Пень в апрельский день часть 5

Глава 10

Что было в ее жизни, кроме меня, я представлял себе плохо. Ну, институт. Ну, работа. Родители, само собой. Все? А друзья? Она была легким в общении человеком. Наверное, у нее были подруги, какая-то своя компания. Ни одну подругу я не знал, ни о каких компаниях не имел ни малейшего представления. Как оказалось, у нее были даже поклонники! И не все поклонники оставляли ее равнодушной. За что-то ведь выделила она этого самого «хорошего человека», что-то в нем так привлекло ее, что она собралась доверить ему свою судьбу.  Ему, а не мне!

Стоп! А мне оно надо?  Ее доверие, ее судьба? Сегодня – да. А завтра? Не знаю, не знаю… Уж больно страшно это звучит – «навсегда». Вместе навсегда! Навеки вместе! Полная безнадега. Сто лет прошло, а рядом все та же, только беззубая и сутулая, Леночка. Жуть!

Правда, если быть честным, то и я к тому времени, поди, буду фарфоровыми зубами щелкать, в стакан с водичкой их на ночь класть. Любовь до гроба, дураки оба.

Хотя бывают случаи, когда и до гроба любовь, и даже после гроба, а никто не дурак. К примеру, взять ту историю, которую мне Леночка рассказала в день расставания про своих родных. Шестьдесят два года вместе! Да столько и один замучаешься жить, а они вдвоем прожили. И не надоели друг другу!

Но почему, почему она никогда раньше не рассказывала мне это? Почему никогда не заводила разговор о том, что ее что-то не устраивает в наших отношениях? Ну так же нельзя! В один день: вот тебе судьба моих предков для примера, любовницей я быть не хочу, мне нужен сын, поэтому тебя бросаю и выхожу замуж за другого!  Ну кто такое может переварить сразу! И на что она рассчитывала? А, похоже, ни на что и не рассчитывала! Просто, информировала меня, и все. Вообще, рассчитывать не в Леночкиных правилах. И раньше мне ее честность нравилась. А сейчас, получается, уж лучше бы она меня при помощи каких-нибудь своих женских хитростей провела, обманула, так, что ли?

Такие бесконечные диалоги с собой я начинал каждую свободную минуту. Все одно да потому, и снова здорово, сначала и по кругу. Периодически я одергивал себя: «Ладно, парень, хватит ныть. Леночка бросила, другие подберут. Еще и радоваться будут, вот, мол, счастье какое привалило, такой Андрюша замечательный, а бесхозный».

Однако сколько бы я не бодрился, а на душе было паршиво.

Я нагреб себе, наставил в график дежурств, чуть ли не каждые сутки подряд. И голова будет занята, некогда будет дурковать, и денежек подзаработаю. Может быть, даже получится скопить на отпуск в каком-нибудь любимом Богом солнечном краю вроде Кипра или даже Италии. Мысль об отпуске на хорошем курорте меня очень вдохновила. Классно бы было! Уж там бы я, точно, не тосковал! Уж там бы я нашел, чем себя, брошенного страдальца, развлечь!

Но курорт и удовольствия, с ним связанные, маячил где-то в туманной дали, а здесь и сейчас была работа, дождливый, больше похожий на октябрь, сибирский май и измучившие меня мысли о Леночке.

Вдобавок ко всему, я умудрился поругаться с Ларисой. Глупо, бестолково, совершенно не по делу поругаться. После нашего с ней разговора по телефону, когда она рассказала мне о своих семейных проблемах, мы с ней ни разу не шушукались.  То по времени не совпадали, то по месту, то оказывался между нами третий лишний. Да и, если честно, не до нее мне было.

В один из дней я сидел с бумагами, Лариса во второй раз за утро заскочила в ординаторскую, спросила:
- Меня никто не спрашивал? - кивнула на телефон, - Сотовый, представь, умер, в самый неподходящий момент.

В первый заход ее интересовало то же самое.
Ей не звонили, и я в ответ на вопрос мотнул отрицательно головой.

Лариса убежала, и тут же зазвонил телефон. Какой-то мужчина спросил Ларису. Через пару часов этот парень позвонил снова и настойчиво просил меня передать, что он ждет звонка от нее. Я передать пообещал и благополучно свое обещание забыл. Закрутился. Замотался. Отвлекли. Устал после ночи.

Уже в конце рабочего дня, глядя на собирающуюся домой Ларису, я вспомнил о невыполненном обещании и сказал:
- Чуть не забыл. Тебе мужик звонил какой-то. Два раза. Сказал, ждет звонка.
Лариса замерла:
- Когда звонил? Во сколько?
Я сознался:
- Да утром. Часов в десять или одиннадцать. Я забыл тебе сказать.
Глаза Ларисы полыхнули:
- Да и правда! Зачем тебе помнить! Голову свою красивую глупостями забивать! Плевать на то, что ты своей забывчивостью может жизнь человеку сломал! Ээ-х!

