Записки на листочках

….После расконвоирования работал я вместе с другими на рытье котлованов под фундаменты зданий (город Сталино, лагерь 240). Готовил бетонную смесь на бетономешалке, таскал бутовый камень, разгружая вагоны цемента, металлолома. Уже работая расконвоированным, задался целью удрать домой, в Сибирь. Я восемь лет не видел маму, брата. Очень скучал по ним, часто видел во сне их. Нестерпимая была тяга на Родину.

Попросту сбежав, без документов, без прав. Домой вернулся в шинели, одна пола которой была пришита от другой шинели (по-видимому, солдатская шинель побывала в жестоком бою, вся была в заплатках). На ногах – на одной ботинок, на другой сапог без голенища. Добирался до дому на "максимке", почти голодом.

Описать встречу с матерью и братом тяжело. Мать старенькая, сгорбившаяся старушка, исхудавшая, сколько бессонных ночей с думой о сыновьях. Мать была набожная и после всё говорила, что молилась много за сыновей, за то чтобы Гитлеру-антихристу скорее пришёл конец. (Все же бог молитвам матери не внял, средний брат Павел погиб под Полтавой, самый старший, Никита, был тяжело ранен на Курской дуге и пролежал полтора года в госпиталях, вернулся домой покалеченный. Дожив до пенсии, Никита так и ушёл на тот свет с незажившими, всё время сочившимися ранами.

Ну а я, не имея паспорта и других документов, вернувшись домой, начал "хождение по мукам".

Но за эту опрометчивость (побег из советского лагеря) я дорого поплатился. И вообще, как и все, дорого поплатился я за то, что попал в плен и остался жив.

На всю жизнь остался у меня в памяти и тот период, когда в 1941 году 11 октября был сбит под Можайском (в то время и я сбил одного Мессера). Вернувшись в свою часть, помните, где я описал выше о просьбе к Вам снова взять меня на фронт, попал под унизительную слежку (об этом мне сознался сержант Зажидский, которого подставили ко мне для этой цели). Вначале вгорячах я хотел застрелиться, потом хотел было метнуться и застрелить этого опера, который учредил слежку (фамилии и в лицо его я до сих пор не знаю), но меня удержал тот же Зажидский, который тут же слезно взмолился. По-моему, это работа опера с Сазоновым.

Я страшно и до конца болезненно это унижение переживал. Как-то смяк, безразличен и замкнут стал. Как все же отдельные "дубы" подминали инициативу, вселяли неуверенность. Но за то они отмечены боевыми орденами Красного Знамени. (Помню, вначале 1948 года в Чите я встретил Сазонова в чине майора, на груди орден боевого Красного Знамени, за боевые вылеты в аэродромных землянках.)

Встретил он меня тогда надменно, свысока, только и спросил: "Ты как сюда попал?"
Выглядел он холеным, сытым и довольным собой. Нелепо и глупо все построено. Не тщеславен я, но действительность порой смешна и нелепа.

Ну, а дальше что?!

Вплоть до 1953 года полное недоверие. Зная мое положение, каждому поощрялось глумление. Речи о защите достоинства своего и быть не могло. Но тут много встретилось: подлецов, шкурников, самодуров, дельцов всяких, людей с разными наклонностями и пороками, хамов и интриганов. Много встретилось и людей с чистой совестью – настоящих коммунистов-ленинцев.
Много пришлось пережить, передумать, взвесить. В конечном счете остался с дырявым здоровьем, без друзей и без родственников (братовья и дяди ушли по здоровью в загробный ящик).

Да и что теперь друзья! Это совсем не то слово, что было раньше, до войны и в войну. Мера дружбы теперь измеряется бутылкой, истинные друзья для меня это однополчане и "друзья по несчастью".

В конце августа месяца (после статьи в "Комсомолке") "друзья по несчастью" решили встретиться где-то в Ворошиловграде. Приглашают и меня. Но мне с моим дырявым здоровьем добираться до них, что до луны. Чистая совесть осталась при каждом из нас, и ее ничем не вытравишь.

Но случилось так, что мне-то пришлось испытать давление и унижение там, на чужбине, от наших же перерожденцев – потерявших честь и совесть гражданина СССР и по истечении времени реабилитированных в гражданстве через десяток лет. Дело шкурное, они сумели приспособиться и здесь, у себя на Родине, под видом тыла, пристроиться к выполнению плана производственного, они, как и там, служа фашистам, готовы тебя придавить, пригнуть, ошельмовать. Мелочная месть под всякой маскировкой.

Там было проще. В логове врага мы их вешали под всякими предлогами или топили в сортирах.
Те, сохранившие совесть, и те, потерявшие ее ранее, не лишены интуиции, чувства различия (хотя побывали в одном пекле), а отсюда и предвзятой неприязни.

