Колдовской заговор - продолжение

ГЛАВА 3

Представители ВЧК уже приходили в дом для беседы, выясняли отношение Дмитрия к новой власти. Он им сказал, что не интересуется политикой. Воевать не пойдёт ни за новую власть,  ни за старую,  здоровья нет, и показал справку из лазарета. Его оставили пока в покое. Но он понимал – это не надолго.
Однажды в дом постучались незнакомые люди, якобы напиться. Увидев Дмитрия, вызвали его для разговора на улицу. Там то и выяснилось, что гости совсем не случайные, что пришли опять же по душу Дмитрия. Гости много говорили о долге перед Отечеством, перед царём-батюшкой, о воинском долге и о присяге. Дмитрий  им показал заключение от  врачей, в котором говорилось, что он – Такмаков Дмитрий, к воинской службе не пригоден. И хотя гости ушли, он не был уверен, что видит их последний раз. Военные специалисты были теперь на вес золота. Они нужны и красным, и белым. Дмитрий же никак не мог разобраться, к какому лагерю ему пристать. Он решил подождать, окрепнуть, присмотреться. Новая власть пока не преследовала его за принадлежность к офицерству.
Дмитрий и предположить не мог, что визит офицеров станет известным фактом в ВЧК, что его арестуют и только случай поможет избежать расстрела.
Следователь, допрашивающий его, оказался знакомым по кадетскому училищу. Этот следователь убедил Дмитрия в том, что новая власть, пришла в Россию навсегда, что власть эта – крепкая и настоящая. После этого посещения ВЧК, Дмитрию пришлось вернуться в окопы.
Теперь он сражался за Советскую Россию и был красным командиром.
 Гражданская война, как и любая другая, пожинала свой урожай человеческих жизней. Сколько новых вдов появилось за годы  этой войны!
Дмитрию пока везло. Он  лишь однажды был легко ранен, и после ранения успел побывать дома. Его побывка, принесла первую настоящую радость, для них, с Дуней. Уже через месяц, он получил от Дуни письмо, в котором она  сообщала, что затяжелела.
Как он радовался этому сообщению! Тут же сел писать ответ. Он писал, как сильно любит свою малышку, называл её душечкой, очень жалел, что не может находиться рядом в этот ответственный момент, не может видеть, как она становится мамой, как меняется её облик, растёт животик, в котором уже зародилась новая жизнь. Это великое чудо – рождение нового человека,- писал он,- надеюсь, оно произойдёт, когда я буду дома.
 И действительно, Дмитрий был дома, когда в июле месяце 1924 года, жена родила дочь – Тонечку.

К тому времени семья перебралась в Минеральные Воды.
На это были свои причины. В стране начинались аресты бывших царских офицеров.
И предупреждённый друзьями Дмитрий, вспомнил о приглашении Василия - соседа по палате, с которым он лежал в госпитале, после ранения в грудь, с простреленным лёгким.
.
Наконец, кровавая гражданская война закончилась. Молодое Советское государство, первое народное государство в мире, начинало мирный труд. Многое нужно было сделать. В первую очередь выработать новые законы. Первым быть всегда трудно. За строительством нового государства следил весь мир. И не только доброжелатели, но и враги. Хотя гражданская война официально закончилась, оставалось много банд, которые мешали строить новую жизнь. Они нападали на организующиеся колхозы, убивали активистов, коммунистов, учителей, сеяли панику среди населения.
Но и с ними было покончено. Энтузиазм среди трудового населения был не обыкновенным. На работу и с работы ходили с песнями
. Рабочий человек стал властелином своей судьбы.

Переехав в Минеральный Воды, семья Такмаковых купила себе домик. 
Дмитрий занялся частным бизнесом. Он любил лошадей, знал в них толк, и решил заняться извозом. Для этой цели, купил сначала пару хороших лошадей и экипаж и сам выезжал за кучера. Денег хватало и на еду, и на одежду.
В 1925 году  Дуня родила первого сына – Леонида. Рождению сына, Дмитрий был особенно рад. Он мечтал о сыне, ещё при  первой беременности жены.
 Местные джигиты, очень часто воруют лошадей, и Дмитрий, чтобы не лишиться  своих любимцев, строит конюшню, которая сообщается с домом. Только открутив изнутри железную балку, можно было открыть ворота конюшни. По-другому, в конюшню, попасть было не возможно. Но даже эта мера не давала полной гарантии, что коней не уведут.
Дополнительной охраной стала кавказская овчарка – Найда, которая не признавала никого, кроме Дмитрия. Собаку выпускали на охрану только ночью,  и она бегала по двору, таща за собой тяжёлую стальную цепь, скользящую, по натянутой в метре над землёй, проволоке.

Это случилось в одну из жарких июльских ночей. Окна дома, выходящие во двор, были открыты. Чуть заметный ветерок, тихо трогал занавески на окнах. Нагулявшись, по полям и паркам, ветерок нёс с собой запахи трав, полевых цветов, городской пыли  и речного простора. Полная луна, зависнув над городом, пыталась заменить солнце. Яркие, большие звёзды, помогали луне. И всё-таки ночь есть ночь.
Тени троих джигитов лихо перемахнули через забор.
 Найда, не издала ни звука. Она и не могла издавать эти звуки, потому что лежала отравленная. Её подвела жадность к сырому мясу. Это была единственная слабость собаки, и ею, умело воспользовались воры.
Дмитрий, сквозь сон, услышал какие-то шорохи и сразу встрепенулся:
- Найда, ко мне,- позвал он овчарку. Обычно собака отвечала ему лаем. В этот   раз ответом стало молчание.
« Что-то не так»- подумал Дмитрий, и быстро оделся.
Дуня, проснувшись от его голоса, с тревогой в голосе спросила:
- Что-то случилось?
-Пока не знаю, но Найда не отзывается. Пройду в конюшню, какой-то шорох я, кажется, слышал.
Дмитрий достал наган, который был его наградным оружием, проверил в барабане патроны и сунул  в карман брюк. Пройдя в кухню, он открыл дверь, ведущую в небольшой коридор, связывающий  кухню с конюшней. Прислушался. Потом зажёг лампу, и пошёл по коридору. Этот коридор являлся тамбуром и предохранял кухню от запахов конюшни. Добравшись до второй двери и открыв её,  он оказался в конюшне.
Кони стояли у яслей и ели овёс, который был насыпан с вечера. Было слышно, как зёрна овса перемалываются на зубах лошадей и сглатываются. Лошади при его появлении повернули свои головы на свет. Этот свет отражался в их лиловых глазах. Вороной жеребец по кличке Ворон, тряхнул головой, звякнув при этом удилами уздечки.
За воротами конюшни опять послышался шорох и чей- то шепот. Что говорилось, разобрать не удалось. Но Дмитрию и так было ясно, с какими намерениями явились гости. Он решил, что его голос  может испугать воров, и громко произнёс:
-  Тихо, Ворон, стоять! Не балуй, я сказал…
Шорохи и шёпот  извне, смолкли.
Дмитрий крадучись подошёл к воротам, оставив лампу в креплении на столбе. Он попытался отыскать хоть небольшую щелочку, чтобы оглядеть двор, но щелей не было. Он сам подгонял доски так плотно, чтобы никто не смог заглянуть внутрь. И тут он услышал шаги на крыше. Кто-то  пытался найти возможность попасть внутрь через крышу. Достав наган, Дмитрий решил пугнуть воров выстрелом. Сняв предохранитель, он нажал на спусковой крючок. Грохот выстрела, заставил лошадей присесть на задние ноги, они встревожено запряли ушами,  и затоптались. Кто-то невидимый, скатился с крыши и бухнулся на землю по другую сторону ворот.  Три или четыре человека, судя по топоту, бросились бежать через двор.
В дверях, ведущих в конюшню, появилась Дуня, в исподней юбке. И её, выстрел сильно напугал:
-  Дмитрий, ты, стрелял? – спросила она.
- Да, я.
- Как ты, меня напугал!
- И воров тоже. Так что, идём спать. Думаю, на сегодняшнюю ночь, покой нам, я обеспечил. А вот  что завтра будет, не знаю.
По городку ходили всякие слухи о конокрадах и их проделках. Рассказывали и приёмы, которыми конокрады пользовались. Воришки научились так перекрашивать лошадей, что ни один хозяин не признал бы свою лошадь. Эти приёмы они переняли от цыган. А те, как известно, большие мастера по этой части!   
Было ещё несколько попыток украсть лошадей, но и те закончились неудачно для воров. В последний раз, Дмитрию пришлось выдержать настоящее сражение. Он беспокоился,  что в перестрелке пострадает кто-нибудь из домашних, или лошади, но всё обошлось. Помогал  выдержать осаду отец Дуни – Антон. Он не был никогда военным, но держался достойно, как настоящий солдат.
И если бы только эти неприятности грозили жильцам.

