Рябинка продолжение 3

          «Гулька, ты  чего  задумалась»? – прерывает  мои  воспоминания  Нюра, - «давай  стол  накрывать, обедать  пора». Она  выкладывает  из  буфета  мельхиоровые  приборы, стелет  на  стол  скатерть, расшитую  красными  маками, ставит  тарелки  и  рядом  стаканы  из  чешского  хрусталя. Весь  этот  парад  для  меня.
           Приходит  Паня  с  четырьмя  бутылками  пива.
- «Еле  нашел, в  Мытищи  ездил, у  нас  нету».
«Ух, ты, обрадовался! Куда  столько? Тебе  врач  говорил:» пива  нельзя  тебе, черт  глупый»! – сердится  Нюра.
«Не  шуми, гости  в  доме». – Защищается  Паня.
«Это  не  гости, это  моя  девка, она  здесь  почитай, что  дома. Кто  тебе  полторы  тысячи  дал, когда  дом  покупали, али  забыл»?
Я  кричу: «Нюра, замолчи, а  то  сейчас  уеду»!
- «Я  те  уеду…ты  не  дури, Паня, а  то  дыхнуть  не  дам, врач  говорил – даже  чуток  водки  не  так  вредно, как  это  пиво».
- «А  мне  даром  не  надо. Не  люблю».
Нюра  очень  гордится  Паниной  трезвостью  и  тем, что  он  один  у  нее  такой  оригинал.
     Мы  садимся  за  стол. Паня  разливает  по  стаканам  пиво  и  раздирает  сухого  леща.
«Ну, будем  здоровы»! – говорит  он  и  с  блаженством  на  лице  пьет. Потом  быстро  отрывает  от  леща  самую  вкусную  часть, жирную  спинку, и  кладет  ее  на  мою  тарелку. 
     Нюра расспрашивает меня о дочери. Я рассказываю в двух словах, чтоб не портить настроение.
- «Баловная она у тебя. Не наказывала. Хуже баловства ничего нету» - заключает Нюра.
- «Теперь детей никто не наказывает» - оправдываюсь я.
- «Вот оно и плохо. Это как же, не наказывать? Чего же будет?»
- Видишь ли, ученые считают, что лучше по-хорошему объяснять».
- «А ты помнишь как я тебя лупила в Чекалде за яички? Ничего, добрая выросла. Кабы все такие были».
- «Какие яички»? – Интересуется Паня.
- «Дело было такое : соседская курица гнездо у нас под крыльцом. И носит туда яички и носит. А никто не знает. А Гулька и еще одна девка, тоже вакуированная, полезли и нашли. Ну. Девчонки московские, обычаев не знают – разделили и давай яичницу жарить. Я с работы прихожу – Гулька мне на стол ставит яичницу в три глаза. Это значит – от своей половину. Откуда взяла? – Нашли. – Как так, где нашли? Не грибы! –Под нашим крыльцом. – Яички без курей не бывают, выходит, соседские. А нам с теми соседями жить, они нас то молочком, то медком выручают. За деньги продают, да только те деньги им не нужны, на них ничего не купишь. Семена для огорода тоже у соседей надо просить…хорошо получилось? Ну, взяла я голичок и давать стегать девку. Она, бедная, кричит : «за что бьешь , я тебе честно половину оставила»! А я знай стегаю да приговариваю : «не бери чужое, не воруй»! Самой жалко, а стегаю…а как же, с людьми живем…
- «А соседка узнала»?
- «Я к ей сама пошла. Так и так, мол, Пелагея Кузьминишна, прости ради Христа, девки московские, глупые, возьми мою кофту. А кофта у меня была бурдовой шерсти, вот здесь, аккурат посередке розовые полосочки – красивые, только на локтях малость протерлись. Мне Анна Максимовна дала, когда уезжали…Ну, ничего, взяла Палага кофту да еще маслица нам дала. Она так-то хорошая баба Палага, ну, скуповата, да в деревне иначе нельзя. Где им взять-то было? Тоже все чижало достается. Война, мужик на фронте, трое ребят, одежи нет…Взяла, конечно. Ничего, не рассерчала…
- «Нюра, а помнишь, как ты в прачечной работала»? – Вспоминаю я.
- «Иди ты! – ворчит Нюра и моргает мне, чтоб я замолчала.
- «В какой прачечной»? – Спрашивает Паня.
