Глава 9. Гомель. Первый побег

Предыдущая: http://www.proza.ru/2010/05/06/865


               
                “ Ingnavita est jacere dum possis surgere.” (lat.)       
                «Малодушно лежать, если можешь подняться.» (лат.)

     За Новобелицей протекает река Сож. На противоположном от нас берегу расположился Гомель. Машина с пленными пронеслась по мосту через реку и, несколько минут спустя, достигла окраин города. В пути нам встречались колонны неприятельских войск и местные жители. Последние смотрели нам вслед жалостливыми взглядами. Остановились на каком-то пустыре обнесенном колючей проволокой. Охрана, следовавшая на мотоциклах у нас в хвосте, откинула задний борт, и офицер гавкнул:
     - Шнель!

     Поодиночке, выпрыгиваем из кузова и оглядываемся. По всему пустырю то тут, то там, кучкуются военнопленные. В центре валяется полуобглоданная лошадиная туша. На ужин довольствуемся варкой костей, да кое у кого завалявшимися остатками пайков НЗ. Ближе к вечеру стало прохладно, мы принялись разжигать костры, но не успели они вспыхнуть, как охрана приказала их затушить. Ночевали лежа на голой земле тесно прижавшись спинами друг к другу, чтобы хоть как-то сохранить тепло.

     Утром на построении мы минут двадцать стояли в ожидании, не зная что нам предстоит. Наконец появился офицер и через переводчика объявил:
     - Все, имеющие профессию садовника, столяра и плотника – три шага вперед!

     Вышло человек пятьдесят, в том числе и я, ведь дома приходилось плотничать, да и огород вскапывать было не впервой. «Профессионалов» выстроили в колонну по-два и, под зорким оком конвоя, мы двинулись в город. Наконец нас привели к двухэтажному зданию, где расположились на постой немецкие офицеры, выдали топоры, лопаты, носилки. В поставленную задачу входило вырубить вокруг дома деревья, кусты, снести забор и какую-то деревянную пристройку. Затем, по периметру освободившейся территории, следовало вкопать столбы, сложенные тут же аккуратной поленицей и оградиться от внешнего мира колючей проволокой.

     В полдень подъехала машина с обедом для немцев. Мы ее разгрузили и, занеся на второй этаж тяжелые бидоны с пищей, столпились на улице у распахнутых настежь окон. Вскоре из них полетели корки хлеба, огрызки картофеля, кости. Все это ловилось прямо в воздухе, возникла свалка, шум. В одном из окон показалась чья-то физиономия. Немец посмотрел на нас и громко заржал. На его хохот из окон  стали выглядывать остальные. Над нами грохнул гогочущий залп из десятка глоток. Да, они были правы! Нет ничего «комичнее» неуклюжих прыжков голодных людей, охотящихся за куском хлеба. Им и невдомёк, что голод – не тётка, ведь они – сыты!

     Над нашими головами началась офицерская потеха. Каждый изощрялся в выдумках, стремясь перещеголять соседа. Вот двое солдат поставили на подоконник бачок с супом, и офицеры знаками предложили ловить содержимое бачка пилотками. Горячий суп полился на нас как вода из душа. Не имеющие пилоток, вытягивали вперед руки и, сложив ладони «лодочкой», жадно поедали то, что в них попадало. Ели взахлеб с остервенением голодных волков, что приводило наших мучителей в неописуемый восторг и вызывало в их рядах поистине дьявольский хохот! Немногие, из числа тех, кто попал в плен недавно, не принимали участия в общей давке, а, стоя в сторонке, с грустью созерцали происходящее.

     Заметив это, немцы придумали новое развлечение.
     - Иван, на! На! – кричал со второго этажа упитанный пруссак, протягивая вниз к голодным армейскую пайковую галету. – На!

      Несчастные люди по-собачьи подпрыгивали в воздух, а галета летела куда-то в сторону. Следом за ней устремлялось сразу несколько человек, возникали распри и драки. Мы быстро теряли человеческий облик, победители от души забавлялись. Но, то были цветочки. Ягодки нам уготовили к вечеру, когда перепившиеся фрицы начали выбрасывать из окон пьяную блевотину, набранную в армейские котелки. А голод – не тетка...

     «Домой» возвращались  «довольные»: почти всем курящим удалось набить карманы сигаретными окурками.