Чекисты снова интересовались Дмитрием. Ему пришлось бросить извоз и пойти на завод. Начал он свою трудовую жизнь с ученика столяра. Не прошла видно даром его любовь к деревьям. Ему нравилось наблюдать, как из его рук после обработки выходили нужные в домашнем обиходе вещи: мебель, посуда, всевозможные безделушки…
Дуня занималась воспитанием детей и домашним хозяйством.
Извозом теперь занимался отец Дуни – Антон Владимирович.
Прислугу свою они уволили. Теперь всё приходилось делать своими руками.

- Слава Богу, не бедствуем,- говорила Полина Романовна, которая помогала Дуне по дому.
Старшие дети её разлетелись кто куда.
Иван погиб во время Крымской компании. Он раненый попал в плен к белым. Его пытали, а потом повесили. Сообщение о смерти привёз сам Фрунзе, он же передал Полине Романовне грамоту от командования. В ней говорилось, что комэск  Красной армии Корякин Иван Антонович пал смертью храбрых от рук белогвардейских палачей при взятии Крыма, в Перекопе.
Второй сын погиб, сражаясь на стороне белых.
В то неспокойное время такое случалось нередко. Бывало, сын шёл против отца и братьев, брат шёл на брата. А в семье Корякиных один сын был за белых, другой за красных.
После посещения семьи Корякиных – Фрунзе, Дмитрия оставили в покое.
А в 1929 году, родился второй сын – Иван, названый так в честь погибшего  брата Дуни. Ребёнок родился нормальный, но в три месяца переболел менингитом и у мальчика искривился позвоночник, образовалось два горбика. Мать и отец были сильно расстроены. Но как говорят в народе – на всё  воля Божья, а с Богом не поспоришь. Смирившись с последствиями болезни, родители уделяли маленькому Ванечке больше внимания, чем здоровым детям.

В 1931 году, родилась вторая дочь – Верочка, которая была копией Дмитрия – отца.
Последним их ребёнком стал Виктор, который родился в 1935 году.
Именно с этого года, для их семьи, начались неблагоприятные времена.
Вначале года, сгорел завод, на котором работал Дмитрий.
Оно понятно, предприятие, на котором хранилось и обрабатывалось столько дерева - пожароопасное.
Предприятие сгорело дотла.
Подозревали, что это  умышленный поджёг. И виновных стали искать среди "бывших".
Попал под подозрение и Дмитрий. Его продержали в камере несколько дней, но за отсутствием улик, выпустили.
Он снова вернулся к извозу.
Так и жили. Деньги то появлялись, то исчезали.
Всё зависело от сезона и погоды.

ГЛАВА 4

1937 год ознаменовался голодом и репрессиями. Коснулось всё это и семьи Такмаковых. Дмитрия в очередной раз успели предупредить об аресте. Он бежит в Чечню. Перед побегом, он долго беседует с женой, тёщей и тестем. На семейном совете было решено, что они пробудут в городке так долго, как позволят обстоятельства. Если их не тронут, то они должны будут жить в доме, ожидая его. А если  их начнут преследовать, то лучше переехать жить в Крым к родственникам, попытавшись продать дом. В крайнем случае, дом нужно будет бросить, если будет угроза ареста.
Если бы Дмитрий знал, как он недалёк от истины.
 После его побега, в дом явились чекисты. Среди них был Фрол – тот самый Фрол, который когда-то навёл порчу на Дуню.
Дуня не сразу его узнала. Он изменился, возмужал, отрастил усы и волосы. Военная форма была ему к лицу. Хотя, не зря говорят  -  подлецу – всё к лицу! А Фрол, как был подлецом  - так им и остался. Он тоже не сразу узнал Дуню, тем более что фамилия у неё была  другая. Да и не мог он поверить, что его проклятие не осуществится.
Произведя допрос и обыск, чекисты ушли. Перед уходом, Фрол оставил Дуне повестку, которая обязывала её явиться по указанному адресу, такого-то числа, в такое-то время.
Придя в это учреждение, Дуня была ещё раз допрошена. Допрос вёл Фрол в присутствии писаря. Когда Дуня подписала протокол допроса, Фрол отправил писаря  с каким-то поручением, а сам, подойдя к ней вплотную и дыша перегаром, заговорил:
-  Вот и свиделись с тобой, красавица. Как же тебе удалось выжить в это сложное время? Я слышал, что ты, тяжело болела. Даже чуть не умерла.  Или я не прав?
- Прав, прав…
- Но я рад, что ты жива. К  тому же выглядишь ты, прекрасно. Даже не скажешь, что ты, мать пятерых детей. Всё у тебя на месте: и фигура, и красота…
Может  быть, вспомним былое? Муж твой в бегах, а я мужик в силе, в чём при желании    сможешь убедиться. – И  он захихикал так  плотоядно, что  Евдокии Антоновне – матери пятерых детей, стало противно до омерзения:
-  А ты, не боишься, что мой муж, убьёт нас обоих?
-  Нет, не боюсь. Ему самому теперь нужно меня бояться. У меня власть. А он – никто, бывший так сказать, и всё у него в прошедшем теперь. Не будь дурой, иначе, второй раз -  не выживешь! 
-  Хорошо, я подумаю.
- Подумай, но не долго. Я, ждать, отвык!
  Вошедший писарь доложил, что поручение выполнено.
  Фрол недовольный, что не всё успел сказать, слушая писаря, кривился, однако, похвалил его:
- Молодец! Хвалю за исполнительность. Выпиши гражданке пропуск и повестку на послезавтра. Не забудь!
  И к Евдокии:
  - Жду вас, гражданка Такмакова, послезавтра. Не забудьте о нашем разговоре. Теперь всё будет зависеть только от вас.

