Рябинка часть 1

Когда  жизнь  начинает  бить  ключом  по  голове  особенно  чувствительно  или  показывает  очередной  кукиш  совсем  уж  издевательским  образом  и  я, слабый  человек, задумываюсь  о  том, что  же  это  за  штука _ жизнь, и  кто  вообще  придумал  такое  безобразие, мне  становится  ясно, что  пора  собираться  к  Нюре  в  Константиновку.
          Езды  туда  меньше  часа  электричкой, и  пробуду  я  там  неполных  двое  суток, но  собираться  я  начинаю  заблаговременно  потому, что  даже  сборы  оказывают  на  меня  успокаивающее  целебное  действие.
            Константиновка  встречает  меня  прозрачной  свежестью  воздуха  и  запахами, прекрасными  запахами, забытыми  в  московской  сутолоке, каждый  раз  другими, в  зависимости  от  времени  года. Весной  это  первое  дыхание  едва  распустившихся  листьев, летом _ испарения  нагретых  солнцем  трав, осенью _ крепкий  грибной запах, смешанный  с  дыханием  перекопанной  земли  в  садах  и  огородах, а  зимой _ горьковатый  дымок  на  морозе.
               Нюрин  домик  в  три  окошка  с  крахмальными  салфеточками   ришелье, с  горой  подушек  на  никелированной  кровати _ это  страна  моего  детства. Тут  уж  мне  повезло  сказочно  как  никому :  я  могу  приезжать  сюда, здесь  мне  всегда  рады, здесь  я  могу  забыть  все, что  не  хочется  помнить.
                После  завода, где  я  сорок  часов  в  неделю  дышу  отнюдь  не  райскими  запахами  горячей  резины, сажи  и  разной  химии, после  забитой  машинами  улицы   и  кухни, где  я  провожу  не  один  час  своего  свободного  времени, как  чудо  поражает  весной  запах  хвои  и  едва  распустившейся  листвы, а  летом _ испарения  нагретой  солнцем  т равы, сборный  луговой  букет. Точно  свежий  цветочный  мед  пробуешь : что  за  цветы, что  за  травы  пахнут, понять  нельзя  и  оторваться  невозможно.
                Но  больше  всего  я  люблю  дыхание  зимней  Константиновки. Белейший  пушистый  снег, нигде  не  тронутый  ни  пылью  ни  грязью, пахнет  как  хорошо  выстиранное  белье, долго  висевшее  на  морозе  и  постепенно  терявшее  вымерзающую  влагу. Такое  белье  уже  не  нуждается  в  духах, как  лес  и  лужайка  не  нуждаются  в  городских  клумбах  с  пыльными  лужайками  и  скульптурой  «Девушки  с  веслом». А  к  этому  радостному  запаху  чистоты  и  свежести  еще  примешивается  деревенский  дымок  из  печек, топящихся  по - старинке  еловыми  и  березовыми  поленьями, с  лета  заботливо  заготовленными  и  просушенными.
                Точно  так  же  пахло  зимой  в  той  деревне, где  прошли  три  года  моего  детства, три  тяжелых  военных  года. Теперь-то  они  мне  кажутся  прекрасными  как  само  детство. Плохое  не  забылось, но  чаще  вспоминается  хорошее : богатая  природа  приуралья, щедрая  земля, жаркое  солнце  и  незабываемая  красота  и  поэзия  каждого  дерева, каждой  опушки, каждого  родничка. Кажется, я  и  сейчас  не  заблудилась  бы  в  тех  местах. Впрочем, там  теперь  все  изменилось : соседство  Набережных  Челнов  наверняка  сделало  весь  район  неузнаваемым.
                Вот  ведь  каковы  шутки  памяти _ даже  работа  на  огороде, невыносимо  тяжелая  для  непривычной  городской  девчонки  девяти  лет  от  роду, теперь  вспоминается  с  грустной  радостью, как  утраченное  счастье, его  уже  нет,  но  оно  было, все -  таки  было…
               Из-за  угла  уже  видны  рябины, серовато – зеленые  с  обильными  мазками  киновари : ягод  в  этом  году  тьма. Нужно  спросить  у  Нюры, какая  будет  зима, она  как -  то  умеет  предсказывать  зиму  по  количеству  рябиновых  ягод.
