Жаркое солнце Крыма, Елена Ханга, запах лотоса

 
Жаркое солнце Крыма, Елена Ханга, запах лотоса
Константин Соболенко

Хотел бы обратить внимание на очень не простую взаимосвязь любви, эротизма, морали. Иногда её проявление непредсказуемо и не укладывается в «обычные представления» при переходе партнёров-любовников через некоторую, трудно определяемую границу чувственных взаимоотношений..
Итак, несколько слов «про это…»
Когда мы говорим или думаем «про это…», то пытаемся постичь абсурдность взаимосвязи эротизма и морали. Можно ли представить себе мир, в котором не было ранее, нет сейчас, и не будет в будущем страсти и вожделений. «Сущность человека дана в его сексуальности, которая есть исток и начало человека». Это проблема, «…разрешение которой ведёт к безумию. Образ этого безумия дан в наивысшем эротическом переживании, в эротическом экстазе, оргазме, властно, наподобие смерти, лишающем человека разума».[(Bataille Georges),Жорж Батай, французский писатель и философ середины хх века]. Надо отметить, что экстатическое вожделение и половая связь мужчины и женщины с целью продолжения рода — это не одно и то же. Цель жизни вообще можно рассматривать как врождённый, естественный отклик на эротическое вожделение. В большинстве случаев этот отклик приглушен, подавлен, искажен многовековой традицией человечества, его религией, моралью, наконец, социальным и экономическим положением человека, (ведь иногда человеку для простого выживания необходимо работать до полного изнеможения — откуда уж здесь взяться эротическому вожделению!). Зачем мужчине спортивная фигура, успешная карьера, большие деньги, высокое социальное положение?…ответ очень прост. Просмотрите прессу о жизни «звёзд» эстрады, спорта, бизнеса, политики. Это и «банные истории», и «Рублевские тусовки», и «Куршавель» — элитное «русское местечко во Франции».
Стремление к удовлетворению часто не осознанного вожделения бросает вызов разуму в поиске модных в настоящее время экстремальных переживаний (бои без правил, прыжки с эластичным тросом, несанкционированные автогонки …)
Сходство ужаса смерти и эротизма отмечено ещё на стенах доисторических пещер. Так в глубокой пещере Ласко (Франция) изображен погибающий огромный бизон с распоротым брюхом и рядом, распростёртый охотник, поразивший зверя… И человек изображён с восставшим фаллосом… Парадоксальная многотысячелетняя связь смерти и эротизма…
Исследователи отмечают, что переход от сексуальной инстинктивной жизни к эротизму и рождение искусства следуют одновременно за завершением физического формирования человека. В основе «свободной любви», лишенной вожделения и страсти лежит сексуальная инстинктивная деятельность. Но, если её запретить моралью, религией, законами, то запрет быстро преобразует и любовь, и секс и всё, что с ними связано в нечто особое, освещенное зловещим и божественным светом одновременно. Запрет принуждает к нарушению запрета, (ведь инстинкты-то всё равно остаются). Но теперь очаровывает именно нарушение запрета. Очаровывает не только эротизм, но и всякое необузданное насилие (бои гладиаторов в Древнем Риме, войны, убийства быков, доведённые до искусства …). А пережить миг эротического экстаза — значит, не умирая на самом деле, оказаться вне времени, вне рассудка, вне бытия, растворившись в море блаженства и возродиться в переживании триумфа.
Эротизм трагичен — это безумный мир, затягивающий в свою адскую пучину страшного лабиринта, в котором каждый попавший трепещет, блуждая и не находя выхода. Об этом уже знали доисторические люди (картины пещеры Ласко), об этом говорят предания о возбуждённых вакханках, разрывавших на празднествах молоденьких ягнят и пожиравших их живым. А что такое сегодняшние молодёжные тусовки, костры и гуляния в ночь на Ивана Купала, народные празднества, свадебные застолья на сотни человек.…Конечно, бывает и так, что они не заканчиваются дебошем, драками, изнасилованиями, убийством,…ведь как ни как, но идёт третье тысячелетие новой эры. Однако суть праздников остаётся в требовании чрезмерности, трансгрессии, опьянения, вершиной которого является экстаз (даже наркотик специально создан — «экстази»).
Жаркое летнее солнце Крыма разжигает, порой забытые и дремлющие страсти приезжающих на отдых. Море, прогретое у берегов Евпатории до 26 градусов, не охлаждает. «Спасение» в более прохладной воде можно почувствовать только за буйками! Сонная полудрёма под прогретыми и, кажется, ставшими прозрачными, тентами. Ещё «теплее» в снятых для жилья комнатушках (где же вы, кондиционеры?)