Придя  из ЧК домой, Дуня, пересказала, разговор с Фролом, матери. Отец Дуни уже месяц,  не мог сам передвигаться, его парализовало, или как тогда говорили – постиг удар.
Больной отец, маленький Витюша, которому  только-только исполнилось четыре годика, шестилетняя Вера, всё вместе, делало предстоящую задачу – невыполнимой. Но оставаться здесь, значит -  обречь себя на бесчестие, а может и на смерть. Фрол не оставит её в покое.
- Придётся нам бросать дом и бежать в Крым, к родственникам,- произнесла вслух свои мысли Евдокия Антоновна.
Отец с матерью поддержали её.
Тут же приступили к сборам. Пока Евдокия Антоновна и её мать увязывали вещи первой необходимости в узлы, отец лежал, уставившись в потолок, и о чём-то усилено думал.
- Вы, вот что,- произнёс он, наконец,- вы, уходите без меня. Со мной – обезноженным, далеко не уйти. Я уже пожил достаточно, а вот внукам  своим жизнь хочу сберечь…
- И не думайте, отец! Мы Вас не бросим на произвол судьбы, даже думать об этом не смейте. Или все уходим, или все остаёмся. – Евдокия Антоновна произнесла это очень решительным тоном.
- Да как же вы, меня потащите?
- Я всё продумала. Мы даже лошадей не возьмём. Во-первых, они очень приметные и потому привлекут к нам внимание, а этого нам как раз и не надо. Во-вторых, нам нужно быть похожими на бедных беженцев, которых сейчас пруд пруди на дорогах. Люди бегут из голодных мест туда, где можно выжить. И это в основном бедные горожане, крестьяне рады бы бежать, да паспортов нет.
В общем, решено, идём все! Вместо повозки с лошадьми, возьмём тачку. На неё погрузим узлы, Вас отец, и самых младшеньких: Витечку с Верочкой. Выходить будем ночью, когда большая часть населения отойдёт ко сну. Если Богу будет угодно, Он нас спасёт.
Около полуночи, стали загружать вещи в тачку. На самый низ уложили самое ценное: столовое серебро, женские украшения из серебра и золота, иконы. Потом узлы с одеждой, два одеяла и подушку для отца, которого Евдокия Антоновна перенесла сама, на руках.
Хотя отец никогда не отличался полнотой, а за время болезни ещё больше исхудал, для женских рук, он был тяжёлой ношей. Рядом с ним поместили Верочку, которая придерживала младшего братика Витю. Не смотря на малый возраст, дети не проронили ни звука, словно понимали, что сейчас плакать нельзя.
Кроме вещей на тачке, у каждого за плечами была котомка. Старшие  в своих котомках несли школьные принадлежности, кое-что из еды, у старших были документы, ложки, несколько кружек и еда. Путь предстоял очень долгий. Им предстояло пройти пешком более тысячи вёрст.    
Далеко за полночь, когда прокричали уже вторые петухи, тачка, в оглобли которой была впряжена Полина Романовна – жена Антона Владимировича, мать Евдокии Антоновны - бабушка детям, протарахтела по улицам окраины города Минеральные Воды. Сзади тачку подталкивали дочь и старшие внуки. Дорога была тяжёлой: со спусками и подъёмами. И те и другие отнимали немало сил. Очень хотелось передохнуть, но страх, что их могут настигнуть, надругаться, гнал их вперёд без остановок. Благо пора была летней.
 Ночью в гористой местности прохладно, но днём – жара  ждала невыносимая. По дороге они передвигались только по ночам. Днём прятались в зарослях деревьев и кустарников, отсыпались. Горные селения – аулы, старались обойти стороной, когда это удавалось.
Старшенький – Леонид, при остановках вблизи водоёмов, частенько радовал их рыбой, ловить которую, был большой мастер. Не зря проводил с отцом так много времени на рыбалке. Отец и плавать его обучил отлично. Лёня часто вспоминал отца, тосковал по нему. Отец всегда был для него примером: и в умении ловко ездить верхом, и в плавании, и в умении делать всё своими руками. Десятилетний Лёня знал, что отца преследуют за его принадлежность к дворянскому сословию. Но не понимал, почему это является преступлением?
Когда на третий или четвёртый день закончились съестные припасы, Евдокия, оставив семью в зарослях кустарника, отправилась в ближайшее горное селение за продуктами, взяв с собой кое-что из своих вещей на обмен.
Как во всех селениях, рынка здесь не было. Нужно было ходить по домам, вызывать хозяев и упрашивать их обменять вещи на продукты. Не все этого желали. Большая часть населения отказывали в обмене, потому что самим кушать было нечего.
В конце концов, Евдокии повезло, она нашла сердобольную женщину, которая имела некоторый запас картошки и крупы, и согласилась на обмен.
- А вы, издалека ли будете? - поинтересовалась женщина, накладывая  картошку в узелок Евдокии.
Из города, - уклончиво ответила та, умышленно не называя город. – Может быть, вы дадите мне немного хлебца? Со мной идут маленькие дети и больной отец…
Женщина участливо глянула на незнакомку, вздохнула, и по-бабьи пожалев, достала краюху хлеба и отрезала ломоть:
- Вы простите, что мало даю, не особо богато живём.
-Что вы, что вы, и на том спасибо огромное!
Попрощавшись с доброй женщиной, Евдокия поспешила к семье.
Подойдя к месту, где укрывалась семья, она увидела, что отец и её младшенькие дети спят. Отец лежал головой на коленях матери и та, глядя куда-то вдаль, гладила волосы отца рукой. По ней было видно, что делает это она неосознанно, что мысленно она сейчас где-то далеко-далеко…
- Ну, как вы, здесь? – спросила Евдокия.
Полина Романовна, вырвалась из плена своих воспоминаний, глянула на дочь, тихо обронила:
- Как видишь. Отец и малышня, утомились, спят. Лёня с Тоней – пошли к ручью по воду.
Немного помолчав, спросила:
- Хлебца хоть немного выменяла?
- Совсем небольшой кусочек…
В это время послышались голоса Лёни и Тони:
- Смотрите, мама, что я поймал – это раки!
- Я тоже одного поймала.
- И что же мы с ними будем делать?
- Как что – съедим! Это ведь очень вкусно. Помните, папа приносил раков с рыбалки?
- Но они такие маленькие. Что в них есть?
- Ну и что, подумаешь маленькие, да вот хотя бы Верочка с Витей покушают и то дело,- рассуждал сын. – Другое дело, что раков мало. Так я, пока вы разожжете костёр, наловлю ещё. Можно?
- Хорошо, сынок. Только недолго ходи. Я сейчас приготовлю нашу скатерть самобранку, поедим и дальше пойдём, время к вечеру.
Вот так они и шли. Днём прятались, отдыхали, а на вечер собирались в путь. Благо луна дарила им свой скудный свет, да лето – своё тепло.
На исходе второй недели они ступили на крымскую землю.
И вот полная луна, повисшая в звёздном августовском небе Крыма, высветила странную процессию: по накатанной повозками и таратайками дороге, катилась тачка, которая походила на арбу, с такими же большими колёсами и двумя дышлами. Только не ослик или лошадь были впряжены, а пожилая женщина. Для удобства дышла были соединены между собой перекладиной. Прибили к торцам гвоздями, удобнее налегать. Ещё к дышлам была привязана скрученная холстина. Она набрасывалась на шею и проходила под мышками, помогая удерживать дышла.
Женщина это была матерью Евдокии и бабушкой её детей. Двое из них подталкивали тачку сзади, это были Тоня и Леонид, а двое сидели на поклаже – Вера и Витюша. Иван же шёл впереди и предупреждал о ямах. Он наотрез отказался садиться на тачку:
