуру, призывно машущую руками.
- Женщина!
- Вроде, как раненая. Хромает…
Командир приказал застопорить ход и повернул катер к каботажнику.
- Подстрелят! – забеспокоился Колька. – Стоит из-за какого-то фашиста рисковать?
- Не подстрелят. За дымовой завесой им нас не видно, да каботажник нас закрывает. А на борту женщина, к тому же раненая. Моряки женщин, детей и беспомощных людей в беде не бросают.

***

Прошла зима, наступила весна. Кольку из «ВРИО боцмана», куда он попал вроде как шутейно, перевели на должность официально. И команда уважала Кольку, как толкового боцмана.

= 3 =


Полдня отряд торпедных катеров рыскал в море в поисках большого вражеского конвоя.
Наконец, ближе к вечеру дозорные увидели дымки кораблей. Приблизившись на безопасное расстояние, с которого враг не мог их засечь, стали наблюдать. Около двадцати кораблей, из них четыре крупнотоннажных.
- Есть над чем поработать, - радовался командир.
- Не осилим, Сергей Иваныч… У них охранение – ого-го! Да и огневая сила… Сметут нас.
Командир справился по рации, не сможет ли кто помочь. Из штаба сообщили, что в получасе хода движется ещё один наш отряд торпедных катеров. Командир распорядился максимально подойти к конвою и ждать подкрепления. На малых оборотах, крадучись, торпедные катера приближались к конвою.
Выкрашенные в серый цвет, на фоне серой балтийской волны, да в сумерках катера малозаметны. Осадка на малых оборотах низкая, моторы урчат приглушенно. Так что подобрались к вражеским кораблям чуть ли не на расстояние прямого выстрела.
Никто не ожидал, что ТК-21 вдруг на полных оборотах пойдёт в атаку.
- Куда! – схватился за голову и скривился, как от зубной боли Сергей Ивыныч. – Сам погибнешь… Нас погубишь!
С вражеских кораблей взвились сигнальные ракеты – фашисты заметили атакующий катер и открыли ураганный огонь по приближающемуся торпедному катеру. Сторожевики конвоя засуетились, перестраиваясь и защищая транспортные суда. Несколько сторожевиков ринулись в обход, намереваясь взять торпедный катер в клещи.
Командир ТК-13 скомандовал атаку. Торпедные катера ринулись к конвою. Противник тут же рассредоточил огонь по новым целям.
Воспользовавшись заминкой врага и уменьшением силы огня, ТК-21 вышел на цель и выпустил торпеду. Поставив дымовую завесу, вышел из окружения. Больше этот катер Колька не видел.
ТК-6 мчался по кругу, стреляя из автоматической пушки и пулемётов.
Ухнул мощнейший взрыв – это нашла свою цель торпеда, выпущенная ТК-21.
Колька беспрерывно стрелял из крупнокалиберного пулемёта. Разгоревшийся бой глаза Кольки выхватывали отдельными эпизодами.
Вот вражеский сторожевик… Колька выпустил длинную очередь, увидел, как в воду упали два фашиста, а на борту сторожевика прочертилось многоточие. Его работа!
- Колька, справа!
Колька дёрнул тяжёлый пулемёт, укреплённый в турели, поймал в прицел катер, приближающийся справа. Длинная очередь…
Далеко за вражеским катером на берегу мерцали сполохи, работала береговая артиллерия. Гигантскими майскими жуками жужжали в воздухе и ухали взрывами тяжёлые снаряды.
Сзади несколько раз ритмично ударила пушка. Борт фашистского катера словно провалился дырой…
- Торпедная атака! – скомандовал командир и прокричал ещё что-то. Грохот взрыва заглушил его слова.
Катер накренился, выполняя маневр, помчался к огромному транспорту.
Колька заметил, как им на перехват рванул вражеский катер. Нажав на гашетку, бесконечной очередью, как арканом во время бешеной скачки, Колька попытался достать неприятеля. И это ему удалось! Катер осел на воду, остановился и начал погружаться.
- Правая торпеда… Пли!
Торпеда пошла.
Взрыв на палубе ударил Кольку тугой воздушной волной и каким-то мусором. Сорвало пушку, вместе с комендором  сбросило в море.
Ещё один взрыв. Пулемёт на носу умолк. Из дыма поднялся пулемётчик с оторванной рукой.
- Левая торпеда… Пли! – снова прокричал командир.
Торпеда не вышла. Заклинило.
- Левая торпеда, пли!
Нет, намертво. Балансировка нарушилась, катер наклонился на одну сторону. Маневренность сильно уменьшилась. Это плохо, очень плохо!
Страшный взрыв разломил вражеский транспорт. Это дошла до назначения их торпеда. Носовая часть транспорта медленно задиралась вверх, оголяя грязно-оранжевое брюхо. С бортов в воду сыпались похожие на крупных муравьёв фигурки людей.
По ногам снизу будто кувалдой стукнуло. Взрыв! Катер споткнулся, моторы заглохли. Снаряд разворотил борт в районе моторного отсека.
А вот это, похоже, кранты.
Все эти эпизоды фиксировали лишь Колькины глаза. Сознание же было занято единственной мыслью: уничтожать врагов. Колька беспрерывно стрелял, метался на турели из стороны в сторону, не подпускает вражеские сторожевики. Стоит им приблизиться – разнесут катер в щепки.
На палубе разруха, валяются раненые. Кто-то перетягивает пулемётчику культю оторванной руки, кровь хлыщет струёй…
Неподвижный катер – хорошая цель для врага. И фашисты воспользовались этим. Их стрельба становилась всё более точной.
Ещё один взрыв – пробоина в борту на уровне ватерлинии. Вода хлынула внутрь, катер начал оседать. Кольке обожгло левую руку – ранило. Рука хоть и плохо, но слушалась. Удар с другой стороны – как толстой палкой… Страшная боль в правой руке. Такая сильная, что потемнело в глазах. Перебито правое предплечье. Колька бессильно навалился грудью на пулемёт, перестал стрелять. Никто на их катере не стреляет. Этим воспользовался вражеский катер, пошёл на сближение.
Перехватив гашетку левой рукой, которая хоть и плохо, но слушалась, Колька дал длинную очередь в сторону врага.
Взрыв!
Кольку швырнуло о рубку. Что-то треснуло в ноге и разлилось нестерпимо горячим…
Очнувшись, Колька увидел немцев.
Он смутно помнил, как его бросили на носилки и понесли. Рука свисала с носилок, и он ощущал, как скрипели раздробленные кости…
Боль? Она была. Но настолько переполняла тело, что ощущалась, как нечто монотонное, несмертельное.