- «Осенью Нюра работала в колхозе, а зимой устроилась в эвакуированный детский дом прачкой…
- «Да замолчи ты, холера! – ругается Нюра и наступает под столом мне на ногу. Но я убираю ногу и продолжаю:
- Ф в этом доме были дети фронтовиков от 8-и до 14-и лет, много сирот…
- «Да, - перебивает меня Нюра, - большие-то девочки дежурили в прачечной, стирали. Ну все же нужен был взрослый человек – и помочь и приглядеть, а то еще обварятся, дети все же. Да и щелок заварить – это они не умеют, городские, а мыла тоже не напасешься…- Нюра лезет из кожи, чтобы увести разговор в сторону от скользкой темы. – А прачечная была в баньке, смех один! – Нюра смеется не совсем натурально. – Вот такаичка банька, а человек шесть стоят, стирают…А мальчишки, постарше которые, дежурят – воду возят на санях, дрова пилят и колют…А девчонки, значит, и на себя стирают, и на ребят этих, и еще на маленьких. Потому маленьких туда стирать не допускали, только мыться, чтоб не ожглись, ну и угореть тоже можно…
          Выслушав все эти не идущие к делу подробности, я продолжаю:
«Стала Нюра работать, и стали нам давать обеды, завтраки и ужины…
- «Тебе не враз дали, - опять перебивает Нюра. – Спрашивают : чья у тебя девка ? – Моя. – Не верят, большая девка, восемь лет, а мне двадцать. Ну, я рассказала как есть. Так совсем не стали давать : чужая, мол, девка! Я скорей писать в Москву : пришлите справку, что отец на фронте, а мать при бабушке. Прислала мне Анна Максимовна бумагу, я глянула, да как заплачу : в той справке написано, что майор умер от ран, вот как сейчас помню, синенькая бумажка, небольшая, в уголке звездочка. А Гулька спрашивает : «ты чего плачешь, Нюрочка? Не надо мне ихних обедов, я что-нибудь буду есть, только не плачь».- «Да будут тебе давать обеды, все теперь будут давать»! А она как запрыгает, как заскачет! Ну, как ей скажешь? Я долго не говорила…
- «Нюра, почему ты стесняешься рассказать Пане про детский дом? Ты ведь честно поступила.
- «Да, честно! Как дура какая. И опять безо всего остались, все через меня, дуру.»
- «А чего было-то»? – Недоумевает Паня.
- «А воровали они там, вот чего. Продукты на золото на серебро меняли у вакуированных. А детей кормили только чтоб душа держалась. Это сирот!
А я, молодая дурра, давай их стыдить. Испугались они меня! Начальница, Мокропятова Елена Никитична, важная была, крутая, враз на меня шуметь : Нам таких не надо! Знамо дело,  таких ей не надо, ей надо таких как повариха…у детей зубы напрочь выпадывают, сами худущие, синие, а поварихин сынок – вот есть поросенок на сало! И начальницына Светка – бочонок дубовый…начальница шуметь, а повариха Наташка мне тишком говорит : молчи, я мол, тебе добавку буду давать. От сиротских харчей! – мне добавку! Да не нужно мне, вы детей кормИте. – аА всех не накормишь, их двести штук…пошла я к учителю вакуированному из Ленинграда : так и так, мол, давай, алексей Георгиевич, бумагу в Казань писать, пущай их сымают, паразитов. Написали…
- «Ну и чего»?
- «Что ты заладил – «чего» да «чего»! Ворона какая! –зло кричит Нюра.
   Паня молча улыбается. Нюра вытирает глаза фартуком и продолжает спокойно, как ни в чем не бывало :
- «Приехали из Казани два мордатых мужика с пустыми портфелями, посмотрели самодеятельность – балет называется – и поехали назад – вот с такими портфелями! Как только застегнулись…А мы с Гулькой остались безо всего. Ну все же бог правду видит! Наказал он эту Мокропятову за сирот, отнялись у ей ноги. Мало ей, сволочи!...
- «А вы-то как же»?
- «А как все. Чай мы там не одни были. До весны дотянули – одежу меняли на картошку. А по весне дал нам колхоз землицы под огород. И плугом распахали – жалели вакуированных. А там картошку стали подрывать. Ничего, хорошо стало. Гулька, помнишь, у нас какие картохи были? Во! – Нюра двумя руками  показывает размер картошек классическим рыбацким жестом. – там земля очень прекрасная, и все там родится крупное, всякая овощь…по малину ходили, по ягоды, по грибы. Малину вот таким решетом носили. - Рыбацкий  жест повторяется. – нигде я уже больше такой малины не ела…Паня, надо бы нам посадить малинки по забору, а?
