Я видел казнь...

Я видел казнь…
Я сидел в полутемной и просторной комнате, размеров которой не запомнил, но хорошо запомнил, что рядом со мной сидел ещё кто-то.
Тот, которого казнили…
Вот ведь не подобрать правильного слова. Как назвать человека, которого собираются казнить? Казненный. Так нет еще. Это слово отдает прошедшим временем. Казнуемый? Казняемый? Казнующийся?
Полная чепуха.
Приговоренный?
Кем он приговорён?. Ещё надо посмотреть…
Преступник?
А если не преступник? Но его все таки казнят? Не такая уж редкая ситуация, к сожалению.
Нет ещё такого слова, и не понятно появится ли оно вообще. Надо сочинять сложные конструкции типа «Человек, которого собираются казнить» и тому подобные.
Почему?
Скорее всего, потому, что эта тема для обсуждения уж очень редкая. Человеческая психика в наше полу- гламурное время старательно обходит эти темы. Не зацикливается и не старается тем более как-то усовершенствовать лексикон.
Так вот. Я сидел на деревянной скамье, у стены со своим спутником, не помню кем.
Тот, которого собирались казнить, стоял за решеткой в углу этого полутемного помещения, и надо сказать, стоял он спокойно и почти неподвижно.
На нем был вполне приличный темный в полоску костюм, светлая рубашка и галстук красного оттенка.
То есть, одет он был не без некоего щегольства, что явно не соответствовало событию.
Я понимал, да и все понимали, что вот-вот произойдёт неизбежное и его как такового не станет.
Но он держался спокойно. Именно спокойно, хотя  я ждал какой-то истерики, и это было бы понятно и объяснимо.
Но он стоял так, как будто бы ему приходилось так стоять каждый день.
И это немного успокоило меня.
Надо заметить, что его поведение было, как будто это касалось не его, а кого-то другого.
С мужеством, которому можно только позавидовать, хотя не дай Бог оказаться на его месте
Затем, к руководителю казни, который стоял от меня немного правее, в некоей нише, подошёл, почти подбежал человек и громко, с неким облегчением, сказал: «Он сказал своё последнее слово!».
Честно я не слышал, что сказал тот человек за решеткой, но заметил, что от решетки отошла женщина в черном.
Почти растворилась… и оставила только черный кружевной платок, повязанный на прутьях решетки.
От неё исходило какое-то естественное изящество, несмотря на явную скорбь, также присутствовавшую в её фигуре, хотя она была видна только со спины.
Как только были произнесены эти слова, в комнату вошёл, почти вбежал ещё один человек. Так, как торопливо почти вбегает священник в церковь, когда опаздывает на обряд. Но этот человек не опаздывал. Он просто делал своё дело.
На ходу он расстегнул свою большую спортивную сумку и достал какую-то одежду. Тут же он одел её на себя.
Это была самая необычная из всех виденных мною одежд.
Она представляла из себя балахон спецовочного грязно- серо-синего оттенка. Такой цвет бывает когда смешиваешь ультрамарин с белым. Или что-то на подобии. Одев его, он, палач, превратился в какое-то бесформенное существо, у которого вместо рук и ног были некоторые закругленные, но всё таки конечности. Голова почти сравнялась с тем, что было бы плечами, если хоть как-то эти плечи были обозначены.
Но самым интересным в его одеянии была маска в районе живота. Безжизненная маска лица, чуть наклоненная вправо, если бы он хоть раз остановился и дал осмотреть себя попристальнее.
Но он не был неподвижным и не давал себя как следует рассмотреть.
Тут же он стал двигаться по комнате под музыку, которую можно бы назвать рэп, так как если бы он танцевал.
Но если это был танец, то это был самый жуткий танец из всех виденных мною.
Все его движения были гармоничны и логичны, если здесь уместны именно эти определения.
Через небольшое время из ниши, справа от меня, вышли два его помощника и хорошо слаженными движениями под стать музыке и движениям палача стали надевать на того, которого казнили, специальные укрывающие одежды.
Надо сказать, что это было замысловатое одеяние.
Оно укрывало только верхнюю часть тела. На голову его была одета маска, на верху которой, сбоку, был прикреплен объектив.
На тело было одето что-то вроде блестящей черной куртки на молнии.
Последним, за молнией, скрылся его красный галстук.
Через еще небольшое время, к клетке подошёл, точнее, пританцевал палач и, достав какое то странное орудие, которое напоминало больше кинокамеру старого образца чем какой-нибудь заурядный пистолет, направил её на сердце казненного, но не коснулся его.
Раздались три или четыре еле слышных хлопка.
Тот, за решеткой,  не упал, оставаясь какое то время неподвижным, но я знал, что уже всё кончено.
Я вцепился обеими руками в рукав соседа справа, зажмурился…
…и проснулся.
Я открыл глаза, и , как всегда это бывает, когда видишь жуткий сон, не поверил тому, что это все неправда.
Но даже и поняв это, я лежал не менее часа в некотором оцепенении, так захватил меня страшный сон.
Уже на следующий день, я узнал, что в тот день умер мой дядя…