И вышла из ординаторской, громко, от всей возмущенной души, хлопнув дверью. Я сразу и не понял, что мы поссорились, что Лариса всерьез обиделась на меня. Думал так, баловство. Даже поразмышлял о том, что на Ларисе опять туфли на каблучках. Повспоминал, что еще пару недель назад или чуть больше ревела мне Лариса в телефон, сопли по трубке размазывала: «Жизнь пропала, я в каждой дырке затычка…». А вот теперь, оказывается, подруга моя новую жизнь начала. А я и не заметил этого за своими проблемами. Мы, мужики, народ тактичный, в чужую душу не лезем, вопросов не задаем. Я у Ларки и не спросил ни разу, как там ее эпопея с изменщиком - Ромой развивается. А, если честно, и забыл про нее. Свои печали.
Но Ларису моя забывчивость почему-то задела всерьез. Она стала обращаться ко мне только по имени и отчеству, исключительно по рабочим вопросам и тоном холодно-отстраненным. Все мои попытки свести конфликт к нулю успеха не имели. Я подергался, подергался, и отступился. Решил, что Лариса на почве ссоры с мужем стала мужененавистницей, и я просто попал под раздачу.

Работы в отделении было - хоть отбавляй. После майских праздников и во время них всегда большой поток травмированных. У нас в стране ведь где праздники, там и алкоголь в неумеренном количестве, а под градусом любой человек, даже самый осторожный, напрочь инстинкт самосохранения теряет. И, как следствие, становится нашим клиентом. Поэтому операций и перевязок, а еще больше писанины, хватало на всех.

Но сколько бы я ни работал, нерабочее, свободное, личное время, все равно, случалось. И вот в нерабочее-то время мне становилось совсем плохо. Я скучал. Я тосковал. Я безумно хотел видеть Леночку.

Я пробовал заниматься аутотренингом, внушая себе разные гадости о ней, но у меня ничего не получалось. Я думал: «Баба, обычная баба, для которой важно только прилепиться к мужику, без разницы, к какому, обвешать его со всех сторон сопливыми детьми». А перед глазами вставало ее светлое, чистое лицо, умные глаза. И получалось, что та противная, озабоченная проблемой воспроизводства самка сама по себе, а моя Леночка сама по себе. Никак вместе они не сплетались! Думал: «Притворщица, обманщица, лживая насквозь! Бегала ко мне, вся любовь, страсть и порыв, а думала о «хорошем человеке», чтоб ему пусто было. Выбирала, прикидывала, кто из нас лучше, решала, кого предпочесть!». А вспоминались ее ласковые прикосновения, нежные, теплые, как летний ветерок, поцелуи, чистый, как у ребенка, запах ее кожи.

И тут меня начинало клинить. Как? Все это, все, что я так любил, теперь ему?!! Я метался по комнате, как зверь! Я рычал! Я скрипел зубами! Мне хотелось что-то ломать, бить, крушить, кусать!  Мне хотелось его убить!!! Первый раз в жизни я желал человеку смерти. Я понимал, что это ненормально. И винил в этом Леночку. Довела! Вертихвостка! И опять мысли по кругу: «Да она… Да он… Да я…».

Крыша стремительно съезжала. Казалось бы, чего проще: любишь, так пойди и скажи ей об этом. Мол, вот он я весь перед тобой, на все твои условия согласный. Хочешь так съешь, а можешь еще вареньем помазать.

Но мне не приходило даже в голову так поступить. Я же гордый. Я же сильно гордый! И чтобы женщина из меня вила веревки?! Да никогда! Не унижался я раньше перед этим крапивным семенем и теперь не буду! Да что она вообще из себя такое? Ласковая, нежная? Да каждая вторая мурлыкать начинает, только глянув на меня! Глаза голубые? Я еще голубее найду! Кожа шелковистая? Да я десятерых переберу, у одиннадцатой  кожа будет еще лучше Леночкиной…

Перебирать я кинулся, конечно, сразу же, чуть не на следующий день после нашего с Леной расставания. Это, мне казалось, был самый радикальный способ решения проблемы: найти себе новое увлечение и засыпать свои страдания по Леночке розами.

Но любовь оказалась материей тонкой и капризной, не получалась она по заявке. Хотя женщины мне попадались не последние. Одна вообще хороша была, как картинка, я ее в тренажерном зале снял. Фигура, как у Афродиты, уже загореть где-то успела, вся накачанная, мускулистая, глаза черные пронзительные, темпераментная, остроумная… Чудо, а не девочка! Но, увы…Не хочу ее, Леночку хочу! Она, видимо, почувствовала, что не зажигает меня, после третьего свидания послала меня на фиг в грубых выражениях. Смешно, но я нисколько не расстроился. Мне было все равно, она или другая.

Короче. Развезло меня, дальше некуда. Дальше уже клиника начинается, коллеги – смежники, психиатры их специальность называется, такими состояниями занимаются. 
Спасался я от захватывавшей меня депрессии только на работе. Дошло до того, что стал в свои выходные в отделение заезжать.