- «Да». –задумчиво отвечает Паня невпопад, - паразитов хватает. И откуда только берутся? Нюш, а пироги с капустой…
- «Батюшки, беспамятная! Ведь остыли! – Нюра убегает в кухню и возвращается с тарелкой пирогов. За столом воцаряется молчание. Паня разливает вторую бутылку пива.
- «Все, Паня, больше не открывай! – Нюра смотрит на него строго, как начальник на ненадежного подчиненного. Он со вздохом встает и уносит пиво на кухню.
- «Отлежал в больнице, так я теперь боюсь»… - Нюра говорит тихо. Паня возвращается и жалуется мне : вот жисть, Шура, пива не дают, а? Другие водку бутылками пьют, а мне пива запрещают…
    Раздается стук в дверь и входит Нюрина соседка, медсестра Клавдия Ивановна.,
- «Садись с нами, Кланя, у нас праздник, - подталкивает ее Нюра к столу.
Женщина стеснительно жмется:
- «Я на минутку, у меня борщ на плите…
- «Садись на минутку, чего перед столом стоять! – насильно усаживает ее Нюра и подвигает к ней тарелку с пирогами. Клавдия надкусывает один и хвалит :
- «Хорошо вы печете, Анна Васильевна, я так не умею…а я к вам с просьбой…не сможете мне должить 50 рублей до десятого? Подвернулись джинсы хорошие, фирменные. Моя Люська уже давно по ним умирает, а у меня только 70 рублей на сапоги лежат.*
 - «Деньги-то я дам, а только не больно ли дорого? Я Пане цельный костюм за столько купила, а ты штаны…Тьфу, не люблю я их, спецовка и спецовка, за что такие деньги? Клань, сама подумай, дрянь штаны-то! Али с ума все сошли?
- «Да ведь мода, - устало говорит Клавдия, - У них ведь теперь как? У кого картинки на заду нету, тот не человек…
- «Вроде как опознавательный знак» - крякает Паня.
   Нюра приносит деньги, и Клавдия  быстро уходит. Паня укоризненно качает головой ей вслед.
- «Вот оно, баловство-то! – Нюра стучит кулаком по столу, будто распекает кого-то. – Одна  девку-то растит, мужик у ей утоп, ты не слыхала? Да, утоп у нас в Клязьме, вот прямо тут, Года четыре уж. Привез начальника свово, хотел, видно, уважение сделать. Ну, выпили и полезли купаться – вроде как остудиться. Начальник ничего, выплыл, а Петька утоп…Она, Клязьма-то, студеная, ключей тут много. Может, судорга, а может так, ополоумел от водки, теперь не узнаешь. Не любила я его, грешница, нахальный был мужик и гулящий, глаза-то всегда как у судака…Кланьку жалко : разрывается напополам, все для девки, а девка капрызная, грубая! Идешь мимо – никогда не скажет : здравствуйте, мол, тетя Нюра. Я один раз говорю : чего это ты, Люся, не здоровкаешься? Не по-соседски так. А она : «Вы от моего здоровканья здоровше не станете»!
- «Знамо дело, не стану, но только есть такое приличие –здоровкаться». А она : «в конституции об этом ничего не говорится». Вот и весь сказ…учится плохо, в 9-й класс еле взяли, да и взяли-то почему? Кланька завучевой матери задаром уколы делает, домой бегает…а теперь,видишь, штаны ей занадобились с картинкой. А Клавдия каких только дежурств не берет и в отпуске не гуляет, компенсацию берет. Нет, хотя какую картину на зад налепи, все равно человеком не станешь, коли ты поганка…Твоя-то тоже в этих штанах ходит?
Я киваю, смеясь.
 «Ну, твоя хотя способная, училась с медалью, в институт взяли враз без учителей, все же не то», - утешает меня Нюра.
     Паня расспрашивает меня о дочери и зяте. Мне кажется, что это не простое сочувствие. Он, бедняга, всю жизнь страдает, что нет у них детей. В электричке, в очередях он берет на руки чужих детей, гукает, угощает конфеткой. А сейчас ему хочется утешиться тем, что не все дети вырастают хорошими людьми и, может быть, нет худа без добра. На его расспросы я отвечаю нехотя, а потом сердито заключаю :
- «Ну, что об этом говорить, только воду толочь! Изменить ведь ничего нельзя.