- Я буду идти впереди!
Замыкала процессию Евдокия. Она несла на своей спине отца: не вынес тот долгой тряски на тачке, ему стало совсем плохо, пришлось нести на плечах.
Платки обеих женщин сбились с голов, пот заливал глаза, но они упорно шли вперёд к светящимся огонькам посёлка Таганаш, которые тухли один за другим, так как время было позднее.
Время подходило к полуночи, но они надеялись, что уж эту ночь проведут под крышей. За последние трое суток пути, подъели все припасы. Очень хотелось есть. Но тот кусочек хлеба, что оставался, был разделен между детьми.
Ещё через час процессия остановилась у низенького домика. Окна не светились. Обитатели давно спали и видели не первый сон.
Полина Романовна осторожно опустила дышла тачки на землю и наконец-то утёрлась снятым с шеи платком:
- Слава тебе Господи! Дошли!..
Вера и Витюша спали, свернувшись калачиками на узлах с вещами. Ванечка тут же присел на дышло. Было видно, что он очень устал и еле сдерживается, чтоб не упасть  тут же рядом, в траву и не заснуть.
Усадив отца на траву возле стены домика, Евдокия подошла к окошку. Тихонько постучала, прислушалась.
В доме кто-то негромко произнёс:
- Кого там принесла нелёгкая? – и в окошке показалась чьё-то заспанное лицо:
- Ну, кто там?
Евдокия узнала двоюродную сестру – Надежду, хотя и виделись они давно:
- Это я, Надя, - Дуня…
- Какая ещё Дуня? Ходют тут по ночам всякие…
- Да я это – Дуня Такмакова, не узнала что ли?
- Ой, ты Господи! Дуня?! Откуда ты? Что же это деется? Что же это я? Сейчас, сейчас, - щёлкнула щеколда, дверь отворилась, на пороге возникла Надежда – простоволосая, в исподней юбке и блузе, на плечах накинут платок. – Да ты никак всем семейством?
- Да, Надюш. Примешь?
- Ну как не принять? Как не принять?  Конечно, примем. Да вы заходите, заходите, я сейчас свет запалю, - ворковала Надежда в темноте.
Скоро загорелся фитиль керосиновой лампы, закоптил, закачался его огонёк и, когда на лампу водрузили стекло, свет стал ровным и ярким.
Вошедшие рассматривали комнату, в которой оказались. Она была небольшой, скорее всего кухней, о чём говорила приткнувшаяся в углу печь.
Угол кухни отгорожен занавеской. Слышалось чьё-то посапываие и причмокивание.
Из кухни был второй выход, наверное, в комнату или спальню, там кто-то копошился, видно, одеваясь.
Скоро оттуда показался Поликарп – муж Надежды. От плохо разговаривал. Понять его могла разве, что домашние и кто с ним часто общался. Ещё он с трудом передвигался, подволакивая при ходьбе то одну, то другую ногу, при этом раскачивался сем телом из стороны в сторону.
Всё после контузии в войне с германцем в 1916 году, где был тяжело ранен, а в довершение к этому отравился газом, который применили против наступающих русских, немцы.
Поликарп был небрит, взлохмачен, что-то говорил…
Но что? Вошедшие гости его не понимали.
Увидев по глазам Дуни и остальных, что его не понимают, он в досаде махнул рукой и сел на лавку, пригласив жестом последовать его примеру, и тут же, достал кисет.
Он оторвал небольшой квадратик бумаги от сложенной в несколько раз газеты, насыпал туда махорки и стал сворачивать цигарку. Свернув, согнул её посередине, сделав так называемую – козью ножку, взял тонкую часть самокрутки в рот, другой конец поднёс к верхнему срезу стекла лампы. Газета легко вспыхнула весёлым огоньком, запахло жжёной бумагой и махорочным дымом.
Все сидящие с интересом за ним наблюдали.
Раскурив самокрутку, он обратился к Надежде, что-то сказал ей на своём тарабарском языке, но она всё поняла и предложила:
- Может, повечеряете, чем Бог послал?
Евдокия сначала хотела отказаться от  угощения, но, взглянув на детей, чьи глазёнки загорелись при упоминании о еде, приняла приглашение к столу, сказав, однако: - Ты, Надежда, извини, но у нас съестного совсем не осталось, даже хлеба.
- Да что ты! Или я не понимаю? – ответила сестра, копошась возле ящика с припасами и доставая оттуда хлеб, огурцы с помидорами и луком, шмат сала.
Детвора смотрела на это богатство, на большую буханку настоящего житного хлеба и сглатывала слюну.
Заметив это, Поликарп ещё что-то пролепетал, и Надежда, зардевшись отчего-то, достала круг домашней колбасы:
- Какая жадина?! Просто, ты сказал о колбасе раньше, чем я её достала.
Потом она положила на стол ложки и принесла чугунок с картошкой.
- Ну, вот, сидайте вечерять.
Дети у Евдокии были воспитанные, ели все неспешно и красиво, хотя и были очень голодны.
Поев, не забыли поблагодарить хозяев за угощение, чем окончательно их растрогали.
- А мы уже окончательно окрестьянились, - сказала Надежда, вытирая навернувшиеся слёзы. – Ну да ладно! Сейчас постелю вам. Извиняйте, что на полу. Отца вашего положим на кровать, она солдатская, узкая, так что он там будет спать один. Вам, Полина Романовна, рядом на лавке. Вы пока вещички-то занесите в дом. У нас воров нет, но всё же в дому надёжней. А тачку – в сарай, место там есть.
Она принесла охапку соломы, бросила её на пол, сверху постелила два тулупа и предложила детям занимать ложе.
Уложив детвору, Евдокия поцеловала и перекрестила их, пожелав спокойной ночи, помогла матери уложить больного отца.
Скоро детвора уснула, уснул и отец.
За столом остались только Поликарп, Евдокия, Надежда и Полина Романовна.
Проговорили почти до утра, уже окошко начало светлеть, когда Надежда спохватились:
- Всё, хватит! Завтра договорим, не последний день видимся. Спать, спать, спать!
Евдокия, наскоро прочитав молитву на ночь, перекрестившись и перекрестив ещё раз спящих детей, пристроилась рядом с самым младшим – Витюшей и тут же провалилась в сон, сказалась утомительная дорога с постоянным страхом.
Полина Романовна ещё шептала молитвы, крестила углы и всех спящих. Поправила покрывало на больном муже, поцеловала его в лоб, умостилась возле него на лавке и тоже затихла.
Не успели они уснуть, как следует, прокричали третьи петухи.
Евдокия встрепенулась: пора вставать. Она тихонько, чтоб не разбудить детей, поднялась, разбудила мать, которая проснулась от легчайшего прикосновения, как будто и не спала вовсе, вышла во двор умыться: ещё ночью увидела там умывальник и рушник. Умывшись, принялась расчёсывать свои роскошные волосы, чтоб заплести их в новые косы.
Освежив лицо, Полина Романовна ушла расчёсываться в дом.
Проснувшаяся Надежда тоже вышла умыться:
- День будет хороший, - сказала она, взглянув на небо, которое было без единого облачка. - Здесь, в Крыму, август завсегда балует теплом.… А вы, не рано проснулись?
- Нет, не рано. Пойдём, посмотрим тот домик, про который вы с Поликарпом говорили ночью. Вас стеснять надолго не хочется. Здесь и так места мало, вон у вас своих трое, да Поликарп не лучше ребёнка, так ведь?
- Про Поликарпа ты зря так. Он хоть и инвалид, но о нас заботится. Работа ему по силам: сторожует на железнодорожной станции…
- Извини, не хотела обидеть.
- Ладно, ничего! Раз собрались уже, так идите, а я приготовлю чего-нибудь покушать, придёте и позавтракаем. 