                Нюрина  улица  называется  «Рябиновая». В  Константиновке  любят  давать  улицам  такие  вот  приятные  названия. По  соседству  с  Рябиновой  есть  Солнечная, а  немного  подельше _ улица  Старого  Дуба  и  улица  Цветущих  Лип. Эти названия  не  с  потолка:старый  дуб  действительно  стоит  на  углу  улицы  и  посыпает  дорожную  пыль  золотистыми, будто  отполированными, желудями, а  улица  Цветущих  Лип  летом  благоухает  на  всю  округу  и  собирает  пчел  с  дальних  пасек. Нюрина  улица  осенью  служит  девчонкам  источником  сырья  для  выделки  бус  и  браслетов.
                Совсем  недавно, лет  десять  назад, здесь  не  было  улицы, стояли  только  два  невзрачных  домика, а  вокруг  расстилалась  большая  помойка, изрытая  ямами  и  заваленная  жестянками  от  консервов, кирпичной  крошкой  и  битым  стеклом. Во  одном  из  домиков  поселились  Нюра  с  мужем  и  сразу  взялись  за  расчистку  помойки. Тем, кто  приносил  сюда  новые  порции  мусора, по-хорошему  просили  нести  свою  ношу  в  специально  отведенное  место, а  особо  упорных  Нюра  встречала, показывая  издали  железный  лом. Дурные  привычки  в  людях  иногда  бывают  так  въедливы, чо  только  железный  лом  и  может  помочь.
                Помойка  отступила. Нюра  посадила  возле  калитки  рябинку  и  занялась  садом  и  двором. По  соседству  выросли  другие  домики, и  каждый  житель, беря  пример  с  Нюры, тоже  сажал  у  калитки  рябину. Но  все-таки  нюрина  самая  большая, самая  пышная : ей  не  лень  и  полить  рябинку  и  подбросить  золы  и  навозу, хотя  это  и  не  яблоня, а  всего  лишь  дикое  лесной  дерево.
                Подходя  к  Нюриной  калитке, я  всегда  незаметно  дотрагиваюсь  до  темного, ровного  как  колонна, слегка  поблескивающего  графитным  блеском  рябинового  ствола  и  про  себя  говорю : «здравствуй».
                Она  слышит. Не  знаю, как  это  объяснить. Но  я   чувствую, она  тоже  отвечает, тоже  радуется  мне. Наверное, это  выглядит  странным, но  я  никому  не  навязываю  своей  уверенности, что  дерево  меня  знает. Я  просто  чувствую  это. В  дриад  я   конечно, не  верю, но  с  тех  пор  как  стало  известно, что  растения  реагируют  на  смерть  животного _ изменяется  разность  потенциалов  между  отдельными  участками  листа, уже  нельзя  считать  их  бесчувственными. Может  быть, у  них  там  богатейший  мир  эмоций, пусть  даже  не  человеческих, а  каких-то  своих, древесных. А  вдруг  они  сродни  человеческим? Ведь   почему-то  человек  испытывает  радость  и  успокоение  среди  растений. Может  быть, и  наивная  вера  в  дриад  была  выражением  того, что  человек  уже  давно  чувствовал  свою  глубокую  связь  с  растениями. Африканские  пигмеи, «дети  леса», ходят  голыми, чтобы  лес  узнавал  их, не  путал  с  другими  существами, давал  защиту  и  пищу. Может  быть, они  каким-то  шестым  чувством, сильнее  развитым  у  них, от  постоянного  пребывания  в  лесу, чем  у  других  людей, может  быть, они  просто  сильнее  ощущают  контакт  с  деревьями. Я  не   пигмей, но  у  меня  тоже  есть  некоторые  странности.