С Лариской я все-таки помирился. Вернее, подлизался. Купил цветок понаряднее и полохматее. Пригласил ее к себе в кабинет. Лариска вошла с каменной мордой, челюсть нижняя вперед, подбородок вздернут, глаза, как две ледышки. Глядя мне в лоб, процедила:
- Слушаю Вас, Андрей Николаевич.
Я достал из-за шторы припрятанный цветок, протянул ей.
- Лар, ну хватит уже дуться, прости ты мою забывчивость. Ну не думал я, что для тебя это все так важно.

Лариска меня не слышала. Она смотрела на цветок, который я ей протягивал, и вид имела совершенно невменяемый. А потом она стала реветь. Везет мне в последнее время на женские слезы! Стала Лариса реветь и смеяться. Нюхать цветок, снова реветь и опять смеяться. Как пел Владимир Высоцкий: «Ну, сумасшедший,  что возьмешь». С таким же примерно чувством я наблюдал непонятное поведение своей подруги. И даже некоторое удовлетворение при этом испытывал, не я один с ума схожу, вот и Лариса туда же, вдвоем не так обидно.
Длилась эта душераздирающая сцена достаточно долго. Но все-таки закончилась. Я деликатно отвернулся, пока Лариска умывалась холодной водой и разглядывала в зеркале свое опухшее отражение. Наконец она уселась в кресло напротив моего стола, взяла в руки вызвавший такую странную реакцию цветок.

Криво улыбнувшись, спросила:
- Напугался?
Я честно ответил:
- Есть маленько. Но самую малость. Я от вас, от женщин, всего жду. Это по молодости я в каждом женском поступке логику искал. А потом бросил. Нет в женских поступках логики.
Лариса опять уткнула нос в многострадальный цветок, окропленный потоком слез. Кисло возразила:
- Да нет, логика есть. Я про другую женщину всегда все понимаю, не было бы логики, тогда бы ничего просчитать нельзя было.
- Ну, так натаскай меня в женской психологии. Я умненький, у меня коэффициент обучаемости высокий. Объясни для начала смысл того дурдома, который ты только что здесь устроила. Смотри: я дарю женщине цветок, ожидаю, что ей будет приятно, она будет рада. Что делаешь ты? Ты начинаешь рыдать. Но и смеяться! Ну?
Лариса по-прежнему пребывала в расслабленном состоянии.
- Что «ну»? Все правильно.  Я и рада, и приятно мне. Потому и смеялась.
- Да ты ж смеялась, плача! Или плакала, смеясь, черт тебя поймет!
Лариса глубоко вздохнула.
- А, это… Это жизнь я свою неудавшуюся оплакивала.
- Лариса, а почему нельзя все это по отдельности делать? Вначале порадоваться, потом поплакать. Тогда нормально все будет. Тогда вопросов нет. А так, ты извини, - дурдом.
Лариса с досадой покрутила головой.
- О, Господи! Да как же тебе объяснить-то? Понимаешь, потому что цветок белый. Вот поэтому.

Я офигел. Во-от, оказывается, почему! Цветок белый. Вот все и поэтому. Понятно. Когда красный или желтый, то все по-другому. Все по - нормальному. А когда белый, то у нас так, мы и плачем, и смеемся одновременно. Понял. Все железно. Теперь и я буду, как Лариса, женскую логику на раз понимать.

Лариса, психуя, укололась до крови шипом розы. Пососала палец, прикрикнула на меня:
- Да не выпучивай ты глаза! Все у меня с головой в порядке. Объяснить все сложно. Просто, понимаешь, я белые цветы очень люблю. Больше, чем другие. Вот эта любовь и сгубила мою жизнь.
Я покорно кивнул.
- Понял.
Лариса отмахнулась, погруженная в свои переживания.
- Да ничего ты не понял. Ты лучше молчи, не сбивай меня с мысли. Понимаешь, я молоденькая была девочка видная. Всегда вокруг меня поклонники толклись. Выбирать было из кого. А я Романа выбрала.

Лариса тяжело, со всхлипом вздохнула, опять пососала уколотый палец, на котором алела капелька крови. Продолжила:
- Думаешь, за что? А вот за то, что цветы белые дарил. Все красные, а он белые! Я никогда не говорила ему, что люблю белые. Сам как-то прочухал. Просчитал. Я белому цвету во всем предпочтение отдаю, в одежде, в цвете обоев… Вот он и вычислил. И попал в «десятку».