Дом, про который рассказала Надежда, находился недалеко. Как и все дома на улице, не был огорожен: изгородью служили засохшие подсолнухи, шляпки которых были давно срезаны. Подсолнухи шли по периметру участка и скорей обозначали его, чем огораживали.
Возле двери был привязан лохматый пёс. Пока они шли по улице, лежал, но стоило пересечь границу подсолнухов, как встал, ощерился и залаял, натягивая веревку, стал рваться к непрошеным гостям.
Евдокия, оглядываясь на пса, постучала в стекло. На пороге возник хозяин:
- Что надо? - неласково спросил он.
- Слыхали, что вы продаёте дом.
Не совсем так. Хочу продать часть участка с сараем. Хотите, я вам его покажу?
Сарай оказался старой конюшней, в которой давно никого не держали: конь и корова были сведены в колхоз.
У меня двенадцать соток. Решил половину продать вместе со строением. Если подходит, сходим в сельсовет, оформим бумаги, - вешал хозяин. - У нас сейчас землю расхватывают. Много желающих из мест, где лютует голод. У нас ещё не так голодно, выжить можно. Ну, да как? После обеда должен прийти ещё один покупатель, можете без земли остаться...
Евдокия решила не испытывать судьбу. Дав задаток хозяину, чтоб тот не передумал и не продал участок кому-то другому, вернулись к Корякиным. В поселке была скупка. Еврей Изя скупал все, что имело какую-нибудь ценность, и тут же выставлял купленное на продажу. Этим и жил, причем, неплохо.
Евдокия принесла ему почти все свои украшения, которые дарил ей  муж. На память оставила лишь колечко с камешком - подарок при обручении. Она знала стоимость каждой вещи, скупщик тоже. И предложил ей чуть больше половины стоимости. "Торговаться бесполезно, - прибавил, - все равно больше не даст." Денег хватало на куплю земли, но не оставалось ни на ремонт, ни на другие нужды.
Евдокия стояла в нерешительности.
Видя, что женщина не спешит расставаться с вещами и, боясь упустить дорогие вещицы, еврей решил чуть прибавить:
- Ладно, дам побольше, но только из сочувствия к беде.
И Евдокия вынуждена была согласиться. Зато вечером они с матерью и детьми планировали, с чего начать ремонт, чтоб как можно скорее переехать, не хотелось ей стеснять сестру.
Конюшня была построена таким образом: в землю вбили колья в два ряда, к ним прибили доски, а пространство между ними засыпали землей, смешанной с соломой. Снаружи доски обшили дранкой и обмазали глиной, а внутри доски были не обмазаны.
Пол был земляной, и только там, где кони и коровы лежали, когда-то были положены толстые доски. Окошки находились почти под потолком.
Работы предстояло много. Решили не откладывать, а начинать прямо сейчас, благо, погода радовала, всё же Крым — это Крым!
Как они ни спешили переехать, удалось это лишь поздней осенью. И неизвестно еще, переехали бы или нет, если б не Поликарп. Он им здорово помог и с лесом, и с глиной, которую подвезли его приятели. На своём транспорте и бесплатно.
В самом начале ремонта отцу Евдокии стало плохо. Пока бегали за врачом, он, горемычный, и отошёл в мир иной.
Одновременно с ремонтом копали землю под огород. Им бы не вскопать целину, каменной стала. Помог все тот же Поликарп, договорившись за пол-литра с трактористом, и тот рано-рано утром вспахал участок.
Наступила зима. И неизвестно, как бы их семья её пережила, если бы не бабушкины сбережения - несколько золотых, припрятанных ею на черный день, хотя эти же золотые и стоили ей жизни. А случилось следующее: бабушка решила обменять у скупщика золотой, чтобы купить продуктов, а какой-то карманник, вырезал у неё все полученные деньги.
Бабушка пришла домой сама не своя. От горя и с нею случился удар.
Так Евдокия осталась с детьми совсем одна. А тут ещё местный милиционер привязался. Пошла Евдокия делать прописку, милиционер стал спрашивать, откуда они приехали, о родственниках, о муже...
Как услышал, что муж - бывший офицер, так ни прописки, ни работы, ничего...
Евдокия написала письмо всенародному старосте - Калинину и, пока ожидала ответ, чуть не померли с голода.
А ответ пришёл такой - местной власти разобраться на месте.
И только председатель сельсовета, который оказался хорошим человеком, сумел помочь горю. Догнав убитую горем Евдокию, которая шла домой, совершенно не различая дороги из-за грустных мыслей, а из глаз роняла слёзы, словно горошины:
- Ты вот что, ты не отчаивайся! Калинин свою жену не сумел защитить от ареста. Её отправили в лагеря, как шпионку.
Ты пиши Надежде Константиновне Крупской - жене Владимира Ильича Ленина.
Она обязательно поможет.
Евдокия так и сделала.
А пока они ждали ответа, пришло письмо из Чечни.
Когда Евдокия открыла конверт, на пол выпала фотокарточка, на которой в гробу лежал Дмитрий.
Письмо написала какая-то женщина. Она часто сбивалась с русского языка на чеченский, поэтому Евдокия не всё поняла из письма.
Поняла одно, что Дмитрия зарезал какой-то чеченец у себя в огороде, когда Дмитрий покинув дом уходил на съёмную квартиру.
Что там произошло, из-за чего Дмитрия убили, было не понятно.
Одно знала Евдокия, что в Чечне, мужчины горячие и скорые на расправу. Что по их законам, дома не могут убить даже врага. А вот когда гость покинет дом, могут убить даже в огороде.
Наконец пришло письмо из Москвы.
Надежда Константиновна прислала два письма. Одно на имя Евдокии, а другое прямо в сельсовет.
В письме адресованном Евдокии, Надежда Константиновна писала, что никто не имеет право преследовать ни жену, ни детей, будь даже муж и отец преступником или шпионом. Ленин говорил, что жена и дети не отвечают за мужа и отца. Поэтому ей должны предоставить работу, а детей тут же принять в школу.