Если  я  «на  взводе», могу  взглядом  остановить  часы. И  еще  бывают  у  меня  необъяснимые  догадки. Однажды  в  юности  мы  играли  в  молву.  Я  честно  водила  в  комнате  бабушки, а  потом  пришла  и  угадала  авторов  всех  двенадцати  мнений  обо  мне. Девятерых  из  них  я  видела  в  первый  раз. Ну  конечно, все  решили, что  жульничала, никто  мне  не  поверил. Случаются  с  мной  и  другие  непонятные  вещи. Наверное, я  немного  экстрасенс. Ну  самую  малость, так, что  другие  люди  этого  не  понимают.
Нюрин  домик  в  три  окошка _ угловой  на  Рябиновой  улице. В  нем  живут  люди, помнящие  меня  маленьким  ребенком. Раньше  таких  людей  было  много, теперь  осталось  только  двое. Даже  тех, кто  говорит  мне  «ты»  осталось  так  мало, что  их  легко  сосчитать  по  пальцам. А  человек  ведь  не  может  обходиться  без  этого «ты», как  не  может  обойтись  без  крыши  над  головой, без  воды  и  пищи.
                Подходя  к  аккуратному  штакетному  заборчику, я  слышу  хрипловатый  нюрин  голос:»Паня, гляди, вроде  моя  девка  идет»!
Родители  звали  меня  Шурой, бабушка _ Сашей, а  Нюра  с  первого  своего  появления  в  нашем  доме  и  по  сей  день  зовет  меня  не  иначе  как  Гулькой  и  «моей  девкой».
Павел  Сергеевич, нюрин  муж, существо  самое  добродушное  и  покладистое, какое  только  можно  вообразить, в  ответ  бубнит: «точно  она, обратно  сумки  тащит». «Обратно»  означало  «опять».
«Беги, встречай, чего  стоишь»! _ кричит  Нюра.
Представить  себе  бегущим  медлительного  Паню  невозможно. Он  тихонько  выходит  за  калитку  и  идет  мне  навстречу, переваливаясь  на  коротких  ногах. Сложение  у  него  апоклепсическое, и  моей  первой  мыслью  при  встрече  с  ним  всегда  бывает  опасение  грядущего  удара. Он  к  тому же  большой  любитель  поесть, а  Нюра  готовит  и  печет  так, что  пальчики  оближешь. Все  вместе  представляет  собой  опасную  ситуацию.
«Ну, чего»? _ подходя  ко  мне, спрашивает  Паня  вместо  приветствия. На  его  лапидарном  языке  это  означает : «почему  так  редко  ездишь»?
мы  входим  в  маленький  дворик, подметенный  так  чисто, как  у  меня  порой  не  бывает  на  кухне. Нюра  не  целует  меня, не  обнимает _ таких  нежностей  между  нами  сроду  не  было. Она  кладет  мне  на  плечо  свою  тяжелую  руку  и  тихонько  подталкивает  к  крыльцу. Я  останавливаюсь  возле  маленького, врытого  в  землю  столика  и  разгружаю  сумки.
_ «Хлеб, что-ли? А, конфеты…это  ты  молодец, у  нас  здесь  хороших  конфет  не  купишь», _  замечает  Нюра  по  мере  того, как  я достаю  свои  припасы, и  вдруг  кричит: «чумовая! Мясо-то  на  кой  нам, мы  поросенка  закололи»!?
«Я  же  не  знала». _ оправдываюсь  я.
_ «Откуда-ж  тебе  знать, три  месяца  не  приезжала! Дорогу-то  враз  нашла?..куда  ее  девать, говядину? Надо  пельменей  налепить».
_ «Ой, пельмени, какая  прелесть»!  в  этом  доме  я  быстро  впадаю  в  беззаботное  детское  обжорство.
Нюра, Паня, дай  вам  Бог  долгого-долгого  века. Не  будь  вас, где  бы  могла  отдохнуть  душой  от  своей  невеселой  жизни  одна  из  современных  матерей  и  тещ.
