Книга II. Глава 1 - Беседа с Леонтием, расск. Тинч

Книга II

Часть I – Икарийские игры

Глава 1 (20) – Беседа с Леонтием – рассказывает Тинч

Подлинно, я более невежда, нежели кто-либо из людей, и разума человеческого нет у меня.
Книга Притчей Соломоновых, 30-2.

1
Тук-тук-тук.
– Входите, ваше величество!
Сэр Линтул Зорох Шлосс как не ложился со вчерашнего вечера. Исписанные листы бумаги и огрызки гусиных перьев усеивали стол и валялись на полу. Удивительное самопишущее перо, подарок месье де Фужере, он давным-давно исписал, и на него не могли напастись гусиных.
В открытое настежь окно пахло черёмухой.
– Как здоровье королевы?
Я знал, что он меня подначивает, хорошо понимая, что между мною и нынешней Тайрой вряд ли могли получиться близкие связи. Десять лет назад между нею и мною разницы в возрасте ровно никакой не было, теперь же образовался сверхъестественный разрыв… Какие у нас могли быть отношения? Как у мамы с сыном? Или как у тётки с любимым племянником? Чушь какая-то.
– Её величество и её высочество изволили до обеда отбыть в провинцию, любоваться цветами граната, – объяснил я, набивая и раскуривая трубку.
– А как поживает сэр Бертран, наш досточтимый командор?
– С сэром Бертраном мы очень удачно сходили на море. Там мы искупались, поупражнялись в бою на мечах, привлекли к себе массу зевак, после чего снова искупались, а потом сэра Бертрана повлекла его муза и он заявил, что ему срочно следует вернуться к себе в комнату, помучить лютню и сочинить пару новых песен. После чего, придя домой, сэр Бертран изволил выкушать бокал вина, завалился спать и дрыхнет как сурок по сию пору… Море, оно утомляет, Леонтий…
– Великолепно!
Я не ждал от него этого восклицания.
– Что «великолепно»?
– Вот видишь, насколько просто и понятно ты всё повествуешь своими словами. Но как только ты берёшься за перо…
Он указал на стопочку исписанных листов, что я принёс ему вчера вечером.
– …ты начинаешь составлять фразы так, как будто пишешь объяснительную своему начальству.
Мне припомнился Хэбруд.
– Здесь… здесь!.. – ткнул он пальцем, – ты пишешь для себя. Но когда начинаешь рассказывать – рассказываешь для меня. Понимаешь разницу?
Пару дней назад я попросил его научить меня писать. В ответ он попросил научить его рисовать. Однако, если в искусстве изображения он сразу же стал делать очевидные успехи, то мои скромные этюды по искусству письма никуда не годились, и это было ясно даже мне самому…
– Уйди ты от этого подражания казённым предложениям и оборотам! Не концентрируйся на мастерстве, оно проглянет само! Просто рассказывай, импровизируй, подбирай слова как подбираешь краски!
Ну, с красками – это он перегнул. Я захотел повернуть разговор и сказал ему:
– Ладно. Так вот, с чем я пришёл.
И развернул перед ним принесённое.
– А… карта…
– Скопировал в архиве.
– И что она нам даст? Говорю тебе: есть две Омнии, одна сейчас, другая – через несколько сотен лет. Сэр Джеймс меня достаточно просветил на эту тему… И твой Тагр-Косс там наверняка тоже есть, а если Дар настаивает – поезжай, поговори сам с собой теперешним.
– Пускай Дар сам туда едет. Он почему-то считает меня великим знатоком экономики…