Как было написано в письме, так и случилось.
Евдокию приняли на работу в заготзерно, а детей оформили в школу.
Нина пошла в седьмой, выпускной, класс, Леонид в шестой, а Ванечка пошёл в первый класс.
Верочка и Витенька были приняты в детский садик.
Жизнь, как говорится, стала налаживаться.
Примерно через пол года, Евдокия купила тёлочку, совсем маленькую, четырёхмесячную. Она ухаживала за ней, как за маленьким ребёнком, надеясь, что став взрослой, она будет обеспечивать молоком всю семью.
Всякой была жизнь в то время.
Евдокия успела подружиться с семьёй Болотиных. У них была одна дочь, которая училась в одном классе с Тоней.
Сам Иван Болотин был коммунистом. Это он был председателем сельсовета. Благодаря его подсказке, судьба Такмаковых не закончилась трагически, не умерла с голода.


Весть о том, что Евдокия - вдова, быстро разлетелась по Таганашу.
А была Евдокия очень заметной!  Коса - до пояса, чёрные брови вразлёт, губы яркие, как у девушки, и фигура стройная.
Нашлись в посёлке те, кто положил глаз на Евдокию.
Одним из таких любителей вдов был Клюев Константин. Как он ухаживал, как добивался взаимности!
Дня не проходило, да что там дня, часа не проходило, чтоб он не обратил на себя внимания.
То помощь предложить по дому. То подарки сделает для младших детей.
Обещал даже жениться.
В середине 1939 года, Евдокия уступила его домогательствам.
Ей в то время шёл тридцать девятый год. Молодая, в общем, женщина.
Да и трудно быть одной, без защиты мужчины, без мужских рук в доме.
Однако, она очень ошиблась в выборе.
Так получилось, что сразу же после близости, Евдокия понесла.
Вначале она думала, что это просто задержка, что последнее время с ней случалось. Тяжёлая работа, огромное количество домашних дел и забот выбивали  из колеи, накладывая изменения даже в организме.
Через два месяца, она точно знала, что забеременела.
Сказала об этом
Константину, но тот не только не обрадовался, а стал отказываться от
ребёнка: "Мало ли ты с кем спала! Может быть это и не мой ребёнок. Вон сколько ухажёров бегает за тобой. Что я был единственным?"
-Да, ты был единственным!..
И всё же они сошлись и стали жить вместе. Хотя расписываться или венчаться не стали.
Через положенных девять месяцев в 1940 году, родилась девочка. Назвали её Лидой.
Рожала Евдокия дома. В роли повитухи была жена Ивана Болотина - Настя.
То-ли опыта ей не хватило, то-ли ещё по какой-то причине, но у Лиды очень плохо зарастал пупок. Что только ни делала Евдокия, не зарастал и всё.
Вот так у Евдокии Такмаковой появился пятый ребёнок.
А Константин Клюев сбежал таки от Евдокии. Испугался, что нужно кормить сразу пятерых детей. Он удрал через три месяца после рождения Лидочки.

Чем ещё запомнился 1940 год? - Тем, что Ивана Болотина исключили из партии и освободили от должности председателя сельсовета.
Нашлась подлая душа в посёлке и написала донос. А время было жуткое. Каждый донос калечил человеческую жизнь.
Ивана арестовали. И осталась Настя и его дочь Галина одни, как в своё время Евдокия и её дети.
Многие тогда отвернулись от Болотиных, но не Такмаковы.
И Евдокия, и её дети на себе испытали участь врагов народа, и поэтому пришли на помощь одинокой женщине и её дочери.
Следствие шло почти год. И только в марте 1941 года Ивана выпустили.

Ещё 1941 год запомнился Евдокии днём рождения Верочки.
Верочке должно было исполниться 10 лет. Это был её первый юбилей.
Верочка родилась 30 июля. Евдокия еще в конце мая стала готовиться к торжеству. Она всегда делала подарки своим детям в такие дни. Устраивала праздник в честь именинника. Вот и Верочке решила пошить платьице. Распорола своё почти новое, которое ей дарил Дмитрий на ее день рождения. Можно было продать его и на вырученные деньги купить подарок, но Евдокии очень не хотелось, чтобы это платье надевала другая женщина. Ей это было неприятно даже представить. Она заранее сняла мерки с Верочки, и та не подозревала о сюрпризе. Вечер 20 июня выдался теплый и тихий.
Было слышно, как гуляет молодежь, фланируя по улочкам. Посёлок сильно изменился, разросся, зазеленел и похорошел.
Евдокия уже давно поняла, что власть Советов пришла надолго и прочно закрепилась. Конечно, жаль было ту жизнь, которой она когда-то жила, но, наблюдая новую, она понимала, что простые люди выиграли от революции очень много и, как ни странно, радовалась за них.
Работала она в Заготзерно. Вместе с подругами, которые у нее появились, она училась жить по-новому. Детям внушала, чтоб забыли, кем они были когда-то, не смели кичиться своей родословной, чтоб работали, как все. Тоня заканчивала метеорологический техникум, Леонид учился в последнем седьмом классе, Верочка - во втором, а Витюша им завидовал. Любимчик Евдокии Ваня учился в пятом и постоянно радовал ее успехами. Про все это ей думалось за шитьем, она умела хорошо шить и одновременно думать о жизни, это получалось само собой.
Во время шитья она планировала жизнь своей большой семьи, вспоминала иногда прошлое, в таких случаях на глаза наворачивались слезы, особенно когда вспоминала своего штабс-капитана. Никогда он не увидит, как выросли его дети и какие они славные, как они любят ее, как помогают.
Сегодня, вспомнив Дмитрия, она попросила у него прощения. Изменила мужу с этим прохвостом Клюевым. Клялся, что жить без неё не может, что любит до безумия, а сам, добившись своего, сбежал. Она не сразу поняла, что понесла от этого ирода, а когда поняла, было поздно что-то предпринимать. Вот так у нее родилась еще одна дочь - Лида, которой сейчас четвёртый месяц.
Так за думами она незаметно закончила своё шитьё. Платьице вышло замечательным. Она решала теперь, позвать Верочку примерить или нет? Решила, что не нужно этого делать, иначе сюрприза не будет.
Евдокия встала, потянулась, ощущая в теле нерастраченные еще силы и нежность. В дверь кто-то постучал.
"Кто там?" —спросила Евдокия, хотя уже по стуку определила, что пришла Настя Болотинша. Или Болотина, если по фамилии.
Болотины жили через дорогу, и последнее время Настя частенько заходила к Евдокии то по мелким надобностям - за солью, спичками, другой мелочью, а то просто посидеть, посудачить. Настя знала: расскажет что-то Евдокии, это никогда дальше не пойдёт, поэтому любила позлословить по адресу руководства.
Смахнув с табуретки для гостьи невидимые соринки, Евдокия продолжала готовить ужин. Позвала детей к столу, не забыв и про Настю.
После ужина она выпроводила Настю и стала купать Лидочку. Делала она это с любовью, ведь дитё не виновато, что появилось на свет... нежеланным. Все бы хорошо, да у ребенка очень плохо заживал пупочек. Она и к бабке ее носила, и к докторше, ничего не помогало.
Потому и выпроводила Настю, что боялась сглаза.
Скоро пришли с гулянки старшие. Евдокия подала поесть и им, после чего начала стелить постель себе. Младшенькие давно видели свои цветные сны.
Покушаете, уберите со стола, посуду помойте, - наказала она Нине.
Мама, а ты меня завтра не забудь разбудить. У нас последний экзамен.
Последний экзамен, а ты гульки себе устраиваешь, - пробурчала Евдокия, думая, что Тоня не услышит, но та услышала.
-Да я знаю всё! Учительница сказала перед экзаменом лучше отдохнуть, выученное не перемешается.
-Не перемешается, коли учила!
Сквозь сон Евдокия слышала, как кричали первые петухи, вторые, и вот в третий раз прокричал петух. Это уже в их курятнике за задней стенкой дома. Евдокия, просыпаясь, опустила ноги на прохладный пол: "Что же на завтрак приготовить? - думала она, накидывая на себя халат. - Да что там думать, подою Бурёнку, — вот тебе и завтрак!"
Буренку они купили года полтора назад еще телочкой, так дешевле. Год Бурёнка погуляла - и вот теперь у них и бычок, и молочко, и, слава Богу!
- Нинка! Вставай, гулена! - крикнула дочери.
               