Лариса замолчала, снова окунувшись в свои мысли. Очнулась, заговорила монотонным голосом, как будто рассказывала свою историю себе, а не мне.
- Помню, на день рождения надарили мне цветов. Март, время тюльпанов и гвоздик. Это сейчас круглый год из Голландии цветы на любой вкус. А тогда-то все было строго по сезонам. И вот заставлена вся комната у меня цветами. Все красные! И только его, Ромин букет – белые тюльпаны. Ты представляешь? Красота неописуемая. Где он их только взял? Вечером гости разошлись, а я сижу перед этими цветами и думаю: «Красные цветы – это символ любви-страсти. Это способ сказать: «Я люблю тебя и хочу тебя». А белые цветы – это признание в любви-нежности, любви без претензий, любви-обожании. Только очень тонкий человек способен чувствовать эти нюансы». И стала я потихоньку отдавать ему предпочтение. Да он и вел себя очень тонко: придет, сидит, молчит. Даже целоваться не приставал. Я думала: «Вот как он меня любит. Даже притронуться боится, чтобы не обидеть нечаянной грубостью». Короче, напридумывала себе такого Рому замечательного, что голова кругом. Не парень, а чистая икона. Влюбилась я в этого придуманного Рому без ума. Только он заикнулся: «Поженимся?», я рада радешенька: «Да, любовь моя, да!». Поженились. Я баба сильная, все на себя взвалила. Тяну. Детей рожаю, рощу, дом содержу, деньги зарабатываю… И все весело, все с радостью, с огоньком. Лишь бы он, сокровище мое и любовь моя, счастлив был. Ан нет! Плохо ему. Цветы, кстати, закончились сразу, резко, едва поженились. Даже в роддом он мне не передал ни цветочка. Ни белого, ни красного, никакого. Но зато каждый день мне объяснял, что во мне не так. Готовлю плохо. Всем нравится, а Роме нет. Пуговица у него на пиджаке еще вчера оторвалась, а я не проверила и не пришила. Теперь он вынужден ждать, пока я в спешке утренней с нитками – иголками разберусь. Рубахи я ему плохо глажу, пора бы уж научиться, не девочка. Разговариваю я громко, надо тише. Детей я воспитываю неправильно, слишком много демократии. Короче, каждый день новая претензия. Андрюша, и я все это глотала. Больше того! Я старалась исправиться! Усовершенствоваться! Обиделась, помню, один только раз. Я второго ребенка ждала. Токсикоз тяжелый был. Я целыми ночами в ванной сидела, тихонечко, чтобы никого не разбудить, блевала. А утром, еле живая, на работу плелась. Рома мне как-то утром выволочку устроил, что чистых носков у него нет. А я не могла их стирать! Токсикоз же! Я ж не выношу никакие запахи. Даже запах мыла, даже запах собственного тела! Меня от одной мысли о носках грязных выворачивало наизнанку!  Вот тогда я его в первый раз ослушалась, носки не постирала. Как же он бесился! А я тогда впервые о нас с ним задумалась. А любит ли он меня? Получалось, что не любит. Ведь не жалеет совсем. Гнала я эту мысль от себя, а она все возвращалась и возвращалась ко мне. Да долго я еще самоанализом бы занималась, если б не случилась у Ромы любовь. Тут уж из него все дерьмо и полезло! Ясное дело, мешаю я ему. Ему девушку свою куда-то приводить надо, где ей любовь продемонстрировать можно. А некуда. Жилплощадь-то у нас общая, от моих родителей в наследство доставшаяся. А при мне и при детях, сам понимаешь, неудобно. Хотя Рому, мне кажется, это бы не остановило. Любимая, я думаю, на такой экстрим не соглашалась. Опять же, девушку развлекать надо. А на это деньги нужны. Сам Рома денег не зарабатывает, он все больше по высоким материям. Для заработков я в хозяйстве была приспособлена. Ты же знаешь, все калымы, все подработки, какие только можно, мои. Только что санитаркой не подрабатываю. Поэтому первое время Роме на девушку хватало. Но потом я заподозрила неладное и стала свои заработки, которые составляли практически сто процентов нашего семейного бюджета, от любимого мужа заныкивать. Осердился на меня Рома окончательно. Вывалил на меня столько, что я и присела под этой кучей вонючей. Вот тогда-то я тебе по телефону и жаловалась. Аккурат накануне меня Рома просветил насчет своих чувств ко мне и к любимой.  Но я за время совместной с Ромой жизни давно из женщины в двугорбого верблюда превратилась. А верблюды – они ужас какие выносливые. Вот и я. Все переварила, все взвесила и подала на развод. И так мне легко, так хорошо стало, что и не выскажешь. А кругом солнце, весна, листочки зеленые! Я ж забыла, когда я их видела! Не поверишь - мужчины вокруг, которые во мне не функцию, а женщину видят! Андрюша! А Рома мой разводиться не хочет. Каждый день звонит, в любви клянется, прощения просит за чудовищную  ошибку, суицидом угрожает, если я не одумаюсь. А я кремень. Умер он для меня. И мне без разницы, удавится он, отравится или просто из моей жизни исчезнет. Вот и плакала я, что последние десять лет своей жизни оплакивала. А смеялась, потому что радовалась, что и  ты помнишь, что я женщина. Вот тебе и вся логика. Видишь, какое долгое объяснение получилось.

Я сидел, старательно отслеживая ход Ларисиной мысли. Объяснила все внятно. Я сказал:
- Да уж. Только вот с трудом мне верится, что тебя кто-то мог гнобить. Ты ж такая боевая деваха, сама десятерых загнобишь.
Лариса воскликнула:
- Вот глупый! Да любила я! Объясняю же – любила. А любовь – она из людей форменных идиотов делает. Вот и я жила эти десять лет, как дура. А сейчас пелена, черная, Андрюша, пелена с глаз упала. И так мне теперь хорошо!