«А  шпроты  на  кой»? _ кричит  Нюра, _ «деньги  переводишь, дура  малая! Паня  лещей  навялил _ куда  этим  шпротам! Пань, покажи  лещей! К  Матюхину  ездил, рыбачили»
                паня  послушно  идет  в  дом  и  выносит  связку  крупных  лещей. Я  проглатываю  слюну.
«Пивка  бы»! _ виновато  говорит  Паня  и  тоже  проглатывает  слюну. Нюра  подозрительно  смотрит  на  него, молча  уходит  в  дом  и, возвратившись  со  старым  кошельком, сердито  отдает  его  Пане. Я  терпеть  не  могу  пива, но  мне  придется  его  пить, чтоб  защитить  Панины  интересы.
                Мы  с  Нюрой  входим  в  дом. Все  сенцы  завалены  дарами  природы: кабачками, банками  огурцов  и  помидоров. Последние  помидоры, еще  зеленые, ждут, когда  их  засунут  в  валенки  для  дозревания.
«Чай  будешь»? _ спрашивает  Нюра.
Я  не  отказываюсь, зная, как  она  любит  чаевничать. На  белый  столик  Нюра  ставит  гжельские  чашки _ их  беспокоят  только  ради  гостей. Потом  ставит  на  стол  мое  любимое  черничное  варенье.
«Ну, чего»? _ спрашивает  Нюра  после  первого  глотка. Это  означает :»как  у  тебя  дома»?
_ «Все  так  же».
_ «Разъезжаться  с  ими  думаешь»?  с  «ими» _ это  с  дочерью  и  с  зятем.
_ «Нельзя, пока  Виктор  не  выписался».
_ «А  ты  сходи  на  работу, пущай  ему  начальство  накостыляет, а  то  придумал _ твою  квартиру  держать! Пусть  к  этой  вертихвостке  прописывается»!
              Вертихвосткой  она  называет  теперешнюю  жену  Виктора, третью  по  счету. Иногда  в  ход  идут  и  более  сильные  выражения. Я  молчу. Этот  разговор  повторяется  уже  в  сотый  раз, и  я  знаю, что  будет  дальше.
Если  я  скажу, что  Виктор  вот-вот  получит  квартиру, и  вопрос  решится  сам  собой, Нюра  закричит, что  нам  плевать  на  его  дела, пущай  выписывается, раз  от  ее  девки  ушел. И  надо  же, чудак, променял  Гульку  на  какую-то  там…они  теперь  все  такие, что  воды  больному  не  подадут!
Вон  у  Чубаровых…а  у  Петраковых…А  ее  девка  не  такая, она  не  позволит  как  нынешние!..И  так  далее  и  тому  подобное! Послушать  Нюру, так  лучше  Гульки  никого  так  на  свете  нет. Своих  детей  у  нее  никогда  не  было, и  потому  я  для  нее  все  равно  что  свой  ребенок, вечно  обиженный  людьми, не  оцененный  по  достоинству  и  нуждающийся  в  советах  и  наставлениях.
_ «Зачем  прописывала  его, дура  малая»? _ ворчит  Нюра.
_ «Это  когда  было-то? Да  и  ты  не  возражала»!
_ «Почем  я  знала, что  он  такая  зараза»?
_ «Да  почему  зараза-то»? Ну  встретил  другую, с  кем  не  бывает»?
«Встретил? Другую»? _ иронически  переспрашивает  она _ «их, других-то, каждый  день  встречают. Ну  и  что? И  мой  Паня  их  вон, других, каждый день  видит, ну  и  что»?
_ «Паня _ другой  человек»!
_ «Какой  другой? Слепой  или  глухой»?
_ «Паня _ человек  цельный»!
_ «Вот! Правильно  говоришь _ цельный! А  этот  зараза _ полчеловека _ вторую  жену  бросает»!
                Я  едва  удерживаю  улыбку _ нюрины  слова  напоминают  мне  арифметические  подсчеты  одного  поездного  попутчика, старого  казаха, отнесенного  им  к  его  любвеобильному  родственнику: «один  семья  бросил _ полчеловека  стал, два  семья  бросил _ половинка  от  полчеловека  остался, три  семья  бросил _ совсем  ничего  не  остался».