О том, что на страну обрушилась война, жители посёлка узнали лишь к вечеру. И не по радио, а от мужика, который ездил в Киев, но так и не доехал, вернулся.
На следующий день, 23 июня, был митинг, на котором жителей призывали не поддаваться панике, что доблестная Красная Армия очень скоро разобьет врага, и все будет в порядке.
Лишь на четвёртый день после начала войны, по Всесоюзному радио выступил Сталин. Слушать его выступление на площади перед репродуктором собралась уйма народа, а тишина стояла гробовая.

После митинга в Таганаше, который состоялся через 10 дней после начала войны, Ивана Болотина вызвали в райком партии и предложили остаться на захваченной территории, если немцы всё-таки захватят Крым, оперируя тем фактом, что он вроде бы пострадал от советской власти, и ему будет оказано снисхождение. Ему разрешили даже стать полицаем или старостой. В то время у советских органов были данные о действиях немцев на захваченных территориях.
Иван Болотин согласился.
      
Казалось, ничего не изменилось в жизни поселка Таганаш. Разве только прилавки лавок и магазина полностью опустели, исчезли все съестные товары без исключения. Всё размели в считанные часы, менее чем за полдня, а новых привозов не было.
И вот наступило 30 июля 1941 года. Утром Евдокия подошла к кровати Верочки и, поцеловав её, поздравила с днём рождения, а в подарок поднесла сшитое платье.
Ах, какое же это было платье! Белое в чёрный горошек, крупный и мелкий. Короткие рукавчики - фонариками, крой подчёркивал бугорки девичьей груди, вырез горловины обшит тесьмой, по подолу так же шла красивая тесьма. Не платье -загляденье!
Верочка, выпрыгнув из постели, повисла у матери на шее и, целуя её в щёку, шептала:
- Ты у меня самая лучшая, мамочка! Спасибо за подарок. Можно я его прямо сейчас одену?
- Только умойся сначала и причешись...
-А можно, я не буду заплетать косу, а распущу волосы?
-Можно, егоза.
И вот Верочка, нарядившись в это великолепное платье, кружится перед зеркалом. Она очень нравится сама себе. Светло-русые волосы мягкими волнами стекают на хрупкие плечи, скрывая худенькую девичью шейку, сзади она смотрится почти взрослой девушкой, только небольшого росточка.
Верочка не может сдержать своей радости, её пухленькие губы расползаются в очаровательной улыбке. Безукоризненно красивой, если бы "глазной" зубик не выбивался чуток из ряда и как бы наползал на левый верхний резец. Это не портило улыбки, а даже придавало ей некоторый шарм, неповторимость.
Глаза девочки сияли, в них плясали бесенята радости. Глаза её были повторением отцовских, так говорила ей мама, и были ярко-голубые, как васильки, ресницы же чёрные и длинные, настолько длинные, что концы их, загибаясь, касались бровей. Кончик носа самую чуточку вздёрнут, но его нельзя назвать курносым. Вздёрнутость как бы предупреждала: хозяйка - весёлая и напористая натура. Чем дольше она кружилась перед зеркалом, тем шире улыбалась, тем отчётливее становилась ямочка на левой щёчке. Глядя на себя в зеркало, девочка сделала реверанс, как принцесса перед королём, при этом её правая ножка, выставленная чуточку вперёд, предстала в потёртых сандалиях. Никак они не шли к ее прекрасному платью, и улыбка тут же погасла.
В обиде на зеркало, не поведавшее ей всю правду, она повернулась к нему спиной и оказалась лицом к лицу с братом Иваном. Тот, наблюдая за сестрой, что-то прятал в руке за спиной. Когда Верочка повернулась, он протянул руку: на разжатой ладони лежал подарок - голубая шёлковая лента, скрученная в тугой рулончик. В цвет глазам Веры.
«Это тебе», —сказал Ваня и чмокнул сестрёнку в щёку. Тоня с Леонидом обрадовали её ещё больше, они подарили босоножки как раз к платью - белые.
Меньшой протягивал ей на ладошке, впрочем, не очень настойчиво, несколько настоящих конфет:
С праздником тебя про-поздравляю... дорогая сестри… сестричка!
Зная, какой ее братик сладкоежка и сохранить эти конфеты ему было нелегко, Верочка всплеснула руками от изумления и взяла лишь одну конфетку:
- А это тебе, Витя! Тебе! Ешь!
Евдокия стояла позади детей и радовалась празднику: "Какие же у нас прекрасные дети! - мысленно обратилась она к покойному мужу. Может, твоя душа где-то рядом и видит всё это? Дай Бог, чтоб это было так!"
И она незаметно смахнула набежавшую слезу.
Много-много раз всех поцеловав, Верочка побежала к подружкам хвастаться подарками.
«Девчонка!» —сказал Леонид, как бы утверждая факт.
До этого дня война в посёлке напоминала о себе только проходящими эшелонами да беженцами, которые двигались почему-то в разные стороны, одни шли с севера полуострова на юг, другие, наоборот - с юга на север.
И надо же было случиться, чтобы именно в этот день грянула первая бомбёжка посёлка!
Верочка помчалась сначала к Лене, лучшей подружке, которая жила по другую сторону железной дороги. Легким одуванчиком побежала к станции. На путях стояло два эшелона, которые ожидали своей очереди на отправку: дальше-то путь был одноколейным.
Верочка остановилась, прикидывая в какую сторону лучше обходить составы.
И тут до её слуха сначала долетело какое-то жужжание, а потом выкрик: "Воздух!"
Она увидела, как солдат-охранник показывал своему напарнику в небо за её спиной, и обернулась. Со стороны солнца к станции подлетало несколько самолетов. Очень скоро они стали хорошо различимы. Таких самолетов Вера ещё не видела. Знакомые ей - были с четырьмя широкими крыльями и походили на больших стрекоз, хотя почему-то назывались смешно - кукурузниками. Она даже думала вначале: видно, возят кукурузу. Брат Лёня объяснил ей, что это не так.