     В другой раз набиралась сотня механиков и трактористов. На какой-то МТС, куда нас пригнали, в беспорядке стояли поломанные гусеничные тракторы и прочий сельскохозяйственный инвентарь. Пользуясь стальным троссом, который мы отыскали среди прочего хлама, необходимо было стянуть всю эту рухлядь к высокому дощатому забору. Под крики конвоя: «Рус! Рус!», мы довольно быстро справились с мелочевкой и, падая от усталости, еще и перетащили два трактора. С третьим же дело обстояло много хуже: он настолько увяз в грязи, что сдвинуть его с места не представлялось ни малейшей возможности. Испытав свои силы и терпение, «трактористы» бросились к рычагам машины, но, видимо, все сто «трактористов» и «механиков» были такими же «трактористами», как и я. Сколько мы ни тужились, двигаться с места проклятый трактор просто не желал. Увидя, что дело – табак, конвой принялся обрабатывать наши спины прикладами, пересыпая удары отборной бранью на немецком и ломанном русском. Надрываясь мы все же сумели подвести под громадину трактора железный лист и при помощи тросса и обломка рельса развернуть его в нужном нам направлении. Работая, мы просмотрели все глаза, выискивая хоть что-нибудь съестное, чтобы унять голодную бурю бушевавшую в наших пустых желудках. С темнотой, каждый прихватил со двора МТС несколько чурок для вечернего костра в надежде, что немцы все же разрешат греться по ночам.

     Как только раздалась команда строиться, я встал в первый ряд, чтобы подобрать хоть какую-то еду, хотя бы по пути, но мечте моей не суждено было сбыться. Подскочивший ко мне автоматчик ткнул пальцем в пустой бак в котором в обед привезли еду для конвоя. Несмотря на то, что он был пуст, все же его вес давил на меня, пригибая к земле, да и тащить его пришлось в хвосте колонны. Ноги подкашиваются, временами темнеет в глазах от голода, проклятущий бак больно лупит по ногам, да еще и дрова... Отстать нельзя ни на шаг. Если отстанешь, тебя пристрелят.

     Всю ночь, лежа на влажной траве в одной гимнастерке у чуть тлеющего
кострища, все никак не мог заснуть. Холод, голод и мысли не давали покоя. Насколько я помнил, за истекший день не было произведено ни одного выстрела, но, тем не менее, последняя пятерка колонны была неполной. Даже, считая меня, шедшим замыкающим, все равно не хватало двух человек. Неужели сбежали? А почему бы не рискнуть самому? Лучше смерть, чем такая жизнь! Надо рискнуть! Все равно, терять уже нечего!

     Взошло солнце. На этот раз попал в число «железнодорожников» и работал по восстановлению моста через Сож. В бешеном темпе мы таскали шпалы, копали ямы, орудовали топорами и пилами. Для передышки, под предлогом оправиться, мои товарищи частенько отпрашивались в густые заросли близлежащего кустарника, откуда конвой гнал их назад прикладами. Я твердо решил бежать, бежать несмотря ни на что и, ради осуществления своего замысла, провкалывал весь день безостановочно, стараясь не вызвать ничьих подозрений. Уже перед уходом, когда небо над головой стало грязно-серым, я схватился обеими руками за живот и, присев на корточки, указал ближайшему от меня солдату в сторону кустов. Тот милостливо кивнул. За первым рядом кустов все было уже основательно загажено и я углубился немного дальше. Осмотревшись, присел и гусиным шагом стал отходить в противоположную от моста сторону, стараясь не задеть тонкие цепкие ветки. С моста по-прежнему тявкало: «Рус! Рус! Ап!», а я уходил все дальше и дальше к свободе.

     Сумерки сгустились. Серп луны высветил узкую грунтовую дорогу, к которой я вышел блуждая в кустах, и деревеньку. По дороге мужики волокли какой-то громоздкий предмет. Вылезши из кустов, поднялся во весь рост и, как мне показалось, громко крикнул:
     - Мужики! Хлеба!

     В первый момент они бросились бежать, оставив ношу посреди дороги. Затем испуг прошел, мужики остановились, замерли, в темноте слышались их сопение и тихая ругань сквозь зубы. Наконец, вопрос:
     - Ты хто?
     - Свой я, свой!
     - Свой, енто чейный? – не унимался почти неразличимый собеседник.
     - Свой, советский!
     - Советьский, говоришь? Значит-ся, красненький! Укрыться наверное желаешь? Тутошний?
     - Не, пришлый я. Солдат. От немцев сбежал.
     - Т-а-а-к, бежал, значит...

     Мужики о чем-то посовещались и наш диалог возобновился.
     - Бежал, говоришь? Ну, так и беги дальше, коли жисть дорога! А нас не смущай! Ты  - нас не видал, мы – тебя не видали. Докумекал?
     - Ага, понял все. Но хлеба-то, дайте!
     - Хлеба??? Да нам самим-то жрать нечего! Топай, пока цел, а то сейчас вмиг изловим и старосте сдадим! Будет тебе и хлеб, и масло!

     Услышав про старосту, я забыл обо всем и ломанулся назад в кусты. Мужики вновь зашептались, видимо обсуждая стоит ли меня ловить и сдавать старосте, а после молча поперли свою поклажу дальше.