Так–так... С этой темой и я знаком. Про пагубность и вредность любви и я могу порассуждать.
- А ты знаешь, я тоже пришел к выводу, что любовь разрушает личность любящего. Человек перестает принадлежать себе. И это отрицательно сказывается на нем. Вот твоя история еще одно подтверждение моего вывода.

Не зря Лариска по гороскопу Змея, символ мудрости, как были уверены наши предки. Она махом все прочухала.
- Ты что, с Ленкой поругался?
Я как можно равнодушнее огрызнулся:
- С чего ты взяла?
Лариса охотно объяснила ход своей мысли:
- Да с того. Ходишь кислый, потерянный. Забывчивый, опять же, стал. Весна, самые гульки на природе, а ты все дежурства  себе поставил. Сегодня  чего приперся? Выходной у Вас, дорогой Андрей Николаевич. Любовь ругаешь вот. Короче, все сходится.

Права, все сходится. Но не плакать же мне в жилетку Лариске. Вот, прикидываю, была бы картинка! Вначале Лариска мне о своих бедах поплакалась, потом я ей о своих… 
Я пробурчал:
- Да нормально у меня все. Не знаю, что у тебя там сходится. Я же не о частностях, я же вообще рассуждаю. Где любовь, там и страдания. С древних времен. Возьми Шекспира: Джульетта отравилась, Ромео зарезался, Отелло Дездемону сам задушил. И так всю дорогу. Твоя история лишь еще одно подтверждение вредности любви. Ты согласна?
Лариса упрямо помотала головой.
- Ни фига!
Я переспросил раздраженно:
- Что – ни фига?

Злился я сам на себя. Чего вылез, спрашивается, со своими дурацкими комментариями? Лариса на мое раздражение не обращала никакого внимания.
- Ну, вот что ты плетешь, то и ни фига. Не любовь виновата. Люди сами свою жизнь не по той дороге пускают. Вот мой случай. Кого кроме себя винить? Сама же выбрала свое «счастье». А надо было быть умнее. Надо было подойти к замужеству серьезнее, с практической стороны, что ли. Вот вдалбливали нам всю дорогу, что брак по расчету отвратительно, низко, недостойно. Но жизнь показывает, что такие браки как раз прочнее всего. Потому что по земле люди ходят, а не по облакам. А нам же, дурам, любовь неземную подавай! Нам всем «чуйства» нужны, романтика нужна! Вот и хлебаем потом всю оставшуюся жизнь «чуйства» пополам с романтикой полной ложкой, слезами запиваем! На тебя с Ленкой мои выводы никак не распространяются. У вас все по- другому, все честно. Ты мне поверь, я любую женщину вижу, как через рентген и еще на метр под ней. Все уловки, на которые вы, мужчины, ловитесь, я быстро просчитаю. С Ленкой не тот случай. Она любит тебя. Любит. И не мудрит, не хитрит. Если ты не будешь сволочью,  у вас все будет замечательно.

Ага. Будет. У нас уже все замечательно. Через месяц свалит моя любящая Ленка на Сахалин, а через два месяца забудет, как меня зовут. И помнить будет только, как зовут «хорошего человека». А интересно, как, на самом деле, зовут этого хмыря? И как он выглядит?

Эта мысль, возникнув раз, стала крутиться в моем воспаленном мозгу. Всему виной он. Я должен его увидеть. Мне казалось, что когда я его увижу, то все про него пойму. Он, разбивший мое счастье, не мог быть хорошим человеком. Он просто умело притворялся. Я его разоблачу. Раскрою Леночке глаза. Ну не может он быть хорошим. Не может и все! Тоже, наверное, как Ларкин Рома, «картину гонит». А я гляну и все про него пойму. Как через рентген и на метр ниже.

Сейчас, через время, все мои мысли и расчеты кажутся полной паранойей, тогда я считал свои соображения железно логичными.
Мне стыдно об этом вспоминать, но я поперся таки в институт, сам толком не понимая, как буду выводить своего соперника на чистую воду, но в полной уверенности, что сделаю это.

Я окончил институт десять лет назад. И, как ни странно, после окончания ни разу в нем не был. Институт стал чужим. Казалось бы, те же стены, те же аудитории, та же библиотека на первом этаже и тот же буфет со стойким запахом сгоревшего жира. Но все какое-то неродное и равнодушное ко мне.

Студенты надменно поглядывали на меня, сразу признав чужого. Как мне это знакомо! Когда-то и я раздувался от важности и собственной значимости, надевая белый халат. Ведь я был будущий Врач! Именно так, с большой буквы, спаситель человечества. Я изучал тайны жизни и смерти и, мне казалось, становился от этих знаний великим.