***

Следующий раз Колька очнулся на полу какого-то барака. Был вечер, или сумерки накрыли его больное сознание, он не понимал.
Рядом лежали раненые. У одного вместо руки – красно-грязное месиво из мяса и обрывков одежды. Из раны на бедре другого торчала розовая кость.
На подставке из нескольких ящиков лежал моряк. Бедро его обезображивала ужасная рана. Небритый человек в лохмотьях, похожий на нищего, перочинным ножом ковырялся в ране. Ещё один оборванец держал за руки стонущего моряка, уговаривал его:
- Потерпи, миленький, потерпи. Иван Иваныч опытный фершал, поможет тебе. Он знаешь какие сложные операции делает! Иван Иваныч не то что ноги, он животы зашивает!
Иван Иваныч ножницами отрезал от консервной банки полоски жести, шилом прокалывал кожу, скреплял жестью края раны. Кое-как стянув кожу жестяными скрепками, фельдшер отёр кровь тряпицей, бросил её куда-то к стене, жестом велел помощнику «забинтовать» ногу.
Помощник замотал прооперированную ногу тряпками, из кружки слил Ивану Иванычу воды, помогая вымыть руки и инструменты.
Операционная бригада подошла к Кольке.
Перочинным ножом Иван Иваныч разрезал Колькину форменку, осмотрел раны. Убрав клочки одежды и вырезав нежизнеспособные лохмотья кожи и мышц, стянул жестяными полосками края ран на животе, на руке и ноге, прикрыл чистыми тряпками. Обложил поломанные руку и ногу палками и проволокой, обмотал всё тряпками, смоченными раствором цемента. Руку прибинтовал к грудной клетке, сделав вокруг цементный панцирь. А панцирь на груди соединил с панцирем на бедре. Таким образом, грудная клетка, рука и нога оказались замурованы в единое «железобетонное сооружение» с торчащими из него проволокой и палками.
Над ранами Иван Иваныч оставил окошки, чтобы можно было менять повязки.
Как ни осторожничали медики, но «гипсование» без обезболивания снова лишило Кольку сознания.