Солнце в зените. Час обеда. Работают все рестораны, закусочные, кафе. Под жарким полуденным солнцем не спеша, перемещаются официанты. Мамы с трудом пытаются накормить обедом не желающих есть, капризничающих детишек. Папы пьют пиво. Жарко. Есть никому не хочется. Добраться бы до прохладного душа, укрыться от солнца и забыться в объятиях морфея до вечера.
Но всё же не все ушли с пляжа. То здесь, то там под грибочками и тентами слышен смех молодых мам, увлечённых беседой с представителями противоположного пола. Иногда слышится глухой голос пляжного врача, пытающегося докричаться до мамочек. — «Мамы уберите детей с солнца! Совсем сгорят, дождётесь!» — Далее следуют звонкие шлепки по попам, негромкий плач чад, на голову которым натягиваются панамки,… и всё продолжается по вечным законам пляжного мира.
Наконец вечереет. Солнца уже нет, но температура, кажется, и не собирается уменьшаться. И всё же ветерок с моря приносит приятную, едва заметную прохладу. Этого оказывается достаточно, чтобы постепенно всех детей, включая и ещё не родившихся (а таких не мало, сидящих в горячих бездумно храбрых будущих мамах), годовалых крошек в колясках и «народ», более «зрелого» возраста вывели на «прогулку»! Подтягиваются на вечерний променад взрослые: юноши и девушки, мужчины и женщины всех возрастов, кто-то с мужем, толкающим детскую коляску, это заметно по унылой, недовольной гримасе мамы, другая женщина «просто» с приятелем, слышатся частые возбуждённо-нервные смешки. Но особенно счастливы молодые мамы с малышом, служащим оправдательным документом для дома, семьи, мужа и внимательным, спортивным, дружески беседующим с ребёнком и ласково поглядывающем на женщину, молодым человеком.
Толпа двумя плотными потоками заполняет неширокую набережную, зажатую с обеих сторон многочисленными сувенирными киосками, торговцами семечек и орешков, продавцами газет, книг, открыток. Мешают проходить «точнейшие медицинские» весы, кувалды для проверки силы, стрелковые тиры…. Теперь очень нужными и желанными стали многочисленные рестораны, ресторанчики, кафе, закусочные, продуктовые палатки и магазинчики. Днём есть не хотелось, а теперь настаёт время их посетить.
Набережная превратилась в шуршащую конвейерную ленту, человеческих тел, медленно перемещающуюся одним рукавом вдоль побережья справа налево, если смотреть со стороны города, другим, что ближе к санаториям — слева направо. То здесь, то там кто-то сходит с конвейера к ресторанам или кафе. На их местах появляются уже отужинавшие, расслабленные и повеселевшие лица, но таких меньше, так как устроившиеся за столиком ресторана люди предпочитают оставаться там до «победного конца», до закрытия заведения, которое может состояться только утром, если в кошельках ещё есть, чем платить.
Постепенно темнеет всё больше, но звёзд почти не видно, мешает обилие света, заливающего людную набережную. Со всех сторон гремит музыка, особенно «радует» и гипнотизирует ритмично-монотонное, танцевально-непрерывное, барабанное: «бум, бум, бум, бум, бум…»
Подчиняясь течению человеческой плоти, я медленно плыву в этой реке. Кроме музыки, общего неясного гула большой толпы, барабанных «бум – бумов», ухо выхватывает то «выяснение отношений» между какой-то «влюблённой» парой, то нервный женский смешок, говорящий — «нет», но в котором хорошо угадывается возможное, «да». — «А на «банане» катались?» — «Ну, и как?» — «Ох, и цены же здесь за фрукты, с ума можно сойти! То ли дело сейчас у нас в Запорожье, Полтаве, Харькове!» — Всё это так знакомо и обыденно, что просто не слышится и не воспринимается.… И вдруг позади меня. — «А что вы скажете об обнажённых Мане»? Я невольно вздрогнул и обернулся. Но вопрос был адресован не мне. Стройная женщина в дымчатых очках, спрашивала об этом идущего с ней спортивного вида молодого человека, которого она держала за руку. Парень никак не прореагировал на то, что я резко к ним обернулся. Он внимательно и напряжённо смотрел на свою спутницу. Женщина, напротив, медленным и, как мне показалось, тяжелым взглядом возвратила меня в исходное состояние. Я даже не успел рассмотреть её как следует. Однако бросились в глаза полностью открытые плечи, непонятно как, почти на груди, держащаяся блузка, широкая юбка, чуть прикрывающая колени, и удивительно тонкие, словно точёные щиколотки загорелых ног, пляжные тапочки. Я продолжал движение в том же темпе, что и все, и не спешил ни уйти вперёд, ни отстать от этой пары. Теперь я слышал что-то о Дега, о прошедшем в прошлом году конкурсе стриптиза на Украине, о различии концептуальных подходов к оценке отечественных и зарубежных, в основном, немецких эротических фильмов. Далее шло обсуждение специфических проблем, возникающих при создании кино «жесткого порно» и «мягкой эротики»…. Но далее, я всё же изменил свой маршрут, и свернул в ближайшее кафе.