Конечно, первая же встреча с реальностью опустила меня на землю. Это в учебниках все выглядело стройно и красиво: этиология, патогенез, клиника, диагностика, лечение. Все внятно, первое, второе, третье. А жизненные ситуации оказались чередой шарад. Книжные знания в реальных случаях могли служить только ориентиром. Когда я это понял, спеси у меня сразу поубавилось.

Поубавится она и у этих безусых пацанов. У них еще все впереди – и ошибки в диагностике, и осложнения на назначенное лечение, и чувство беспомощности и злости, когда болезнь оказывается сильнее, когда ничего уже сделать нельзя. А многим из них доведется пережить самое ужасное - смерть больного. Про это даже думать страшно. Сохрани меня, Боже, от таких испытаний! К смерти привыкнуть нельзя. Смерть всегда потрясение, всегда груз на сердце, всегда повод для самокопания и самобичевания.

Но об этом обо всем я думал потом, вечером, вспоминая и анализируя впечатления от своего похода в альма-матер. А тогда, в институте, я прогулялся по холлу первого этажа, позаглядывал в аудитории, в библиотеку, понюхал воздух в буфете и отправился на второй этаж, к деканату, где раньше висело огромное полотно с расписанием занятий всех тридцати групп факультета.

Расписание по-прежнему висело на старом месте, как будто не прошло десять лет с тех пор, как я жил по плану, предусмотренному этим расписанием. И тут меня стукнуло. Я же не знаю номера Леночкиной группы! И что мне теперь делать? Как ее искать? Я совсем было скис. Но не уходить же мне, не солоно хлебавши. И я заперся в деканат.

За секретарским столом сидело юное страшилище, злоупотреблявшее достижениями парфюмерно-косметической промышленности. Волосы у нее были малиновые и стояли дыбом, губы и ногти темно-фиолетовые. Губы и ногти с волосами хорошо сочетались, чувствовалась продуманность и законченность облика. Одето чудо было в джинсовый комбинезон «а ля Карлсон» на десять размеров больше необходимого. Апогеем креативности было обилие пирсинга на голове девушки. Маленькие колечки и блестящие камушки украшали наружные кромки ушей, выщипанные в ниточку и покрашенные в фиолетовый цвет брови, крылья носа и губы.

Я человек недостаточно продвинутый, авангардные проявления в искусстве и жизни либо оставляют меня равнодушным, либо вызывают тихое раздражение. В данном случае возникло раздражение, но проявлять его было бы неразумно и неуместно. И я как нельзя более вежливо обратился к страшилищу:
- Девушка, не могли бы Вы мне помочь?

Девушка перестала выковыривать нечто из-под длиннющих, в стиле Пикассо ногтей, изобразила внимание одной лишь мимикой, шевельнув колечком, продетым в угол брови.
- Я, видите ли, родственник одной вашей студентки. Я в городе проездом. Мне надо передать ей посылку от родителей. А я забыл узнать, в какой группе она учится. У Вас ведь есть списки групп…

Я врал самозабвенно, так, что сам почти уверовал в поведанную ситуацию. Девушке моя история показалась скучной. Она опять вернулась к своим ногтям. Но все же уточнила:
- А на каком она потоке? – голос у нее оказался неожиданно нежный и мелодичный.
Я жалостливо запричитал:
- Если бы я знал! Я же Вам говорю, что не знаю. Знаю имя, курс и факультет. И все.
Продолжая свое занятие, девушка сказала:
- На первом потоке лекция через тридцать минут закончится здесь, в этом корпусе. Если там свою родственницу не найдешь, то смотри по расписанию, когда будет общая лекция на втором потоке. По-моему, завтра второй парой.
Я перебил.
- Девушка, может, в списках…
Но девушка, не дав мне договорить, возмутилась. Голос у девушки менялся в зависимости от настроения. В состоянии раздражения звучал как пронзительный дискант.
- Ага! Ща! Буду я из пятисот человек твою подругу выискивать! Ага! Умный больно! Делать мне нечего! Ща! Разбежалася!

Мне стало грустно. Мне всегда делается грустно, когда я вижу людей, неотягощенных интеллектом и воспитанием. Пожалуй, лучше сделать так, как советует чудовище, чем дискутировать с ней.

Я прошел под двери лекционного зала. Он был в этом корпусе один. Вернее, был еще второй, но очень маленький, в нем читали лекции только стоматологам, у них курсы набирали в три раза меньшие, чем у лечебников и вполовину  меньшие, чем у педиатров.

Я уселся на подоконник и стал терпеливо ждать. В холле никого не было. За дверью лекционного зала монотонно бубнил лектор, за окном неслись и неслись машины, монотонно шурша шинами. Я почти задремал. Очнулся, когда дверь зала резко распахнулась, и из него потянулся народ.

Шли девочки группками по два - три человека, мальчики с девочками парочками, под ручку, мужики солидно, каждый сам по себе. И тут я увидел Леночку. Я был уверен, что она выйдет вместе с «хорошим человеком». Как же иначе? Для чего же тогда стоило затевать этот поход? Но она шла с какой-то незнакомой девицей. И никаких «хороших» рядом не наблюдалось.