Подлетавшие же самолёты имели по два крыла, под брюхом у них было по две лапы, так ей показа¬лось, и очень походили на коршунов. Один такой повадился весной таскать у них цыплят со двора, почти всех и вытаскал.
Верочке показалось, что одна из этих огромных хищных птиц летит прямо на неё, что вот-вот она схватит её своими лапами и унесёт неизвестно куда. Она в страхе даже зажмурилась. И вдруг какая-то сила действительно подхватила её и, оторвав от земли, куда-то потащила. Вера в страхе задрыгала ногами и открыла глаза. Первое, что она увидела, была земля, она текла, казалось, рекой под неё, а Вера парила над землёй, поддерживаемая неведомой силой, затем в поле её зрения попали чьи-то ноги, они быстро мелькали перед глазами своими поношенными ботинками, над которыми были обмотки. Об обмотках ей рассказывал тоже Лёня. Брат много чего ей рассказывал. Но куда же несут её эти ноги?
Тут она услышала чьё-то натужное дыхание, чуть повернув голову и скосив глаза, она, наконец, поняла, что за сила её тащит. Это был тот солдат, который кричал "Воздух!" и показал на подлетающие самолёты. Он тащил её, Веру, подхватив левой рукой, в правой он держал винтовку. По лицу солдата струился пот, нос и щёки были побиты оспинками, усы страшно топорщились, рот открыт и из него вырывалось тяжелое дыхание.
"Куда вы меня тащите?" - хотела крикнуть Верочка, но не успела: солдат плюхнулся вместе с ней в какую-то яму и больно придавил своим телом. Камешек, нагретый полуденным солнцем, попал Верочке под щёку, обжигал кожу. Она попыталась приподнять голову, а солдат тут же накрыл ее рукой, бормоча:
- Лежи, дочка! Лежи! Даст Бог - уцелеем.
По тому, как солдат своей натруженной, широкой, как лопата, ладонью, раздавленной тяжёлым крестьянским трудом, закрывал голову девочки, как своим телом прятал её тело, можно было понять, что в этой яме он оказался не по трусости, а пытаясь сохранить жизнь ребенка. Если бы он мог, он этими бы руками и телом закрыл всю страну. У него самого дома оставалась жена и дети, и, возможно, бегала такая же мышонок-пеструшка, как эта, которую он спасал. А те слова, которые он бормотал, конечно, в первую очередь предназначались девчушке, хотя погибать бессмысленно солдат тоже не хотел.
И тут раздался ужасный треск, гром, — это позже она узнала, что такой грохот называется взрывом, - земля содрогнулась, с неба посыпались комья. Один из них попал Верочке на ногу - земля была горячей, чем камень у неё под щекой.
Потом взрывы следовали друг за другом, и при каждом из них солдат всё сильней прижимал ее к земле. Почему-то Верочке не было страшно, единственная мысль, которая её беспокоила, что теперь будет с её платьем, оно ведь испачкается.
Наконец взрывы затихли, исчез и рёв, издаваемый самолётами. Улетели.
Солдат приподнялся на колено, тревожно осматривая небо, затем весело сказал:
- Ну, вставай, крестница!
Никакая я вам не крестница. У меня другой крёстный, - ответила Верочка.
Теперь ты и моя крестница, - упорствовал солдат. - А впрочем, беги скорее домой, а то мамка, поди, с ума сходит, - и он легонько шлёпнул Верочку по попке. -Лети!
Сам солдат тут же побежал к эшелону.
Верочка решила послушать совета, но увидела, что к вокзалу со всех сторон спешат люди, и тоже по¬бежала туда.
На месте, где стояли только что два эшелона, дымились опрокинутые, разбросанные невероятной силой вагоны. Повсюду валялись куски дерева от обшивки, бумага, какие-то банки, битое стекло. Люди подбирали что-то с земли, рассовывали по карманам, прятали за пазуху.
Солдаты уже начали отгонять людей, когда она поняла, что под ногами валяются продукты. Она схватила несколько банок тушёнки, пачку галет, и тут ей на глаза попалась жестяная коробка с повидлом. Бок пробит, и повидло стекало на землю вязкой янтарной массой. Большая зеленая муха уже метилась сесть рядом, чтобы полакомиться, но Вера её опередила. Рядом с банкой валялась коробка из-под галет, она была картонной. Вытряхнув из неё крошки, Вера присела перед банкой с повидлом. Положив тушёнку на землю, она запустила палец в это искрящееся чудо и, подцепив большую янтарную каплю, отправила в рот. Абрикосовое! Самое любимое - как здорово!
Прижимая находки к груди, побежала домой.
От новой радости она опять забыла, что на ней нарядное платье, что его можно выпачкать. Повидло поползло тонкой вязкой дорожкой к подолу. Когда до дома оставалось не больше ста шагов, повидло шлёпнулось в дорожную пыль, при падении вконец испачкав новое платье.
Верочка залилась слезами. Жаль платье, жаль повидло, она так хотела порадовать им всех. В плачевном виде предстала перед мамой, прижимая к себе банки с тушёнкой и хлебцы. Лицо испачкано в повидле, из глаз - слезы, а новое платье - в земле и пыли.
А Евдокия радовалась, что дочь жива и здорова. Она, плача слезами радости, прижимала Верочкину головку к своей груди и не замечала, что тоже пачкается в повидле.
Наконец, придя в себя, она увидела отчаяние Верочки и принялась утешать её:
-Ну, ничего-ничего! Платье мы сейчас постираем! Тебя умоем и всё будет в порядке... Главное, доча, что Бог тебя спас, под бомбу не попала. Жива-а...


Очень скоро фронт докатился и до Таганаша. Сначала в посёлке появилось много наших солдат и офицеров, которые занимали оборону и готовились дать отпор фашистам, потом подтянулись тылы: медсанчасти, полевые кухни, склады с оружием.
Недалеко от дома Такмаковых расположилась полевая кухня одного из подразделений. Верочка, гуляя с Витушкой, подошла к солдату, готовившему еду, тот угостил их кашей с тушёнкой и даже велел сбегать домой, за посудой, чтоб дать еще каши.
Потом был страшный бой. Наши дрались до последнего, но не удержались.