«Ну  и  баловства  тоже  много  было», _ продолжает  Нюра, _ «у  меня  Паня  строгость  знает. Мужики _ они  строгость  любят! А  у  тебя  кругом  одно  баловство! Я  тебе  еще  когда  говорила, чтоб  он  работу  сменил! Нешто  это  жизнь _ из  одной  командировки  в  другую! Знамо  дело, мужик  не  дома  живет, его  не  проверишь. Я  бы  своего  Паню  никогда  в  командировку  не  пустила.
                Я  знаю, что  это  так  и  есть, не  пустила  бы. Впрочем, Паню, пребывающего  всегда  в  полулетаргическом  состоянии, на  мой  взгляд, можно  смело  отпускать  в  самую  длительную  командировку  без  всякого  ущерба  для  нюриных  интересов. Но  Нюра  уверена, что  паня _ лакомый  кусочек  для  других  женщин  и  что  ее, нюрина  бдительность  и  строгость  в  значительной  мере  охрашили  его  от  вертихвосток.
_ «А  чего, мужик  добрый, из  себя  солидный, хозяйственный _ плохо  ли? Любая  не  откажется»!  Таков  приблизительно, ход  ее  мыслей.
Убрав  бокалы  и  самовар, Нюра  спрашивает: «ну, дальше  что  делать  будешь? Может, отдохнешь? Твоя  постеля  так  и  лежит  в  мансарде, я  только  белье  сняла».
                Маленькая  комнатка  с  косыми  стенами, на  втором  этаже, считается  моей, и  Нюра  с  Паней  часто  предлагают  мне  поселиться  в  ней, особенно  после  каких-нибудь  домашних  разногласий ( пущай  чуток  поживут  без  матери _ враз  шелковые  станут ), но  я  на  такой  эксперимент  не  соглашаюсь. В  мансарде  стоят  два  топчана  с  большими  сенниками. Нюра  иногда  ночует  там  со  мной. В  маленьком  шкафчике  она  хранит  мои  школьные  тетради  и  несколько  уцелевших  игрушек.
_ «Ну, не  хошь  отдыхать, иди  курей  корми»!  Я  не  смею  ослушаться.
Потом  мы  вместе  лепим  пельмени, рубим  капусту, чистим  овощи. Нигде  я  не  могу  отдохнуть  так, как  с  Нюрой  за  этими  нехитрыми  занятиями.
«Думаем  козу  покупать», _ сообщает  она, _ «свое молочко, плохо  что  ли? Прокормить  всегда  прокормишь, не  корова. А  молоко-то, говорят, пользительное. У  Пани  легкие  простреленные, ему  козье  молочко  как  хорошо, первое  дело»!
                Паня  воевал, получил  два  тяжелых  ранения  и  несколько  легких. Имеет  награды. Никогда  не  подумаешь, глядя  на  этого  кроткого  увальня. И  всегда  от  был  таким, сколько  я  его  знаю. А  знаю  я  его  очень  давно, почти  так  же  как  Нюру. Когда  -то  очень  давно  хмурая  деревенская  девчонка, худая  как  палка, постучала  в  нашу  дверь  и  стала  моей  няней.
«Нет  ли  у  нее  туберкулеза»? _ беспокоилась  бабушка, _ «ты, Миша, сводил  бы  ее  к  себе  в  больницу  на  рентген».
«Ее  кормить  надо  получше, а  не  в  больницу  водить» _ отвечал  папа, _ «оденьте  ее  потеплее  и  пусть  гуляет  с  Шуркой  как  можно  дольше. Мои  валенки  ей  отдайте. И  пока  не  отестся. Никакой  работы  по  дому, санаторный  режим»!
                Глядя, как  Нюра  уписывает  все, что  ей  дают, папа  констатировал: «аппетит  здоровый, туберкулезом  и  не  пахнет! Ешь, дочка, не  стесняйся»!  И  о  чем-то  надолго  задумался.