Выбор

 
        Старик сидел и  бездумно смотрел в небо. Справа внизу, в кипени  буйно цветущих садов, голубела извилистая лента Дона, а где-то, на том берегу,  в синей дубовой  балке, грустно считала года кукушка.
        Старое хуторское кладбище, окруженное  низкой кладкой из песчаника, густо  зеленело  травой, душно пахло  цветом акаций и диких груш.
        Там и сям, среди покосившихся  надгробий и крестов, стояли металлические  пирамидки со звездами, у одной из которых,  на  скамеечке и сидел старик.
        С выцветшей от времени фотографии, на него глядели  два  военных парня. Были они в фуражках, с артиллерийскими петлицами на  воротниках  гимнастерок и значками «Ворошиловский стрелок» на груди.
        На  поросшем мхом каменном основании пирамидки, стоял  граненый стаканчик водки,   с сахарной головкой кулич  и лежали  два пасхальных яичка.
        Но всего этого старик не видел. Он был  далеко в прошлом.
        Снова  кипел от бомбовых взрывов Дон,  внизу, над горящей  переправой, вились пикировщики, а на противоположном берегу, в степи, гудела артиллерийская канонада.
        Ночью через  опустевшую  станицу прошли последние отступающие части, а утром по ее улицам  покатили  мотоциклисты и грузовики  с немцами.
        Вечером, когда багровое солнце клонилось к западу,  к  Павлу, так звали деда, прибежала перепуганная соседка.
        -  Кум,  кум! - вопила она. - Иди скорей к церкви,  там понагнали пленных и меж ими твои  Петька с Васькой!
        - Как Петька?  -  поперхнулся  тот  дымом и уронил изо рта самокрутку.
        -  Не знаю, - плакала баба и тянула его за рукав старенькой рубахи.
        Тяжело припадая  на ступку протеза  и  чувствуя как  в груди что-то сжимается,  Павло почти бегом заковылял вслед за соседкой.
        У старой, давно не работающей церкви, в окружении  солдат в касках и   мышиного цвета мундирах,  понуро стояли несколько  десятков красноармейцев в пыльном и рваном обмундировании.
        Чуть дальше, у сельсовета,  жалась  молчаливая стайка женщин и детей, испуганно взиравших  на  чужих солдат.
        - Вон, вон, -  за тем длинным,  что с перевязанной головой, - запалено  прошептала  соседка, когда, тяжело дыша,  они  остановились рядом с женщинами.  Те стали перешептываться    и  жалостливо поглядывать на Павла.
        А он, подавшись вперед и  смахнув с глаз соленый пот, впился взглядом в бойцов.
        - Х-хлопцы мои, - через секунду прошептали побелевшие губы и, оттолкнув вцепившуюся ему в руку куму,  Павло  заковылял через неширокую  площадь к церкви.
А во втором ряду к нему качнулись два  молодых бойца, один из которых поддерживал второго, раненого.
        - Хальт! - рявкнул ближайший солдат  и, передернул затвор, уткнул   в грудь  старика ствол   автомата.
        - Там сыны  мои, понимаешь, нехристь?!  - прохрипел  Павло и указал дрожащей рукой на парней.
        Сзади  послышался  шум мотора,  из близлежащей улицы на площадь выкатил длинный пятнистый   автомобиль и, скрипнув тормозами, остановился  рядом. 
        Раздался лай команды, хлопнули дверцы, и на землю ступила нога в  черном лакированном сапоге.
        Выйдя  из машины,  пожилой очкастый  немец в сером мундире, фуражке с черепом и  крестом на шее, высоко вскинув голову, прозрачно оглядел пленных  и остановил свой взгляд на Павле.
        Потом он  вскинул обтянутую лайкой  руку   и что-то буркнул  подбежавшему к нему  адъютанту.
        - Кто такой? -  на чистом русском спросил тот и ткнул в  старика пальцем.
        -  Отец, а там мои сыны, - кивнул Павло в сторону пленных.
        -  Вот как? - высоко вскинул брови офицер  и что-то залопотал  своему шефу.
        -  Ты был солдатом? - перевел  он очередной вопрос  и покосился на ступку.
        -  Был, в империалистическую - ответил Павло.
        Адъютант снова залопотал,  очкастый удовлетворенно качнул головой и  что-то ответил.
        - Господин  штандартенфюрер  спрашивает, чего ты хочешь?
        - Отпустите моих сынов, -  подался  вперед старик. - А меня  возьмите. 
        - Покажи их.
        Павло указал рукой  на  Петьку с Васькой.
        Адъютант  перевел,  очкастый  повернул голову в сторону пленных и  небрежно махнул рукой.  - Ком!
        Поддерживая за плечи Ваську, перебинтованного поперек груди,  Петька сделал несколько  неверных шагов, и  они встали перед отцом.
        -  Как же так, сынки?  - шевельнулись побелевшие губы.
        - Так получилось, батя, -   просипел Васька, а Петька шмыгнул носом и тяжело уставился в землю.
        Между тем  очкастый  пришел к какому-то решению и снова что-то пролаял.
        - Господин штандартенфюрер  уважает старых солдат, и готов отпустить одного, по твоему выбору, - перевел адъютант.
        - Как одного? - растеряно  переспросил Павло.  - Их же двое!
        - Думай старик, - заложил руки за спину офицер. - На размышление минута.
        Отцовские глаза заметались по сыновьим лицам, а впалые  щеки побледнели.
        -  Забирай Ваську, бать, -  прогудел Петька и чуток подтолкнул вперед брата.
        -  Не, - упрямо мотнул тот головой. - Не пойду.
        А в голове Павла все смешалось.  Впервые в жизни он не знал,  как быть. Петька с Васькой  родились в один день, вместе росли, бегали в школу и ушли служить.
        - Что ж мне делать, хлопчики? -  с болью прошептал отец  и  внезапно перехватил взгляд очкастого. Он был  презрительный и торжествующий.
        - Ах ты ж сука! -  сжал Павло костистые кулаки, сделал шаг вперед, и в голове у него блеснула ослепительная вспышка.
        Когда  воющие бабы подняли  лежащего в пыли старика,  хвост колонны  исчезал  за поворотом дороги, что вела в балку,  к старому глинищу.  А потом оттуда ударили  залпы и затрещали автоматные очереди…

        Закатное солнце клонилось за далекие леса за Доном, высоко над степью одиноко парил коршун, и в цветущих  травах  оглушительно  звенели  кузнечики.
        А старик  все сидел и беседовал с сынами.  Они его не винили.