За, может быть, излишнюю вспыльчивость, за лобовую атаку, мне иногда дорого обходится – приходится платить здоровьем.

Бывало, на фронте я мог Юнкерса перехватить, подкараулить, внезапно в упор его бить. А вот сейчас не могу, опять же мешает все та же совесть...


***

…Долго, до 1948 года я не имел паспорта, а справку-бумажку менял каждые три месяца. Специальности, профессии нет. В 1947 году седьмого ноября женился (очень хотелось иметь семью). Чтобы приобрести специальность, пробовал пойти учиться в техникум (но для этого надо было скрыть, что был в плену, иначе бы не приняли). Проучился год, но сказалась контузия, начались сильные головные боли, пришлось бросить.

Всю жизнь не покидало желание вернуться в авиацию. Два десятка лет видел сны, что мечта сбылась, летаю. Только во сне ликовала душа, а когда проснешься – всё то же: неинтересная жизнь, не жизнь, а существование.

Вырывая время перед обедом, в воскресенье быстро добирался до аэродрома ДОСААФ, прибежишь, попросишь своих друзей, чтобы дали подлетнуть. И друзья давали, с риском для себя, без ведома начальства, подлетнуть на спортивном Яке. Двадцать минут сходишь на высший пилотаж в зоне над Лысой горой, и скорее домой, на работу. И так длилось до 1950 года...


***

...11 ноября получил Ваше письмо с поздравлением и стихами "Верность", "Я не боюсь". Очень вам благодарен.

Несколько раз проштудировал "Верность" …по содержанию оно в какой-то степени касается не только кого-то из однополчан дивизии, но и, похоже, коснулось и моей фронтовой судьбы.
Разнообразны людские нравы. Один склонен к склокам, к демагогии. Другой занят престижем. Третий увлечён навязыванием саморекламирования. Другой завистлив и мстителен. И всё это заметно отражается в печати. И всё же здорово, метко: "Боюсь присевших сзади на запятках попутчиков, что тут же предают…" Или: "Я не боюсь в бою с крылом пробитым лететь навстречу гибели своей, боюсь исчезнуть, Родиной забытый, боюсь пропасть из памяти друзей…" Как всё жизненно точно! Доступна пониманию идея автора. И хочется добавить: и тех, прикрывшихся за спиной твоей в глубинке, стреляющих наветом, клеветой в тебя…
Стихи Ваши значимее по цене чем те, что порой приходится читать.

Я, как и все, интересуюсь в познаниях многих сфер. Хочу открыться о себе. Я очень люблю живопись, особо золотого века: Поленова, Шишкина, Левитана, Репина, земляка Сурикова и других того времени живописцев. В детстве, в юности имел самое страстное увлечение рисованием, даже маслом. Что-то и получалось с натуры.

Не прочь послушать из  классики, хотя примитивно в ней разбираюсь. Но есть любимое: Бетховен, Моцарт "Реквием", Глинка "Иван Сусанин", Чайковский. Недавно прослушали с женой Рахманинова. Мы с женой затаили дыхание, слушая её. Раньше любил Рейзена, Михайлова. Берёт дрожь, когда слушаешь Шаляпина...


***

…её очень, не меньше чем меня, волнует наша беспомощность в оказании сыну, семье его каких-то хотя бы рядовых благ. Её так же тревожит ущемлённость в возможности чем-то по порядочному приукрасить жизнь семьи сына. И все наши потуги маловажны, малозначимы. Вот и выливается у ней досада на мужа. Вечные упрёки и намёки на мои приобретённые в войну заболевания. Так больно ранят мои незаживающие душевные раны, что порой не находишь места и не знаешь, что делать с собой.

Моё понятие выслеживается так: её ошибка в избраннике, в оставшемся в живых фронтовике, но уже больном, мало дала ей счастье в семейном отношении, а главное, в материальных благах. Как тут не понять, здесь все резко выражено. Я и сам это понимал. Я тоже так же думал раньше, оставшись в живых. Думал что теперь всё для нас, фронтовиков, будет всё нипочём, все блага, тебе необходимые, живи и радуйся. А ведь получилось все крайне наоборот. В награду досталась одна наивная издевательская надпись: "никто не забыт, ничто не забыто". Чистой воды пропаганда, формальность для отвода глаз. На тебе всё и ничего.

Где же я смогу стоять и давить душу в очереди, выбивать что-то, если нет на что. Что это – деньги, материальная обеспеченность. И на кой же черт ради чего-то отнимать у желудка, дабы выглядеть респектабельным, тянуться к равенству, благополучию устроенных, зачем? Смешно...


***

...Как молоды мы были, как искренне любили, как верно мы служили Родине.