Выглядела Леночка уставшей и невеселой. Меня она не заметила. А я смотрел на нее, как зачарованный, пока они с подругой не скрылись из вида. Даже сделал несколько шагов вслед за ней, как та крыса за крысоловом из детской сказки. Но вовремя очнулся и остановился.
Леночка ушла, а я остался. Ну, и что? Зачем я сюда приперся? И я стал пристально вглядываться в лица выходивших из зала парней. Сказано же, однокурсник. Значит, один из тех, кто прошел или пройдет мимо меня. Надо только постараться его узнать. Может, этот качок, он сразу бросается в глаза, выделяется из общей массы? Или этот, в очках, явно из тех, что с первого класса школы по последний курс института сидят на первой парте?

Леночке должны нравиться умненькие, как она сама. А, может, этот? У него вид порядочного парня и верного семьянина, таких к шестому курсу уже прибирают к рукам, а этот все ходит один. Блин! Да любой из них мог оказаться «хорошим»! И узнать, кто именно мой соперник не было никакой возможности!

Наконец, зал опустел. Я чувствовал себя полным идиотом. Да я им и был. Зачем, спрашивается, перся сюда? Ну, даже и вышла бы она с этой сволочью в обнимку. Ну, и что дальше? Увидел бы его. Узнал бы, как он выглядит. Стало бы легче? Нет, не стало. Боюсь, даже тяжелее бы стало. Драться бы полез? Мог. А что толку? И несолидно-то как! Я же взрослый мужик! Мне тридцать три года! А веду себя, как пятнадцатилетний пацан, влюбившийся первый раз в жизни. Мне было стыдно, как бывало крайне редко.

Домой я не пошел. При одной мысли об одиноком вечере в пустой квартире мне становилось муторно. Я зашел в кофейню, расположенную в двух кварталах от института. Она была здесь еще в наши времена. Но тогда это было едва ли не единственное приличное место в городе, и являться завсегдатаем кофейни считалось круто. Сейчас такого добра - по три на каждой улице. Конечно, в ней все изменилось: и ассортимент, и интерьер, и посетители. Исчез дух элитарности, избранности. Но мне захотелось зайти именно сюда. Раз уж случился у меня такой день воспоминаний.

За соседним столиком сидела симпатичная девушка. Она курила, ловко выпуская дым ровненькими кольцами, и методично и очень подробно рассматривала всех мужиков, находившихся в зале. С ног до головы, одного за другим, по очереди.  Наверное, у нее были те же проблемы, что и у меня. Ей, явно, не хотелось ночевать одной.

Наконец дошла очередь и до меня, наши взгляды встретились, но она не смутилась. Осмотрев меня детально – руки, ноги, обувь – она взяла стакан с коктейлем, зажигалку, сигареты и пересела со своим хозяйством за мой столик. Несколько минут мы сидели молча, разглядывая друг друга. Она первая прервала молчание:
- Ну, что, прохожу?
Откровенная девушка. Я ответил на откровенность откровенностью:
- Пожалуй, да.
Она удовлетворенно кивнула. Спросила:
- К тебе?

Ой, ну очень откровенная девушка! Хотя, правда, что разводить антимонии? Все по-деловому, без лишних слов. Это я, слюнтяй чертов, со своей любовью привык огороды городить из чувств и ощущений. А если свести слюни к схеме, то так и получается: когда не хочешь один,  встает вопрос «с кем?» и «где?». Вот девушка и вынесла эти вопросы на повестку дня.

Я ответил:
- Можно ко мне.
Она опять кивнула, собрала сигареты и зажигалку в сумочку и встала. Не глядя, бросила на стол пятисотку. Конечно, что рассиживаться, раз решены главные вопросы: «С кем?» и «Где?». Правильно, надо вставать и ехать заниматься делом.
Я кивнул на деньги:
- Убери, я заплачу.
Девушка хмыкнула, глянув на меня искоса, но деньга не убрала. Ладно, дома в сумочку ей положу.

На улице мы поймали такси. Доехали молча. Так же молча вошли в подъезд, в лифт.
В лифте я спросил:
- Как тебя зовут?
Девушка ответила:
- Нина.

Как зовут меня, она не спросила. Я, развлекаясь, сам представляться не стал. Нельзя же, в конце концов, лечь в постель с человеком, даже не зная его имени. Оказалось, можно. Нина так и не удосужилась узнать, как меня зовут. Не из стеснения. Просто неинтересно ей это было. 

Осмотрев мое жилье, Нина прокомментировала, скривившись:
- Небогато…
Я обиделся за свое любимое гнездо. Небогато, согласен. Но мне здесь хорошо. Комфортно мне здесь, уютно. Объяснил:
- Я врач. Сама подумай, откуда у врача богатство? А ты чем занимаешься?
Пожала плечом.
- Ничем. Жена.
А, жена. Ясно.
- А муж кто?
- Никто. Кошелек.

Тоже ясно. Лаконичная девушка.

