Блаженная

      - У реки  мяты хоть пруд пруди. И красноклён есть, рви – не – хочу… -  приговаривала вполголоса Мария,  шагая  по  тропинке в сторону реки,   –  красноклён на троицу -  это ж самое милое дело. Да и денег не надо, а то на рынке…  Нет, цветы там, конечно, красивые, но больно уж  дорогие, а главное, совсем не пахнут. 

       Мимо  с треском, обдав жаром  и заставив отступить  с тропинки в высокую траву,  промчался новенький, сияющий лаком и никелем, мотоцикл.  На голове парня был надет чёрный шлем, формой похожий на немецкую каску. На душе больно скрежетнуло.
 - Эх ты, клоун, - проворчала  Мария,  - нет в тебе ничего святого. Небось,  забыл, с кем  воевал твой дед.
       Длинные белокурые волосы   девушки, плотно прижавшейся к  спине парня,   свободно и красиво развевались на ветру. Вид девушки  и  мягко хлестнувшая  по ногам трава опять вернули  в далёкое прошлое,  напомнив  такой же июньский  день сорокалетней давности.  Только не мотоцикл, а  конь Буланко  уносил их   с  Гришей  в дальнюю дубраву, подальше от людских глаз… 
 
         - Молодо – зелено, что с них возьмёшь… - Мария   отходчиво  махнула рукой, поправила тёмный платок, и опять заговорила, путая прошлое с настоящим. - Им  никакие кризисы нипочём. Моему Ванюше,  наверное, тоже всё было бы нипочём. И мотоцикл у него был бы,  хотя   надеть такой шлем  я  бы ему не позволила… И дом был бы,  и детки, всё не хуже, чем у людей. Он же такой работящий, у него в руках любое  дело спорится…   
     Она  представила  себе  новый дом с резным крылечком, улыбающегося  Ваню,  машущего  ей рукой,   бегущих навстречу  внучат, и вздохнула глубоко и прерывисто. Ничего этого нет,  и никогда уже не будет.  Хотя…   

     Странное это слово - интернациональный долг.  Долг…  Она так и не поняла, кому и  за что  задолжала  так, что пришлось расплачиваться жизнью собственного сына.  Ведь она работала с  раннего, послевоенного  детства, и никогда ни у кого ничего не просила…
      Тогда в  их семье остались одни женщины.  Дед на войне уцелел, но, по приказу Сталина о восстановлении народного хозяйства, был направлен в Донбасс,     восстановливать шахты.  Вот этот  долг   ей понятен. Это была их страна, защищать  и  поднимать её из руин было долгом каждого.

       В письмах дед  просил  бабушку приехать к нему, но  предупреждал,чтобы дочек с собой не брала, так как условий для проживания семьёй у него  нет.   Общежитие, куда  его поселили, забито строителями и шахтёрами под завязку.   А здесь у них уже был  крошечный  саманный домик под камышовой крышей, который  бабушка  с дочерьми  слепили сами, как смогли, пока он добивал фашистов. Их старый дом был разрушен во время бомбёжки. Оставить   дочек бабушка не могла.   Как они без неё, а она без них?   Поездка откладывалась со дня на день.   А когда собралась, после долгих переписок и сомнений,  дед успел определиться  на постой к одной разбитной вдовушке, быстренько прибравшей бесхозного мужика к рукам. Бабушка в их отношениях  разобралась с первого взгляда, и, будучи женщиной  твёрдой,  принципиальной и решительной, тут же уехала обратно.  Замуж она больше не вышла, и всю свою жизнь посвятила дочерям и  внукам. 

      Мать Марии,  старшая из троих бабушкиных дочерей,  овдовела  перед войной. Отношения со свекровью и мужниной сестрой Варварой не заладились с самого начала,   поэтому  вскоре после  похорон мужа она  вернулась к родителям с маленькой Верочкой на руках.  После войны вышла замуж за  Машиного отца, вдовца с двумя сыновьями. Но прожили они недолго.  Мама ушла от него вскоре после того, как родилась Маша. Тогда шел сорок седьмой, самый тяжелый послевоенный голодный год. Отец работал председателем колхоза.  Жили  они в  конторе,  там же хранилось семенное зерно.  Мама  часто рассказывала Маше, как  они  пухли от голода, но не смели взять даже горсточку пшеницы, которая буквально лежала  под их ногами. В то время любая провинность  каралась лагерями. Наверное, это было  правильно. Иначе как можно было  поднять разрушенную страну.
     - Такие бы  законы  сейчас, - прошептала Мария, -  тогда бы нас все зауважали.. . А то…  растащили всю страну…   

      А тогда… Вряд ли  они смогли бы выжить, если бы  их не поддерживала   бабушка. Она  держала корову, которая кормила две семьи, и время от времени  ездила в Грузию,  привозила   оклунок – другой   кукурузы.   Они  мололи её на крупорушке и варили кашу.    
     Бабушка    вспоминала об этих поездках всю жизнь каждый раз, когда варила кашу из кукурузной крупы.  Пока  каша пыхтела, допревая в чугунке,   она рассказывала  о том,   как  ездила на крышах вагонов, а однажды даже сидя на буфере, как  боялась уснуть и свалиться под колёса поезда.  Маша представляла себе мелькающие колёса и шпалы и чувствовала,  как  что – то внутри  сжимается и холодеет  от страха за любимую бабулю.   
     Машин отец  испытания голодом, а  может быть, зависимостью  от бабушки,  не выдержал. Однажды он завёл разговор о том, что еды на всех не хватает, и неплохо было бы  на время отдать   Верочку в детский дом. Почему именно её, а не одного из своих сыновей, он не объяснил. Верочка случайно услышала этот разговор, и  в ужасе бросилась маме на шею с криком: «Мамочка, миленькая, родненькая, не отдавай меня в детдом»... Какое сердце смогло бы это выдержать? Мама  собрала нехитрые пожитки в узелок,   погладила  недоумевающих мальчишек по белобрысым головкам, и,  забрав дочек, ушла к бабушке.
Повзрослев, Маша узнала об этом случае и  навсегда вычеркнула отца из своей жизни.

      Дед    заезжал  проведать  бывшую семью, (похоже, "бывшей" она для него так и не стала), раз  в несколько лет. Обычно он делал это попутно,  возвращаясь из санатория. Высокий, осанистый мужчина  в непривычном сером пыльнике и галстуке, в  шляпе и с саквояжем в руках,  воспринимался внуками как  интересный, но совершенно чужой гость.   Дед был серьёзен и немногословен.  Возможно,  внуков он   любил, но любовь эта  скрывалась под строгим  взглядом из - под лохматых бровей.  Зато  в  бабушкиных   глазах она не гасла никогда, и её хватало в равной степени на всех.  С дедом  она  вела себя холодно и отстранённо,  а  чтобы меньше  с ним общаться, старалась  занять себя  работой. 
 
     Дед тоже без дела не сидел.Немного отдохнув,доставал с чердака ящик с  плотницким инструментом  и налаживал в тени старой шелковицы верстак.  В первую очередь он пересматривал и приводил  в порядок бабушкин нехитрый инвентарь  –  выпиливал и выстругивал из принесённого  из лесу  орешника   новые  держаки  и ручки,   точил и правил пилу, топоры, лопаты и тяпки.  А  затем  принимался  подправлять изгородь,  перестраивать на свой лад  закутки и сарайчики, обрезать и окапывать  уцелевшие яблони. Бабушка,сама слывшая неплохой  хозяйкой,  поглядывала на его работу со стороны, сердито хмыкала, и, отойдя  подальше, ворчала, что всё делается  не по её и не так, но вслух деду  не возражала.   

      Несколько дней, отведённых для свидания с   семьёй, пролетали как мгновение ока. Надо было уезжать. Дед  всё чаще   поглядывал в бабушкину сторону и вздыхал.    А она делала вид, что ничего не замечает и только выше приподнимала плечи, гордо вскидывала голову и уходила  в огород. Дочки молча переводили взгляды с одного на другого,  и шли провожать  отца без неё. Внуки  небольшим табунком   шлёпали  следом по дорожной пыли до конца улицы. Там они прощались. Дед гладил их по головам, наказывал слушаться и помогать бабушке.  Затем  окидывал  улицу долгим взглядом, словно надеясь увидеть ещё раз  бабушкин белый платок,  мелькнувший за изгородью,  кивал головой и уходил.
      
      Бабушка   всегда была занята работой. Детских садов тогда ещё не было, и  Маша с Верочкой, её первые внуки,  а  позже и ещё шестеро от младших дочерей, постоянно бегали  за нею  хвостиком.  И, вольно или невольно,  вносили свою маленькую лепту в каждое дело.
Шли с бабушкой в  лес за хворостом - Верочка обязательно приносила хоть  несколько  веток.   Маленькая Маша тоже приспосабливала   длинный прут под лошадку,  скакала на нём до  дома, а затем важно укладывала  в общую кучу.

      Вместе с другими ребятишками  они топтались среди взрослых на глиняных замесах, когда  приходила чья – то очередь делать  саман для нового дома. Как   весело было бросаться   комьями грязи, стараясь угодить друг другу в лицо, а затем, измазавшись до неузнаваемости,  мчаться  весёлым табунком  к речке на помывку!   Бежать босиком по  дорожке, протоптанной между высокими, душными кустами бузины,   нырять под  вербы, распугивая    качавшихся на  ветках синих стрекоз, и с визгом плюхаться с невысокого, обрывистого бережка в прозрачную воду.         
 А как здорово было мчаться летом наперегонки по накатанной до блеска грунтовке в поле, где матери собирали зелёный горошек для консервного завода.Ребятишки разлетались  стайкой голодных скворцов по  рядкам, и присев между серебрящимися на солнце кустами, общипывали  упругие стручки, половина  которых тут  же  лущилась в горсти и отправлялась в рот.  А помидоры!   Бескрайнее  море  ярко – красных, горячих от солнца  помидоров,  тяжёлые гроздья которых придавливали кусты к самой земле...  Она до сих помнит их  сладкий вкус  и запах…    Разве  сравнишь их с нынешними,   безвкусными  и  жилистыми.   
     Во время уборки женщины днями и ночами  работали  на току, сушили и веяли зерно,  а они со сверстниками кувыркались в  тёплых,  душистых буртах   до тех пор, пока  не  валились с ног и  тут же засыпали. Так у них вырабатывался  характер и привычка к труду.   

     Верочка  рано научила  сестрёнку читать. Маше ещё не исполнилось шести, когда она, узнав  историю  Филиппка,  пришла в школу,  на первый звонок, и потихоньку пристроилась   в шеренгу первоклашек.  Учительница Александра Алексеевна удивилась,  обнаружив  в классе  лишнюю ученицу, но выгонять  её  не стала.  Кто – то из знакомых  подсказал матери, что видел  Машу среди учеников. Когда она  пришла её забирать, Маша успела  прочитать вслух  половину букваря.  Полностью завладев  вниманием окружающих, стояла у доски,  и громко,  с  выражением,  как учила  старшая сестра,  декламировала свой любимый стих:
     Я маленькая девочка, играю и пою,
     Я Ленина не видела,  но я его люблю…
   Александра Алексеевна, совершенно очарованная  Машей, уговорила маму оставить  девочку в школе до тех пор, пока ей самой не надоест учиться.  И она училась, пока не закончила школу.
   
     Школа…  эта тема заслуживает  отдельного рассказа. Старое школьное здание было сожжено  во время войны. Пришлось размещать классы по всем более - менее пригодным помещениям. Собственно  школа находилась в  бывшей помещичьей усадьбе. Небольшое, чудом уцелевшее  белокаменное здание  располагалось  в стороне от села, среди полей,   на которых  ещё   темнели оспины воронок  от мин и снарядов.   В нём  было только две классных комнаты, где учились старшеклассники,  и учительская.   

      Ближе  к дому,   в одну из комнат  сельсовета, поселили первый и второй  классы вместе.  Александра Алексеевна   рассадила классы по разным рядам и занималась по очереди то с первоклашками, то с второклассниками.  А когда  надо было куда – то отлучиться, усаживала на свой стул  Машу, читавшую лучше всех.
Мария улыбнулась, вспомнив,   как они дружным хором гудели:- МАМА МЫЛА РАМУ.   
     На следующий год классы разделили.    Машин, теперь уже второй  класс, поместили  на сцене клуба, ограничив пространство опущенным киноэкраном.   Сцену  освещало единственное открытое окно,   остальные   были плотно занавешены, отчего в зале постоянно  царил  полумрак. Во время перемен дети     бегали по залу, прятались за кулисами, прыгали   по  лавочкам  и проэцировали  с помощью света, проникавшего через открытую дверь, на экран  зайчиков, петушков и собачек, состроенных   из  собственных пальцев. 
     В третьем классе   пришлось   учиться   в  бытовке при ферме, на которой выращивались телята. Ферма находилась  ещё дальше, чем основная школа, рядом с небольшой речушкой, сразу же за которой начинался лес.  Возвращаясь домой,  школьники по осеннему теплу успевали искупаться в речке, поиграть в лесу в  робинзонов и поесть  орехов и дикого винограда.    Весной все  являлись домой с букетами подснежников, ландышей или  колокольчиков, собранных в том же лесу.
      Потом уже  рядом со зданием школы было построено ещё одно. Оно было собрано из   каких - то  щитов,  отапливалось печами.  Зимой в нём  было  холодно,  и голос  учительницы  зачастую  заглушался притопыванием детских ног, обутых во всесезонные резиновые сапоги. Их  не согревали  даже  носки из  овечьей шерсти, связанные матерями и бабушками.   Зато школа наконец - то собралась воедино. Настоящая, новая кирпичная  школа была построена в центре села гораздо позже, когда Маша уже заканчивала учёбу.
   
     Бабушкин дом был слишком мал для разраставшейся семьи, и дед в один из своих приездов купил для Машиной мамы  такой же небольшой,  отдельный домик.  Конечно, уходить от бабушки было грустно. Но как здорово было иметь свой дом! Перед  каждым  праздником  мама  белила его известью. Они с сестрой вымывали  до воздушной прозрачности окошки, тщательно выскабливали   пол  и  столы,  начищали песком и золой  нехитрую посуду.  Тужась,   затаскивали шуршащие, набитые  свежим талашиньем(сухими  листьями  с кукурузных початков),  тюфяки, и прожаренные на солнце, тщательно выбитые подушки и одеяла. Мама   наглаживала простенькие белые занавески и скатерки, вышитыми долгими зимними вечерами, и расстилала и развешивала по местам.     А девчонки  бежали в полисадник,  рвали и ставили  в стеклянные банки   букеты  цветов, или, в зависимости от сезона,   каких - то веток. 
     Комната приобретала торжественно - праздничный вид.   А вымытые до скрипа порозовевшей кожи  и безмерно усталые девчонки  падали в  пахнущие солнцем и ветром  постели и наслаждались запахом чистоты  и свежести. 
     В предвкушении праздника  всегда  было трудно уснуть. Утром,  вместо каждодневных  чёрных,  надевались белые, парадные  фартучки, а в косы вплетались белые атласные ленты. Из громкоговорителя неслись слова песни: 
      Весёлая, могучая, никем непобедимая,
      Страна моя, Москва моя, ты самая любимая!...
Школьный двор расцветал  пышными букетами. И на душе становилось  так светло и радостно, что  хотелось плакать от счастья  и гордости, оттого,  что  им посчастливилось родиться и жить в такой стране. А над головами звенело и  подзадоривало:   
      Ну – ка, солнце, ярче брызни,
      Золотыми лучами обжигай,
      Эй, товарищ, больше жизни,
      Поспевай, не задерживай, шагай!....
И хотелось   шагать  и петь, и делать что – то доброе и  справедливое.   

Мария вспомнила, как запевала в школьном хоре, и потихоньку затянув:
      Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца,
      Собою затми белый свет…,
  невольно подняла голову к небу, расправила плечи и посветлела лицом.

     Да,   жизнь постепенно налаживалась,  но в колхозах люди по – прежнему работали  почти забесплатно.  Уже после шестьдесят первого года зарплата была не больше  двадцати – тридцати  рублей, а бабушкина  пенсия  всего восемь рублей. При таких доходах речь о  дальнейшей учёбе не велась. Надо было работать.
    В городе, на  консервном комбинате,  заработки были чуть  выше.  Там уже работала   Верочка.  Закончив школу, Маша, превратившаяся в высокую, стройную  девушку с длинной чёрной косой  и  глазами, похожими на спелые вишни, подались туда же. Там  она встретила  своего будущего мужа,  слесаря Гришу.
Вскоре  справили небогатую, но весёлую свадьбу и зажили  душа в душу.  А ещё через несколько лет  им посчастливилось получить квартиру  в  хрущёвке. По сравнению с их крошечным домиком это были хоромы, да ещё и с удобствами.  Родили сына Ванечку, и всё у них было так хорошо да ладно, что  подруги обзавидовались.