– А меня – великим знатоком в области образования и культуры. Вот, за этим столом, я день и ночь пишу не переставая…
– Ты пишешь свою книгу, сэр Линтул Зорох Жлосс…
– «Шлосс». Это значит «зАмок».
– А причём тут замок?
– Ещё сам не знаю.
– Слушай, Леонтий. А почему бы нам действительно не попробовать сплавать в Тагэрра-Гроннги-Косс, разыскать там твою же, давным-давно написанную книгу…
– Тинчи, Тинчи… Вот, представь: задумал ты написать картину. И тут из ниоткуда является добрый дядечка волшебник и говорит: а зачем тебе её писать? Зачем мучиться, исходить силами в воображении, не спать ночами, травить себя красками? Зачем всё это, если я, добрый дядечка, просто достану её для тебя из будущего? Согласился бы ты?
– Гм… Одну картину?
– Хотя бы.
– Иногда хотелось бы. Хэбруд порой как завалит работой…
– А в принципе?
Я задумался. В его вопросе был подвох, и подвох хорошо мне понятный. За эти дни я многому чему у него поднабрался… Да, он действительно в этом здорово походил на великого Хэбри  – тот тоже старается ничего не говорить прямо, но подводит всякий раз к тому, чтобы я догадался сам…
Я решил сыграть в непонятки:
– Ну, если это обычная халтура… картинка для отдела новостей…
– Уходишь от ответа. Не халтура.
– Тогда… одна голова хорошо, а две лучше. Стать соавтором самому себе, почему бы и нет? Внести кое-какие дополнения, может быть…
– Но эта картина не нуждается в твоих теперешних дополнениях. Она, для тебя нынешнего – шедевр, ещё не достигнутая вершина. Вершина, которую ты можешь достигнуть, но пока не достиг.
– И? И что?
– Вот подумай. И ты поймёшь, быть может, почему тебе так не хочется встречаться с самим собой теперешним.
И он, закусив перо, углубился в бумаги. Вот незадача! Я ведь пришёл к нему совсем для иного разговора… Ну ладно.
– Написание картины… если это действительно должна быть картина, а не подмалёвок… требует усилий? Так?
– Определённо, – согласился он, не поднимая головы.
– Требует знаний, требует умственного труда, требует воображения…
– Так.
– На неё тратится время.
– Естественно.
– Жизнь…
– Жизнь.
– А если я, не прожив эту жизнь, ничему не научившись, не пройдя этой дороги, вдруг получу результат… Может быть и неплохой результат. А дальше…
– Дальше, дальше! Что дальше?
– Дальше… тупик? Ведь теперь я не смогу сделать лучше.
– Во-от! – воткнул он перо в чернильницу. – Именно тупик. Творчество живёт и возрастает непрерывным совершенствованием. И пройти эту дорогу за тебя не сумеет никто. Вернее, отныне это будет не твоя дорога. Работая, ты одновременно многое постигаешь, ты совершенствуешь свои приёмы, подновляешь мастерство, совершенствуешься сам.
– Посему… шёл бы этот добрый дядечка?
– Однозначно. Он предлагает лёгкий путь, не ведущий к главному – к твоему совершенствованию. К халтуре, но не более того. Многих мне… да и тебе наверняка…  доводилось видеть мастеров, что повесили себе на грудь табличку: «Известный… или более того – Великий Мастер», а сами, утвердившись в обществе в этом звании,  не создают ничего нового. И наоборот. С достигнутого уровня можно идти только вверх. Это как взбираться по глинистому склону. Остановился на миг – и тут же поехал вниз…

