Организованный хаос

Александр Самоваров               

ОРГАНИЗОВАННЫЙ ХАОС

Часть первая

1

Иван проснулся в темной комнате и почувствовал тотчас мучительную боль во всем теле. Протянув руку, нащупал на прикроватном столике пульт управления. Движение было чисто механическим. Он ничего не помнил. Где находился, который сейчас год, и тем более не знал, что его ожидает. Но тол¬чок из глубин подсознания подсказал движение — и на ладони лежал маленький пультик со множест¬вом клавиш из нежного на ощупь материала.
Пультик показался знакомым. Боль¬шой палец уверенно нажал на нижнюю справа клавишу, и тут же часть стены ушла куда-то вверх, в лицо ударило ярким светом солнце, и в прохладную комнату ворвался теплый ветер — на улице лето. И даже птицы щебечут.
Теперь следовало нажать на красную кнопку, и — немедленно явится помощь.
Минут через пять распахнулись двери, и перед Иваном предстал знакомый врач с русой бородкой и глазами, источавшими нежность.
— Сколько я проспал? — осведомился хрипло, начиная постепенно приходить в себя.
— С полгода будет, — улыбнулся лекарь.
Иван уже не помнил, с какого времени вошло в правило погружать алкоголиков в сон, если те из-за неумеренного употребления спиртного были близки к полной духовной деградации или физическому истощению. Но его усыпляли уже трижды, и каждый раз он словно заново рождался на свет — невинным, ничего не умеющим младенцем.
Между тем врач достал из хромированного чемоданчика прибор, положил на сердце пациента, и боль стала утихать.
Через десять минут Ивану уже захотелось общения, и он, медленно выговаривая слова, стал выспрашивать, как идут дела в их округе. Память возвращалась стремительно. Из ниоткуда всплыла картинка: Иван в качест¬ве журналиста местной газеты делает репортаж о предвыборной кампании двух претендентов на пост мэра округа. На обоих политиков имелся компромат. Один из них являлся тайным наркоманом и, следовательно, не мог баллотироваться в округе, где жили алкоголики, другой был еще хуже — после погружения не пил уже второй год.
Иван язвительно замечал, что так всегда и бывает: из моря нормальных алкоголиков не могут отыскать приличного кандидата, и в мэры пролезают какие-то подозрительные личности.
Врач помнил все: в том числе и репортаж Ивана, после которого в газетах подняли шум и непьющему кандидату пришлось-таки публично напиться до потери сознания в самом большом шоп-баре округа. Вследст¬вие чего он и победил на выборах.
Благотворное действие прибора продолжалось. Сосуды расширились, животворящая кровь наполнила капилляры. Сразу стало жарко, захотелось двигаться. Просветлело в голове. Иван чувствовал себя вполне здоровым. Доктор откланялся.
Иван поднялся и прошел в ванную комнату. Там он поплавал в небольшом бассейне. Подогретая вода — то, что сейчас нужно. Растирая могучую волосатую грудь массажным полотенцем, Иван рассматривал себя в большое зеркало, вделанное в гигантскую океанскую раковину. С четырнадцати лет он занимался дзюдо.
В нижних этажах здания размещалось бюро услуг. Иван выпил литр ряженки в столовой, прошел в косметический салон, подстригся и за пять минут загорел под специальными лампами. Особого рода лучи оживили кожу и сделали ее коричневой и атласной.
Теперь следовало отправиться в редакцию. Собственно, в алкогольном округе выходила только часть общероссийской газеты. Жители давно уже не выписывали газету целиком: алкоголиков интересовали исключительно их собственные проблемы. И сами журналисты имели смутное представление о том, что происходит в государстве, хотя им ничего не стоило пройти в библиотеку и почитать хотя бы подборку новостей. Но за сто лет жизни эти политические новости кого хочешь утомят. Иван начинал свою профессиональную деятельность в древние времена — при Горбачеве. И по¬мнил, что уже тогда людям стала надоедать политика.
По просьбе жителей округа вот уже лет тридцать и по телевизору не показывали новостей.
Но сегодня был особенный случай. В огромном телевизоре, что висел в холле для отдыха, вдруг прервали очень интересную передачу о новом виноградном вине, которое производили умельцы-виноградари под Шатурой, и через весь экран огненно полыхнуло: ВНИМАНИЕ! ИНФОРМАЦИЯ ДЛЯ ВСЕХ!
Один из сидевших в холле грустно вздохнул: «Опять военные переворот устроили». И в самом деле, на экране появился молодой генерал с энергичным лицом и хрипло прокричал, что президент свергнут, а к власти пришла хунта. Но тут пошли помехи. Затем показали танки на улицах. Экран на секунду потемнел и снова засеребрился. Только не генерал сидел в кресле, а очаровательная блондинка. Она извинилась перед зрителями за техническую неисправность и так томно улыбнулась, что Иван стал выискивать в зале женщин. Но тут снова пошла передача о шатурском золотом виноградном вине, и алкоголики облегченно вздохнули.
Иван же вспомнил об Алисе. Обычно перед его пробуждением врач звонил Алисе, и она встречала его в холле цветами, а потом они вместе шли в бар. Куда она могла деться? Алиса также работала в газете. Вела раздел хроники происшествий. Ей доставляло огромное удовольствие вес¬ти репортажи с мест скандалов и драк, которых в округе было много.
Возможно, нашла более подходящего партнера? Все-таки она была молода и еще ни разу не погружалась в длительный сон. Какой женщине понравится ждать мужчину по полгода?
Иван вышел на солнечную улицу, вздохнул полной грудью. Видно, недавно проехала машина-освежитель, пахло озоном.
Город тонул в зелени деревьев. Кругом клумбы с алыми, белыми, черными розами.
Время утреннее, и потому по городу ходили тихие «сладкие» алкоголики. Эти люди никогда не шумели, не дрались. В отличие от дневных — угрюмых, вечерних — злобных, и ночных — яростных алкоголиков, лица у них были доброжелательными.


2

Бармен Вова улыбнулся ему как родному, но налить отказался. Иван обвел глазами ряды сверкающих разноцветных бутылок. Но Вова был прав: прежде чем напиться, следовало принять допинговые препараты. Они замедляли старение и защищали организм от любого количества спиртного.
Иван прошел в боковую комнату. Там сидели врачи. Один из них был знаком Ивану, а второй — практикант. Надвинутая на густые черные брови шапочка придавала ему легкомысленный вид шкодливого поваренка. Иван скинул с плеч рубашку, и доктор кивнул практиканту: «Экий мужчина, мышцы свои, не силиконовые».
Тот изобразил восхищение, но мысли его витали далеко. Белые маленькие ручки порхали, наполняя препаратами стеклянную машину, внешне напоминавшую автомат Калашникова. Наконец он поднял ее и умело выстрелил. Без боли в бок Ивану рядом с печенью вошла капсула с допинговыми веществами. Капсула растворилась молниеносно, и Иван, натягивая рубашку на ходу, поспешил к стойке...
— Черт возьми, — сказал растерянно после его ухода практикант, — я перепутал препараты. Я всадил этому бугаю огромную дозу адаптогенов. Он теперь не сможет и не захочет пить. Скандал!
— Ну, перепутал и перепутал, — вяло заметил врач, — одним алкашом меньше стало. Помается-помается да и переберется в округ для трезвенников.
То, что с ним происходит что-то неладное, Иван понял сразу, как только подошел к бармену. Вова накатил ему бокал «Русской», положил на тарелку малосольный огурчик и кусок черного подсоленного хлеба. Но Иван чувствовал глубокое отвращение к спиртному, энергия переполняла его тело. Ему хотелось бегать, прыгать, бороться, поднимать штангу. И вмес¬то того чтобы махнуть «Русской», взял стул из легкого, но прочного металла и завязал узлом его ножку.
Бармен не успел удивиться. Черный экран телевизора вспыхнул, и на нем тут же появилось изображение. Мелькали танки, самолеты на низкой высоте. А голос за кадром оповестил, что вновь идет информация для всех. Вова выругался.
— Вы сейчас увидите ставку главнокомандующего Вооруженными силами России, — пропищал голос. — Генерал Каштанов дает интервью нашему корреспонденту.
В кадре появился мрачный подземный кабинет главнокомандующего. Еще молодой, но уже седой генерал с неподвижным, серым от усталости лицом стал говорить, что никакого военного переворота не было и что группа отщепенцев-офицеров попыталась посягнуть на всенародно избранного и всеми любимого президента, но мятеж подавлен.
Попытки военных переворотов делались в год по пять раз, и Иван не стал бы так внимательно глядеть на экран, если бы не увидел за широкими плечами генерала Каштанова Алису. Она сидела в глубине кабинета в своей обычной позе — закинув ногу на ногу, — курила и презрительно щурила глаза.
Что она делает у военных? Почему главнокомандующий позволил ей сидеть за своим столом? Почему на бледном лице Алисы было то спокойное и надменное выражение, которое появлялось только в минуты полного психологического комфорта?
«Дура девка! — подумал Иван. — Вечно она по доброму желанию влетает в идиотские истории».
Болтливый журналист задавал генералу один вопрос за другим. Иван отметил непрофессионализм интервьюера. Странно! Неужели в центре не могли найти поумней?
Каштанов морщился, но старательно отвечал на вопросы. Только один раз он сделал паузу, нервно дернул плечом и быстро обернулся, бросив взгляд на Алису. Женщина напряглась. Она казалась встревоженной.
«Вот даже как!» — криво усмехнулся Иван.
Такое переглядывание было невозможно для чужих людей. Оставалось только порадоваться за девочку. Не простого гражданина России отхватила, а самого Каштанова — героя из героев.
По логике вещей именно в этот момент Ивану следовало бы выпить. Замутить алкоголем сознание, гульнуть на всю катушку и забыть пышноволосую, рыжую девчонку. Он бросил взгляд на бокал с водкой, на огурчик, но желание отсутствовало. Иван выругался. Мало того, что он потерял Алису, так еще и пить не мог. Следовало обратиться к врачу. Нынешние доктора всесильны, но на сегодня Иван уже достаточно пообщался с ними, и обращаться за помощью вновь не хотелось.
После того как экран телевизора потух, бармен сказал виновато:
— Пока ты на Алису свою любовался, тебе господин Жуков звонил. Просил зайти немедленно.
Жуков занимал пост главного редактора общерусской газеты. Он иногда наведывался в округ алкоголиков. Ничего особенного в том, что он искал очнувшегося после сна Ивана, не было. Но Жуков знал прекрасно об отношениях Ивана с Алисой, и Иван неприязненно подумал, что главного редактора интересовала именно Алиса, «засветившаяся» на всю Россию рядом с генералом Каштановым. Как она могла к нему попасть?


3

Лет десять тому назад Иван сидел ночью в «Лежачего не бьют» в общест¬ве своей старой знакомой актрисы Веры, когда в прокуренный, заполненный голубым табачным дымом кабак вошла тонкая, рыжеволосая женщина с бледным лицом. Она была сильно возбуждена и, бессмысленно глядя по сторонам, стала бродить между столиками.
Вера до жути боялась ночных алкоголиков и жалась к Ивану. Увидев, что тот заинтересовался рыжеволосой, Вера презрительно прошипела:
— Да она скрытая наркоманка! Посмотри, как трепещут ее ноздри!
Рыжеволосая почувствовала на себе пристальный взгляд.
— Почему ты уставился на меня? — спросила она, подойдя вплотную.
— Сядь, — Иван кивнул на стул. — Ты плохо выглядишь. Ты устала.
— Пошел к черту, — нарочито грубо объявила рыжеволосая.
Но тут в кабаке вспыхнула драка. Вера завизжала и полезла под стол. В драку вовлекались все новые и новые участники. Иван видел, как незнакомка с искаженным злобой лицом бросилась в побоище. Забыв про Веру, кинулся за ней и шутя раскидал в стороны дерущихся, очистив рыжеволосой обширное пространство.
Иван, прищурившись, наблюдал за женщиной. Молодая, не больше сорока лет, с пышными ярко-рыжими волосами и поразительными ярко-синими глазами, она нравилась Ивану.
— Хочешь, — предложил он, — мы прогуляемся по городу?
— Боже! — прошептала Вера и тихо заплакала.
Ночной город сейчас находился во власти ночных, яростных алкоголиков. Драки, грабежи, насилие — на улицах, площадях, парках и в подземке.
— Не плачь, — попытался успокоить ее Иван, — я отвезу тебя домой.
Его бронированный автомобиль летел по черным улицам города, сметая все на своем пути. Вера забилась в угол на заднем сиденье, рыжеволосая же, напротив, уселась впереди и хищно вглядывалась в гудевшую человеческими голосами темноту.
Где-то рядом раздался грохот крупнокалиберного пулемета. Трассирую¬щие пули золотыми огоньками зависли на долю секунды над городом.
— Браво! — крикнула рыжеволосая.

Разбитая ночными похождениями, Алиса лежала на кожаном диване и курила сигарету за сигаретой. Ее руки дрожали, но выпить сироп, снимаю¬щий похмелье, она отказалась.
В отличие от большинства женщин, Алиса не делала пластических операций, и фигура ее не выглядела идеальной, без одежды она вовсе не казалась худой.
— Ты раньше жил в округе атлетов? — в прищуренных глазах блеснуло любопытство.
— С чего ты взяла?
— Ты выглядишь как культурист.
Иван неторопливо объяснил, что ему много лет и спортсменом он был очень давно, но мышечная масса сохранилась.
— Расскажи о себе, — потребовала женщина.
В округе алкоголиков не любили вспоминать прошлое.
Несмотря на то что государство делало жизнь алкоголиков максимально комфортной, каждый из них вполне сознавал свою неполноценность, и у каждого за душой накопилось слишком много грехов, чтобы предаваться воспоминаниям. Но Ивану не хотелось, чтобы рыжеволосая обиделась и ушла, и он начал рассказывать.
Она слушала внимательно, но вдруг что-то заставило ее прервать Ивана.
— Ты знаешь, сколько мне лет?
— Ты совсем молоденькая, тебе лет сорок — сорок пять.
Алиса хмыкнула и села.
«Она, наверное, значительно старше, — подумал Иван, — у нее очень су¬¬хие губы».
— Мне двадцать пять лет, — болезненно поморщившись, выдала Алиса, — и родилась я в Центральном округе.
Если бы все эмоции Ивана не были приглушены спиртным, то он бы изумился. В Центральном округе жили администрация президента и молодое поколение страны, не зараженное никакими пороками. Может быть, девушка лгала? Но в ней и в самом деле ощущалось нечто новое для Ивана. В ней распущенность сочеталась с внутренней свободой. Иван и его собратья прекрасно знали, что вне своего округа существовать не смогут. Алиса же вела себя так, будто была здесь временной гостьей.
— Значит, ты столичная штучка, — усмехнулся Иван. — Так за это и выпьем.
Они выпили крепкого черного пива из больших хрустальных кружек.
— Провинция — отстой, — отрезала Алиса. — Во всем мире женщины уже лет двадцать не делают пластических операций, а тут... — Она неопределенно взмахнула слабой рукой.
Яд алкоголя растворял все сомнения и рождал в мозгах иллюзию полного удовлетворения.
— Какое вкусное пиво, — удивилась она. Ее лицо постепенно расслаблялось, а глаза с каждым глотком становились спокойнее.
— У тебя глаза неестественно синие. Это с помощью красителя? — поинтересовался Иван.
— У меня все свое. Понял?
Сказано было вызывающе грубо, но в их округе алкоголиков все временами становились грубыми и неуправляемыми. Даже такая тихоня, как Вера, могла закатить скандал.


4

Жукова в газете не любили и боялись. Он был огромен, как гора, звероподобен. Голову брил. Маленькие глазки невыносимо неподвижны — глаза гипнотизера. Иван познакомился с главным в последнее десятилетие двадцатого века. Тогда Жуков выступал на арене цирка в качестве укротителя зверей. Потом цирки закрылись как нерентабельные, и Жуков стал гипнотизировать не зверей, а людей. Потом к власти пришел президент, и Жуков, не работавший в журналистике и дня, неожиданно для всех стал редактором общерусской президентской газеты.
Кабинет главного вызывал странные ассоциации. Находиться в нем было неприятно. Стены, сложенные из хрустальных треугольных кирпичей, создавали эффект изломанного, бесконечного пространства.
Секретарша Жукова, неулыбчивая, мускулистая женщина, сидевшая на высоком стуле, как-то терялась в этом пространстве.
— Вас ждут! — выкрикнула она высоким голосом, и дверь кабинета главного редактора открылась.
Тот нависал тушей над хрустальным столом и в упор глядел на журналиста. Раньше Иван отвел бы взгляд, но сейчас какая-то внутренняя сила заставила его смотреть в черные, неподвижные зрачки. Поединок продолжался минуты две. Наконец шеф крякнул, встал и подошел к бару. Он вынул бутылку коньяка и две рюмки.
— Шлепнем, — предложил он.
— Так у вас же сухой закон, — недоуменно пробормотал Иван, поднося рюмку к губам.
— Сухой закон у дураков, — парировал Жуков и опрокинул золотистую жидкость в свою пасть.
От запаха коньяка Ивана стало мутить. Он поставил рюмку на стол.
— Так и есть, — вздохнул Жуков, — стало быть, не пьешь?
— Не лезет что-то, — пожаловался Иван.
— Я всегда к тебе хорошо относился... И ты, — он ткнул жирным пальцем в грудь подчиненного, — даже не знаешь почему...
Иван действительно не знал.
— Когда меня выгнали отовсюду, — продолжал Жуков, — даже из секции гипнотизеров, я остался нищим, и ты написал обо мне статью. А в ней курсивом выделил фразу о том, что по иронии судьбы человек, способный совершенно подавлять волю других людей, оказался нищим, а не занял пост губернатора. Тогда у нас еще были губернаторы.
Иван молчал.
— Так вот, эту строчку, выделенную курсивом, прочел наш будущий президент, нашел меня и взял в свою команду, чтобы я подавлял волю противников президента. А тебе, Иван, я сочувствую, — неожиданно переменил тему шеф, — тебе очень крупно не повезло. Во-первых, тебе вкатили не тот препарат, и ты еще долго не сможешь пить, а следовательно, придется переменить округ, а во-вторых, что гораздо хуже, известная нам обоим Алиса оказалась у Каштанова.
— И что...
— А то, — повысил голос Жуков, — что эта дрянь — дочь одного из сенаторов, а сенатор — любимец президента. И эта твоя Алиса, пользуясь папиным положением, совала и сует нос в такие места, куда ей соваться  никак не следовало бы.
— Но какая связь... — начал Иван.
— Связь простая, — перебил его Жуков, — если бы ты был по-преж¬нему алкашом, то о тебе бы не вспомнили. Но Алиса у Каштанова, а ты вдруг протрезвел... Кому-то это показалось не случайным совпадением.
— Ну, усыпите меня опять, черт возьми, — в сердцах попросил Иван.
Начальник глубоко и горько вздохнул. Подошел, тяжело переставляя слоновые ноги, к Ивану и положил руку ему на плечо.
— Я боролся за тебя, милый мой, но там, — он ткнул пальцем в потолок, — сидят очень мнительные люди. И одному из этих людей пришла в голову мысль... идея... стратегический план...
Здесь главный редактор прервал речь на полуслове и тяпнул еще одну рюмку. Потом щелкнул пальцами, одобряя качество коньяка.
— Они все стратеги и тактики.
— Но кое-что я могу для тебя сделать, немного, конечно. Тебе, чтобы прийти в себя, нужно время. Дня три погуляй по городу, осмотрись, подумай. И я дам тебе время, я дам тебе шанс. Тем более что там против этого, кажется, ничего не имеют. Стратегам будет еще интереснее травить зайцев. Ты сейчас пойдешь к моему врачу. Он немножко поколдует над тобой. Ты кое-что начнешь чувствовать и даже соображать. Потом сходи в библиотеку. Почитай подборку нашей газеты. Начни с конца двадцатого века. Ну а потом — ни пуха ни пера! — действуй.


5

Иван уже пятый час лежал в своей квартире и думал. Он впервые за многие десятилетия испытывал чувство тоски. Не той запойной тоски, от которой хотелось поскорее избавиться и с помощью уколов врачи убирали ее, а тоски совершенно иной. Точно с его души сняли защиту. И вмес¬то постоянного отупения пришла боль. Но от нее не хотелось избавляться. Напротив, Иван с удивлением прислушивался к себе. Он вспоминал, и волновал его не внешний ход событий столетней жизни, а мелкие подробности.
Он вспомнил, как в пятнадцатилетнем возрасте с двумя друзьями отправился в поход. Вышли рано утром в туман. Их бил озноб, они вдыхали резкий, сырой воздух, потом шли через тихий утренний еловый лес, и старая, золотистая хвоя заглушала шаги. А затем вышли к реке и, раздевшись до гола, бросились в ледяную воду. Иван вспомнил холод медленно двигавшейся массы, когда он плыл против течения.
К нему возвращались запахи земли, травы, воды, костра. Внезапно он вспомнил запах тела своей первой женщины и разрыдался.
Вспомнилось выражение «потерянный рай». И вся жизнь его до какого-то момента стала казаться потерянным раем.
Жизнь есть острота ощущений — понял он. Если концентрация этой остроты достигает предела, то человек становится частью природы, она делится с ним своей силой.
И вот тут-то Иван почувствовал необычайное одиночество и вспомнил Алису. Мир, окружавший его, ныне был враждебен. И в нем существовало только одно близкое существо — Алиса!
Иван не анализировал, почему именно она. Его дремавшее ранее подсознание было разбужено и выдавало ответы до того, как он поставил вопрос.
Иван устроил Алису в газету, и они очень много времени проводили вместе. Иногда девушка работала неделями. Иван отмечал ее усердие и понял, что, кроме скандалов и драк, Алису интересовали бывшие известные люди. Он прекрасно сам их всех знал и брал у них интервью. Читателям обычная городская хроника надоедала, и нужно было поразвлечь чем-то иным.
Особенный интерес Алиса проявляла к бывшим военным. Один из них, 160-летний ветеран, особенно волновал ее. Как-то Иван присутствовал при их разговоре. У изрядно пьяного ветерана стояла на столе ледяная водка и вяленая рыба под нее, но вдруг резкое восклицание Алисы заставило Ивана оторваться от рыбы.
— Не может быть! — воскликнула она.
Иван удивился — что такое дед мог рассказать Алисе? — и еще раз оглядел комнату, отделанную под блиндаж Второй мировой войны.
Ветеран выглядел прекрасно. Только усталые глаза и замедленная речь выдавали в нем старика. Он рассматривал какие-то фотографии, которые подсунула ему Алиса.
— Да-да, моя милая, — усмехаясь, говорил он, — уже во время Второй мировой все решали механизированные корпуса. А на ваших фотографиях позиционная война Первой мировой. Видите, бесконечные ряды окопов, у солдат не автоматы, а карабины... Конечно, что-то изменилось, но отсутст¬вие танков и самолетов делает такую войну бесконечной... Не пишите вы обо всем этом. Воюют — и пусть себе воюют на здоровье, а мы водочки выпьем. Алиса с задумчивым лицом бросила фотографии в сумочку.
Особенностью каждого жителя алкогольного округа было полное равнодушие к чему-либо, кроме спиртного. Несмотря на мощнейшие стимуляторы, сохранявшие здоровье алкоголика, сознание его было затуманено, и приливы доброты или агрессивности были связаны не с какими-то внешними событиями, а исключительно с внутренним состоянием. А такое естественное для человека желание, как поиск чего-то нового и интересного в жизни, просто отсутствовал.
Иван, конечно, отмечал для себя не очень обычное для алкоголика поведение Алисы, но не фиксировал на этом внимание. И если бы не практикант со своим уколом, он отнесся бы к отсутствию Алисы в конечном итоге вполне равнодушно.
Он пил бы целый месяц, и все закончилось бы какой-нибудь дикой выходкой. В прошлый раз после выхода из сна и месячной пьянки он пытался своей бронированной машиной пробить в стене собственного дома дыру, после чего его увезли на «скорой помощи» и врачи скорректировали ему поведение.
Алиса же, в отличие от алкоголиков, постоянно пыталась анализировать свое и чужое поведение. Только сейчас до Ивана дошло, что она скорее ставила эксперимент на себе, чем просто пила.
Иногда она не выдерживала, и ее срывы были куда тяжелее, чем пьяные, дикие выходки Ивана, но она избегала помощи врачей. Забивалась в угол своей крохотной квартиры, находившейся под самой крышей, и сидела в одиночестве, блестя глазами, как зверек.
Алиса всегда предугадывала приливы пьяной любви Ивана к ней и была готова к ответному чувству.
— В тебе живет добрый и благородный человек, — говорила она Ивану.
— Как это во мне живет еще один человек? — удивлялся Иван.
Женщина усмехалась. Не отвечала. Когда хотела, она умела вести себя так, что лишний раз ее ни о чем не спросишь. Сама же то молчала неделями сосредоточенно, то начинала говорить безостановочно.
Иван считал, что депрессия чередовалась у нее с лихорадочным возбуждением, но это было не совсем так, как он сейчас понимал. Алиса могла себя контролировать. Однажды, когда она находилась в угнетенном состоянии духа, к ней пришла Вера. Вот у той действительно была депрессия, и Алиса стряхнула с себя меланхолию, стала развлекать Веру. Они в последнее время на удивление сдружились.
Пожалуй, только в день знакомства в «Лежачего не бьют» Алиса находилась в неуправляемом состоянии.
Не отдавал он себе отчета и в том, что их с Алисой связывало что-то более глубокое. За это время у Алисы был не один роман, но она всегда возвращалась к нему.
От мыслей об Алисе Иван снова переходил к воспоминаниям молодости и детства. Ярко и точно воспроизводила память день за днем. Иван видел себя маленьким, ползущим по широкому дивану. Было тепло и уютно. Тепло это исходило от мамы и папы. Они лежали на диване, и Иван представлял их большими горами, которые он смело преодолевал. Он просил отца поднять колени и карабкался по ним. Ему доставляло наслаждение переходить из жестких рук отца в мягкие материнские. В отце ему нравилась сила, а в матери нежность. Мать прикасалась к нему осторожно и мягко...
Иван очнулся весь в слезах. Когда и кто без всякого видимого насилия отнял у него память? Его воспоминания носили странный характер. Он помнил дату своего рождения, дату поступления в институт, начало работы в газете, а дальше следовал провал. Иван сел к столу и набросал примерный план событий. Его молодость пришлась на эпоху Горбачева и Ельцина. Дальше падение страны в бездну, приход к власти нынешнего президента, наступление эры стабильности, великие научные открытия, которые дали нескончаемые источники энергии, всеобщее процветание, наконец образование алкогольного округа, куда Иван отправился по доброй воле, начало бесконечной войны с американцами и китайцами. Десятилетие проходило за десятилетием в дурмане. Все казалось стабильным и прочным на века.
Три дня Иван читал подборку «Общерусской газеты». Хорошенькая библиотекарша, изнывавшая от скуки, развлекалась полусухим шампан¬ским. В короткой юбке, закинув ногу на ногу, она сидела в кресле, искоса поглядывая на Ивана.
— Сколько у вас было читателей за последнее время? — поинтересовался он.
— Ни одного, сколько я здесь работаю, — расхохоталась красотка.
Наконец-то он нашел то, что его интересовало больше всего. В газете за 2017 год было сказано, что начал формироваться на добровольных началах округ алкоголиков. Каждый из его жителей получал возможность ежедневной бесплатной выпивки и бесплатной медицинской помощи, но давал письменное обязательство никогда не покидать его территорию.
Стало быть, письменные обязательства существовали. В те времена никак не могли обойтись без бумажек.
Откинув голову на спинку кресла, Иван прикрыл глаза и вспомнил. Он, спившийся, больной, безработный журналист, заходит по объявлению в какой-то офис, сверкающий чистотой. Ему улыбаются все встреченные им люди, проводят к чиновнику, и тот первым делом наливает стакан водки, не забыв улыбнуться Ивану. Иван трясущейся рукой берет стакан, выпивает. Чиновник внимательно глядит в его глаза и наливает второй стакан. Иван высасывает и его, точно боится, что отнимут, после чего в кабинет подают роскошный обед: огромную тарелку борща, бифштекс с кровью, салаты...
— Вы давно не ели, — сочувственно говорит чиновник, — но все плохое осталось для вас позади. Наше государство переходит от дичайшего индивидуализма, когда каждый за себя, к коллективизму, когда каждый за всех и все за одного.
— Девиз пионеров, — усмехается Иван.
Впрочем, ему хорошо, нравится все вокруг. Ковровые дорожки, большие, чисто промытые окна и чиновник, который рассказывает о неведомом рае для алкоголиков. Где-то далеко в лесах строится большой-большой город...
— Архипелаг ГУЛАГ, — вздыхает Иван едва слышно.
— Как раз напротив, — возражает чиновник, — все ваши права будут под защитой государства, но вы должны подписать вот эту бумажку, и тогда все будет отлично.
Иван устал.
— Давайте вашу бумажку! — Подписывает не глядя.
Ему страшно хочется спать, но его подхватывают под руки и ведут в парилку. Он садится на полок, а рядом с ним такие же, как он, — люди-призраки. После сладостного жара холодный душ, роскошная мочалка и великолепно пахнущий нежной, юной березовой листвой шампунь.
Те же заботливые руки ведут в отдельную спальню.
— Хочу водки, — капризно заявляет Иван, твердо уверенный, что уж больше он не получит ни грамма.
Но, вопреки всему, несут водку в графинчике, фигурную рюмку и закуску.
— Хочу женщину, — отведав водки, требует Иван.
И женщина появляется. Молодая пьяная брюнетка в махровом розовом халате. Она хохочет. Она тоже подписала бумажку.
— Милый, — шепчет на ухо Ивану незнакомка, — нас завтра казнят? Мы совершили что-то ужасное, и они исполняют последнее наше желание.
— Может, и казнят, — усмехается Иван, — может, что-то совершили.
— Я ничего не помню, — говорит женщина, — они нашли меня в подвале.
— Очередной эксперимент правительства, — предполагает Иван и выпивает вторую рюмку.
— Лучше бы взяли и расстреляли нас, — вздыхает женщина. — Я не верю в благотворительность.
— Будем подопытными кроликами — этим и отблагодарим.
Потом поезд-экспресс, наполненный пьяными мужчинами и женщинами, несся среди лесов на север.
Но, к его величайшему удивлению, они попали не в лагерь, а в маленький, только что выстроенный деревянный городок. Всей гурьбой высыпали на огромный зеленый луг. Водки не давали, но было пиво.
Иван увидел, как осчастливленные мужчины и женщины плакали от радости, обнимались. Молодые кувыркались по траве. Трезвые люди в одинаковой одежде ходили и объясняли всем, что никаких вожаков и паханов в этом городе не будет. Слабый всегда найдет защиту. Некоторым это не понравилось, но все скоро убедились, что в городке так и будет.
К Ивану пристроился седенький старичок с козлиной бородкой. Он представился профессором.
— Эти экспериментаторы переплюнут Ленина и Гитлера, — убеждал старичок. — Те действовали дубиной, а эти лаской, хотя власть была, есть и будет эгоистичной. Всякая власть чужда сентиментальности. Основа власти — чудовищный прагматизм. Случись иначе — это не власть, а дерьмо. Она не долговечна.
За какие-то десять лет из деревянного городка вырос округ с многомиллионным населением...
— Эй, вы спите? — позвала негромко библиотекарша.
Иван открыл глаза.
При выходе из библиотеки Иван столкнулся с капитаном милиции Савеловым. Они давно знали друг друга. Савелов был помощником коменданта округа, и Иван часто обращался к нему по журналистским делам. Широкоплечий, хмурый, в белом костюме с золотыми пуговицами, капитан казался смущенным.
— Приказом полковника приставлен к вам, — сообщил он.
— В качестве кого? — опешил Иван.
— Гидом у вас буду, — усмехнулся капитан. — Город велено вам показать и вообще весь округ.
—  А что я в нем не видел? — удивился Иван. — Я здесь семьдесят лет живу.
— Это мы знаем, — кивнул головой Савелов, — только вы жили в пьяном состоянии, а теперь ситуация иная... В общем, приказано показать все, в том числе и самое неприглядное.
— Слушай, капитан, — оживился Иван (он только сию минуту понял, какие возможности открываются перед ним), — а кто строил город?
— Строители, — сообщил Савелов.
— Это я понимаю...
— И архитекторы.
— Я не об этом, — поморщился Иван, — меня интересует, как пьяный человек может что-нибудь построить.
— А почему они должны быть пьяными? — удивился Савелов. — Эти строительные бригады состоят из людей... ну... своего рода больных, что ли. Они не могут жить и не строить. Вы от водки кайф ловите, а они оттого, что строят.
— А ты, Савелов, от своей службы кайф ловишь, — сообразил Иван.
— Так точно! — последовал лаконичный ответ.
Они поднялись в воздух на вертолете. Машина работала бесшумно; сделанная из необычайно легкого и прочного пластика, она порхала над городом, как бабочка.
Капитан, через компьютер задав направление маршрута, пил кофе со сдобными булочками. А Иван, впервые видевший город с высоты, был потрясен его красотой. Посреди города возвышался белоснежный дворец со множеством башен. Его окружала треугольная площадь. Вокруг площади росли дубовые леса на несколько километров в глубину, а за ними были разбросаны на огромных пространствах жилые районы.
Город был асимметричен, кварталы не образовывали правильных геометрических фигур. И в этой неправильности Иван, как ему показалось, угадал главную мысль архитекторов — для пьяных людей построить неправильный пьяный город. Город выглядел как картина гениального авангардиста.
— Савелов, — сказал Иван, — я, помнится, дизайнеру заказывал квартиру. А вы, милиция, что заказывали?
Капитан дожевал булочку, запил черным, как деготь, кофе и кивнул головой:
— Заказывали. Мы просили, чтобы не было в городе сквозных трасс. Заметьте, каждое шоссе заканчивается тупиком. Ни прямо, ни в стороны не проедешь. Нужно возвращаться назад. Эти алкаши нажрутся и норовят гнать на полной скорости по прямой. Вылетит такой «косой» за пределы округа — отвечай за него. А так ваш брат как в лабиринте.
Иван, вспомнив свои ночные поездки, покраснел от стыда, но все же спросил:
— Тебя, Савелов, сюда послали приказом или ты добровольно?
— Добровольно. У нас все добровольно. Я перед этим на стажировке в нескольких округах был. Мне здесь больше всего понравилось. Вы, алкаши, ребята в общем-то хорошие, теплые.
— А где твоя семья живет?
— Есть на побережье Тихого океана классный городок, — сладко сощурился капитан, — вот там все наши семьи и живут. Мы здесь месяц, а потом месяц дома. Океан — он успокаивает.
— Капитан, а почему я однажды вылетел за пределы округа и меня охватил такой ужас, что я поскорее вернулся? Мы здесь что, загипнотизированные?
— Нет! — покачал головой Савелов. — Ну, как бы это понятнее объяснить... Вот живет человек на одном месте семьдесят лет и вдруг чувствует, что не узнает местность, в которую попал, — вот отсюда и ужас. Все дело в привычке. Как канарейка: если долго в клетке сидит, то уж можешь ее отпускать, а она все едино в клетку вернется. Есть, конечно, буйные алкаши, могут и попытаться вырваться из округа, но мы их всех знаем. В машину каждого такого господина вмонтирован приборчик. Далеко не уедут.
Вечером капитан провез Ивана через весь город. И впервые лет за восемьдесят ему, протрезвевшему, город показался вовсе не таким уютным, как прежде.
Какой-то пьяный кретин на точь-в-точь такой же, как у Ивана, бронированной машине таранил стену дома.
— Слушайте, капитан, зачем вы разрешаете алкоголикам приобретать оружие?
— Это их право, — невозмутимо ответил Савелов. — Не выходя за пределы округа, могут делать все, что угодно.
Иван промолчал. Он подумал о том, что семьдесят лет провел в очень странном мире и не заметил ничего странного. Но ему специально все показали. Зачем?

Утром он снова сидел в библиотеке, благо двери заведения были всегда открыты. Библиотекарше и в голову не приходило, что в округе кто-то может покуситься на книги. Кому они нужны?
Иван нашел интереснейший указ президента. В нем говорилось, что по всей стране вводится новое деление по округам и связано это прежде всего с «гуманизацией общества». Именно в этом году началась война сначала с Китаем, а затем с Америкой. Воюющие стороны договорились не трогать Западную Европу и оставить ее в качестве всемирного памятника самой величайшей из всех существовавших цивилизаций.
Итак, идет глобальная война с крупнейшими странами мира, а внутри самой России приступают к фундаментальному переустройству общества. Когда, в какие времена и где проводились реформы такого масштаба во время войны?
Сначала сводки с полей сражения носили то ликующий (в случае побед), то нарочито отрешенный (в случае поражений) характер. Но с 2030 года почти всякая конкретная информация исчезла, и неясно было, кто наступает, а кто отступает. Только в 2037 году промелькнуло сообщение, что Китай, выступавший ранее в союзе с Россией, переметнулся на сторону США, а в 2050 году снова на сторону России. И почти никакого фотоматериала с полей сражений. До 2050 года печаталась фотография бритоголового, с волевым подбородком главнокомандующего Юрьева. Затем, в связи с его отставкой, стали печатать фотографии молодого мужественного красавца Каштанова.
Раз в десять лет печатали на первой полосе фотографию президента. Газета выходила на атласной бумаге, и фотограф был мастером своего дела. Фотография президента являла собой каждый раз произведение искусства.
Вот президент склонился над картой боевых действий, и видно, какое у него мужественно-спокойное лицо. Вот он на карнавале среди красивейших женщин и сам олицетворение красоты. Густые русые волосы, яркие серые глаза, очень живые и здоровые, сильный, волевой подбородок, прямой нос античного героя и строго поджатые губы властного человека. Да, хорош!
Но в основном содержание газет до 2050 года сводилось к пересказу того, как проходили бесконечные праздники и карнавалы в Центральном округе. Мелькали лица юных красавиц, фотографии самодовольных чиновников высокого ранга, фотографии новых городов, курортов — и никакой информации о жизни в округах, за исключением приложения, которое являлось собственно газетой алкогольного округа.
Не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы понять: в других округах выходили собственные газеты, но они дальше этих округов не распространялись.
С 2050 года тональность газет изменилась. Стали преобладать тревожные нотки. Говорилось о попытке военного переворота и удачном его подавлении войсками героя генерала Каштанова. Но ведь именно в 2050 го¬ду Каштанов стал главнокомандующим! И с этого года один переворот за другим, а он все в героях. Если каждый переворот возглавлял или генерал, или полковник (их имена предавались анафеме), то получалось, что в заговорщиках побывали чуть ли не все высшие офицеры армии.
На одной из фотографий Иван увидел надменного сенатора с девочкой-подростком. В девочке он узнал Алису. Подпись под фотографией гласила, что на ней изображен друг президента — сенатор Владимиров с дочерью.
Перерыв горы газет, Иван наткнулся на небольшую заметку. В ней говорилось о великом открытии русских медиков — сыворотке, которая продлевала жизнь человека до двухсот лет, а также о биологически активных веществах, которые помогали прожить эти двести лет без болезней.
Опять загадка. Если медицина стала столь всесильна, — а все факты говорили об этом, — что же помешало вылечить алкоголиков? Ведь самому Ивану впаяли нечто такое, что удерживает его от приема спиртного. Почему не сделали это раньше?
Вдруг включилась местная связь, и голос секретарши Жукова заорал на всю библиотеку, что Иван должен предстать перед ее шефом, и немедленно. Иван покинул библиотеку без сожаления. Люди, редактировавшие газету, были не глупы, и Иван знал уже, что вновь столкнется с загадками, а не ответами на них.

Главный редактор сидел в кресле и пил коньяк. Лицо его было багровым, а глаза налились кровью. В хрустальных стенах кабинета отражались тысячи скрюченных фигурок шефа.
— Ну, почитал газетки? — Голос Жукова был на удивление спокойным и уравновешенным, по контрасту со зверским выражением лица.
— Да, почитал.
— И по лицу вижу, кое-что понял.
— Слушайте, Жуков, а вы сами-то не алкоголик? — спросил Иван.
— Я открою тебе тайну, — спокойно улыбнулся тот. — Когда я приезжаю в ваш округ — я пью, в других округах я творю другие безобразия. Мне надо хоть немного, но побыть в шкуре людей, для которых работает газета.
— А в Центральном округе есть пьяницы?
— Возможно, есть, — неохотно ответил главный, — но алкоголь — это пойло для свиней, извини за прямоту. Чтобы получить кайф и расслабиться, не обязательно глотать эту дрянь.
— Интересно, — крякнул Иван.
— Интересно, почему вас всех не вылечили? — молниеносно среагировал Жуков. — Это, брат, еще не самое интересное.
Он поднялся и, переваливаясь всей тушей, медленно подошел к Ивану и ласково заглянул ему в глаза.
— Ты хороший мужик, и всегда мне нравился, но сейчас ты попал в такую историю... — Жуков протянул Ивану пластинку из странного металла.
— Это... ну, как понятней объяснить... удостоверение, что ли. Теперь ты можешь ехать куда хочешь.
Это было очень странное заявление. С этими словами главред просто вытолкал Ивана прочь.
Легко сказать «можешь ехать куда хочешь». А как это сделать, если семьдесят лет не выбирался из округа? Да и зачем? Но на лестнице редакции Ивана догнал крепыш из охраны Жукова — курносый, веснушчатый парень с белым чубчиком. Глаза живые и веселые.
— Вася, — протянул руку, — послан начальством вам на подмогу.
— Слушай, Вася, — Иван сунул ему в руку металлическую пластинку, данную Жуковым, — что это такое?
Парень присвистнул и осторожным движением, точно боясь, что плас¬тинка взорвется, вернул ее.
— Такую штуку я видел у господина Жукова. С ней вы можете разъезжать по всей стране.
— А в армию к Каштанову могу попасть?
— Можете, но не любят нас там, — вздохнул Вася. — Там и с этой пластинкой пропасть можно. А уж до Каштанова добраться... — Вася махнул рукой, говоря об этом как о деле совершенно безнадежном.
Иван же вспомнил о хрупкой, маленькой девочке Алисе, и душа его наполнилась тоской. Похоже, среди миллионов окружавших его людей Алиса была единственным близким человеком. Может быть, он полюбил ее в тот день, когда она вошла в «Лежачего не бьют». Ведь не случайно его взгляд остановился на ней, именно на ней, хотя там было много эффектных женщин. Эти годы они прожили как муж и жена.
Предупреждение об опасности поездки к Каштанову Иван пропустил мимо ушей. Он уже забыл, когда испытывал страх за собственную жизнь.
— Вот что, Вася, мы едем к Каштанову, — заявил Иван.
— К Каштанову так к Каштанову, — недовольно пробормотал тот. — Мне приказано сопровождать вас повсюду. Тогда нужно на аэродром.
На пустынном шоссе Вася развил такую скорость, что все за окном сливалось в единую зеленую полосу. Иван откинулся на спинку кресла, и оно приняло нужные формы. Он прикрыл глаза и в эту минуту понял, что никогда уже больше в алкогольный округ не вернется. Понимание это появилось вне всякой связи с предыдущими мыслями. Просто ошеломляюще быстрое движение породило воспоминание о свободе. О настоящей свободе.
И тут неожиданно для себя Иван поинтересовался:
— Вася, если тебе прикажут, ты меня уничтожишь? — сбил он с толку благодушно настроенного после обеда охранника.
Тот мгновенно съежился, но промолчал.
— Вася, я же спросил.
— Я охранник, — сквозь зубы ответил Вася, — я охраняю, а не уничтожаю.
— Ты не обижайся, — попросил Иван. — Я как ребенок в этом вашем мире, ничего не знаю.
— Если хотите что-то узнать от меня, то напрасно. Ни маму, ни папу я не помню. Воспитывался государством. С двух лет и до сего дня в нас развивали только качества охранника. Я даже читать не умею.
— Что-о? — взревел от удивления Иван.
— Это не нужно, — равнодушно ответил Вася. — Зато чутье у меня развито получше вашего.
— Ну-ка, ну-ка, — подзадорил Иван.
— Пожалуйста, — с плохо скрываемой гордостью согласился Вася. — Могу пересказать все, что вы чувствовали с того момента, как мы встретились. Я вам сразу понравился, и вы подумали, что я буду вам полезен...
— Об этом и я, Вася, догадался бы на твоем месте, — иронично заметил Иван.
— Хорошо, тогда о двух главных вещах, которые вас мучили по дороге. Первое — вас тревожило, что будет на границе, а второе... — Вася замолчал на секунду и мельком посмотрел на Ивана. — Вы думали о женщине. Я знаю все оттенки выражений мужских лиц. Мне кажется... я не ошибаюсь. Только не лгите. Я это сразу увижу. Да или нет?
— Да, — вынужден был подтвердить Иван.
Вася удовлетворенно кивнул головой. Иван же расстроился. Но Вася тут же утешил:
— Я не буду постоянно анализировать ваши чувства. Просто сейчас я отвечал на ваши вопросы.
— Слушай, — продолжал удивляться Иван, — как же вас обучали, если вы читать не умеете?
— Чтение забирает огромное количество времени. С нами же работали лучшие психологи.
— А чем ты в свободное время занимаешься?
— Марки собираю и участвую в шахматных олимпиадах.
Ивана немного успокоило то, что сидевший рядом с ним молодой человек имел такие традиционные увлечения. Хотя его подозрение, что он слишком слаб, чтобы бороться за Алису с теми, кто затеял, быть может, грязную игру, вполне подтвердилось. Если простого охранника обучали психологии с пеленок, то что говорить о тех, кто стоит у вершин власти?
— Скоро ли граница округа, Вася?
— Так мы ее давно проехали.
— А я даже не заметил, — грустно сказал Иван.
— Так у вас пластинка, — хитро улыбнулся Вася. — С ней вы ничего не почувствуете. Вот если ее отберут... — Вася развел руками, давая понять, что тогда будет плохо.
— Что за округ, по которому мы едем? — чтобы отвлечься, спросил Иван.
— Тут нет никакого округа. Просто леса и луга.
Иван замолчал.
Дела в самом деле были странные. Жуков почти прямо сказал, что кому-то «наверху» интересен Иван. Но кому он нужен и зачем? Узнать через Ивана что-либо новое о генерале или Алисе? Глупо. Использовать Ивана как-то против них? Еще глупее. Но Иван не зря столько лет проработал в средствах массовой информации. Он прекрасно знал, как манипулируют сознанием людей те, кто обладает знанием, давая это знание по кусочкам толпе.
Информация — это тот кит, на котором всегда сидела власть. И пока Иван не имеет элементарного представления, в каком государстве он живет, напрасно пытаться разгадать хоть что-либо. Иван задремал.

Проснулся он в огромном помещении, похожем на вокзал, потому что его заполняло множество кресел. Рядом сидел невозмутимый Вася, а за окном плыли облака.
Иван изумился:
— Где мы?
— Летим, — ответил Вася.
— На чем?
— Это что-то вроде летающей тарелки. Такие штучки уже в начале ХХI ве¬ка стали делать. Вы не бойтесь. Они разбиться в принципе не могут.
— А как я попал сюда?
— Я перенес вас на руках.
— А почему мы одни, когда здесь тысячи две уместиться могут?
— Так нет больше дураков лететь в гости к Каштанову.
— А поменьше тарелки у вас не нашлось?
— Летуны сказали: если лететь на большой, то сразу видно, что тарелка не военная и не разведывательная. А то каштановские соколы взорвут нас, а потом скажут, что приняли тарелку за вражескую.
— Дела, — пробормотал Иван.
Не было слышно шума моторов, и само движение не чувствовалось. Иван снова поглядел в окно (именно большое окно, а не иллюминатор), тарелка плыла уже над облаками.
— Добрый день! — раздался ласковый женский голос.
Иван обернулся. Он ожидал увидеть стюардессу, но увидел лишь тележку с едой.
— В тележке что-то вроде магнитофона, — пояснил наблюдательный Вася. — Это он сказал «добрый день».
— Все у вас «вроде», — Иван рассердился. — Летим на «вроде тарелке», внутри тележки что-то «вроде магнитофона».
— А это вроде телеграммы, — сказал Вася и осекся, но Иван уже взял из его рук бумажку.
На ней рукой Жукова было написано: «Постарайся привезти Алису в Центральный округ. Каштанову не верь. Твой Жуков».
Тоже стервец, мастер в психологии. Понял, что, предложи он такую задачу Ивану в редакции, Иван мог бы отказаться.
Но почему шеф так уверен, что Алиса обязательно поедет с ним, и в том, что сам Иван не останется у Каштанова? Уверен настолько, что уже инструкции выдает.
— Вася, кто лучше: я или Жуков? — спросил Иван.
Ответа он не дождался, да и не думал, что охранник начнет рассуждать на эту тему. Кто он для Васи, выдрессированного в специальном интернате для того, чтобы служить кому прикажут? Он для него ископаемое из XX века, которое нужно в целости и сохранности доставить к Каштанову, а оттуда вернуть вместе с Алисой.
— Что мы имеем, — стал нарочно вслух рассуждать Иван. — Мы имеем главнокомандующего армией, которого не любят в Центральном округе. А если не любят, то почему не сняли? Значит, он просто вышел из подчинения президента. Но при чем тут мы с Алисой?
— Алиса хорошо известна всем во всех округах, — неожиданно сказал Вася, — а за живого робота вы меня принимаете зря.
Иван поморщился. Он забыл на время, что этот курносый парнишка читает мысли. Но то, что он заговорил, было хорошо.
— Она же дочь сенатора, потому и известна, — заметил Иван.
— Нет, — покачал головой Вася, — дочерей сенаторов много. С Алисой связан какой-то скандал. Но я никогда не фиксирую внимание на подобной ерунде. Я просто слышал, что был скандал с дочерью сенатора по имени Алиса.
«А что, если все проще, чем я предполагал? — подумал Иван. — Алиса стала любовницей Каштанова. Ее наказали за это. Когда смогла, она снова убежала к нему. Вот и все. Может быть, у них, в этом Центральном округе, отношения как при домострое?»
Ивану стало грустно от такого предположения. Всегда грустно быть третьим лишним, да еще пешкой в чужой игре. Он вспомнил, как поглядел на Алису Каштанов во время интервью. Нет. Это был взгляд союзника, но не любовника.
В этот момент на световом табло пробежали цифры. Иван недоуменно оглянулся на Васю. Что ж получается, они уже пролетели четыре тысячи километров?
Вася подтвердил кивком головы.
— Поесть надо, — сказал он и кивнул на тележку, — а то скоро подлетать, а мы не ели.
— А где здесь кабина пилотов? — спросил Иван.
— Это беспилотный корабль, — спокойно сказал Вася и достал из внутренности тележки копченого гуся.


6

Они шли длинными подземными переходами, позади и впереди были солдаты генерала Каштанова. Подземелье оказалось целым городом. На некоторых переходах попадались подземные озера, на иных в бесконечность уходили склады с непонятным содержимым — все было упаковано в мешки из ткани кровавого цвета.
Иногда они проходили коридоры, отделанные мрамором. Коридоры уводили, видимо, в жилые части подземки. Ивану казалось, что он слышал смех и плеск воды. Воздух был наполнен озоном. Но гораздо чаще они пробирались полусогнувшись в бетонированных проходах, касаясь головами свисавших сверху проводов. Дышать было тяжко, но стоило замедлить шаг, как следовал пинок: «Пшел!»
Их тарелку атаковали обыкновенные, привычные глазу Ивана истребители. Бортовая компьютерная система тарелки уводила ее из-под огня. В конце концов тарелка ловко села на военном аэродроме. Едва Вася открыл люк, как его грубо вытащили на взлетную полосу, а в лицо Ивана взглянуло дуло короткого карабина. Перед ним стояли с угрожающими лицами широкоплечие, рослые парни (Вася им был по грудь).
Ивану бросилось в глаза, что все они похожи, как братья: русоволосые и синеглазые — ну прямо античные герои.
...Иван задыхался. Он не привык к столь длительным путешествиям, да еще в полусогнутом состоянии. Первыми отказали глаза. От недостатка света, от серых стен все стало сливаться в одно: пол, стены, потолок... Иван пару раз толкнулся лбом в бетон, а потом упал на колени.
— Пшел! — раздался металлический голос, но пинка не последовало.
Послышалась какая-то возня. Иван с трудом повернул голову и увидел, как Вася легко раскидал пятерых солдат.
— Ребята, не надо бить... — начал было он.
Но солдаты, став в шеренгу, начали расстреливать Васю в упор. Иван зажмурил глаза, а когда открыл, увидел, что Вася стоит прижавшись к стенке, закрыв лицо локтями.
— Черт, — выругался один из солдат, — у него бронеодежда. Его пулей не возьмешь.
— Ребята, у нас дело к генералу Каштанову, доведите нас мирно до какого-нибудь начальника, лучше до контрразведчика.
— Надо было ему в голову стрелять, в затылок, — не слушая Васю, говорил, видимо, старший в группе, с черной повязкой на рукаве гимнастерки, — в затылок.
— Старшина, — предложил ему один из солдат и указал на Ивана, — может быть, в того пальнем? Он, кажется, не охранник.
Молниеносным скачком Вася оказался рядом с Иваном и закрыл его собой.
— Ребята, — все так же спокойно продолжал он, — доведите нас до начальника, иначе я вас всех просто перебью.
Ответом ему была грубая брань. Но, видимо, солдаты не сомневались, что он сможет выполнить свою угрозу.
— Хорошо, доведем, — согласился старшина.
— Дайте слово, — потребовал Вася.
— Слово солдата, — хрипло отозвался старшина.
Вася кивнул головой, взвалил себе на плечо Ивана и легко понес его.
— Они выстрелят нам в спину, — предположил Иван.
— Нет, — сказал убежденно Вася. — Нет. Они дали слово.
Все это выглядело нелепо, но Иван понял, что Васе можно доверять, он понимает то, что Ивану было недоступно.
Через два небольших перехода вышли на перрон вроде тех, что были раньше в метро. И в самом деле — это оказалось метро. Подкатил почти пустой (в некоторых вагонах сидели солдаты) голубого цвета поезд, и старшина приказал в него сесть.
Ехали в поезде долго. Похоже, под землей находился не город, а целая страна. Иван задремал, заснули и солдаты. Только Вася, внешне расслабленный, но все видящий, бодрствовал. Он сидел рядом с Иваном, и тому было приятно чувствовать железное плечо парня.
...Старшина проснулся первым. Он растолкал солдат и сказал пленникам:
— Приехали!
— Слушай, друг, — обратился к нему Иван.
— Какой я тебе друг, — оборвал жестко старшина.
И тут Иван не выдержал. Он стал кричать, что ничего плохого солдатам не сделал и не сделает, что у него важная информация для генерала Каштанова и еще какую-то ерунду. Солдаты с удивлением смотрели на него.
— Он в самом деле странный, — заметил один из них.
— Они прилетели от президента, — ровным голосом отчеканил старшина, — они гады.
Иван стал орать, что он в глаза не видел президента, что его, может быть, кто-то желает использовать в своих целях, но он-то обычный гражданин из алкогольного округа, он не желает зла солдатам и их главнокомандующему.
В глазах старшины засияли теплые искорки. Он прищурился, точно хотел скрыть теплоту своего взгляда, и дослушал Ивана до конца.
— Значит, есть и такой округ — алкогольный? — поинтересовался он.
Солдаты засмеялись. Иван знал, что так смеются люди, более чем положительно относящиеся к алкоголю. Старшина начал расспрашивать, что пьют в алкогольном округе, и по мере ответов Ивана его было сузившиеся глаза становились круглее и круглее.
— А нас спиртом поят, — выругался он. — Говорят, запасы водки в стране кончились.
— И много дают? — поинтересовался Иван.
— Двести грамм в неделю. Не разгуляешься.
Иван промолчал. Он вспомнил неиссякающие алкогольные реки в их округе.
7

— Мне передали, что вы сами попросились в контрразведку? — спросил седоватый офицер в отлично сшитом коричневом мундире.
Иван с Васей находились в подземном бункере. Мощная лампа слепила Ивана. Он никогда не был в контрразведке, но припоминал, что такой она и изображалась во многих фильмах его молодости.
— А у вас тут ничего не изменилось, — хотел пошутить он, но шутка явно не удалась.
Контрразведчик не изумился, но какая-то тень пробежала по его лицу.
— Вы совершенно правы. Кое-что, конечно, изменилось, и весьма существенно, но в основном осталось, как было в Первую и Вторую мировую. А оружие смешное. Танков почти нет, а те, что есть, старые. Самолеты конца двадцатого века. Пулеметов мало. Одних карабинов хватает. И у наших противников та же картина. Вам это забавно?
Лицо контрразведчика вроде бы осталось неизменным, но, когда он произнес «забавно», через лоб пролегла глубокая морщина. Видно, что самому ему это забавным не казалось.
Иван поежился. Но офицер хорошо владел собой. Он быстро подавил внутренний гнев и попросил Ивана рассказать, как он попал в расположение боевых действий.
Тот подробно рассказал все, начиная с исчезновения Алисы и своего внезапного протрезвления.
— Звучит вполне правдоподобно... кроме одного... Ведь вам помогли попасть к нам. Кто?
— Наверное, Жуков, — предположил Иван.
— Жуков отвечает за информацию, — офицер вяло провел рукой по лбу, где опять стала вырисовываться трагическая морщина. — Жуков обычный посредник. Ладно, мы подумаем обо всем. Быть может, даже доложим Каштанову.
— Как так «быть может»? — прошептал в ужасе Иван. — Я же...
— Генерал Каштанов страшно переутомлен, — сказал контрразведчик. — В отличие от жителей округов, в армии нет спецпрепаратов. Мы обычные люди, точно такие, каким были вы семьдесят лет назад.
— Но я... — начал Иван и сказал правду: — Мне не нужен Каштанов, мне нужна Алиса.
— Вот это другое дело, — кивнул головой офицер. — Я наведу справки, и, если мадам Алиса все еще здесь, мы, конечно, не будем препятствовать вашей встрече.
Глаза офицера остро блеснули. Нет, не следовало полагаться на его мягкий, почти дружеский тон, вежливое обращение. Он был куда более страшным человеком, чем солдаты. В случае ошибки со стороны Ивана офицер расправится с ним просто так, ради профилактики.
— Пока я буду наводить справки, — продолжал офицер, — вы отдохнете. Только вот что... Я почти уверен, что вы для нас не опасны, но ваш сопровождающий... Он должен быть уничтожен.
Иван уже забыл о существовании Васи, который тихо сидел на стульчике позади него.
— Вы удивлены, что мы с вами разговариваем, а с вашим сопровождающим нет, — заметил офицер. — Знаете, почему? Он ничего не скажет. Он охранник. Он получил задание и выполнил его. Вам он не нужен, нам не нужен и тем, кто его послал, тоже не нужен. Ему осталось одно — умереть.
Офицер внимательно смотрел на Ивана.
Тот выдавил из себя:
— Он мне стал как брат, что ли... Если вы его уничтожите, то мне тоже ничего не нужно.
Офицер кивнул головой. Ему нравился поступок Ивана. Но он предупредил:
— Хорошо, мы оставим его живым, но имейте в виду, что, когда вы вернетесь в свой округ или попадете в Центральный и вот этому типу, — он ткнул с брезгливой миной лица в сторону Васи, — прикажут вас утопить, четвертовать, повесить, он все выполнит не колеблясь. Он живой робот.
— Но я-то не робот, — взорвался Иван, — и мне-то не все равно.
— Живи, — кинул офицер Васе. — Только переоденься. Тебе же, наверное, хорошо известно, как вас ненавидят в армии.
— Солдаты меня не узнали, пока не стали стрелять, — спокойно парировал Вася.
— У нас тебя узнают, — пообещал офицер.
Их проводили в комнату с мягкой мебелью, с отличной ванной, но, конечно, без окон. Тяжко жить без дневного света.
Все складывалось не так уж плохо. Каштанов ему не нужен. Он по дурости повторял имя генерала. Надо было говорить исключительно об Алисе. Эти ребята скоро поймут, что он не опасен, и отпустят их с Алисой.
Он посмотрел на своего спутника и увидел смертельно бледного Васю. Мальчишеское лицо его было перекошено. Светлый чубчик прилип от пота ко лбу.
— Я не робот, — отчаянно заявил он, — я человек. Почему я вижу в военных храбрых и сильных ребят, а они во мне — робота? Я легко мог убить их там, в подземелье. Я легко мог убить этого офицера, но они нравятся мне. Я чувствую в них своих. Они мужественные и презирают смерть. Почему они не видят этого во мне?!
Иван начал успокаивать охранника. Он не предполагал, что того можно ввести в такое состояние. А Вася твердил, что был уверен — Иван не предаст его. Так оно и случилось. Иван видит в нем человека, а эти нет.
Вася поведал, что у него никогда не было друзей, потому что охраннику нельзя сближаться с другими. Весь мир для него должен делиться на начальников, коллег и тех, кого он охраняет. Начальники и охраняемые друзьями быть не могут. Свой брат охранник тоже не может, так как в решающий момент ради дружбы можно предать охраняемого клиента, а это недопустимо.
А что есть у Васи, кроме работы? Есть большой двухэтажный дом из белого камня в сосновом бору. Там живут две собаки, и он имеет право любить их и любит. Он чувствует и знает природу. Он физически ощущает боль, если видит сломанную ветку. Он следит за всеми муравейниками в своем лесу и всегда готов прийти муравьям на помощь.
Он любит свою страну. Если его пошлют воевать, то в бою он будет стоить ста солдат и никогда не отступит. За что же они презирают его?
Ивану нечего было ответить. Он просто потрепал Васю по плечу и ушел в ванную.
Когда он вернулся, Вася уже успокоился и с увлечением смотрел по видику старинный боевик.
— У нас давно никто не смотрит игровые фильмы, — не оборачиваясь, информировал он. — Только учебные.
Шел боевик столетней давности. Злодеи убили старого отца и похитили его дочь. Родня наняла сыщика, и тот, круша челюсти направо и налево, добрался-таки до преступников, всех укокошил, а дочку освободил.
— Значит, и в ваше время такие ребята были, — удовлетворенно протянул Вася.
Иван стал осторожно выяснять, что, кроме психологии, преподавали в школе для телохранителей. Оказалось, на втором месте после специальных дисциплин шло изучение музыки. Иван было усомнился, но Вася бодро начал перечислять музыкантов, и первыми — Баха, Чайковского, Бетховена, Мусоргского.
— А фильмы-боевики вам запрещали?
— Да нет, — пожал плечами Вася, — говорили, что это низкое искусст¬во прошлого. Мы верили авторитетам.
— Так что лучше — Бах или это? — кивнул головой на видик Иван.
Вася помялся и признал:
— Боевик понятнее. В нем смысл есть, а в музыке какой смысл? Я за пятнадцать лет обучения так и не понял, что такое музыкальный образ.
Когда перед ванной Вася сбросил свою волшебную рубашку, Иван чуть не ахнул. Никогда и ни у кого не видел он такой совершенной мускулатуры. Стальной мальчик, бесшумно наступая на пол босыми ногами, прошел в ванную.


8

Было все как обычно. Сопровождающий офицер долго вел по подземным коридорам, и вдруг... свет! Настоящий дневной свет. Хотя они вошли в бетонированное укрепление. В нем находились несколько пушек, которые перемещались по рельсам вдоль бойниц, пулеметы и множество усталых, серых солдат, только что отстрелявшихся и откашливавшихся от пороховой гари. Дневной свет шел сквозь бойницы. Солдаты не обратили на вошедших никакого внимания.
Офицер нырнул в очередной подземный переход. Пройдя метров двести, они вышли в окопы, которые вились длинными змеями, уходившими за горизонт. Окопы были укреплены обычными бревнами, солдаты встречались редко — метров через сто. Им, не чувствующим плеча друзей, было ужасно одиноко, они поворачивались к офицеру лицом и отдавали ему честь.
Серое, влажное утро. Туман сошел, но солнце не появилось. Кучевые сиреневые облака, нависшие над позициями, грозили новым дождем. Под ногами чавкала рыжая глина.
Сегодня Ивана и Васю разбудил знакомый офицер контрразведки и предложил им, как он выразился, «прогуляться» на боевые позиции, дал сопровождающего и удалился.
Иван повернулся к офицеру и хотел спросить, долго ли им еще прогуливаться, но тут раздался свист и грохот. Прежде чем первый снаряд опустился на позиции.
Обстрел длился примерно с час. Прекратился так же внезапно, как и начался.
Пока Иван отряхивался и приходил в себя, Вася успел оттащить тяжелораненого сопровождающего к санитарам. На обратной дороге он где-то прихватил два карабина с примкнутыми штыками. Видно, их владельцы знали, что предстоит атака, но не дожили до нее.
— Идут! — крикнул Вася.
Иван поднял голову и увидел редкие цепи противника.
— Залпом огонь! — нервно, но энергично прокричал невидимый офицер.
Оставшиеся в живых солдаты стреляли дружно, но не спеша. Те, что шли в колонах, стали падать. Застрочили невидимые пулеметы. Ухнуло несколько орудий.
Когда наступавшие приблизились метров на сто пятьдесят и с ревом побежали, тот же командирский голос скомандовал:
— В атаку! Вперед! Ура-а-а-а!
Иван выскочил вслед за Васей. Он не упускал из виду маленькую фигурку и старался не отставать. Лишь увидев лица солдат противника, до изумления похожие на лица наших солдат, он вспомнил про карабин в руках и выставил штык вперед. Но в этот самый момент и Вася вспомнил, что он охранник, а не солдат, и застыл на месте, оглянулся, увидел Ивана, задыхающегося, подбегающего к нему, и тут же выстрелил в набегавшего солдата-противника. Тот рухнул вперед лицом.
Рукопашная схватка продолжалась не более минуты-двух. Противник был опрокинут и бежал. Наши солдаты на «плечах» врага ворвались в его траншеи.
Потом Иван, спотыкаясь и волоча в руках карабин, шел обратно. Рядом с ним шагал Вася.
Ноздри охранника раздувались, небольшие глазки метали молнии. Мало ему было этой схватки, хотелось еще.
Совсем другие настроения посетили Ивана. Неужели этот кошмар продолжается шестьдесят лет? В чем причина? Кому нужна война? Почему армия вооружена столь примитивно? Почему солдаты не получают тех поддерживающих силы организма препаратов, что получает остальное население страны?
Они спустились в окоп. Их уже ждали. Незнакомый офицер взял под козырек и сказал, что он из контрразведки и ему поручено их сопровождать. По глазам было видно, что он наблюдал за ними во время атаки, и взгляд его полнился уважением.
Снова шли по траншее, нырнули в подземелье, но теперь уже не на бетонированном укреплении, а в простом бревенчатом блиндаже.
Когда Ивана и Васю оставили одних в приемной контрразведчика, Вася недоуменно сказал:
— Почему они так слабо вооружены?
— Я догадываюсь, у вас есть оружие получше, — усмехнулся Иван.
— Чтобы остановить эту атаку, достаточно одной нашей ручной установки «Пульсатор», — пожал плечами Вася. — Они воюют как при первобытнообщинном строе.
— Тогда не было карабинов.
— Между карабином и дубиной невелика разница, — заметил Вася. — Противник уничтожается механическим воздействием. А «Пульсатор» в секунды превратил бы этих ребят в пыль.
— «Пульсатор», — пробормотал Иван. — У них нет даже танков и самолетов.
— Самолеты есть, — напомнил Вася, — стреляли же они по нашей тарелке.
— Похоже, все, что у них есть наиболее современного, повернуто против своих? — высказал предположение Иван.
Вася покраснел, но промолчал. Через минуту их пригласили в кабинет. Принял вчерашний контрразведчик. Он сказал, что информация Ивана полностью подтвердилась, но есть маленькое «но»...
Иван ждал. Контрразведчик передал ему записку. Иван узнал почерк Алисы. В записке говорилось:
«Иван, тебя впутали в грязную игру. Если ты возвратишься сейчас, не повидав меня, то все (для тебя) кончится благополучно. В противном случае мы обречены на то, что попадем в руки страшных людей. Они выбрали нас случайно, чтобы использовать как подопытных кроликов. К тому же если ты протрезвел, то это окончательно меняет дело. Ты можешь меня просто не узнать. Мой совет — уезжай. Алиса».
Иван положил записку в карман механическим движением.
— Уничтожьте записку, — сказал контрразведчик. — Это улика против вас.
Отвечать не хотелось. Для Алисы Иван остался прежним алкоголиком, видеть которого она не желала. Или по каким-то другим причинам он стал лишним.
— Если можно, я подумаю, — попросил Иван. — Но если я захочу встретиться с Алисой?
— Я помогу вам, — сочувственно кивнул контрразведчик.
И вот снова они с Васей в уютной комнате с ванной и мягкими креслами. Вася, конечно, догадался о переживаниях Ивана, но тактично сел к видику и крутил кассеты с боевиками.
Что ж, Алиса действительно подсказала ему правильный выход из положения. Ведь он стар и ориентируется в этом мире хуже ребенка. Зачем он ей, а она ему?


9

Их разбудили довольно бесцеремонно. Иван проснулся от толчка в бок. Яркий свет слепил глаза. Два рослых парня в голубых мундирах с серебряными погонами стояли возле дивана.
— Прикажи ему остаться здесь, — кивнул один из них на Васю и прикрикнул: — Быстрее!
— Останься, Вася, — сказал Иван.
Никакой опасности он не ощущал. Скорее всего, знакомый контрразведчик что-то решил уточнить.
— Эти офицеры не из контрразведки, — крикнул в спину уходящему Ивану Вася.
Дверь захлопнулась. Щелкнул автоматический замок. По спине Ивана пробежала дрожь. Он боялся этих самозакрывающихся замков, которые могут замуровать человека живьем внутри армейского подземелья.
Сели в лифт, и началось бесконечное изнуряющее движение по подземелью. На Ивана офицеры не обращали никакого внимания, словно его и не было.
Их усталые лица с болезненным выражением и зеленым оттенком кожи казались лицами мертвецов. Они боролись со сном. Но все-таки заснули.
Где же свет? Когда наступит конец? Может быть, здесь имеет место движение по кругу, а спящие офицеры никогда не проснутся?
Но когда Иван был готов уже закричать, забиться в этой пластмассовой, летящей с огромной скоростью клетке, раздался тихий свист — кабина тормозила.
Офицеры проснулись, как и заснули, одновременно. Их открытые глаза уставились в упор на Ивана. Он не заметил, чтоб они отдохнули. Скорее короткий сон сделал их самочувствие еще более омерзительным. Один из них достал из кармана золотую коробочку, вытащил из нее пилюлю и кинул в рот.
— Полтора месяца почти без сна, — сказал он, обращаясь непонятно к кому.
Они вышли первыми из кабины, не сказав Ивану ни слова, и тот, вздрагивая всем телом от отвращения ко всему происходившему, последовал за ними.
После короткого подземного перехода они оказались в сказочном дворце. Все произошло мгновенно.
— Сюда! — раздался властный голос.
Иван обернулся. Из-за огромного стола поднимался мужчина в распахнутом на груди халате. Властное, бледное лицо, подбородок римского легио¬нера, стальные глаза... Иван понял, что его привели к самому генералу.
Каштанов протянул руку, Иван почтительно пожал ее. Малиновый халат генерала распахнулся еще шире, и Иван увидел татуировку на груди — орла.
— Я принял вас потому, что вы участвовали в штыковой атаке, — заговорил рокочущим басом Каштанов. — Мне знакома история вашей жизни, но хотелось выслушать от вас все, что вы хотите мне сказать. Ведь вы искали встречи со мной, как мне докладывали?
В своем рассказе Иван постарался быть кратким.
Каштанов слушал не перебивая. Лицо его казалось абсолютно спокойным и почти неподвижным. Но спокойствие генерала было чисто внеш¬ним. Иван заметил, что у него дергается левое веко и иногда пальцы сжимаются в кулаки.
Но, несмотря на явно усталый вид генерала, первое впечатление, что он сильный человек, не улетучивалось, а, напротив, возрастало. Однако в какой-то момент Иван понял, что генерал его не слушает и погружается в сон.
Иван сломал карандаш. Генерал вздрогнул и открыл глаза.
— Странный звук, — усмехнулся он. — Так же сухо трещит снаряд, разрываясь в горах. В горах вообще особая война.
Каштанов поднялся и прошел в соседнюю комнату. Иван услышал всплеск воды.
— Если я буду засыпать, будите меня, — попросил он, выходя из ванной. — Вот сейчас они молчат, — он указал на десятки телефонов, — но только потому, что я приказал на пятнадцать минут отключить связь. Посмотрите сюда.
Генерал подошел к стене и энергично нажал на кнопку. Металличе¬ские створки разъехались, и Иван увидел огромную карту со множеством пометок. Иван понял, что перед ним карта многочисленных фронтов. Полем боя стало почти полмира.
— Мои батальоны истекают кровью, — поделился Каштанов. — Мы держимся лишь благодаря тому, что и у противника дела не лучше.
Иван заговорил о фантастических достижениях науки, о новом оружии, о «Пульсаторе».
Но насмешливая, кривая улыбка на лице генерала остановила Ивана. Каштанов вытащил из ящика стола большие фотографии и протянул их Ивану. На фотографиях — мертвое лицо человека с крохотным пулевым отверстием во лбу.
— Имею честь представить покойника — мой бывший шеф, главнокомандующий русской армией. Был убит неизвестными вот за этим самым столом. — Каштанов похлопал по толстой крышке стола. — Иногда я достаю эти фотографии и разговариваю с покойником. Я спрашиваю его — что он мог сказать в ставке президента, чего потребовать, чтобы кончить подобным образом? И не нахожу ответа. Я уже сотни раз называл при свидетелях президента мерзавцем и предателем, сотни раз подавал в отставку, пытался начать мирные переговоры с противником и жив... к сожалению.
— Но бесчисленные попытки военных переворотов... — начал Иван.
— Одни инсценировки, — захохотал Каштанов. — У нас и техники такой нет, хотя и в спектаклях этих не ахти какая участвует.
Иван с недоумением и почти со страхом глядел на хохотавшего человека.
Каштанов заметил его испуг, подошел к карте и погладил ее нежно рукой, словно гладил живых людей, своих солдат, умиравших в грязных окопах.
— Если бы за моей спиной была Россия, я бы не колебался, а то ведь ее давно нет — есть одни округа. Я не хочу воевать за округ наркоманов или округ алкоголиков... Но Россия осталась здесь. — Каштанов ткнул пальцем в карту. — Моя армия и есть Россия.
Потрясенный, с полными слез глазами, Иван молчал. Он чувствовал готовность пойти за этим человеком на смерть, выполнить любой его приказ.
Но генерал совершенно неожиданно заговорил об Алисе. Он сказал, что они собирались пожениться, что сенатор Владимиров даже благословил сей союз и позволил дочери последовать за Каштановым, но он, генерал, любить не способен, у него нет на это душевных сил, и что делать с Алисой — не знает.
— Когда десять лет назад она пропала, я был рад, — сказал Каштанов. — Теперь она снова здесь.
Он сморщил лоб как будто от приступа головной боли и предложил, не глядя на Ивана:
— Быть может, вы поможете мне избавиться от девчонки? Гнать ее просто так — жалко.


10

Иван вошел в небольшую комнату и остановился. Спиной к нему в кресле сидела Алиса.
Зеркало, вмонтированное в стену, Иван заметил не сразу. Оно было небольшим, но в нем отражалась наблюдавшая за ним Алиса.
— Привет, — волнуясь, произнес Иван.
— Что, не нравлюсь? Плохо выгляжу?
У нее был такой же зеленоватый цвет лица, как и у всех в этих подземельях. К тому же на столе стояла бутылка с водкой. Перед Иваном сидела страшная, запойная баба, но он это не сразу заметил.
Он подошел к ней и взял за руку.
Она вырвала руку, прикрыла лицо:
— Боже, как ты смешон! Смешон, со своей никому не нужной любовью. Значит, Каштанов окончательно отказался от меня, — не глядя на Ивана, как бы размышляла вслух Алиса. — Отвечай, ты с ним говорил обо мне?
— Он просил увезти тебя отсюда.
— Боже! Как я действую этому герою на нервы! Живет себе маленькая женщина. Много еды не требует. Живет себе и живет, и — на тебе... Даже на расстоянии я ему мешаю.
— Мне показалось, — заметил Иван, — что у генерала много проб¬лем, очень много, но его... мучает то...
— То, что он должен вышвырнуть меня отсюда, — усмехнулась Алиса. — А ты знаешь, что он это делает уже второй раз? Ну ладно, тогда я доставала его своими истериками, но сейчас?
— Он на грани нервного срыва, — вставил угрюмо Иван.
Алиса его не слушала. Она быстро ходила от одной стены до другой и курила. Раньше такой привычки у нее не было. Видно, приобрела здесь, изнывая в одиночестве. Иван представил себе, как она с утра до вечера и с вечера до утра пила водку и изнывала от тоски, не имея возможности увидеть своего генерала. Впрочем, сидели же они рядом на пресс-конференции.
Иван напомнил Алисе об этом.
Алиса безразличным голосом объяснила, что тогда была ему нужна как консультант. К Каштанову никогда не присылали журналистов. К нему приезжали особые люди. Алиса знала их повадки. Вот генерал и попросил ее посидеть с ним за компанию.
Побегав еще по комнате, Алиса все так же, не глядя в глаза Ивану, стала расспрашивать его, как он сюда попал. Слушала она невнимательно, и было ясно, что она в курсе всех событий.
Иван спросил ее о записке, которую она передала ему вчера. Поморщившись, женщина сказала, что разгадка предельно проста. Ни один житель России, если он только не полноправный гражданин Центрального округа, не имеет возможности свободно передвигаться по стране. Поэтому появление Ивана здесь не могло быть случайным.
— Есть такой капитан Петров из особой службы президента. После того, как я убежала из дома за Каштановым, а потом от Каштанова... — Алиса зябко передернула плечами и продолжала совсем тихо: — Я перебиралась из одного округа в другой, медленно опускаясь на дно. И вот однажды меня привезли к этому Петрову. Его очень интересовали мои впечатления об округах, о настроениях людей. И я спросила его тогда, почему бы ему не пригласить гражданина из любого округа, и ему все расскажут. Он засмеялся, поблагодарил за совет и сказал, что время от времени именно так и делает.
Далее Алиса стала рассуждать о том, что просто так Жуков с Иваном не стал бы общаться, просто так Ивану не вернули бы память.
— В общем, дружок, — закончила она мрачно, — я уверена, что тебя ожидают веселые приключения. И лучший выход — не принимать их правила игры, а попроситься обратно в алкогольный округ. Я думаю, это реально.
Иван стал убеждать, что как раз это и не просто. Раз всесильные люди втянули его в большую игру, то просто так они от него не отстанут.
Лицо Алисы было каменным. То ли из вежливости, то ли от усталости она не перебивала Ивана, но, когда он закончил, она сказала:
— Ты можешь опять начать пить. Мне когда-то делали подобный укол — ничего необычного. Начнешь пить, тебя отправят в округ. Помнишь, как там было чудно?
Иван решил, что женщина издевается над ним. Он ничего чудного не находил в своем пребывании среди алкоголиков. Алиса не глядела ему в глаза. Может быть, она играет, лжет?
— Ты хочешь отделаться от меня, — его волосатый, огромный кулачище сжался, словно для удара.
— Свирепый, свирепый мужик,— засмеялась поощрительно Алиса и потрепала Ивана по волосам, как треплют любимых псов.
Но Ивану подобное сравнение не пришло в голову. Он застыл от прикосновения женщины.
— Ну вот, нежность накатила, — презрительно усмехнулась женщина.
Иван сбросил ее руку. Алиса снова засмеялась, и голос ее вновь приобрел нежную вкрадчивость.
— Браво, милый, браво! Хочешь — ударь меня.
— Ты... издеваешься надо мной.
— Мне же больно, — развела руки в стороны, как бы извиняясь, Алиса. — Значит, и еще кому-то должно быть больно.
— Я бы ушел отсюда немедленно, — сказал Иван, — если бы мог. Но это выше моих сил.
— Обычная вещь, — хладнокровно добивала его Алиса. — Любой алкоголик, приведенный в чувство адаптогеном, как бы переводится из сна в бодрствование. Переход резкий. Бывший алкоголик неосознанно хватается за любую ниточку, связывавшую его с прошлым существованием. Ты вот схватился за меня. Пойми! Все произошло случайно. На моем месте могла оказаться другая женщина.
Чувство умиления постепенно оставляло Ивана. Старинное слово «любовь» уже никак не вязалось с маленькой, рыжей и злобной женщиной. Сейчас он ее просто ненавидел.
— Я уйду, — повторил Иван, — но ответь, почему ты жила в алкогольном округе именно со мной.
— Ты был добр и великодушен... Ты что, в самом деле собрался бросить меня? Я ужасно выгляжу? А ты выключи свет. Зачем смотреть в лицо, в глаза? В них, наверное, звериная тоска? Иди ко мне. Положи голову на грудь.
Иван встал на колени перед креслом. Две вспорхнувшие ласковые руки прижали его голову к душистому, мягкому...


11

Иван с Васей приземлились на одном из пустынных аэродромов.
В гостинице Ивана ждал Жуков. На этот раз он не пил коньяк. Одет с иголочки. В манжетах белоснежной рубашки поблескивали бриллиантовые запонки.
— Для тебя, Иван, все неплохо кончилось, — заметил он. — Девчонка твоя никуда не денется. Она опять пустилась путешествовать по разным округам.
В кармане Ивана лежала записка от Алисы, и он знал о ее намерениях не хуже Жукова. Алиса сообщала, что не может больше жить как канарейка в клетке у генерала Каштанова, но и не хочет принуждать Ивана следовать за ней. В тактичной форме давала понять, что Иван ей пока не нужен, но оставляла надежду на, пусть нескорую, встречу.
— Так вот, если хочешь следовать за Алисой, — Жуков прищурился, — я дам тебе, кроме Васи, еще людей, и ты пойдешь по ее следу, как гончая.
Жуков захохотал. Смеялся он неприятно, но в его глазах Иван не уловил насмешки или тем более издевки.
— Посмотри мир, — говорил Жуков. — Я не думал, что все так славно обернется. Мне казалось, твоя карьера с визитом к Каштанову и закончится, а она только начинается. Кому-то ты стал очень интересен, Иван. И не маленькому человеку. По любой связи ты всегда сможешь выйти на меня. Благословляю.
Ивану было что спросить у Жукова, но тот легко поднял свое жирное тело с кресла и удалился. Тут же в номер вошел хмурый седой человек с непропорционально большой головой и широкими кистями рук.
«У него руки слесаря-сантехника или каменщика», — подумал Иван. Но по интеллекту вошедший явно превосходил Васю. Мягко улыбнувшись сухими губами Ивану (в то время как глаза оставались холодными и неподвижными), он достал из небольшого чемоданчика карту и расстелил ее на столе.
— Меня зовут Эдвард, — представился он. — Я знаю всю вашу биографию, а моя вам не нужна, поскольку знакомство наше временное, меня попросили всего лишь сопровождать вас в поездке по округам.
— Послушайте, — возмутился Иван (с ним обращались как с вещью и все решали за него, а в таких случаях, полагал Иван, следовало возмущаться). — Послушайте, ведь никто не спросил меня, хочу ли я путешест¬вовать по округам, хочу ли я встречаться с Алисой.
Седой человек скрестил руки на груди и равнодушно ждал, когда Иван выговорится. Его холодный взгляд давал понять, что подобные сцены совершенно излишни.
— Я ровесник вам, — продолжил Эдвард, — и не жалею, что имею возможность путешествовать довольно часто по округам. Но ваше право отказаться, как и ваше право не встречаться с Алисой.
«Маленькая дрянь бросила меня, — подумал Иван, — но единственное, что меня интересует сейчас, — это ее жизнь. Как поведет себя Алиса дальше? Что она еще выкинет?» Иван был согласен участвовать в ее приключениях. Гнусное чувство полного одиночества не оставляло его и даже немного притупилось надеждой, которую давала записка Алисы. Конечно же он хочет встретиться с ней. О чем и сказал Эдварду. Тот кивнул и делано улыбнулся.
— На этой карте обозначены все округа России. Или, точнее, все извест¬ные мне. Алиса сейчас в округе интеллигенции.
— Так значит, всю интеллигенцию вы собрали в одном округе?
— Не всю, конечно, — засмеялся Эдвард, — а только тех, кто считает себя интеллигентом. Когда человек говорит «я интеллигент» с гордостью — ему место в данном округе. В основном это творческая интеллигенция. Знаете, все эти писатели, композиторы, живописцы и прочие, кто успел дотянуть до 2020 года. Вы увидите много известных людей.
— А вы что о них думаете? — спросил Иван.
— Шваль, — заявил Эдвард, обнажая желтоватые зубы. — Я курю очень много, — поймал он взгляд. — Конечно, снять налет — дело трех минут, но в Центральном округе уже давно мода иметь все естественное. Мне это не нравится, но приходится подстраиваться, ходить седым.
«И с желтыми, неподвижными глазами волка», — мысленно продолжил Иван.

Жили творческие люди довольно скромно. Обыкновенные двухэтажные домики, окруженные садами и скверами.
— Человеческий масштаб, — отрекомендовал Эдвард. — В высотном городе человек чувствует себя неуютно, а в таком, напротив, комфортно. Только я бы этого не сказал, глядя на творцов.
Было одиннадцать часов дня, а улицы города были совершенно пустынны. Эдвард объяснил, что творческие люди в это время только-только просыпаются.
— Ну что же, — усмехнулся Эдвард, — теперь к властям. Местная милиция, конечно, знает, где ваша златокудрая, но по правилам мы должны представиться мэру.
Чрезвычайно унылый вид жителей данного округа поверг его в печаль. Сидевший за рулем, все видевший и понимавший Вася сказал вполголоса, что округ интеллигенции является местом с повышенной эмоциональной агрессией.
На одной из маленьких, ухоженных площадей собралась толпа. Под гитару пел довольно известный, не «слезавший» сто лет назад с экрана певец.
Разношерстно одетые люди слушали песню, а исполнитель с молодым и красивым лицом выкрикивал что-то яростное и протестующее. Он протестовал не против чего-то конкретного, а, так сказать, вообще... «Здесь кругом горы высотой с Джомолунгму», — пел он. И «горы» не надо было понимать явно в переносном смысле. Кругом горы, а он этого не желает. Желает равнину. А на равнине ему захочется гор.
И сто лет назад они пели о том же. Иван не верил, что Алиса надолго задержится в округе, хотя и любила литературу и музыку.
...Мэр оказался полным, седым, приятным человеком. Выглядел лет на восемьдесят.
Благообразный старичок, бывший генерал КГБ, следил за интеллигенцией в 70-е и 80-е годы ХХ столетия. Но писатели, художники и литераторы сами попросили его в мэры. Наиболее авторитетные из них помнили времена, когда старичок их опекал, как отец родной. И лучшего не желали.
Иногда в прищуренных глазах мэра мелькало странное выражение. Они становились стальными и буравили собеседника так, что хотелось поежиться, но длилось это недолго.
Иван начал с вопросов об Алисе, но мэр, мягко улыбнувшись, заметил, что местная милиция не вмешивается в частную жизнь людей и такими вещами, как розыск, не занимается.
— Да я уж не помню, когда последнего милиционера видел, — развел руками мэр.
— Хитрит, — шепнул на ухо Вася.
Далее мэр перевел разговор на другую тему и стал говорить, как жалеет своих подопечных. Каждый из них уникален и талантлив, но это совершенно не имеет смысла в нынешнем мире. И он, мэр, пожалуй, единст¬венный читатель, слушатель и зритель в округе.
— Я люблю их, — заливался генерал, — они потешные, и меня, старика, никогда не обижают. Был тут случай... чуть ли не начало гражданской войны. Точнее, продолжение, — поправился он. — Начало-то еще в середине шестидесятых двадцатого века имело место быть. Одни, знаете, западники, другие — патриоты.
Он махнул рукой, лицо его приобрело старушечье, сокрушенное выражение. Уголки сухого рта опустились вниз, редкие седые брови, напротив, полезли вверх. Однако довольно живая мимика и сокрушенные вздохи никак не скрывали лукавства. Глаза его смеялись.
— И тогда я объявил общее собрание, совсем забыв о привычках подопечных! На собрании началась драка. Одна известная критикесса плюнула в лицо другой. Сшиблись в схватке откормленные прозаики, а поэты благословляли их на святое дело.
— Пришлось вспомнить про милицию, — снова уголки старческого рта поползли вниз, а брови вверх. — Те и пошерстили немного. Поутихло. Я говорю: «Господа, вы что — белены объелись? Какой Запад? Там давно уже все не так, как было, а как есть — мы не знаем. Какой патрио¬тизм, если мы... гм-м-м... — Старик прищурился, но продолжил довольно уверенно: — Если и про Россию-то мало что знаем?»
— Подействовало? — поинтересовался Эдвард.
— Через полгода угомонились, и то только после того, как я пообещал, что основных зачинщиков навсегда переселю в другой округ.
Иван подумал, что у Алисы здесь может быть друг, и не один. Если они еще способны драться и устраивать заварухи такого масштаба, то могут представлять для нее интерес.
А мэр сокрушался, что мощные, продляющие жизнь средства не открыли лет триста назад.
— Тогда бы они все у меня здесь были! — в экзальтации восклицал он. — И Пушкин, и Достоевский, и сам Лев Николаевич, и Есенин, и Маяковский!
— До трехсот лет Пушкин с Толстым не дотянули бы, — вполне серьезно возразил Эдвард. — У вас небось многие из местных на ладан дышат.
— Не скажите, — перебил его мэр, бросившийся защищать подопечных. — Огневые есть старички и старушки. Вот и списочек, пожалуйста!
Из полированного стола на гнутых ножках он лихо вытащил папочку, где были переписаны все поэты, писатели, художники и места их жительства.
— Слушайте, — на прощание поинтересовался Иван, — вот у нас... то есть не у нас... в общем, в алкогольном округе нет названий улиц, а лишь нумерация. Улица один, два, пятнадцать и так далее. Алкоголикам так проще ориентироваться. А здесь-то вроде люди творческие.
— Дебаты были большие. Не пришли к консенсусу. Одни желают жить на улице Мандельштама, а другие — на улице Сергея Есенина. В чем, кажется, проблема? Пусть каждый живет где хочет. Но нет. Те, что на Есенина, не желают, чтобы в округе была улица имени Мандельштама, и наоборот. Но это древняя история. Все привыкли к обычной нумерации. К тому же многим в душе хотелось, чтобы и их именами называли улицы. Я так понимаю: это была главная подводная причина дискуссии.
Листая списки, Иван то и дело натыкался на известные фамилии. Но ему безразлично было, к кому ехать в гости и знакомиться, хотя, по словам мэра, любой житель их округа был бы рад гостям. Видя затруднения Ивана, Эдвард ткнул пальцем в первую, как показалось Ивану, фамилию.
— Очень-очень занятный человек, — напутствовал их мэр.
По дороге они увидели странное здание. Многоэтажное и помпезное, оно стояло вдали от жилых кварталов. Его окружал прекрасный парк, но своими размерами и каким-то сталинским стилем оно явно выделялось. Эдвард с непонятным воодушевлением поведал, что здесь помещается больница округа. Вообще-то никакой нужды в ней не было. Врачи, как и во всех округах, являлись по вызову тут же на дом. Но писатели, художники, поэты и критики очень любили лечиться именно в больнице. Люди нервные, беспокойные и часто просто невыносимые, до чертиков надоедали женам и детям. Но, хладнокровно относившиеся к близким, для себя они хотели искреннего участия и заботы, что и получали, еще со сталинских времен, в писательских больницах.
Лежит себе писатель в двухместной (чтобы скучно не было) палате с близким по духу собратом, а вокруг них врачи и сестры косяками. Где кольнуло, милый-дорогой? Где заболело? Медперсонал набирался из почитателей творческих людей, и лечить их для врачей и медсестер было таким же наслаждением, как для писателей лечиться.
— Симбиоз духа, — хохотал Эдвард.


12

За столом горбился высокий человек, одетый в солдатскую шинель, а под ней виднелся френч. Эдвард представил его как поэта X. Иван назвался заезжим журналистом. Поэт ел устрицы, сбрызгивая их лимонным соком. Скользкая дрянь удивительно ловко, как живая, проскальзывала в горло. Закончив завтрак, поэт вытер губы цветным платком и этот же платок повязал вокруг шеи. Заметив удивленный взгляд Ивана, Х. улыбнулся лягушачьим ртом и спросил:
— Чудно?
— Что «чудно»? — прикинулся Иван. — Все нормально. Я видел вещи и по... почуднее.
— Чудно то, что я вытер губы и потом повязал платок на шею, — глядя стеклянными глазами в глаза Ивана, сказал поэт. — Но ведь вас, совершенно чужого человека, зачем-то привезли ко мне. Не стихи же мои слушать. А раз вы мой гость, я должен как-то вас веселить. А как? Лет сто назад я предложил бы вам водки, мы почитали бы стихи. Ведь вы писали стихи, правда? Все русские, те, что умели писать, сто лет назад писали либо стихи, либо прозу. Я бы, конечно, не сказал, что стихи ваши плохи, но благосклонно разрешил бы вам в ответ восхищаться моими.
Голос поэта звучал все возбужденнее. И тут в комнату вбежала легкой иноходью маленькая женщина и бросилась к поэту:
— Вадим, у тебя опять начинается истерика!
Она обернулась к гостям, чуть расставив руки, как бы защищая своего поэта: «Вы ведь не арестовывать его пришли? Он сто лет клянет эту новую власть и президента, и все сто лет ждет, когда его арестуют». Но, столкнувшись взглядом с глазами Ивана, успокоилась, поэт, расслабленно всхлипнув, опустился в кресло.
— Садитесь, господа, — пригласил он.
— Я, собственно... — начал Иван. — Ищу девушку по имени Алиса.
— Девушку? — удивился поэт. — Кто в наше время ищет девушек? Кому они вообще нужны?
В разговор вступил Эдвард и заметил, что к поэту их направил мэр. При упоминании о мэре Х. стал носиться по комнате и бить с первобытными, гортанными воплями цветочные горшки об пол. Его подруга порхала вокруг и вопила, чтобы при нем не упоминали имя мэра.
Разбив последний горшок с чудно цветущим бледно-розовым кактусом, поэт остановился.
— Шакалы! — завопил он. — Что они сделали с великой цивилизацией! О эти интеллектуальные чингисханы! Они омерзительны мне! Дали человеку все для чрева и отняли все, что было у него для души!
Эдвард скалил в усмешке желтые зубы, Вася в недоумении и с жалостью глядел на чудесный кактус,  едва сдержав себя, чтобы не броситься на помощь растению.
— Десятки тысяч лет люди слагали песни, поэмы, баллады, — причитал поэт. — Угадывали ритмы окружавшей природы и переводили их в слова, в звуки...
— Однако было время, когда ритмическая основа мира была заложена только в звуки и движения, но никак не в слова, — возразил ему Эдвард.
Тут Иван почувствовал, что Вася тянет его за рукав. Под вопли поэта и его женщины они покинули негостеприимный дом.
— Там остались злые люди, — объяснил Вася, — все, кроме хозяйки. Она добрая, и она испытывает к поэту то, чего я не могу выразить.
«Она его просто любит, как могут любить обычные бабы», — подумал Иван, но, естественно, не стал развивать мысль.
— Я чего-то не понимаю? — догадался Вася.
— Она относится к нему старомодно, — деликатно ответил Иван.
Он прекрасно знал, как обидчив охранник, да и не хотел дискуссий на эту тему.
Но Васе надо было разобраться в этой проблеме, и он продолжал расспрашивать:
— Ты так же относишься к Алисе?
Иван пожал плечами. Судьба вовлекла его в странный водоворот. И он не мог сообразить, как к себе самому относится. Был один Иван сто лет назад — журналист-алкоголик, потом стал редактором газеты в округе алкоголиков, и вот сейчас есть третий — непьющий Иван, который мечется в чуждом мире.


13

— Мы найдем Алису, — твердо заявил Вася. — Хоть господин Эдвард и не желает нам помочь. У него другие цели.
На город опускался холодный туман. Во всех домах зажглись окна, а на чистых, вымощенных розовым камнем мостовых горели разноцветные фонари.
— Красиво, а одиноко как-то, — заметил Иван.
— Одиночество — главное, чего не должен бояться человек, иначе он превращается в стадное животное, — возразил Вася. — Я могу годы провести один, и мне не будет одиноко.
Иван заинтересовался:
— Это вам на ваших курсах внушали?
— Внушают людям под гипнозом, нам же просто открывали некоторые истины.
Иван поежился. Уж кто-кто, а он, журналист, прекрасно знал, что та¬кое массовый гипноз и массовое внушение. Нужные власть предержащим идеи внушаются прямо и косвенно. Они выстраиваются в логичную систему взглядов. Если человек их принимает, ему легко и комфорт¬но существовать. А начинает бороться, и жизнь его становится мучительной. Жить в одиночку — это, пожалуй, выход для человека в его борьбе с властью. Одиночке не нужно признание других людей, не нужно самоутверждение и реализация своих амбиций в человеческом обществе. Ему не нужно, как этому несчастному поэту, чтобы его стихи читали. Но почему так беспокойна Алиса, для которой, как и для Васи, одиночество не было наказанием? Что ее гонит к таким, как Каштанов, или даже к нему, к Ивану?
В подсвеченных электричеством бледно-синих кустах сирени раздались нечленораздельные звуки, и это отвлекло Ивана от печальных мыслей.
— Эй, — позвал из кустов пьяный голос, — писатели и поэты, поднимите меня, мне холодно.
— Вы забыли позвать на помощь художников, — вежливо заметил Вася.
— Не... — промычал некто из кустов, — не забыл. Просто я сам художник, и собратья по мастерству меня уж конечно же не поднимут.
Вася извлек из мокрой сирени парня в джинсах и свитере. Тот качался, но стоял достаточно прочно. С каждой секундой он ориентировался все лучше.
— А вы не здешние, — оглядел их художник и погрозил пальцем. — И да¬же не милиция. У нас милиция — о какая! — Он раздвинул широко руки, что, наверное, означало, что их милиционеры имеют двухметровые плечи.
— Слушай, художник, а ты не знаешь такую рыжеволосую девушку Алису?
— Алиску-то! — почему-то восторженно воскликнул тот. — Она еще в Центральном округе жила? Знаю. Я ее рисовал. — Добавил с гордостью: — Она нас, художников, любит. И кофе варит обалденный.
— И где она сейчас?
— А кто ее знает! Сто лет не видал.
— Но она здесь, в вашем городе, — легонько потряс за плечо художника Иван.
— Если здесь, то обязательно зайдет ко мне, — уверенно заявил художник. — Я-то ей ни к чему — портрет свой любит разглядывать.
У художника Юры оказалась просторная мастерская с большими окнами. А одна из стен вообще стеклянная. Юра долго возился в шкафах, долго искал выпить и закусить. Наконец выставил на стол бутылку «Перцовки», грубую глиняную тарелку с кислой капустой, заправленной подсолнечным маслом и луком, и предложил радушно: «Шамайте, ребята». Но, вспомнив, видно, про портрет Алисы, взял маленький пульт и нажал на пару кнопок. Стены раздвинулись, и перед Иваном предстал портрет рыжей женщины во весь рост. Улыбчивые губы, тонкие руки, беспомощно опущенные по бедрам, и ярко-синие глаза... Женщина на картине смея¬лась. Из ее ликующих глаз лился синий свет. Вроде бы Алиса. Иван никогда не видел ее такой.
Он с сомнением поглядел на Васю. Тот кивнул головой: она!
Вот так Алиса! Ивану захотелось прикоснуться к картине рукой, но он инстинктивно отдернул руку. Он не знал, кому принадлежала Алиса сейчас, и потому не считал вправе дотрагиваться даже до ее портрета.
Юра разлил в стаканы на два пальца коричневатой жидкости и абсолютно проигнорировал тот факт, что, кроме него, за него за столом никто пить не стал. Его веселенькая мордашка бесенка порозовела, и он с интересом стал выспрашивать у приезжих, что они за люди. Иван рассказывал скупо.
— Значит, мэра видели, — хихикнул Юра, — и к диссиденту нашему вас таскали?
— Что значит «диссидент» и почему «таскали»? Мы были у поэта. — Иван немного рассердился на неуместно веселого юношу.
Юра же еще больше развеселился и рассказал, что в их округе живет всего один человек, который без конца ругает президента, а бдительный мэр приказывает Эдварду каждого приезжего тащить именно к поэту, чтобы понаблюдать — не производит ли критика поэта разрушающего дейст¬вия на посетителей. И так уже сто лет. Что значит мэр — человек старой закваски и поэт — тоже.
— Вообще-то у нас политиканствующих дураков много, — искренне делился Юра. — Но все же не до такой степени. Людишки давно поняли, что с ними сыграли злую шутку и загнали в этот... лепрозорий. Но жрать дают от пуза. Твори — сколько хочешь, а хочешь — и не твори. В общем, с властью у нас нейтралитет. Тем более что ничего другого и быть не может. То есть может, но, как говорится, игра не на нашей стороне поля. Вот такие, братья, дела. А этот Эдвард, он и от Алиски в прошлый раз не отходил, и ее к поэту таскал. Наверняка знает, где она сейчас! Но он ведь такая скотина!
— Вы меня звали? — в дверях появился Эдвард.
— Ты прямо как черт из табакерки, — довольно безразлично констатировал Юра и выпил еще водки. — Выпьешь со мной, свинья? — обратился он к Эдварду.
Не обидевшись на «свинью», Эдвард налил себе полный стакан и выпил залпом.
— Крепка, — сообщил он. — Ну и вредное дело — разговаривать с поэтами, — покачал он головой. — Эти-то сбежали, а я отдувайся. Тоже хотел бежать, так поэт повалил меня и давай про президента жарить. Господи ты мой, сколько же можно.
— А ты б его пристрелил, — посоветовал, хитро блестя глазами, Юра.
— Поэт есть ценность для общества,— назидательно сказал Эдвард.
Засмеялись и полезли за водкой они с Юрой одновременно. Чувствовалось, что попривыкли люди друг к другу. Округ интеллигенции был куда меньше, чем округ алкоголиков.
«Мяу», — серый кот просунул голову в приоткрытую дверь.
— Альбатрос! — воскликнул Юра.
— Живаго, — возразил Эдвард.
Оказалось, что они знают всех здешних котов, и остервенело заспорили, что именно это за кот. Иван не стал им мешать и подошел к картине. Неужели его Алиса когда-то могла так смеяться? «Кошка, ты моя рыжая и злая кошка», — прошептал он, и ревность захлестнула его сердце.
Но Юра оказался жестоким человеком. Картина, повинуясь пультику, уехала в сторону, а на ее месте появился огромный портрет старика со скорбными глазами. Иван мгновенно вспотел. Ему показалось, что он где-то видел изображенного на портрете.
Таким был бы Леонардо да Винчи, если бы дожил лет до ста. Глаза скорбные, а лицо все равно сильное. Могучий человек. И следующая картина, и еще одна — все они потрясают. Иван поворачивается к Юре, но вместо розовенького мальчишки видит отяжелевшего от спиртного, но мудрого человека.
А рядом с ним хищная, бледная маска с желтыми, горящими глазами. Взгляд Эдварда впился в лицо Ивана. Вот она, первая стоящая информация! Это тебе не выживший из ума мэр, который всех подряд таскает к выжившему из ума поэту! Эдвард все понимает и чувствует.
Но каков уровень воздействия картин этого, казалось бы, заурядного парня, который разыгрывает из себя шута!
— Нет! — раздался голос Юры. Он отвечал на шепот Эдварда. — Ты ошибся, слуга сатрапа. Мое искусство ни при чем. Этот несчастный журналист полчаса стоял перед портретом любимой женщины. Он был возбужден. И не преувеличивай силу воздействия моих картин, Эдвард. Ты поднимешь ложную тревогу, и за это тебе отрежут нос или еще там что... Лучше выпьем, слуга сатрапа.
Иван и Вася молча вышли из дома художника. Сквозь стеклянную дверь они видели, как Эдвард и Юра сидели лоб ко лбу.
— Кота, между прочим, звали Живаго, — сказал Вася.
— Какого кота?
— Ну, того, что заходил, а они спорили.
— А откуда ты знаешь?
— Кот откликнулся на «Живаго», просто, кроме меня, никто не заметил.
Они долго шли по полутемным улицам. Но Иван не заметил ни одной машины. До поэта их тоже не подвезли, и километра два пришлось идти пешком. Город двухэтажных домов, город без машин, город, где в каждом доме жил или поэт, или писатель, или художник, или музыкант.
Иван когда-то мечтал стать писателем, прославиться. Он и в журналис¬т¬ику потому пошел: писатель не писатель, а пишущий человек.
— Искусство выше, чем жизнь! — вдруг завопили из одного окна. — Кто помнит всех этих царей, королей, политиков, президентов! Но Гамлет, Отелло, Дездемона, Гобсек, князь Мышкин, граф Вронский — эти фантомы, выпущенные в мир, живут, пока живут книги, пока мы живем! И мы мешаем политикам, мы, ничтожные, унижаем их! Любое хорошее произведение искусства говорит о прошлом больше, чем жизнеописание любого из фараонов!
— Заткнись, надоело, — отвечал ему усталый голос, — лучше водки выпей.
Скорбные морщины пролегли через лоб Ивана. Фантомы прошлого и будущего надежно спрятаны в библиотеках с настежь открытыми дверьми. Заходи и читай! Но никто не читает. Так что в гнусных ли политиках дело — вот вопрос.
— Нам негде ночевать, — скромно напомнил Вася.
— А вот две лавочки. На улице сыро, но разве мы боимся простуды?
Они легли на изящные лавочки из некрашеного дерева. Иван чувствовал запах сосны и трогал осторожно чуть влажное дерево. А город мастеров светил во все свои окна и фонари, чтобы завтра проснуться поздним утром.
Город мастеров!
Город фантазеров!
Город обреченных людей!

Их разбудил поэт. Он деликатно присел на краешек скамейки и закурил пахучую папиросу.
— Вы как-то плохо ушли из моего дома. — Он сморщил худое лицо. — Но когда я вижу этого скотину Эдварда, теряю контроль над собой.
Иван почувствовал, что поэт разыскивал их не просто так, и в данный момент поэт ему нравился в своей расстегнутой шинели и песочного цвета френче. Главное, что отличало его от вчерашнего, — чувство собственного достоинства. Но тут он начал говорить, и Ивану снова стало плохо.
Пятьдесят лет назад кто-то неведомый, вопреки воле поэта, вырвал его из московской квартиры, где он уже собирался умирать и даже оставил завещание, и вот все эти годы он идет вечной ночью по лунному полю, заваленному камнями, и постоянно расшибает себе ноги. Боль в пустоте и безмолвии — вещь даже приятная: чувствуешь, что живешь. Но во имя чего это бесконечное блуждание, если точно знаешь, что тебе не стать пророком? А кругом воют шакалы...
— Вы все это иносказательно говорите, — прервал вежливо Вася.
— Да, мой мальчик, — погладил с улыбкой поэт Васю по голове. — Я пишу сейчас бесконечную поэму, где нет ни рифм, ни ритма.
— Черт возьми, — вздохнул Иван.
— Не возьмет, — покачал сокрушенно головой поэт. — У меня есть Маргарита лучше, чем у Булгакова, но упомянутый вами господин не приходит мне на помощь, как он пришел Булгакову. И знаете, почему? В двадцатом веке между добром и злом еще проходила какая-то грань, но теперь она исчезла. Исчезли и Бог, и дьявол. Нас некому ввергать в пучину порока и некому спасать. Мы, кстати, говорили об этом с капитаном Петровым. Не понимаю только, зачем он приставил ко мне дегенерата Эдварда.
— Вы знаете, — прошептал Иван, — только не упоминайте его имени. Он появляется как из-под земли.
— Мистика, — усмехнулся поэт и поправил сползшую с плеча шинель. — Мистики тоже нет, так что не бойтесь...
— А вы помните закусочную «Саяны» на площади Ногина? — осторожно спросил Иван.
— Мы предпочитали шашлычную «Сакля». — Глаза поэта радостно блеснули. — Она была в двух шагах от «Саян». В «Сакле» были хорошие чебуреки.
— Москва, Москва, — вздохнул Х. и без всякой связи добавил: — Девочку, которую вы ищете, я видел на днях у композитора Твердохлебова, но я знал ее и раньше... Это новое поколение. Они сконструированы не так, как мы с вами, Иван, и нам никогда не прорвать завесу, на вид тончайшую, отдаляющую нас друг от друга. Не пытайтесь. Забудьте о ней. Нам может быть хорошо только со сверстницами. Алису что-то мучает. Она горит на огне, который сама и разожгла, и не может сгореть. Может, она в чем-то и близка нам, но, повторяю, мы несоединимы.
Иван окаменел. Вот неожиданно поэт сформулировал точно все, что он не мог выразить.
— Где живет композитор? — осведомился Иван. — Я лишь попрощаюсь с ней.
— Напрасно, — покачал головой поэт. — Она потащит вас за собой. Если бы она не хотела, чтобы вы бегали за ней, то сделала бы так, что вы бы просто о ней забыли. Их поколение такие штучки с нами совершает без труда.
— Я все-таки пойду.
— Что ж, у вас свое лунное поле, полное камней. — Поэт поднялся со скамейки. Он пожал руку Ивана горячо, а Васе вежливо.
— В нем есть сила и достоинство, — обнародовал свое мнение Вася. — А дом композитора мы найдем легко.
— Твердохлебова не любят здесь, — раздался голос Эдварда, — называют жуликом и гипнотизером. Великие-де растворяли вселенную в душе человека, а он душу растворяет во вселенной. По-моему, это одно и то же...
Спрашивать Эдварда, откуда он здесь появился, было бесполезно, и Иван ничего не сказал. Эдвард продолжал как ни в чем не бывало рассуждать о музыке, о литературе и, кстати, предложил сходить на литературный вечер, заявив, неприятно усмехнувшись, что Алиса там будет обязательно.
А на Ивана нашло отупение. За последние десятки лет подобных психологических нагрузок он не испытывал.


14

На начало литературного вечера они опоздали. Проходил он в тесной квартирке, забитой людьми, многих из которых Иван узнавал, ибо в дни его молодости они не сходили с экранов телевизора.
Алису он увидел почти сразу. Она сидела на полу, скрестив ноги в голубеньких брючках. У Ивана забилось сердце, но он решил не спешить к своей подруге.
— Братья и сестры, — поднялся с бокалом в руках известный в конце двадцатого века актер с характерной лошадиной физиономией, — я предлагаю выпить за товарища Сталина, ибо он подобных безобразий не допус¬тил бы. Одно из двух: мы либо пилили бы лес, либо, что более всего вероятно, продолжали бы оставаться кумирами народа.
— И Сталин дерьмо, и народ дерьмо, — прорычал с засученными по локоть волосатыми руками Некто.
Все зашумели.
«Ах, вашу мать, — негодовал про себя Иван. — Сколько лет прошло, а они все про Сталина».
— А Бродский — гений, и выше Пушкина, — произнесла весьма поддатая девица и, видя, что с ней никто не спорит, уже выкрикнула: — Выше, выше, выше!
Народ переполошился. Кто выше? Кого выше?
Два непонятливых литератора подняли на руки саму девицу.
— Еще выше? — кряхтя, вопрошали они.
Иван внезапно ощутил, как сжали его локоть. Рядом с ним стояла Алиса.
— Негодяй, — сквозь зубы процедила она, — нашел-таки.
— Не тебя искал, — бросил Иван.
Алиса хмыкнула и скомандовала:
— Шагай за мной.
— А руки поднять вверх?
— Я сказала — за мной, а не впереди меня.
Они вышли на улицу. Вася куда-то исчез, и Эдварда не было видно, но наученный опытом Иван знал, что это не означает, что их вовсе нет рядом.
Они оказались в небольшом домике, со всех сторон окруженном пушистыми голубыми елочками, и Алиса, включив свет, произнесла:
— Ну?
— Я видел твой портрет, — сказал Иван.
— У кого? — отозвалась тихо Алиса. — Моих портретов тут...
Иван объяснил.
— На этом портрете я не очень похожа на себя, правда?
— Правда.
— Но когда-то я была именно такой. Ты мне веришь?
— Я тебе всегда верю.
— А если я скажу, что больше не хочу тебя видеть, поверишь? Мужчины почему-то плохо в это верят.
— Я поверю.
— Ты обиделся, что я называла тебя стариком? Хорошо, я буду называть тебя мальчиком. Ты ведешь охоту за моей душой. Ты опасен, мой мальчик. Вдруг поймаешь?
— Но ты же сама сказала, что в тебе подавлен страх перед одиночест¬вом и пространством.
— Черта с два! Вернее, он подавлен, но не уничтожен. Со мною иногда происходят странные вещи... Но я честно говорю: у тебя нет шансов.
— А у Каштанова они были?
— Были. Потому что он борется, а ты нет. И в этом затхлом округе есть те, кто борется.
— С кем или с чем?
— Чаще всего с самим собой или друг с другом. Я понимаю, что почти все они трусы, но они не хотят примириться со своей судьбой. Не хотят быть теми, в кого их превратили. Все их бесконечные споры... Кажется, что они крутятся вокруг одного и того же. Но это не совсем так. Они думают, понимаешь. И некоторые из них творят.
Иван молчал. Он в общем-то понимал, о чем говорит ему женщина, но он бороться ни с кем не собирался. Ему были все равны — Каштанов, Эдвард, поэты, композиторы... Пожалуй, зря он променял Веру на эту злую кошку. Он не хотел познавать вселенную, не хотел писать музыку и стихи, не хотел стрелять в других.
— Ты мне отвратительна сейчас, — сквозь зубы произнес он. — Ты столько времени использовала меня, презирая.
— Извини, — неуверенно произнесла Алиса, — но в алкогольном округе выбор был невелик, сам знаешь...
— Ты цинична и отвратительна, и я никогда больше не буду бегать за тобой, — пообещал Иван.
— Я всегда старалась быть мягкой, — уже оправдывалась Алиса. — Я старалась, чтобы тебе было не очень больно.
— Мне не было больно, — с возрастающей злостью заговорил Иван. — Я просто хотел защитить тебя. Ты казалась беззащитной. А я какое-то время чувствовал себя одиноким... без тебя. Но сейчас — пошла вон!
— Что?
Алиса выпрямилась во весь свой небольшой рост, хотела что-то добавить, но Иван схватил ее за волосы, другой рукой подхватил под коленки и вышвырнул в низкое открытое окно, прямо в елки.
«Посадка» Алисы была тем более мягкой, что она свалилась прямо на Эдварда и что-то ему повредила. Тот с воплями, держась за шею, кинулся в темноту.


15

Город встретил Ивана веселой музыкой, которая слышалась из чайной напротив. Подоспевший Вася задвигал носом и совершенно определенно заявил, что жарится свежайшая баранина.
Расторопный официант в расписной рубашке подскочил к клиентам. Был он могуч телом, с толстой бычьей шеей и замер как вкопанный:
— Чего изволите?
Вася заказал шашлык и манты, а Иван попросил принести чего-нибудь на усмотрение официанта.
Минут через десять подали нечто из мяса. Пахло блюдо привлекательно.
— Рубец с красным перцем, — пояснил официант.
Иван с большим сомнением ковырнул вилкой блюдо, узнавая капустный лист, пожаренную мелкими кусочками говядину...
— Эх, довели людей, — крякнул официант, — никогда рубца не кушали.
Совершенно расстроенный, он побежал на кухню, а Иван мужественно положил кусок в рот и тут же открыл его и выпучил глаза. Кое-как проглотив жгучее кушанье, Иван машинально плеснул себе в рот водки... и ничего! Даже очень ничего пошла!
«А как же адаптогены?» — удивленно подумал Иван.
— Действие препаратов уменьшилось, — проинформировал меланхоличный Вася, — и чем дальше, тем слабее оно будет.
В это время оркестр из трех балалаек и гармони грянул «Светит месяц, светит ясный...». И понеслось как с горки!
Чайная наполнялась народом. Народишко был всякий: и крупный, и мелкий, и угрюмый, и жизнерадостный — но он был свой! Иван уже не помнил, когда чувствовал себя так хорошо.
Носились официанты, развевались рубахи, подпоясанные красными кушаками. На столы выставлялись севрюга, белуга и икра в небольших стеклянных бочоночках.
Хором все запели «Эх, дубинушка, ухнем!».
И Иван, не будучи пьяным, подпевал во все горло. Совершенно не хотелось думать, что это за дубинушка такая и куда она пойдет. Важно было прореветь во все горло: «Эх, сама пойдет! Подернем! Подернем!»
— Мне нравятся эти люди, — тихо поведал Вася, вытирая аккуратно губы платочком.
— Братцы, — прыгнул на один из столов мужичок в поддевке, — эти либералы листовки расклеивают, и в листовках говорится, будто они коренные на просторах нашей матушки России.
— Ух, нахалы! О, обнаглели!
— Бей гадов!
— Ага, как же бей, — раздался чей-то голос. — Они уже крупнокалиберные пулеметы на все перекрестки выкатили, а мы вот так, с ложками и вилками, — бей!
— Да ведь мы завсегда так, — робко возразил кто-то.
— А можно и по-другому.
— Ка-ак? — взревели сотни глоток сразу.
— Подготовиться.
— Ну, паря, сказанул! Отродясь не готовились, а тут приготовились.
К Ивану подсел белесый мужичок с очень неприятным взглядом и спросил вежливо:
— Извините, а вы откуда?
Иван, как умел, начал объяснять, но объяснить действительно было трудно, и он замолчал.
— Ясно, что не свой, — констатировал мужичок. — Ясно, что провокатор, и обличьем весь на либерала похож.
Иван от удивления раскрыл рот, но, когда закрыл, мужичок уже обходил столы и шептал народу в уши, тыкая пальцем в сторону Ивана.
— Не обращайте внимания, — шепнул официант. — У них если больше двух патриотов вместе соберутся, то даже тут провокаторов искать начинают.
Но чайная, а вместе с ней и Иван отвлеклись на другое. В зальчик зашел сильно выпивший мужчина — толстый, заросший черной щетиной, в длинном плаще и ермолке. Как бы ни был он пьян, но ермолку тут же стащил и огляделся по сторонам.
— Бард — любимец либералов, — захихикал на ухо Ивану сосед, представившийся Сергеем Абрамовичем. — Перепутал, видно. Во скандал.
Бард, однако, не смутился и хриплым, чрезвычайно приятным голосом запел: «Вечерний звон, вечерний звон». Тут же заиграл оркестрик, тихонько, а бард все возвышал и возвышал: «Как много дум наводит он».
И уже все посетители и даже тот белесый мужчина, что искал провокаторов, единой грудью выдохнули: «Вечерний звон». Но заканчивал исполнение бард один, и после его прощального «бом» зал взорвался аплодисментами. К нему с разных сторон кинулись люди и тащили за свои столики.
Ласково улыбаясь, бард влил в себя фужер водки размером с небольшое ведро.
Люди же хотели песен, и он грянул: «Ехал на ярмарку ухарь-купец». Тут же его голоса слышно не стало. Про купца захотелось спеть всем. Особенно гордо выкрикивали: «Нет и не надо — другую найдем».
— На редкость остолопская страна, — сказал, смахивая невольную слезу, Сергей Абрамович. — Но ведь простояла от Рюрика... И сейчас вроде стоит, — добавил он неуверенно.
«А у них на перекрестках крупнокалиберные пулеметы стоят», — звучало в голове у Ивана.

В самый разгар веселья в чайную ворвались ребята в черном и в черных беретах, с арматурой в руках. Избиение хоть и началось неожиданно, но никакой паники не вызвало. Дюжие официанты выстроились стеной, держа в руках стулья. Один, могучего сложения мужик, метал в боевиков столы. И-э-эх! Сошлись стенка на стенку.
Между тем за спинами официантов без суеты выстраивались рядом только что певшие мужики. Ивану неудобно было сидеть, и он встал во весь свой немалый рост как раз рядом с белобрысым мужиком, который поглядывал на него злобными глазками хорька.
Прорвав ряды официантов, боевики столкнулись со стоявшими насмерть мужиками. И, несмотря на организованность «черных», их выбили из чайной. Иван даже не успел как следует размяться, но и на улице уже кипела свалка.
— Куда, куда! — отталкивали самых прытких ребята в песочного цвета форме. — Вам же на площади бойню приготовили. Назад! Осади! Стройся колоннами!
«Черные» постепенно отступили, их ряды смутно виднелись через дорогу.
— Моня! — кричал один в песочной форме в громкоговоритель. — Передайте своим: будете стрелять из пулеметов — начнем глушить гаубицами. Если считаете, что договорились, — можно начинать!
А из домов выносили хоругви, иконы, золотые знамена. Многие надевали на руки кастеты. Во всей этой подготовке чувствовалась жуткая веселость.
И вдруг — Алиса на красном автомобиле. Ее ругали на чем свет стоит, но толпа раздвигалась, и она медленно ехала, кого-то выглядывая в толпе.
— Она вас ищет, — подсказал Вася.
Иван заскочил обратно в чайную. Постоял минут десять. Расшиб стул, оторвав от него ножку, и вышел прочь.
Полил дождь. Иван промок до нитки, но не мог даже поднять руки — так плотно сжали его со всех сторон. Чувства толпы, переполненной ненавистью, передались и ему. Он вспомнил драки в алкогольной округе. Нет, там было совершенно другое. Дрались жестоко, но в общем-то без ненависти, от избытка адреналина в крови, от желания хоть как-то реализовать себя. Здесь же иное.
Взаимная неприязнь достигла такого предела, что без борьбы собственное существование казалось просто невозможным... И неважно, что в основном русские шли бить русских. Важно было другое: бить надо.
Рядом с Иваном выстраивалась колонна черносотенцев. Они несли портрет государя императора Николая II и дружно пели «Боже, царя храни». Их отличали от других бороды и поддевки самых различных цветов — от черного до василькового.
Но взглядом опытного бойца Иван определил, что все это — просто массовка. Серьезные люди в комбинезонах песочного цвета, переговариваясь по рациям, постепенно стягивали свои немногочисленные отряды в группы прорыва.
Сергей Абрамович куда-то исчез. А Вася, растирая кулаки, мрачно поглядывая на окружающих, обронил:
— Вы от меня не отходите.
Иван кивнул в знак согласия.
— У-у-у-а-а-а, — разнеслось над толпами, и враги бросились в неистовст¬ве друг на друга.
Черносотенцы сейчас же были смяты организованными ударами «черных». Лишь один детина в красной косоворотке отмахивался сделанным из стали древком от знамени. Как древний викинг, он вошел в такой раж, что и десяток врагов не могли его одолеть.
Зато боевики в песочного цвета комбинезонах прорвали оборону «черных» и очень грамотно рассекали их толпу на квадраты. Это внесло панику в ряды «черных», и тут уж черносотенцы подвалили на выручку «песочным».
Только находясь в гуще драки, Иван понял, насколько несерьезно его оружие. Жалкая ножка от стула могла хорошо послужить в «Лежачего не бьют», но против кастетов, железных прутьев, саперных лопаток устоять не могла, и первый же здоровенный юнец с оскаленным, полным пены ртом вышиб ее ловким ударом стальной цепи. Правда, и сам был тут же поднят Васей в воздух и брошен, как бревно, в группу своих товарищей.
Иван дрожащими руками стал шарить по карманам в надежде найти хоть какое-нибудь оружие, но движения его были чисто инстинктивными, ибо никакого оружия в них не было.
Но и Вася не терял времени. Он перехватил руку, занесенную над головой Ивана, и легко вывернул ее. Лоб взвыл, уронив на асфальт железный прут. Вася кинул его Ивану, и тот воспрял духом. Между тем «песочные» загоняли «черных» в дома, и те баррикадировались.
Размахивая прутом, Иван вломился вслед за «песочными» в один из домов, они брали с боем квартиру за квартирой. Мощным ударом Иван вышиб очередную дверь, но врагов не увидел. В кухне, сжавшись в комок, на табурете сидела знакомая ему критикесса. В глазах женщины был ужас. Иван вспомнил, что давным-давно работал с ней в одной газете.
Он устало сел за стол, бросив орудие на пол, и спросил:
— Нинка, Нинка, как же тебя сюда занесло?
— Я тебя вчера узнала, Иван, — сказала женщина, робко поглядывая на дверь.
Но в дверях стоял Вася, и разговору никто помешать не мог.
— Почему же не подошла?
— Я всего боюсь, — заплакала женщина. — У меня такое ощущение, что я рабыня и меня хлыстами гонят на высокую гору. Если я перестану стараться, то все...
Женщина достала из пачки сигарету и прикурила. Получив хорошую дозу никотина, ее тщедушное тельце ожило.
— Кто с нами все это сделал, Иван? Кто и зачем?
— А кто тебя заставляет жить здесь? И вообще, как ты сюда попала?
— Я шла за людьми, которым верила. Они говорили, что нужна борьба, и я верила им. Иначе господство неандертальцев, победа человеконенавистнической идеологии.
— Ты считаешь, что победила идеология любви к человеку?
Иван перевел разговор на другое. Он стал вспоминать, в какой газете они работали вместе с Ниной. Но ту данная проблема не интересовала. Она смяла недокуренную сигарету о стол и, нервно ломая руки, стала говорить о том, что чувствует себя запертой в четырех стенах, что никогда не была так запугана и все ее существо, до последней жилки, трепещет от возможного исхода.
— Какого исхода?
— Господи! — взвизгнула женщина. — Если бы я знала, какого! Потому и ужас, что не знаешь.
Иван сказал, что в их округе есть много людей, которые вполне довольны, по его наблюдениям, своей жизнью.
— О да! — подтвердила женщина с кривой усмешкой. — Они и тысячу лет так прожить готовы. Ты думаешь, их в самом деле волнуют какие-то идеи? Они не дурнее нас с тобой. Им просто нравится весь антураж этой жизни.
— Я ненавижу исповеди... с некоторых пор, — признался Иван.
— А я ненавижу алкоголь, а здесь только и делают, что напиваются с утра до вечера. Я ненавижу болтовню, а здесь болтают с утра до вечера. Я хочу любви, а здесь возможно только дружеское участие. Я все это ненавижу и терплю, прикидываясь активисткой.
— У меня есть знакомый. — Иван вспомнил про Жукова. — Хочешь, я поговорю с ним, и тебя переведут в другой округ.
— Я смотрю, ты сам ни черта не знаешь, — усмехнулась женщина. — По железным правилам этой страны выше — нельзя, а можно только ниже. Отсюда меня могут перевести к красно-коричневым, и не более.
В это время у дверей началась какая-то возня.
— Сюда нельзя, сюда нельзя, — терпеливо повторял кому-то Вася.
— Знаешь, ты кто? — раздался голос Алисы. — Ты верная, но гнусная псина. Пропусти.
Ивану стало интересно, в появлении Алисы здесь он не находил ничего необычного. Он к этому привык.
— Пропусти ее, — попросил Васю, и тот отодвинул свое железное плечо.
Растрепанная Алиса каким-то змеино-быстрым движением укусила Васю за ухо. Иван рассмеялся.
— Смеешься, а зря! И почему ты заперся здесь с этой старой, продажной шкурой? Воспоминания молодости?
Нина смотрела на Ивана, и взгляд ее просил помощи. Иван взял под руку Алису и хотел увести, но она и его укусила. Иван, в отличие от Васи, не обладал стоицизмом йога. Он взревел, схватил рыжую девчонку в охапку, но она, помня об их последнем расставании, успела крикнуть:
— Болван, здесь одиннадцатый этаж!
Иван швырнул ее, как мячик, в сторону Васи, и тот безо всякого усилия поймал девушку и посадил себе на плечо.
— Пошли, — крикнул он Ивану, — наших выбивают отсюда.
И действительно, противник перешел в наступление. Иван и Вася с Алисой на руках успели прыгнуть в лифт, который со свистом и скрежетом понесся вниз.
На улице же побоище приобретало фантастические масштабы. Иван увидел, как от толпы «черных» отделился грузовик. На нем был укреплен крупнокалиберный пулемет, и некий субъект, высокий, болезненно худой, с маленькой головкой, поразительно похожий на одного пародиста, открыл ураганный огонь по черносотенцам.
В грузовик полетели гранаты, и пулемет умолк. Но вслед за грузовиком в дело вступил бронетранспортер. Крутанувшись на одном месте, он весело попер на толпу. «Господи, спаси и помилуй», — взмолился Иван.
Один из «песочных», профессионально прицелившись, саданул из гранатомета, и бронетранспортер встал.
После этого тяжелую технику уже больше не использовали. Дрались, как и прежде, с применением подручных средств.
— Хватит с нас, — заявил Иван. — Уйдем.
— А мне не хватит, — кривляясь, закапризничала Алиса.
— Ну и выбрось ее здесь, — приказал Иван.
Вася осторожно поставил девушку на ноги. Вместо благодарности она его лягнула, но тут же взвыла, отбив ногу о железные мускулы парня.
Они шли по направлению к чайной, возвращались после боя домой. Гнетущее впечатление производили покореженные автомобили, их сгоревшие остовы, выбитые стекла окон, машины «скорой помощи», от которых рябило в глазах.
— Алиса хорошо относится к вам, — заговорил Вася.
— Зачем ты мне это сказал?
— Мой долг говорить правду. Вдруг вы ошибаетесь.
— Она женщина, — философски заметил Иван. — Сегодня она относится хорошо, а завтра будет меня ненавидеть. К чему мне это в сто лет? Такое и в семнадцать не всякий выдержит.


16

Стекла в чайной, к счастью, остались целы и в холодном, туманном полумраке светились призывно. Но возле дверей Иван инстинктивно остановился. Внутри довольно сильно орали.
— Идемте, идемте, — пригласил появившийся вдруг у них за спиной Сергей Абрамович. — Знаете прелестную русскую поговорку: «После драки всегда кулаками машут»?
— По-моему, поговорка звучит совершенно иначе, — угрюмо поправил Иван.
— Конечно-конечно, — согласился Сергей Абрамович, — я просто объясняю ситуацию. Идет дискуссия.
Ораторствовал тот самый белесый мужичонка, что подозревал в Иване провокатора. Он говорил, что во все времена и на все времена единственной нормой правления, желательной для России, может быть только монархия. На троне предателей не бывает. Каждый монарх стремится оставить государство в наилучшем виде для своего наследника.
— О чем это он? — изумился Иван. — Какая монархия?
— Тихо, тихо! — шикнул Сергей Абрамович. — Послушаем продолжение.
Монархисту возражал русоволосый парень в песочного цвета униформе:
— Монарх есть помазанник Божий на земле. На верность монарху приносят клятву не только армия, но и весь народ. Если на то уж пошло, то народ клянется Самому Богу быть преданным данному монарху. И эта клятва объединяет монарха, народ и священников. Никто никогда меня не заставит приносить клятву на верность этому черненькому, толстенькому пацану, которого нам демонстрировали как прямого потомка Николая II. Не верю я, что выбор Бога в столь тяжелый час пал на него.
— Тогда выберем монарха собором! — крикнул белесый.
— Дело не в словах — собор или не собор. Дело в сути. Я не хочу приносить клятву никому, потому что я никому не верю. Не верю.
— Так чего же ты хочешь?
— Я за братство рода, за братство племени, за братство нации. Я могу принять вождя, но как первого среди равных.
— Ха-ха, — театрально рассмеялся белесый. — Ты хочешь вернуться ко временам военной демократии. Абсурд! Ты хочешь вернуться в седьмой век.
— А какая разница — в седьмой или в семнадцатый? Подумаешь, тысячу лет туда, тысячу лет сюда. Плюс-минус... Важна суть.
— Ну, братство у нас и так есть, — констатировал кто-то. — Вот этого белесого только отсюда за ухо выкинуть, а остальные братья.
— Да и монарха на соборе тоже можно избрать. Пускай будет еще
и монарх. Все веселее!
— Глумитесь, бесово отродье, язычники! — взвизгнул белесый. — Вот потому вы здесь сидите, а не в Москве первопрестольной, за грехи за ваши.
— Мы за грехи, а ты за что? За праведность? Монарх ли, вождь ли, военная демократия — вы лучше объясните, как нам из этой ловушки выбраться? Ну, отведем мы душу на соседях, а дальше что? Сто лет назад вам, дятлам, между собой нужно было разобраться, вот и сидели бы в первопрестольной. А сейчас пей горькую, закусывай севрюжинкой от президента... Ораторы.
В чайную вошла Алиса. На этот раз на ней был камуфляжный костюм — песочный с темными пятнами. Ее встретили радостными восклицаниями. Хватали за руки, сажали на колени. Она смеялась и демонстративно не смотрела в сторону Ивана. Наконец ее усадили куда-то достаточно прочно.
Услужливый Сергей Абрамович налил Ивану водки. Иван выпил, закусил маринованной в винном соусе селедкой и луком, но Сергей Абрамович налил тут же и вторую. Иван почувствовал, как напрягся Вася, и равнодушно отодвинул рюмку в сторону.
Женщина! Какой она была у Каштанова! Казалось, ей полшага до гибели. Но ничего, живет, ест, пьет, кокетничает, и даже он, Иван, ей понадобился.
Почему он вообще решил, что не сможет в этом мире обойтись без Алисы? Всему виной одиночество. Трезвое одиночество — чувство, которое он не испытывал много лет. Но после того как проснулся и ему ввели адаптогены, он перевидел столько одиноких и несчастных людей, начиная с генерала Каштанова, что его собственная боль растворилась, во всяком случае приутихла. Он постепенно привыкал к новому миру. Только одно — постоянное тепло, что шло от Васи, и его искренняя, хотя и профессиональная готовность прийти на помощь — грело душу.
— Вася, — наклонился к парню Иван, — а мы можем найти Нину? Ту женщину, с которой я...
Вася кивнул головой.
— Можем, но не советую, — сказал всеслышащий Сергей Абрамович. — Там у них сейчас патрули на каждом шагу. Дисциплиночка не то что здесь. Зато здесь через полчаса опять про ухаря-купца петь начнут.
Иван, не слушая его, натягивал теплую куртку. Выходя из чайной, он чувствовал спиной, как его насквозь прожигает взгляд Алисы.
Над дисциплиной черносотенцев Сергей Абрамович иронизировал совершенно напрасно. Темнота стала еще гуще. «Песочные» контролировали каждый закоулок. Они освещали лица Ивана и Васи фонариками, но пропускали их.
Довольно быстро они дошли до здания, где оставили Нину, поднялись на скрипучем лифте, и Иван осторожно постучал в дверь.
— Кто там? — раздался вздрагивающий полушепот-полукрик.
— Она не откроет, — покачал головой Вася.
Иван в замешательстве хотел еще постучать, но остановил руку. И, как всегда, Вася пришел на помощь. Он чуть толкнул дверь, и она распахнулась.
— Нина, не бойся, это я.
Вспыхнула настольная лампочка. