Продолжение повести Артист - 3

7.
     Старшим в этот раз по «трудкоманде» был Стёпка.
     Не повезло.
     На дворе была уже осень, и наряд на работу был связан с картошкой:
 выкопать, часть занести в погреб, а часть – начинать ссыпать в кагаты, в такую специальную насыпь из картошки, сделанную по - особому.
      Кузьмич держал картошку в земле на приусадебном участке до последней возможности.
     - Надо, шоб дозрела до конца и большее стала, - говорил он, - мне ж вас, гавриков, не «шрапнелью» же выкармливать.

     И вообще, слово -  «большее» у него было, чуть ли не главным в его разговорах, если они касались понятия роста. Он, хоть и бывший политработник, и грамотный вроде, но сам был родом из села и нет-нет, да и проскакивал в нём сельчанин. И в говоре, и в поступках, и в  отношении к хозяйству.
     Команда из семи «штыков» выстроилась перед сараем с лопатами, вилами и плетёнными из лозы верейками. Кузьмич, стоя перед ними и заложив руки со своей палкой за спину, проводил инструктаж командирским голосом:

      - Значица так, бойцы! Задача у вас ответственная и серьёзная.
Первое: - смотреть в оба и картошку не резать! Не дай бог! Разрежете – гнить быстро начнёт, другую картошку, что рядом, тоже зацепит, а впереди - зима. Зубы на полку положим тогда.
Второе: - картошкой не бросаться! Степан, смотри у меня! Это ж всё равно, что  - хлебом. Поняли?!

      - Поняли…- протянул строй в разброд. На что Кузьмич отреагировал сразу и по- военному:
     - Я  чёй-то не разобрал, а ну, ещё раз – поняли, я спрашиваю?!

     -  Поняли! – гаркнул строй с видимым удовольствием. Было видно, что подобное у них практиковалось,  и как игра, и для поднятия боевого духа.

      - Третье: - верейки сильно не нагружать! Таскать по двое. А то ещё понадрываетесь мне тута  ясно, мужики?

     «Мужики» переглянулись между собой понимающе. Им было ясно.

      - И, четвёртое: - очень прошу, - тут Кузьмич решил сделать особое ударение, - внимательно картоху-то выбирайте, даже махонькую. Хорошо, а? Она нам тоже нужна. И свинкам на корм и вас, «поросят», кормить. Ну, по – коням!

     Про «поросят» и «коней» он ввернул в шутку, для поднятия настроя.
     Команда во главе со Степаном поплелась на огород «развёрнутым строем», а Кузьмич принялся у стены дровяника, на сбитом из толстого горбыля верстаке, строгать доски. Что-то, видно, подладить решил. Хотя и было кому команду дать, - да вон хотя бы завхозу, - но он сам хотел всё сделать. Любил  порукодельничать, да и за ребятнёй, за одно, присмотреть.

     Назар ухватил момент, когда Кузьмич увлёкся своей работой, пролез через лаз в заборе (эту доску он уже давно для себя отбил), прошмыгнул вдоль стены детдомовского здания и уже из-за  его  угла  вышел спокойно, гуляючи, потому что был уже виден огород, и пошёл в сторону трудяг.
     Стёпка в этот момент распределял свою команду по фронту работ. Увидев Дыма, насупился и сделал вид, что тот ему, - « ваабще по барабану».
     - Ну, опять понесло-поехало. – Подумал Дым с тоской.
     Он решил сразу не рисковать, не соваться до поры, и присел в лопухах, скинул фуфайку, укублился на пригорке и стал наблюдать.
    «Поле боя» было как на ладони. Надо было определиться по обстановке, куда себя  приложить. И через короткое время стало ясно: одного явно не хватало. Или трое копают, а четверо – выбирают её и носят, или – наоборот. И так и так – производительность страдала, и Назар это уловил.
     Он независимо подошёл к трудягам, присел, затем, встал на коленки, и начал молча выбирать из земли картошку у любого копающего, у кого оказывался в этот момент вывернутый куст. Вот так, не поднимая головы, азартно, вообще не обращая внимания на то, у чьей лопаты он сейчас находится, Дым вклинился в работу. Его никто не окликнул. Первые минуты был в напряжении; а, вдруг, Стёпка вот сей начнёт? Или ещё хуже, - толкнуть может и надо быть готовым среагировать вовремя.
    Но Степан был, видимо, не глупым пацаном. Ему, как командиру «отряда особого назначения», был выгоден лишний боец, который не был-таки лишним. И он промолчал. Только темп увеличил: «Ну, щас мы тебя…».
     Но Дыма  не так просто было ухайдокать. Ему ж - не впервой. Они так с батей игрались, когда свою копали. Назар прекрасно помнил, что батя  уж очень быстро  взопрел тогда: копать – не собирать. Копать, да ещё «на скорость», будет  по  тяжелее.
     - Ну- ну, подождём, посмотрим… - подумал Дым про себя.

      Главное было: не нарваться на окрик, что он не всю картоху  собирает, пропускает. А это уже обвинение в саботаже и, практически, приговор отчуждения. Назар не мог этого допустить и старался во всю. Он даже делал лишних  пару гребков земли, чтобы убедиться, что выгреб все клубни.

     Как и ожидалось, «копуны» быстро угомонились и по одному начали сбрасывать темп. Последним сдался Степан. Но Назару, - хоть и у самого спина была в мыле, - хватило ума – не показывать свою победу. Он, как и прежде, хватко выбирал из земли картошку и не заметил рядом с собой, чуть в стороне стоящие, мужские, хромовые, офицерские сапоги.         Это Кузьмич подошёл, и какое-то время наблюдал за происходящим. Он уже давно заприметил их противоборство. А этого местного паренька он ещё с того раза приметил. С драки. Когда Саньку в больницу отвозили, и этот парнишка как не в себе был. Перепуганный, суетливый, всё Саньку за руку старался держать, даже про себя что-то шептал, как молился вроде.

     Кузьмич допытал потом Стёпку. Тот клялся - божился, что понятия не имеет, из-за чего всё началось. Перелезли через забор, насыпались, драка началась. А потом этот (что остался потом, когда все местные сбежали)  Саньку ногой ударил…

     - А мы вообще  -  «не при делах»! – Закончил тогда Стёпка обрисовывать ситуацию с честными глазами.


    Кузьмич понял, что толку не добьётся.
    Он знал, - грешки за детдомовскими по части краж водились. Было дело. И местные приходили, жаловались. Где, – просто так, «по подозрению», а где и - видели «собственными глазами». Хотя, если по правде, он-то своих всех знал, чуть ли не в слепую мог их распознать -  кто есть кто, а вот местные, наверняка,  всех  городских не знали. Вот и вопрос тут получается…

     Не стал Крымов обострять тогда. Ладно бы Санёк поправился, а там  –  как-то сложится.
     И этот пацанёнок местный – уж больно настырный. Всё к ним ходить повадился. Кузьмич видел пару раз, как парнишку пыталась отогнать его детвора, а тот всё в работу лез. Дошло тогда, - парень вину свою заглаживает. И понравилось ему это. Тепло на душе стало.

     Не всё ладно было, конечно, в его хозяйстве. Детворы у него в детдоме было 150 человек и мальчишек и девчонок.  5 классных групп по 30 детей в каждой. И возраста – от «шрапнели» малой и выше. «Выше» - означало предел до 14 - 15 лет. Дальше, с 7 – ми классным образованием, шло ФЗО, если правильно расшифровывать – школа фабрично - заводского обучения. До этого были ФЗУ – школы фабрично-заводского ученичества, очень сильно помогавшие молодой стране Советов в формировании её рабочих резервов.    Они действовали с 1920 по1940г.г.
   А уже с 40-го ФЗО вытягивали на детских ещё плечах экономику, особенно, - в войну, когда в них  попадали дети в 14 лет и, после быстрого обучения, становились к станку «давать» план и «перевыполнять». Но идти в училище считалось выгодным и престижным делом, - полное гособеспечение и обмундирование. С 1940г. в войну, ФЗО, входящие в систему  Гострудрезерва СССР, на основании объявленной трудовой мобилизации, пропустили через себя сотни тысяч детей, которые на равнее со взрослыми ковали победу страны. И также, по взрослому, несли ответственность за допущенные промахи. Вплоть до ГУЛАГа…

   Стране нужна была  молодая РАБсила. И считалось, что эта ещё, в сущности, детвора и была уже той «молодой силой», которая способна и себя и государство обеспечить, и вытащить.

   Только вот какая это «сила», Иван Кузьмич очень хорошо знал…
   И больно и горько было, и жалко ему своих детей.
    Великая держава продолжала перемалывать свой народ на костную муку. Для удобрения поля своих великодержавных амбиций, не взирая при этом ни на что, калеча и здоровье, и судьбы своих малолетних граждан…

    Нет, детдома таки были на содержании и государства и, на бумаге, обеспечивались всем необходимым. Но на каком-то этапе срабатывал «человеческий фактор» и одни детдома держались «семьёй», если директорами в них были совестливые, порядочные люди типа Кузьмича.
   В таких и подобных им домах, благодаря напору и энергии директора, были и скотный двор со своими коровами, козами, овцами, лошадьми и свиньями даже, и  дети бежали туда из других домов, как говорится,  «с конца света», - там ЛУЧШЕ.

   А были и такие дома, откуда  дёру давали, как только весной веяло на улице. Бежали из-за постоянной голодухи кто куда.
   Потому, что продукты постоянно разворовывались, плюс ко всему, совести, мозгов, призвания и желания у тех директоров явно не хватало, да и любви  к детям  –  тоже.

    Кузьмич детвору любил. Как-то чувствовал он их. Интересно ему было с ними. Были случаи, ему совсем маленьких детей в пелёнках подбрасывали, даже с запиской, в которой были все данные о ребёнке. Таких  назад не возвращали. Только узнавали, что в семьях, из которых были эти дети, было что-то не ладно: не полная семья, многодетность, голод.
     Знали люди, что у него, у Кузьмича, дети выживут. И выживали!

    Крымов, прежде чем подойти  к своим на огород, какое-то время стоял и наблюдал за ними из-за угла здания.
   Хорошо парни работали, слаженно. Но один по счёту получался лишним. Что за чёрт?..        Он точно помнил, что инструктировал семерых.
   Приглядевшись, Кузьмич распознал в одном из ребят того, местного паренька. Прямо стахановское соревнование, какое-то развернулось! Подошёл почти не замеченным:

      - Ай, да молодцы – хлопцы! Прямо, - ударники! А ты, чей же это будешь, парень? –
Обратился он к Дыму совсем по-доброму, глядя на него и улыбаясь, искренне и открыто.

    Дым даже растерялся и покраснел, чего с ним давно не случалось. Ну, а как же! Получил похвалу при всём честном народе, да ещё от самого директора! Это было ого - го! Для  Назара в тот момент эта похвала приравнивалась чуть ли не к фронтовой медали «За отвагу».

      - Дым я. Из Крайней…
    Сказал и потупился от смущения, успев при этом из подтишка кинуть «косаря» на Стёпку: какая у того реакция на слова  Самого? Дошло, - с кем  бок о бок трудится?.. Чуть ли не с героем!
    И ещё он смущался от того, что ему впервые довелось представиться народу, кто он и откуда. Он не был к этому готов.
     Стёпке стало как-то неловко. Он хоть и зыркнул на Ивана Кузьмича недовольно, но ведь тот похвалил же не только Дыма одного, но и всех! И его,  выходит, тоже! Так что бычиться вроде и не хорошо как-то…
     А директор, - опять к Дыму:

     -  Ну, «Дым» и «Дым», - это понятно. Ну, а зовут-то тебя как?

     -  Назар я,  Паров. С Крайней улицы.

     - Погодь, погодь… Это ты Степана  Парова сын будешь?

     -  Ага… Батя мой.

     - Ну, так знаю я отца твоего, Назар. – Ответил Кузьмич, довольно расплываясь в улыбке.

     - Мы с ним ещё с детства знакомы будем. Даже более того, мы с ним, как оказалось потом, на одном фронте, Калининском, воевали. Только в разное время и в разных дивизиях и частях. Я, - в  мотострелках  политруком, а он, кажись, в артиллерии. Во как!

     Крымов ещё раз, уже как своему, улыбнулся Дыму и  залихвацки, чуть согнутым пальцем правой руки, поддёрнул край левого уса вверх. Мол, - знай наших!

     - Хороший мужик, - продолжил он, - да и работяга отличный. Мастер! Он нам в прошлом годе печку в спальном бараке перекладывал. Я его по старой дружбе попросил. Так твой отец ничего с меня за работу не попросил даже. Сказал, - у меня тоже сын есть. 

     - Хороший мужик. – Повторил Кузьмич, глянув одобрительно на Назара.

     Услышав об отце, что он - «хороший мужик», «мастер» и, что «работяга отличный», Дым даже слегка растерялся. Это ж - про его батю сказано! И кто? Сам директор детдома, которого знала вся округа, так хорошо о его отце отозвался! А он сам, Назар Паров, получается, и не знал про своего отца, какой он?
     Хотя нет, знал! Он знал, что его отец на войне был артиллеристом-наводчиком противотанкового орудия. Был даже контужен тяжело разрывом немецкого, танкового снаряда.
      Особенно, он достаточно знал об этой проклятой контузии, от которой сейчас доставалось его семье. Она очень хорошо проявлялась, когда батя загуливал по спиртному. Тогда хоть, как говорится; « с города выписывайся».
     Доставалось и Назару  и матери. Он может быть и не налегал бы на выпивку, если бы «добрые» люди не подносили. А он отказаться не мог. Сначала,  - чтобы не обидеть, а потом, - просто уже и сам был не в состоянии.

     Отец рассказывал, что на фронте у них с немецким « тигром» дуэль вышла. Дым точно не знал, что это такое, но, получалось, что пушка отца и немецкого танка выстрелили одновременно один  в  другого.
     Паров – старший был классным наводчиком и потому их снарядом немчуре так башню и снесло. И капут ему пришёл, как батя любил выражаться. А вражеский снаряд рядом с противотанковым орудием рванул. В живых только Паров контуженный, да раненый командир орудия остались. Остальной расчёт осколками посекло.

     Они потом с командиром ещё долго, как могли, в этом бою с орудием управлялись. Пока подмога не подоспела.

     Батя тогда за тот бой медаль «За отвагу» получил. Уже, будучи в госпитале. А контузия так с ним по жизни и осталась.

     Бывало, по пьяни, ударит его контузия, так он обхватит голову руками и качается по кровати или по полу, а, бывало, и по голой земле. Или ещё чего отчебучит, что сам потом не вспомнит.

     И  добрый отец у него. Хотя, и драл малость, случалось.  И, если честно, то не сильно, да и всегда  –  за дело. Ничего не скажешь. Назар часто сам нарывался
     То, - с учёбой нелады, чтоб её... А тут братва с улицы художественный свист устроила. Дел на улице – по горло! Вызывают. А тут – за уроки садись. Да кому они нужны!
     Потом  -  через задницу доходило, зачем учиться надо…

     То, от домашних дел опять же улица забирала, вместо того, чтобы матери срочно что-то  помочь по хозяйству. Опять же, – дома разборки.
    Да всяко бывало. Но отца Назар любил. Это он точно знал. Но всё это было так привычно, что и не замечалось вовсе.

     Но тут Назар внезапно понял, что, оказывается, и надо человеку, чтоб оно, его добро, его жизнь,  замечались окружающими людьми! Что добро человека от него самого кругами вокруг расходится. И не обращать на это внимания ни как нельзя.

     И как приятно было Дыму об отце от чужого, незнакомого человека, доброе слово услышать!
     А то, что батя, когда в прошлом году помогая детдому, ничего за работу не взял, сказав:  «У меня тоже сын есть»  -  прибило его окончательно. Он растерялся. Тут уж не знаешь, что и делать, как себя вести дальше?..

     Кузьмич быстро понял состояние Назара и поспешил разрядить обстановку:

     - Ну ты по работе – весь в отца ей богу!

     И, - к Степану:
     - Стёп, ты б  присмотрелся к помощнику, толковый ведь парень, а?

     Стёпка аж встрепенулся, как будто его ошпарили:
     -  Шо – о? «Присмотрелся»?!  Да я его за Саньку ваабще в упор не вижу!
      И пусть не лазит сюда! Чурки кусок! Кто его тут просит… – он был красив  во гневе.

     Последнее Стёпка договаривал, уже бурча в сторону. Как бы -  вдогонку  «праведному гневу».

     Когда Дым услышал «за кусок чурки», не выдержал и выдал вызывающим тоном:
     - Да шо - «чурки», шо - «чурки»! Сам ты « чурки кусок»! Да я, шоб ты знал, из-за  Саньки сюда и хожу! Я за него тут! Понял?! Я – шоб помогать! Я тут… А ты – «чурки»…

     Дым распалился и запутался в словах. Его, забила, вдруг, нервная дрожь. И он хотел было, подскочив, рвануть на горку за телогрейкой, но его за руку перехватил директор:
     - Э - э - эй! Тихо! Ишь, петухи! Распрыгалися тут мне, понимаешь. Всё понятно.

     - Понятно, я сказал! – Повторил Кузьмич с нажимом ещё держа Дыма за руку, когда тот смыкнулся по инерции ещё раз.

     - Вообщем, так, мужики, ситуация проясняется. – И, – к Дыму, глянув внимательно тому в глаза, пристально так, как будто в самую душу  пытался заглянуть:
     - Так за шо ж  драка-то была, а, боец? Может, окончательно прольёшь свет, шоб я себе тут мозги не парил?
      А я тебе, в оборотку,  за Санька,  расскажу, как он там, в больнице, поживает. Лады?

     И Крымов затих,  выжидающе глядя на то, как  Дым тут же нахохлился и начал  зыркать  из подо лба то на директора, то на ребятню.
    На Стёпку смотреть он не решался.
    Да сейчас бы Дым когда-нибудь, да кому-нибудь, про что-нибудь разогнался рассказывать!  Ага, разбежался…
     Но желание;  узнать что-то про Санька,  было очень сильным. Да и хранить «военную тайну» о прошедшей «битве» не имело особого смысла. Тем более адреса, явки и полный, по фамильный список его дружбанов у него никто не требовал.

    - Нам сказали, шо у бабы Клавы, которая возле базара живёт, ваши мешок сахарной свеклы стырили. – Ответил Паров директору.
      Назар искоса глянул на окружающий коллектив, чтобы проверить реакцию на свои слова. Реакции – ноль. Как будто никого из присутствующих сказанное и не касалось.

     - Старая такой вой подняла, шо мы подумали, будто у ней пол-хаты спёрли, так убивалася. Вот мы и …
     Дым потупился, т.к. на него снова нахлынули события того дня и опять придавили – не шелохнуться.

     - Ну, шо скажешь, Степан? – вступил в тему Крымов, глянув в сторону своего «бригадира». И этот взгляд был такой «вопросительный», ну прямо, как следовательский, что хоть сразу во всём сознавайся. Стёпка подобрался.

     - Та можешь и не говорить сильно подробно. – В глазах Кузьмича мелькнула искринка. – Ты мне только ответь на несколько вопросов, я тебе их сразу все и выдам по порядку:
     Первый; это шо ж за свеклу Манька, кобыла твоя разлюбезная, которую ты так обхаживаешь и чуть в губы с ней при встрече не целуешься, это шо ж она в тот день как раз жевала? Не свеклу ли, а? А я грешным делом даже подумал: откудова ж это такое добро нашей трудяге привалило? Она ж рук не имеет, шоб самой эту свеклу добыть!

     -  Кстати, для сведения, - Кузьмич перешёл на назидательный тон со строгой интонацией, - сахарная свекла на то и называется сахарной, что из неё сахар делают. Так что Маньке такое удовольствие, - слишком жырно будет.
     - А вы помните, шо вы какое-то время тогда, после драки, лопали с нашим травяным чаем? Маленькие такие, высушенные белые кусочки, а? Помните?
     - Ага – а! – закивал детдомовский «контингент» с невольно проявившейся печатью удовольствия на мордяках.

     Сахару, как такового им «на еду» практически не перепадало.
     То количество, которое детдом получал, растворялось, почти не ощутимо, в каких-то молочных кашках для самых маленьких.
     Растворялось так же в решениях, каких-то срочных, - хоть кровь из носу! - неотложных  хозяйственных вопросов для детдома, где нужно было «подмазывать» или  «подслащивать».
     А тут, в яслях у Маньки, да такое добро!

     Он тогда собрал всё, занёс на кухню и дал наказ повару с девчонками: порезать свеклу маленькими кусочками, как можно «большее». Чтобы на всех хватило и просушить их в печи.
     А потом, когда эти сушки подали к чаю, надо было видеть эти довольные мордахи!
     Кузьмич даже взял это дело на заметку для себя: надо бы на следующий годик для таких целей на участке насадить немного сахарной свеклы. Мало ли как ещё будет-то… 
     И как это он забыл этот способ, так знакомый с самого своего детства!

     - Та-а-к, - протянул дальше Кузьмич,- вопрос второй: это ж каким таким кандибобером,  если кто-то  – в курсе,  этот «кто-то» смог припереть этот самый мешок на территорию закрытого, государственного учреждения?

      Он хитро, искоса, не отрываясь, смотрел на Стёпку. Тот запунцовел. А кончики его ушей говорили о том, что ему «не служить в разведке», и никакой «государственной» или ещё какой-нибудь другой «тайны» доверять нельзя.
    У парня таки была совесть, и она его мучила изнутри.
     Кузьмич продолжал:

     - Я чётко помню, что наш «транспорт» в лице Маньки и её телеги за пределы детдома тогда не выезжал. Манька тогда прихворала. Дак как же дело-то было? А?

     И третий вопрос: до коле вы тут оба собачиться будете? Уж очень меня это интересует.
     И Кузьмич, теперь уже развернувшись к Назару и дотронувшись до его плеча,  как бы не нароком, от чего его аж морозом по коже шибануло, произнёс:

     - Пока тут некоторые гражданские лица,  не будем показывать пальцем – кто, будут думать над поставленными вопросами, я тебе, как обещал,  за Саньку немного расскажу.
     Ну, у него всё нормально. Идёт на поправку. Даже отъелся, кажись, там немного. –  Крымов произнёс это с видимым удовольствием. – Уже скоро будет дома. Всем вам, –  он обвёл всех своих взглядом,  – привет передавал.

     Народ зазубоскалил искренне и от души, переглядываясь друг с дружкой. И вместе с ними расцвёл в непроизвольной улыбке и Назар, так же переглядываясь с ребятами.

     И они, –  Назара тут осенило!  –  так же отвечали ему улыбками! Даже – Стёпка! Но тут же – и это хорошо было видно –  хмурь мелькнула на его лице.
    Спохватился. Чуть было «марку» не потерял. И это не ускользнуло от внимания Дыма.
     Тут, кто-то кого-то, уже шутя, треснул не сильно по спине. Кого-то толкнули в плечо и толчок, по цепи, дошёл до Назара и тот по инерции толкнул стоячего на расстоянии вытянутой руки Степана…

     И, - ничего! Прокатило!

     Но тут Кузьмич развернулся фронтом к Степану и с лёгкой, ироничной улыбкой произнёс:
     - Ну, шо? Шо мы, гражданин, надумали?..


8.
     Сколько раз Дым тасовался около городской больницы, в надежде хоть краем глаза, в каком-нибудь окне, зацепить Сашкин силуэт!
     Мимо! Не получалось.
     Всякие мысли при этом в голову лезли: а, может, он, Дым, убил его?!
      А, может, - покалечил? И Санька лежит теперь, прикованный к кровати, весь в бинтах,  еле живой, как всё равно, что боец, - в госпитале?
     Как Назар в каком-то фильме про войну видел.
     Пробовал прошмыгнуть мимо вахтёрши незамеченным, крадучись вдоль стенки и прячась за чьи-то спины. А там бы он, внутри, уж как-нибудь разобрался и нашёл пострадавшего.
      Но та, рухлядь старая, с не добрым, злым лицом, сгорбленная, сухонькая, в белом, застиранном халате, с косынкой, повязанной старательно аж до бровей и, наверное, - с довоенным сторожевым стажем,  давно его заприметила.

      Находясь на своём посту, в вестибюле, у входа на центральный коридор, она профессионально быстро как-то раз определила «нарушителя режима». Заученным движением подтянула к себе веник, как милиционер, машинально подносящий руку к кобуре, и чуть было не огрела им Назара по хребту в момент прорыва.
     Фокус не удался…
     Теперь бабка сразу же становилась в боевую стойку, когда Назар только появлялся в поле её зрения. Это стало превращаться уже в какую-то игру даже. На её лице, при виде Дыма чуть ли не было написано:  «Враг не пройдёт!»   
     Ясно было, что Гитлер зря затеял войну с нашим народом…
     Ему надо было, ещё до войны, для прикидки – куда суётся-то! – смотаться на экскурсию в СССР и попытаться тайно проникнуть на какой-нибудь охраняемый каким-то божиим одуванчиком  «объект». Например, виде больницы, поликлиники или какой-то базы хотя бы на худой конец.
     Глядишь, может, и войны тогда бы не было…

   Могло показаться, что, когда Назар в какой-то день не приходил, бабка тосковала…

   9.               

     Стёпке край как не понравилось это самое слово и обращение - «гражданин».

Продолжение следует...