Ну да, халтура, это было мне знакомо. Как делился со мною опытом один халтурщик: «Рисовать море легко. Размажешь, там, зелёного, синего… А главное, слюней, слюней побольше!..»

Наверное, Леонтий всё-таки был прав. Но червячок сомнения продолжал копаться во мне.


– А как же вдохновение? Озарение? Гениальность? Тоже «пришёл добрый дядечка»?
– Не-а… К гениальным «дядечки» не ходят.
Он издевается? Но я не таков, чтобы меня так просто можно припереть к стене. Я понимал, что прав-то, разумеется, он. Но мне было интересно, к чему он приведёт разговор.
Поэтому я просто промолчал.
Замолчал и он, и снова потянулся к перу.
– А как же? – не выдержал я.
– Ждёшь, чтобы  «добрым дядечкой» для тебя сейчас оказался я? – откликнулся он.
Вот негодяй!
– Конечно, я понимаю, что ты явился с этой картой вовсе не для того, чтобы разгадывать мои шарады, – наставительно продолжал он. – У тебя другое дело… я даже могу понять, какое именно… это ещё успеется. Засиделись мы в гостях, так?.. Отвлекись-ка пока от этой мысли. Тем более, что, возможно, твой верный ответ подвигнет нас на верную дорогу.
– А ты сам-то знаешь этот ответ?
– Знаю. Или мне кажется, что знаю. Но мне хотелось бы, чтобы и ты добавил сюда толику своего мнения… Ведь ты явился в этот мир, возжелав вдохновения? Что же оно есть, это самое вдохновение?
Мне очень, чрезвычайно очень хотелось напомнить ему, что по этой проблеме написаны сотни книг, и что никто, и что никогда ещё никто не пришёл к её разгадке…
– Хорошо, отвлечёмся, – как ни в чём ни бывало сказал он. – Поговорим о чём-нибудь другом… Да, говорят,  Дар мучил тебя не только расспросами об экономике?

2
И это было верно. Дар привёл меня в один из храмов, где требовалось восстановить, вернее – создать заново несколько витражей. Я до этого никогда витражами не занимался, да и не предполагал заниматься. Дар познакомил меня с мастером, мастером этим оказалась, к моему удивлению, женщина – высокая, худая, с короткой стрижкой и орлиным, цепким взглядом. Её звали Симона. Она объяснила мне, что эскизов требуется не так много, около десяти. Эскизы можно сделать и не цветными, «хотя, конечно же, сэр Тинчес, цветА будем подбирать совместно, у нас достаточно широкая палитра стёкол».
– Не желает ли мастер ознакомиться с сохранившимися фрагментами старых виражей?
Я, разумеется, был совсем не против, и мы полезли на леса.
Изображать святых и подвижников мне тоже пока не приходилось. Я вооружился блокнотом, достал огрызок карандаша (очень неудобно!) и принялся за наброски. Она терпеливо стояла рядом, наблюдая за моей работой. Потом сказала:
– Можно взглянуть?
Да пожалуйста.
Она прошлась беглым взглядам по моим наброскам. Потом, не спрашивая, начала листать блокнот, её глаза останавливались то на одном, то на другом рисунке. Закрыв блокнот, она сказала:
– Требуется не просто изображать фигуры. Человек приходит в храм. Храм – это место беседы с Богом. Для того, чтобы разговаривать с Богом, мало обладать одним рассудком. Вам необходимо создавать настроение. Вы это умеете. Вот, возьмите. Это небольшой подарок от меня.
Я как раз в это время отвлёкся… (Бог бы с ним, с блокнотом, если интересно – пусть смотрит)… меня заинтересовала занимательная игра линий. Они не просто существовали, они вели за собой, текли как ручеёк, как мысль от одного изображения к другому.
– Спасибо, – рассеянно сказал я. У меня в голове начинали роиться замыслы. – И что это за подарок?..
– Волшебная палочка, – впервые улыбнулась Симона.
И вместе с блокнотом протянула мне… новый карандаш.

– Да, кстати, – прервал меня Леонтий. – Ты не одолжишь мне его? Я хотел бы записать твой рассказ. Гусиным пером не очень ловко…
– Пожалуйста.
Я был не против, пусть пишет. А он тут же взял несколько чистых листов и принялся усеивать их какими-то закорючками.
– Это называется стенография… ну, проще говоря, скоропись. Говори, говори…