     Дорога опустела. Я вышел на нее и двинулся в сторону деревни. Очень хотелось пить. Дойдя до крайней хаты, перелез через плетень во двор и тихо стукнул костяшками пальцев в окошко. В ответ в доме залилась лаем собака, окошко зарделось красноватым огоньком керосиновой лампы и за стеклом показалось старушечье лицо с круглыми совиными глазами.
     - Пить! – только и смог выдавить из себя я.

     Казалось, прошла целая вечность, прежде чем загремел засов и со скрипом приоткрылась входная дверь. Старуха вышла во двор с черпаком ледяной колодезной воды и краюхой хлеба. У ее ног вертелась, заливисто лая, плюгавенькая собачка.
     - Цыц, окаянная! – цыкнула на нее бабка и, выставив угощение на крыльцо, исчезла за дверью.

     Осушив черпак, я с трудом пересек в темноте двор и притулился к углу сарая. Уставшие ноги гудели, все тело ломило, сил придавал лишь вкусный дух источаемый подаренной мне краюхой. Не успел я отправить и куска в рот, как опять засов загремел и появилась моя благодетельница.
     - Слышь, солдатик! Шел бы ты с маво двора! Ежели ночевать негде, так вона! Третий опосля маво дом, - пустой. Туда и иди. Там переночуешь. Хозяев, все одно, нету никого, вот и пользуйся! Иди, солдатик, иди!

     Пришлось опять перелазить через плетень и идти к указанному старухой дому. Возле желанной обители в темноте меня свирепо встретила большая мохнатая собака. Дабы уберечь себя от ее зубов, пришлось поделиться с ней хлебом и, очертя голову, удирать по грязи к плетню, а оттуда – в поле.

     Отдышавшись от быстрого бега, я огляделся. Поле было большое и уже скошенное. Несмотря на темень, с трудом можно было различить разбросанные то тут, то там аккуратные башенки стогов. Подойдя к одному из них, я предпринял несколько безуспешных попыток взобраться наверх, но сил моих на это уже не хватало. Присев у подножия, облокотился на мягкое душистое сено, с наслаждением откусил теплый свежий каравай, да так с куском во рту и заснул.

     Проснулся от пинка сапогом и собачьего лая. Протерев кулаком слипшиеся глаза, увидел перед собой немецкого солдата с автоматом наизготовку и молодого белоруса в черном кителе с нарукавной повязкой полицая и карабином, перекинутым через левое плечо.
     - Встать!
    
     Тяжело поднимаюсь на затекшие ноги. Полицай подходит вплотную ко мне и резко, с сиплым выдохом, наносит кулаком удар в мой живот. В глазах сразу же поплыли разноцветные круги, дыхание перешибло, острая колющая боль вонзилась в мозг и парализовала мышцы. Чувствую, как ноги подгибаются и я падаю. На меня сыпется град ударов. Бьют сапогами, прикладами. Свертываюсь в клубок, наподобие ежа, прикрыв лицо руками и стараясь защитить голову. Взахлеб гавкает огромная овчарка пристегнутая поводком к ремню солдата. Удары наносятся куда ни попадя. Собака затихает и сквозь раздвинутые пальцы вижу, как она поедает выпавший у меня хлеб. Подлая тварь! Мало тебя кормят, так ты еще и чужое жрёшь!

     Вскоре экзекуторы выдыхаются и оставляют меня в покое. Полицай вынимает из кармана засаленный носовой платок и отирает им пот со лба. Следует короткий приказ:
     - Встать!

     Когда, с трудом оторвавшись от земли, встаю, меня шатает. В голове бьются шумные волны, а во рту кислит от крови.
     - Пошел!

     Ствол карабина упирается в мою спину, и я покорно иду вперед. Миновали поле, прошли через узкоколейку, тянущуюся длинной блестящей змейкой по равнине. Наконец достигаем голого участка земли, огороженного тремя рядами «колючки». Долго еще идем вдоль заграждени, пока не упираемся в большие металлические ворота. Немец стучит в них прикладом, они отворяются и появляется часовой.
     - Новенького принимай! – кричит полицай.

     Часовой вначале непонимающе хлопает глазами, потом, коротко переговорив с немцем-сопровождающим и взглянув на меня, широко разевает свою щербатую пасть:
     - Гут! Зер гут!

Меня грубо заталкивают внутрь, гремит стальная щеколда, и я снова оказываюсь в западне. Часовой внимательно осматривает меня с головы до ног и, видимо оставшись довольным произведенным осмотром, командует:
     - Крю-югом!

     Поворачиваюсь к нему спиной и тотчас же получаю под зад здоровенный пинок, отчего лечу лицом в пыль. Сзади слышу сатанинский хохот часового. Новичок принят и оформлен! Можно жить!


Последующая: http://www.proza.ru/2010/05/09/449