А в памяти невольно возникали то обнаженные Мане, то знаменитые Парижские сценки Дега, о которых почти всегда вспоминают туристы, впервые посещающие Париж. И редко кто из тех, кто хоть однажды видел картины этого художника, или его репродукции у себя «дома» и теперь впервые увидевших Парижскую улицу, дом, фигуру девушки за стеклом витрины, не воскликнет совершенно непроизвольно: «Боже! Да ведь совсем как у Дега!»….
В кафе на втором этаже (это по-русски, во Франции он назывался бы первым) заказал «стандартный» крымский ужин: шашлык, бутылку сухого вина, (зелень и приправу принесли, как обязательное дополнение). Жаркий вечер, прохладное вино, только что случайно услышанные обрывки чужого разговора восстановили в памяти поздний зимний вечер, когда однажды, включив телевизор я «нечаянно» просмотрел телешоу «про это…», которое вела дочь бывшего Премьер-министра Танзании, наследная принцесса, ныне популярная телеведущая на НТВ — Елена Ханга. Она с подкупающей простотой и достоинством вела это достаточно пикантное шоу. Видимо я подключился под конец передачи. «Исповедовалась» миловидная женщина лет 30-35.Она не казалась играющей актрисой. (хотя очень часто подобные «шоу» — это хорошо разыгранные спектакли).
Женщина была одета в тёмно-лиловое, закрытое до самой шеи платье. Волосы собраны в небрежно-замысловатый клубок, держащийся на затылке крупной, наверное, золотой заколкой. Шея оставалась открытой. Справа над ухом спускался, вырвавшийся из плена, возможно специально, непослушный локон. Руки до локтей открыты, пальцы тонкие и длинные сжаты, но не в кулаки, а так, словно обнимали деку инструмента, прикрывая ладони, почти касаясь запястья, (позже выяснилось, что женщина играет на виолончели, пишет музыку, работает в консерваторском оркестре).
Лицо её не поражало ничем особенным, разве тем, что у неё был большой белый лоб, и слегка выступающие скулы, худощавое лицо. Когда она говорила, то на щеках проступали детские ямочки. Губы слегка припухшие, мягкие, чуть-чуть приоткрытые, не яркие, наверное, без помады. Нос правильный, но не чётко очерчен. Интересны брови: не широкие, но довольно длинные и от того глаза, глубоко сидящие, кажутся миндалевидными. Ресницы большие и пушистые, тяжеловатые веки. Зрачки по телевизору не рассмотреть, но сложилось впечатление, что они должно быть чёрные, большие, бездонные… Она что-то говорила, а глаза, казалось, смотрели сквозь слушателей куда-то вдаль. Они то расширялись, то уменьшались, словно сощуриваясь, женщина хотела увидеть что-то внутри себя.
       Говорят, что женщина обладает большей сексуальной энергией, большим потенциалом, большими сексуальными требованиями, что она сексуально намного сильнее мужчины.
Эта «исповедь» была тому подтверждением. Женщина говорила вещи ужасные. Её глуховатая без эмоций речь была сплетена из эротически возбуждённых фантазий её, очевидно, неукротимой сексуальной природной энергии и…. сознания греховного ужаса и гибельности сокрушающего её сладострастия, жажды страданий и безумств экстаза. Пересказать то, что она говорила, словно под гипнозом, невозможно.
Она замужем, любит своего мужа, но ей мало, мало одного-двух мгновений экстаза. И муж, безумно любя её и понимая её муки, начал приводить к ним в дом своих близких друзей… Подробно и без тени стыдливости она описывала устраиваемые ради неё оргии, чередование тел, поз, оргазмов.… И когда под утро обессиленный «сильный пол» засыпал, она, полная сил и творческого подъёма начинала слышать прекрасную музыку и спешила записывать новые мелодии, которыми завтра будут восхищаться её коллеги по консерватории. Она говорила, а глаза по-прежнему смотрели куда-то вдаль…
«В них нет ни усталости, ни материнства, ни веселья, ни печали, ни желания…в них …глухая, ненасытная алчба… Никакого приблизительного удовлетворения этой алчбы не может дать ни римский император, ни гиперборейский варвар, ни олимпийский бог. Глаза смотрят так же страшно, безответно и томительно. Как пахнет лотос. Из века в век, из одной эры — в другую эру». — Вспомнился «Взгляд египтянки» А.Блока.
Но на экране телевизора была не египтянка прошлых веков, была женщина ХХI века играющая на виолончели, была с л а в я н к а…
     Мне показалось, что и взгляд женщины, рассуждающей о Дега, даже за дымчатыми очками в этот жаркий Крымский вечер был безответен и томителен…
 








.