***

Очнулся он почти через сутки.
Рядом сидел человек в лохмотьях, внимательно смотрел Кольке в лицо.
- Ну, парень, можно сказать, выкарабкался ты, - сказал человек.
- Ты кто? – спросил Колька, с трудом разлепив ссохшиеся губы.
- Это я тебя собирал, - пояснил человек и, приподняв Кольке голову, поднёс к его губам алюминиевую кружку с водой.
«А… Это фельдшер… Иван Иваныч», - вспомнил Колька, жадно глотая воду. Закашлявшись, он отстранил кружку.
- Где я?
- В плену, миленький, в плену, - вздохнул Иван Иваныч.
Колька опять провалился в небытие.

***

Следующий раз Колька очнулся уже «почти здоровым», как пошутил Иван Иваныч. По крайней мере, нормально соображал, поел размоченных в воде сухарей и немного поговорил с Иваном Иванычем. Но быстро устал и задремал.
- Спи, парень, спи, - услышал он. – Это единственное лекарство, которое я могу тебе прописать.

***

Несмотря на жуткие ранения, Колька быстро шёл на поправку.
- Крепкое у тебя сердце, - удовлетворённо кивал Иван Иваныч. – Другие при таких ранах от шока померли бы.
В лазаретном бараке, где Иван Иваныч выхаживал тяжелораненых пленных, вместе с Колькой лежали ещё четверо. На второй день после того, как Колька очнулся, умер матрос с открытым переломом бедра, ещё через день умер их пулемётчик с оторванной рукой.
- Лекарств нет. Надеяться можно только на собственный организм, - разводил руками Иван Иваныч.
Дня через четыре Колька почувствовал неприятный запах из-под повязок. И похолодел: «Гангрена! Теперь не выкарабкаться».
Иван Иваныч осмотрел Колькины кисть и стопу, не укрытые «железобетоном», успокоил Кольку:
- Это не гангрена. Отёка нет, цвет кожи нормальный… Просто раны загноились. В наших условиях, когда не то что о стерильности, о чистоте трудно говорить, нагноение – обычное дело.
- А разве нагноение и гангрена не одно и то же? – удивился Колька.
- Не одно. Ты, кстати, мух от ран не сильно отгоняй, - посоветовал Иван Иваныч.
- Черви же заведутся! – возмутился Колька. – Живьём съедят!
- Опарыши – не вредные черви. А в наших условиях даже и полезные. Очистят раны от омертвевших мышц и кожи, не дадут нагноению развиваться дальше. Живые ткани они не трогают.
Ещё через несколько дней Колька ощутил в ранах какое-то щекотание.
- Иван Иваныч! У меня черви, похоже, завелись! – испуганно сообщил он фельдшеру.
- Я же говорил, от них тебе только польза.
- Они там… ползают. Неприятно, - пожаловался Колька.
- Ползают? Вроде как щекочут. А от щекотки не умирают.
Из-под повязок гной лился чуть ли не ручьём, пахло от Кольки отвратно.
- Куда деваться, - жал плечами Иван Иваныч. – Ты же чувствуешь, что легче становится?
Кольке на самом деле ото дня ко дню становилось легче.