       Но  не зря говорят  -  зависть счастью не попутчица.  А у судьбы на всё своя мера. Мерила счастье полными горстями,  да  о чём – то задумалась. А пока она думала, счастье   сквозь пальцы и пролилось.  Первым ушел её ненаглядный Гришенька. Надо же было  сломаться  одновременно двум электрокарам, одной  в жарком варочном  цеху, где стерилизовались банки с зелёным горошком, другой в холодильнике.   Работа стала, начальство  в крик. И пришлось ему, потному и разгоряченному, бежать из жары да в холод. Надо было бы надеть ватник, да уж больно он  спешил. Простыл  и сгорел в один месяц.
    Больно было, тяжко, горько…  Но у неё был Ванечка.  Уж она над ним, как  голубка  над голубёнком, всю душу в него вкладывала.  Да и хорош был мальчишечка, добрый, ласковый, весь в Гришеньку.  И учился хорошо. Мечтала отдать его в институт.  Работать была готова день и ночь, лишь бы его выучить. Но едва он успел  получить аттестат, как пришла повестка в армию. У неё сердце так и оборвалось, а Ваня смеётся.
            - Не горюй, мамуля,  отдам долг родине, тогда и выучусь.

      Письма из армии присылал  весёлые. Писал, что служит на крайнем севере, и всё у него хорошо. Описывал,  какое там бывает  красивое северное сияние.  Жаль, приехать  ей туда  нельзя, потому  как очень далеко. И добраться туда можно только  самолётом, а они  летают редко.  Конечно, про Афганистан она была наслышана, разговоров всяких ходило немало. Каждый день благодарила бога, что Ванечка служит в России, считай, что дома.  Конечно, север   не  курорт,  но ничего, был бы жив - здоров, а бояться трудностей в их роду не привыкли.  Но потом…

      Потом пришли эти двое, из военкомата.Толком  она ничего не помнит, помнит только, как   сдавило голову, так, словно кто - то  надел на неё стальной обруч. А они  совали  ей  в руки стакан с водой, и, отводя глаза в сторону,  говорили что - то про интернациональный долг.
     Мария хваталась за голову, стараясь освободиться, а обруч всё сжимался и сжимался, и мешал  разобраться, понять...   Какой долг?   Какая война?  Это ошибка, чья - то страшная ошибка...  Её Ванечки ни на какой войне не было и быть не могло, он служит совсем в другом месте…       
     На другой день  привезли.  Зашлась криком, увидев Ванечкин портрет, перетянутый чёрной лентой, и красный гроб, плывущий на плечах молоденьких солдат. Едва его поставили на табуреты, упала  сверху  и завыла дикой волчицей:
          - Сыночек мой, кровиночка…  Откройте, откройте, дайте  мне на него    посмотреть...
     Открыть не разрешили. Сказали, нельзя. 
     Трудно поверить, но  этот запрет принёс облегчение. Давление обруча немного ослабло,  и зародилось сомнение - не её это сын, не её…
      Когда всё закончилось,  стала  везде и всем  доказывать:
          - Нет, это был не Ванечка. Я знаю, чувствую, что  похоронила чужого сына… Материнское сердце не обманешь…
      И продолжала настаивать на своём, не обращая внимания на увещевания и косые взгляды.  Так и не смогла смириться с мыслью, что Ванечки нет и никогда не будет. Для неё он навсегда  остался живым.
     Пошли разговоры о том, что она   вроде как помешалась.  К её имени прочно прилипла приставка   Блаженная. Подруги устали выслушивать каждый день одно и то же, и постепенно отошли в сторону. С тех пор она замкнулась,  словно вернулась назад, в своё трудное, но счастливое прошлое, и  стала разговаривать  сама с собой. Но могилку   ходит проведывать чуть ли не каждый день. А  вдруг… вдруг  там, рядом с Гришенькой, и правда лежит их Ванечка…  Но как же тогда северное сияние, о котором он писал? Где он мог его видеть, если всю свою недолгую жизнь прожил на юге?
       
    Задумавшись, не заметила, как ноги сами принесли  на кладбище.  Положила на обе могилки по нескольку веточек  красноклёна и мяты.
        - С Троицей  вас, родные …
   Поправила одиноковые жестяные венки,  поклонилась  и  ушла. Дома развешала оставшиеся ветки по  углам,    разбросала по полу  немного травы.   Перебрала пучок   привядшей мяты и  достала  из буфета  хрустальную вазу, подаренную сослуживцами при уходе на песнию. 
    Немного подумав, прошептала: «Пусть будет, как раньше».  Поставила вазу на место,  взамен   нашла  стеклянную  литровую банку. Подошла к раковине,  открыла кран,   подставила банку под упругую холодную струю, и, глядя в закопчённый угол кухни, задумчиво прошептала:
        - Надо бы сделать ремонт …  Дотяну  ли я до следующей пенсии,  если куплю   баночку краски?   
      Поместила в банку свой простенький букет,  поставила на стол. Присев рядом,  спрятала в него лицо и вдохнула  запах мяты. 


Рецензии
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.