- «Это как сказать». –ворчит Паня. – «Мне бы съездить, дать им прикурить разок…
- «Вот только не вздумай! Сразу брось эту безумную идею! – пугаюсь я.
- «Может правда»? –говорит Нюра. – Паня – «он молчит, молчит, ну когда нужно, он может поговорить.
- «Как же, поговорят они с ним! Нагрубят и все.
- «Это я не боюсь. Мне чего? Был бы толк, - размышляет Паня.
- «Не будет толку! Будет только еще один скандал.
        Паня и Нюра молча переглядываются. Я говорю как можно строже :
- «Вы это бросьте! Никаких разговоров, слышите»?
- «Слышим»! –отвечает Паня тоном зайца из «Ну, погоди!» и принимается за пельмени.
                Я представляю себе словесный поединок сонного Пани с лощеным интеллектуалом Славиком, чья одна только язвительная, оскорбительная вежливость может убить наповал, и не найдешь, что ответить – и мне делается страшно за Паню. За что ему-то такое испытание – беседовать со Славиком? Он хороший, добрый, мухи не обидел, а ведь высмеют, смешают с пылью под ногами. Ни за что не допущу!
                Паня видит, что я расстроилась и старается меня развлечь :
- !Ну, чего ты? Пошли в сад яблоки рвать. Детям отвезешь».
Мы берем сплетенную им лозовую корзинку и выходим в «сад». Этот ухоженный до удивления кусочек земли всегда напоминает мне описания крошечных японских садиков. В нем помещается только шесть яблонь, две вишни-владимирки с патлами до земли, как у провинциальных сердцеедов, отставших от моды, да несколько кустов смородины. Нам вслед несетя крикливая Нюрина частушка, известная мне еще с детства :
- «Ой, подружка дорогая,
Не серчай, чего скажу :
Ты любила, разлюбила,
А я замуж выхожу. Ух!
- «Вот дурра старая, когда вспомнила частушки петь, - смеется Паня. – Ну, это она с радости, что ты приехала…
             Мы идем по узенькой дорожке, выложенной битым кирпичом, мимо низкой скамеечки на два места, окрашенной белилами. В приствольных кругах яблонь идеально ровными концентрическими окружностями выложена клубника. Все разрыхлено, прополото, нигде не найдешь травинки. В конце мини-сада Паня ставит стремянку.
- «Шур, а ты бы спела! – говорит он и, наклоняясь с лестницы, подает мне первую антоновку, крупную, янтарного цвета, почти прозрачную под холодным светом закатного солнца.
- «Что ты, ПАня, не здесь же петь, люди сбегутся», - смеюсь я. – «а ты лучше скажи, как ты яблони уберег, ведь у всех померзли».
- «Обматывал тряпками – мешками, половиками, старыми одеялами, снегом закидывал по маковку.
- «И все-то ты умеешь…
- «А чего тут уметь? Руки есть, война не отняла. А ведь сколько безруких осталось, вот мне кого жалко.
- «А еще больше тех, у кого руки есть, а хуже безруких».
- «Ну, это поправимое, было бы желание».
              Продолжением садика под горку спускается огород. На нем уже пусто, все убрано, только изогнутые змеями картофельные плети, почти лишенные листьев, стелятся по земле. Я представляю себе, если копнуть, какие откроются крепенькие продолговатые картошечки, желтые и сиренево-розовые, и мне становится весело.
- «Картошку скоро копать будете»?
- «Да уж надо. Сегодня хотели».
- «Из-за меня не стали?
- «Почему из-за тебя? Ты нам не помеха.
- «А давайте завтра копать? А, Панечка? Мне ужасно хочется!
- «Хочется, так копай, - смеется Паня и тут же одергивает меня :
- «Принимай, Шура, не зевай на ковеере!
С полной корзиной мы возвращаемся в дом.
- «Шура, спой, - опять просит Паня и берет гармонь.
- «Спой, правда, давно ты не пела, - оживляется Нюра и бросает тряпочку, которой протирала листья фикуса.
           Паня играет «Как на этой на долинке». Сначала у меня дрожит голос, но постепенно я вхожу в мир этих простых и выразительных звуков, забываю стесняться и пою одну песню за другой. Паня подыгрывает тихо и тактично.
- «Молодец» - говорит Нюра, когда я замолкаю. – Ну и песни хороши. А все же больше всего нам подавали за «Рябинку».
- «Ой, не говори ты про это, - испуганно просит Паня. – «Не могу я про это слышать.
- «Ишь какой! А если было!