***

Дней через пятнадцать Колька почувствовал, что будет жить. Увидели это и охранники, изредка заглядывавшие в лазарет. Пожилой сутулый немец привёл двух пленных, те погрузили Кольку на носилки и понесли в общий барак.
Колька с любопытством разглядывал лагерь. Несколько деревянных бараков, бывших до войны, вероятно, складскими помещениями, окружал забор из колючей проволоки. По углам четыре вышки с пулемётами. Окружавшие лагерь сопки, покрытые лесом, даже в таком тяжёлом для него положении, выглядели красиво.
Колька с удовольствием вдыхал свежий, с привкусом моря и хвои, воздух.
Занесли в барак. Трёхэтажные нары, узкие проходы. Людей – как селёдки в бочке. Все измождённые, небритые, в лохмотьях. На лицах и руках струпы, какие бывают от побоев.
- Экий ты тяжёлый, братишка, - шутили соседи, подхватывая Кольку за корявый «железобетон» и размещая на нижние нары. – В море ходить тебе нельзя: упадёшь за борт, водолазы не осилят, придётся портовый кран вызывать.
Через пару дней Кольку навестил Иван Иваныч.
- Швы снимать пришёл, - сообщил он Кольке. – Давай-ка посмотрим…
Иван Иваныч принялся убирать тряпки, прикрывавшие Колькины раны. Пропитанные кровью и гноем, засохшие «повязки» походили на голенища кирзовых сапог.
Фельдшер резал присохшие корки ножичком, залезал пальцем под повязки, старался отрывать их аккуратнее. Но всё же снятие повязок проходило очень болезненно. Колька шипел, подвывал сквозь зубы, стучал кулаком по нарам.
- Потерпи, миленький, потерпи, - тихо бурчал Иван Иваныч и делал своё дело.
Наконец, он снял повязку, прикрывавшую рану на животе, разочарованно вздохнул:
- Разошлась рана…
И оправдал себя:
- Да разве в таких условиях…
Выкинул из раны бесполезные полоски жести, которыми он скреплял кожу.
- Придётся нитками зашивать. Терпи, Колька.
Иван Иваныч стягивал рану, ушивал её штопальной иглой и обыкновенной суровой ниткой. На живую. Безо всякого обезболивания.
Колька терпел.
Пожилой немец, который конвоировал транспортировку Кольки из лазарета, стоял неподалёку и сочувственно наблюдал за Колькиными страданиями.
Вечером он подпихнул Кольке под бок бумажный свёрток величиной с кусок туалетного мыла. Буркнул:
- Эссэн. Брот.
И скорбно уставился на Колькин «железобетон».
- Чего это он? – сердито спросил Колька.
- Хлеба тебе принёс. Ешь, говорит, - пояснил Володя Капустин, матрос с их ТК-13.
Выздоравливающий молодой организм требовал питания, а кормили пленных отвратительно, два раза в день жидкой овощной баландой, изредка в неё добавляли стручки фасоли, скорее всего, испорченные и негодные для питания солдатам.
- Вот ещё! У капиталистического гада прикормышем быть! – возмутился Колька и сглотнул обильно выступившую слюну. Есть хотелось сверх всякого терпения.
- Ихь бин шлоссер… Цвай зоне… - тихо сказал немец и показал два пальца. Губы у него задрожали. Безнадёжно махнув, он прикрыл лицо ладонью, сгорбился и, шаркая ногами, ушёл.
- Бери, Колька. Это хороший Фриц. Слесарем работал, двое сыновей у него было. Убило их на фронте. А он нам иногда хлебушка приносит. В столовой, наверное, объедки подбирает. Если начальство увидит, не поздоровится ему.
Колька не сдержался, развернул бумагу. Жадно съел два надкусанных кусочка хлеба, потом вспомнил, что рядом голодные товарищи, растерянно протянул оставшийся кусочек Капустину.
Капустин отказался:
- Ешь, Колька, ешь. Ты раненый, тебе улучшенное питание требуется. А Фрица не обижай, он нам помогает. Ежели принесёт чего, скажи ему «данке», спасибо, значит. Ему приятно будет.
На следующий день немец снова принёс Кольке кусочки хлеба.
- Данке, Ганс, - поблагодарил Колька.
- Фриц, - поправил Кольку немец. Протяжно вздохнул, ободряюще прикоснулся к его плечу, покачал головой, и ушёл, шаркая, как всегда, ногами.


= 4 =

В барак вошёл породистый немец в сопровождении двух охранников. Колька в немецких знаках различий не разбирался, но, судя по выправке и высокомерию, это был высокий чин.
Около начальника вился услужливый унтер-офицер, что-то лопотал по-немецки. Колька тут же назвал его Шестёркой.
- Допрашивать новичков будет, - прошептал Колькин сосед. – Он раз в неделю новичков допрашивает.
- Построиться! – на удивление чисто по-русски скомандовал Шестёрка.
Пленные выстроились вдоль прохода. Колька остался лежать.
Офицер пошёл вдоль строя. Через несколько шагов достал носовой платок и брезгливо прикрыл нос и рот от барачного зловония.
Заметив лежащего Кольку, удивлённо спросил о чём-то Шестёрку. Выслушал ответ, отстранил хлыстом стоящих пленных, постучал рукояткой по Колькиному панцирю. Услышав каменный звук, удовлетворённо хмыкнул. Коротко что-то приказал и быстрым шагом ушёл.
К Кольке подбежали два солдата с носилками, торопливо погрузили его, бегом понесли на улицу.
Офицер сидел на ящике, прикрытом плащ-палаткой. Перед ним стояли несколько ящиков, на которые положили носилки с Колькой. Шестёрка стоял рядом с офицером.
- Русский? – начал допрос Шестёрка.
- Русский.
- Кто такой, где жил, где служил?
Колька отвечал, Шестёрка по-немецки комментировал его ответы офицеру.
- Кем служил?
- Юнгой.
- Вас ист дас, «юнга»? – переспросил офицер.
- Ученик боцмана, - понял вопрос Колька. – Бегал, куда пошлют. В магазин за водкой, например.
Он едва сдержал издевательскую улыбку.
- Номер военной части?
- Я не помню, там цифер много …
- Ты дурачка не строй, щенок! – взъярился Шестёрка. - Сколько катеров в вашем отряде? Как фамилия командира? Отвечай!
- Да откуда я знаю! Разве их пересчитаешь? Одни приходят, другие уходят. А фамилию командира я не знаю. Зачем мне его фамилия? Я юнга, мне пятнадцать лет всего! Я на побегушках!
Шестёрка торопливо переводил ответы, офицер слушал, закрыв глаза, едва заметно кивал, презрительно кривил губы.
Шестёрка умолк. Офицер что-то коротко приказал, кинул на землю хлыст. Шестёрка подхватил хлыст и, что есть сил, ударил Кольку. Потом ещё и ещё.
Удары в основном доставались панцирю. Но перед каждым ударом Колька всё же закрывал глаза здоровой рукой, опасаясь, что немецкий прихвостень ударит его по лицу.
«Бей, сволочь, бей… Может, сломаешь офицерскую финтифлюшку…».
Шестёрка, наконец, понял, что его удары по груди бесполезны, и стал бить Кольку по здоровым руке и ноге, по лицу. Защищая лицо, Колька дёрнулся. Носилки, стоявшие на ящиках неустойчиво, покачнулись, и он упал на землю лицом вниз. Поломанные кости взорвались жесточайшей болью.
Колька потерял сознание.
Очнулся оттого, что его окатили холодной водой.
Над ним стоял Шестёрка с пистолетом в руке.
- Сколько торпедных катеров в вашей части? Как охраняется часть?
- Я юнга… Откуда мне знать, как охраняется часть…
- Отвечай, щенок! А то пуля в лоб!
Шестёрка прицелился Кольке в лицо.
- Будешь говорить?
- Я юнга… Часовые там, вроде, ходят…
- Издеваешься, щенок?!
Выстрел!
Колька что есть сил зажмурил глаза…
Живой! Только ветер у левого виска, да крошки земли впились в щеку. Пугает, сволочь…
Колька открыл глаза. Ухмыляющаяся рожа Шестёрки, дуло пистолета, направленное в лицо.
- Если не заговоришь, вторая пуля – в лоб.
- Пош-шёл ты…
Шестёрка пнул Кольку, понял, что ударил в камень, стал ожесточённо бить раненого ногами по голове…

Очнулся Колька в бараке.
Жутко болела голова.
- Живой, - услышал он, а затем различил лицо склонившегося над ним Ивана Иваныча. – В такой броне человека трудно убить.
- Голова болит, - тихо пожаловался Колька.
- Да, по голове он тебе настучал, - посочувствовал сидевший в ногах Сергей Наумов.
- Не додумался ты, Иваныч, голову ему для защиты забетонировать, - грустно пошутил кто-то.
- Знал бы, что наш Колька такой герой, всего бы забетонировал, чтобы гады о парня ноги обломали.
- Видел бы ты, в каком бешенстве они ушли отсюда! – порадовался Володя Капустин.
- Да, они привыкли, что пленные ни рыба ни мясо. А тут… Такой отпор! Ты, парень, дал им отпор. Ты по-своему победил их!
- Да-а… И нам напомнил, что мы моряки!