– Прошло дня два… Меня не торопили. Изредка я заходил в храм, где на полу, на деревянных брусьях покоились вынутые из рам витражные плоскости и где хрупкая Симона, одетая по-рабочему, в брюках и мужской рубашке навыпуск, терпеливо подновляла старые изображения. Заходил так, по мелочи, уточнить, с какой стороны Богородица должна держать ребёнка, или каким именно жестом должен благословлять плавающих святой Никола Морской…
Линии! Именно линии!
Линия ведёт взгляд. Как именно она должна его вести?
От складок одеяния – к очертаниям фигуры, от жеста – к движению, от взгляда – к тому, что находится в направлении этого взгляда… И как всё это втиснуть в узкие очертания витража?
Я сердился. У меня ничего не получалось. Непривычную задачу поставили передо мной! Симона тоже хмурилась, проглядывая мои эскизы, но ничего не говорила. Я… или другого, более знающего кого-то пригласят потом? Не всё ли равно…
Но она очень сочувствовала мне, и это было видно.
Потом я плюнул и вместо того, чтобы проводить часы в своей комнате, принялся гулять по городу. Интересно, когда-то мне довелось неоднократно бывать в Анзурессе, но вот сюда, ещё далее Анзуресса, добираться не удавалось никогда.
Я зарисовывал всё: дома и улицы, деревья и цветы, людей, животных, паруса кораблей в гавани, бельё на верёвках, повозки, скамейки, даже урны…
Мне казалось, что я вернулся в детство.
Вечером я просматривал свои находки и лишний раз убеждался насколько же я бездарен.
Не складывалось картины! Что поделать…
Отчаявшись, я отправился жаловаться к своей королеве. Тайра тоже посочувствовала, пожалела, кое-что посоветовала, тоже – так, по мелочи. А потом сказала:
– Возьми-ка ты плащ, да отправляйся в горы.
Я так и сделал.
Там я, конечно, тоже сделал немало набросков: солнце на восходе, солнце на закате, горы под солнцем, пейзаж ущелья, пейзаж города с высоты. Ночи сейчас стоят холодные, я щёлкал зубами, но терпел. Совершенно измученный бессонными ночами и жарою дня, изнывшими от постоянных подъёмов и спусков ногами, спустя трое суток, я вернулся в город и, даже не заходя на море, завалился спать.
«Горы не знают прямых линий» – пришла мне мысль во сне.
Ну и пусть себе не знают! – перевернулся я на другой бок.
Подумаешь, линии. И чего это я к ним так привязался?
Но мысль не отпускала.
Чертыхнувшись, я поднялся и сделал несколько набросков – по памяти: изгибы пластов на обнажениях пород, искривлённые ветви кустарника, бесформенные глыбы скал, зубчатые оконечности вершин, ещё что-то…
Лёг и заснул окончательно – до самого утра. Что-то снилось мне тогда, и образ наползал на образ…
А рано утром я, скрепя сердце, снова засел за свои эскизы.
Вот тут-то оно и началось.
Слуга с беспокойством унёс тарелки с почти нетронутым завтраком. С ещё большим беспокойством и даже каким-то ужасом обратил внимание на то, как, стоя посреди комнаты, я то безмолвно вожу по воздуху руками с шевелящимися пальцами, то с победным воплем лихорадочно черчу в блокноте. Я его видел… и в то же время не замечал.
Он принёс обед, затем снова пришёл за тарелками и застал меня за теми же занятиями.
– Как вы себя чувствуете, мой господин?
Но я только кивал и отмахивался…
Правда, ужину я, к его огромной радости, всё же отдал должное, и даже попросил принести ещё. После ужина, захватив блокнот, я пошёл гулять по городу, останавливаясь чуть ли не у каждого фонаря с тем, чтобы вновь и вновь зафиксировать на бумаге тот или иной образ.
Я знал, что назавтра представлю Симоне…

– Ага, ага, ага, – одобрительно сказала она, просмотрев предварительные эскизы. – Так. Сколько их у тебя, три? И всё? Хотелось бы немного побыстрее.
Я готов был убить её… Или… вначале всё-таки расцеловать от души?
– Да, – прибавила она, бесстрастная как ледяная вершина, – хорошо бы поменьше деталей. Взгляд рассыпается – вот здесь, здесь и, пожалуй, вот здесь… Учитывайте, что это всё-таки будет в цвете. Не получилось бы излишней пестроты… А так хорошо. Когда ВЫ думаете завершить свою работу?
И начала пояснять, что рисуночки в блокноте – это, несомненно, хорошо, но настоящие эскизы мне придётся сделать на больших листах, а это тоже потребует немало времени…
И она, – инта каммарас, о`на харрактанайя, чёрт подери, наконец! – была безусловно права.
И работа моя закипела!
Это трудно объяснить… Образы… невыдуманные, в непридуманных, пришедших ниоткуда очертаниях, связках друг с другом, вспомненные, пришедшие во сне и наяву, из жизненного опыта, из разгулявшегося воображения, из осмысления мелодий и сюжетов, когда-то виданных мною узоров на камнях, из очертаний растений и морских волн, надутых парусов и развевающихся тканей…
Пожалуй, самое трудное – было их укрощать… хотя нет, было ещё труднее – от них порой отказываться, когда они не вписывались в картину… хотя, тоже нет – видоизменять их таким образом, чтобы они в картину всё-таки вписались.
– О!.. Ага!.. – говорила мне теперь Симона. – Это значительно лучше. Пожалуй только…
И я слушал её советы… и был безумно благодарен ей.
И ещё, конечно, благодарен Тайре…

3
– И нужен ли был тебе «добрый дядечка»?
– Кто? Какой… А!
Я усмехнулся и ответил ему, что, вообще-то и дядечка тот пресловутый, в принципе, конечно мне не помешал бы… хотя, если честно, когда работа поручена мне, то, явись мне в те минуты этот дядечка, я бы, наверное, порвал его на части, чтобы не лез с советами, потому что это ведь бывает нечасто, когда всё складывается само по себе. Мои образы сыпались на бумагу как перезрелые плоды… но ведь я художник, это для меня привычно, я живу этим…
– Ты ищешь оправдания самому себе. Ты скромен… хотя я могу понять внутреннюю причину этой скромности. Ты стесняешься признаться, что тебе как будто помогал кто-то. Кто-то,  чьё соавторство ты подозреваешь, и кого сейчас весьма глупо и нарочито путаешь с тем самым «дядечкой». Правда, такое в истории бывало, и не только с тобой… Хочешь, я прочитаю тебе твой же рассказ?
И он прочёл его. И прибавил к тому:
– Если отсюда выбросить твои «ага» и «ну», то, по-моему, получается не так и худо. Тебе самому как кажется?
– По-моему, неплохо… А что, ведь я говорил о том, что хорошо знаю…
– Вот именно. И говорил это своим собственным, а не заимствованным у кого-то языком. Что, скажешь, тебе и в этом помогает какой-то посторонний  «дьЯдечка»?
Он отчётливо выговорил это новоизобретённое им только что слово. Я наконец-таки понял его…
– Есть легенда, по которой Бог, уставший от просьб, задумал скрыться от человека. Спрятался он в океане – человек нашёл его. Укрылся в лесу – и здесь Ему не было покоя от внимания человека. Поднялся в небеса – человек и здесь отыскал Его… И тогда Бог спрятался в самом человеке, потому что далеко не каждый из нас попытается найти Его там, в себе.
– Человек и Бог, Бог и Человек, – продолжил он. – Нет связи выше, нет связи крепче. Мы суть едины с ним. Пойми и ты свою собственную скромность! Ты можешь не понимать этого, но способен ощущать непрерывное присутствие в своей жизни Того, Кто дал тебе талант, Кто привёл тебя к твоим учителям, Кто повёл тебя по жизни, Кто по жизни является твоим неизменным соавтором, не подсказывая тебе готовых решений, не отказывая тебе в твоём великом счастье и несчастье творить жизнь самостоятельно. Он не лишает тебя главного – быть свободным, он даёт тебе Надежду, даёт тебе крылья…
– А «дьядечку», – завершил он свою речь, – придумали глупцы и лентяи, которым очень бы хотелось, чтобы он действительно существовал. Вот так… Так что ты мне хотел показать по карте?
В дверь стукнули. И, не дожидаясь ответа, в комнату вошёл сэр Бертран де Борн.