В постели Нина вела себя так же, как и разговаривала. Внятно и конкретно. Я ей, по большому счету, не был и нужен. Ее интересовала лишь маленькая часть моего тела, и ничего больше. Но к этой самой части интерес она проявила горячий. Даже что-то там такое нежное ему пошептала. Меня это устраивало. Все были в результате довольны.

Через некоторое время, когда Нина, сладко потягиваясь, лежала рядом со мной, я спросил:
- А чем твой муж-кошелек занимается?
Нина равнодушно ответила:
- Не знаю, мне насрать. Бабки у него хорошие. И мне отстегивает, не жмется. Зачем мне голову-то парить?
Я ужаснулся. Ведь живет с человеком, спит в одной постели, ест за одним столом.
- А если он грабит или убивает?
Нина на мой взволнованный вопрос реагировала так же спокойно:
- Ну и что. Это его головная боль. Ты-то что колотишься?

Во мне начало закипать раздражение. Это человек или биоробот, в конце концов? Неужели они все такие, те, что взрослели вместе с дурацкой нашей перестройкой?

Я спросил:
- А по чужим мужикам зачем ходишь? Мужа тебе мало?
Нина перестала потягиваться, ответила после небольшой паузы:
- Мало.
Желчь во мне не находила выхода, я продолжил доколупываться:
- А если поймает, что будет?
Она хмыкнула:
- Плохо будет. Головенку открутит. Мне. – Повернула голову на подушке, посмотрела на меня внимательно, как тогда, в кофейне. – А тебя на мелкие кусочки порежет. И собакам скормит.

Жуть какая. И не поймешь, шутит или говорит серьезно.

Нина, резко взмахнув руками, вскочила с постели. Сразу на ноги, не присаживаясь. Тренированная девочка. Только с очень хорошим прессом можно так красиво встать. Голая, Нина прошлась по комнате, по-кошачьи выгнувшись, потянулась. Обернулась ко мне, так же без эмоций бросила:
- Я пока мыться буду, ты напиши мне свой телефон. Я еще приеду.

Она шагнула к шкафу, распахнула дверки. Осмотрев содержимое, сняла с плечиков голубой шелковый халатик. Леночкин. Я сам купил ей этот халатик еще в первый, самый счастливый и романтичный наш год.

Когда Леночка ушла, я долго вздрагивал, спотыкаясь об этот халатик взглядом. А потом спрятал его подальше в шкаф, в самую глубину, за плечики со старыми, много лет висевшими без дела рубахами. Но за этот месяц, одинокий мой месяц, я несколько раз раскрывал шкаф, снимал халатик с плечиков и прижимал его к лицу, вдыхая еле уловимый Леночкин запах. Я не фетишист, но у меня так мало оставалось от Леночки, что я поклонялся халатику, как последний язычник. И теперь эта Эллочка-Людоедка собиралась напялить предмет моего поклонения на себя!

Я сиганул с кровати еще энергичнее, чем моя Эллочка две минуты назад, и вырвал из рук Нины свое сокровище. Она холодно смерила меня взглядом с головы до ног.
- Больной?
Я кивнул.
- Давно и неизлечимо.
Она дернулась. В ванную не пошла. Молча натянула джинсы, маечку и ушла, не взглянув на меня.

А я остался сидеть на кровати со скомканными простынями, голый, взъерошенный и с Леночкиным халатиком в руках.

Я сидел и думал о том, что пропал.
"Кто на улицу попал,
Оступился и пропал."
Вот и я, как зверюшки у Чуковского, оступился и пропал.

Не было мне жизни без Леночки! И ее вернуть было никак нельзя. Ну, гордый я! Ну не могу я на коленях с поджатым под живот хвостом! Не могу! Хоть умри.

Если бы Леночка не сказала мне о «хорошем человеке», будь он неладен, все было бы не так унизительно. А теперь мне все пути назад отрезаны. Что упало, то пропало. Третий лишний. Все. Финита ля комедия.

Я прошлепал на кухню, достал из шкафа початую бутылку коньяка. Бр-р. Не хочу. Не хочу и не буду! Так совсем можно размазней стать.

На глаза попался телефон. А что, если позвонить? Ну, например, про зачеты перед госэкзаменами спросить…Это же так естественно. Люди даже после развода, поделив детей и совместно нажитое имущество, умудряются общаться и сохранять человеческие отношения. А тут вообще все просто, ни детей, ни имущества. Почему бы мне не поинтересоваться, как живет хорошо знакомый человек? Вполне здоровый и объяснимый интерес.

Но сколько бы я себя не уговаривал, я понимал, что не смогу разговаривать с ней спокойно, не смогу задавать вопросы и слушать ее ответы. Я разобью телефон! Я закричу в трубку! Я заплачу! Я сойду с ума…

Все. Я понял, что загнал себя в тупик. Оставалось одно – сцепить зубы и как-то это несчастье, любовь свою разбитую, пережить. Время лечит все. Вылечит и мои проблемы. Хватит метаться. Все кончено.

Слава Богу, хоть работа любимая. Есть чему себя отдать, чем заполнить свою враз опустевшую жизнь.