***

- Что-то нашего Фрица нет, - заметил Колька.
- На фронт сослали Фрица, - вздохнул Сергей. – Застукали его, когда он хлеб носил пленным.
- Жалко мужика. Если бы не его кусочки, я, может, и не оклемался бы.
- Погибнет Фриц. Как сыновей у него поубивало, он смысл жизни потерял. А на фронте, кто живёт без цели и без смысла, быстро гибнет.

***

Колька передвигался всё увереннее. Он сильно истощал, панцирь на нём болтался, как горшок на колу. К тому же, не давала жить ещё одна напасть – вши. Другие пленные снимали с себя полуистлевшую одежду и давили вшей ногтями. Колька до крови расчёсывал кожу по краям «кожуха», пытался ковырять палочками глубже, и, наконец, взмолился:
- Иван Иваныч! Сними с меня это мучение! Заедают вши живьём!
Фельдшер почесал затылок, посчитал на пальцах недели с момента, как он «загипсовал» Кольку, вздохнул и согласился:
- Ладно, сниму.
С помощью большого гвоздя и железного прута, по которым били камнями, несколько часов пытались освободить Кольку от панциря. Наконец, вспотевший Иван Иваныч бессильно опустил руки:
- Извини, Колька, не можем. Тут отбойный молоток нужен. Слишком хороший цемент у гадов…


= 5=

Колька настолько окреп, что раз в день выходил «гулять».
С помощью палки ковылял на улицу, прислонялся к стенке у входа, подставлял лицо под осеннее солнышко. Ловил капли осеннего тепла.
А ночи становились всё холоднее. Леденящие сквозняки по ночам не давали спать.  Многие пленные болели, надсадно кашляли.
Кормили всё хуже, живот постоянно скручивали голодные спазмы. Жиденькая баланда лишь раздражала желудок. В кусочке чёрного хлеба, прилагавшемся к баланде, было больше мусора, чем хлеба, попадались даже камешки и осколки стекла.
Колька этот хлеб не глотал. Высасывал, пока во рту не оставался мусор, а остатки выплёвывал.
Пленные слабели от недоедания, умирали. Каждое утро из барака выносили до десяти трупов.
«Вот и я так же скоро… - уныло подумал Колька. И тут же воспротивился: - Кто живёт без смысла, без цели, без надежды, тот гибнет! Значит, нужна цель и смысл, тогда появится и надежда».
Сидеть не давала огромная цементная повязка, стоять приходилось на одной ноге, чуть опираясь на поломанную. Колька устал. Но свежий ветер наступающей осени бодрил. В зловонный барак возвращаться не хотелось.
«Надеяться на побег в моём положении глупо, - рассуждал Колька. – В «черепаховой» одёжке далеко не убежишь. Моя цель – выжить. Выжить и… и причинить вред гадам. Да! Надо подумать, чем я смогу помешать фрицам!»
Колька огляделся. Ровная, пустая территория лагеря. Окружена колючей проволокой. Вышки с часовыми по углам. К северу от бараков местность понижается, в лощине за колючей проволокой какие-то склады. У раскрытых ворот стоят грузовики, в кузовах копошатся солдаты.
Из торцовой стены барака, за которой располагалась комната охранников, на высоте метров двух с небольшим выходили телефонные провода. Если найти палку, провода можно порвать. Мелкая, но неприятность фрицам. Главное, показать, что в лагере не все подавлены, что кто-то сопротивляется.
Внимательно оглядываясь, Колька побрёл вдоль стены. И у двери охранников увидел палку с сучком-крючком на конце. Этим крючком он зацепит провода и порвёт их!
Колька подхватил палку, доковылял до торца барака, накинул крючок на один из проводов, дёрнул. Не поддаётся! Налёг, что есть сил… Повис всем истощённым телом… Помогла тяжёлая цементная повязка – провод оборвался! Колька неудобно рухнул на землю, застонал от боли. Цепляясь за стену, кое-как поднялся, отбросил палку в сторону, побрёл в барак.
Скоро в барак ворвался Шестёрка с двумя солдатами.
- Ты! – подскочил он к Кольке. – Тебя видели! Ты ошивался под проводами! Ты, сволочь, оборвал провода!
- Как я в таком панцире на столб полезу? – огрызнулся Колька.
Испуганно смотревшие на Шестёрку пленные переглянулись. Кто-то оборвал провода? Неужели Колька? В таком панцире? Он или не он, какая разница… Но кто-то ведь оборвал провода! Значит, даже здесь кто-то борется!
Пленные радостно переглядывались, глаза их смелели.
Шестёрка выхватил хлыст и принялся избивать Кольку.

***

Несмотря на то, что его опять избили, Колька чувствовал себя бодрее. Ведь он навредил фрицам! Друзья смотрели на него с уважением, тоже ободрились. Парень не сдаётся. А они чем хуже?
Матросы с ТК-13 рассказали соседям, что Колька служил у них боцманом. И нормально служил! А ведь парню всего пятнадцать лет!
Кольку стали уважительно называть «Колькой-боцманом».
Надо придумать ещё какую-нибудь пакость фрицам, думал Колька.
Недалеко от их барака, почти на склоне, ведущем в лощину со складами, Колька давно заметил водопроводный колодец. Он уже заглядывал туда: водопровод заканчивался задвижкой, из которой капала вода. Труба толстая, толще руки. Если задвижку открыть поздно вечером, вода хлынет вниз, к складам. И если часовые не заметят, вода за ночь основательно затопит лощину, а может и склады подтопит.
Колька вышел из барака. По территории лагеря бродили редкие пленные.
Колька приковылял к колодцу, заглянул в него. Поворотное колесо довольно большое, ржавое. Рукой вряд ли удастся свернуть. Нужна «помогалка».
За бараком Колька нашёл отломок трубы, тайком отнёс к колодцу, присыпал трубу мусором. Вечером можно будет идти «на дело».
Когда стемнело, Колька пробрался к колодцу, откопал трубу. Лёг поперёк отверстия, протянул свободную руку вниз. Попробовал крутить колесо – заржавевший механизм не сдвинулся ни на миллиметр. Вставил трубу, потянул что есть силы… В глазах потемнело от напряжения. Ни с места!
Колька вспотел. Неужели не получится?
Он переложил трубу так, чтобы на неё можно было давить ногой. С трудом сунул забетонированную ногу в колодец, опёрся на руки, сполз вниз, стал на «помогалку» здоровой ногой, осторожно подпрыгнул… Прыгнул сильнее. Ещё… Ну, давай! Вцепился рукой в край колодца, что есть сил надавил на рычаг. Закряхтел от натуги, застонал… И почувствовал, как колесо стронулось с места! Ура!
Отдохнув немного, Колька выкарабкался из колодца, лёг поперёк отверстия, переустановил трубу и принялся крутить колесо рукой. Вода сначала тонкой струйкой, а потом всё смелее потекла из трубы и, наконец, хлынула потоком.
С трудом поднявшись, сильно хромая, Колька заторопился в барак.
Спал беспокойно, часто просыпался. Когда начало рассветать, услышал в лощине шум, ругань, громкие недовольные команды. Сработало!
Утром в барак ворвались несколько солдат. Сгоняли пленных с нар, что-то искали.
Когда дошли до Кольки, один из солдат долго приглядывался к Колькиным лохмотьям, покрытым засохшей грязью.
По бараку быстро распространилась новость: ночью прорвало водопровод, вода подтопила дорогу и склады. К складам теперь подъехать нельзя.
А другие говорили, что это не авария, а диверсия: кто-то ночью открыл задвижку на водопроводе.
Колька гордо молчал.
Снова пришли два солдата. Их сопровождал Шестёрка.
- Комм, - скомандовал один из солдат.
Шестёрка молча указал пальцем на грязь, прилипшую к Колькиным штанам, язвительно улыбнулся и молча погрозил Кольке пальцем.
Кольку вывели во двор, подвели к столбу, через который была протянута колючая проволока ограды. У столба стоял ещё один солдат, в руках держал верёвку.
«Повесят? - подумал Колька. В груди у него стало как-то пусто и спокойно. - Не похоже. Вешают на перекладине, а тут перекладины нет».
Солдат прислонил Кольку к столбу, обмотал верёвкой от подмышек до стоп. Завязал верёвку внизу, безобидным бантиков. Указав на узел, подмигнул, осклабился: наклониться одетому в железобетон Кольке не было возможности. А развязаться, всех дел-то – дёрнуть за кончик верёвки. Немец проверил, туго ли держит пленного верёвка, неторопливо ушёл. Так же неторопливо принёс обломки досок. Ушёл ещё раз.
Колька похолодел.
- Сожжём мы тебя, - притворно вздохнул Шестёрка.
Колька тоскливо глянул на далёкие сопки. И вдруг услышал канонаду! Идёт бой! И так близко!
- Да, ваши на подходе, - подтвердил его догадки Шестёрка. – Друзей твоих мы перестреляем, а тебя сожжём. Представляешь, как обидно? Погибать на глазах у возможных спасителей. Умирать мучительной смертью. Может, успеешь увидеть, как ваши бегут тебе на помощь?
Солдат принёс сена, затолкал под доски, зажёг.
- Вот и посмотрим, как ты, герой, будешь вертеться ужом на горячей сковородке, как будешь орать и умолять о пощаде, - ухмыльнулся Шестёрка. – Если будешь сильно орать и умолять со слезой, возможно, пощадим. Проявим милосердие и пристрелим.
Отсыревшие за ночь дрова гореть не хотели. Даже влажное сено, подымив, затухло.
Немец расстроено почмокал, покачал головой, буркнул что-то недовольно, и снова ушёл.
Из-за сопок вдруг вырвались штурмовики, обстреляли склады, сбросили бомбы на оборонявшую склады автоматическую пушку. Пушка умолкла.
Колька сквозь слёзы смотрел вслед улетающим штурмовикам.
Шестёрка и охрана куда-то убежали. Но к нему шёл неторопливый немец. Нёс ведро.
Неужели с бензином, похолодел Колька. Ну не с водой же!
Колька дёрнулся, пытаясь освободиться от верёвок. Не получается!
Немец неторопливо приближался. Увидел, что Колька дёргается, усмехнулся, погрозил пальцами с зажатой в них сигаретой.
Колька задёргался ещё сильнее.
На склоне сопки за складами послышалась стрельба, взрывы гранат, хлопки мин.
Наши!
Немец приближался. Отвратительная ухмыляющаяся рожа! В нос ударил запах бензина.
«Неужели я сгорю на глазах у наших солдат?!»
Колька рванулся что было сил. Бетонная «повязка» сдвинулась по столбу, верёвки ослабли, скользнули вниз. Колька дёрнулся ещё раз… И ещё раз. Здоровой рукой спустил верёвки до пояса, сбросил до колен и упал вперёд, привязанный лишь у лодыжек.
Взрыв! Кольку вместе со столбом отшвырнуло в сторону.
Очнулся.
Сильно болела голова, шумело в ушах. Так шумело, что окружающие звуки доносились как бы издалека. Рядом что-то смрадно горело. Колька огляделся. Горел немец, который упал в разлитый им же бензин. То ли от собственной сигареты загорелся, то ли взрыв помог.
Наши атаковали немцев, охранявших склады. Мины перелетали через склады, взрывались на территории лагеря.

***

От железобетонного панциря Кольку освобождали сапёры. Полдня работали зубилами, пилой, которой пилят железо, специальными кусачками.
Когда, наконец, Колька вылез из панциря, полусгнившие остатки одежды свалились с него, обнажив красную, изъязвлённую кожу. А в упавших на землю лоскутах кишели вши.
Сильно прихрамывая, Колька топтался на месте, с блаженным лицом чесал и растирал обнажившуюся кожу.

***

Конечно же, кости срослись неправильно. Колька перенёс не одну операцию, пока стал прилично ходить и помогать себе изуродованной рукой.
А через много лет на памятнике погибшим морякам он прочитал свою фамилию.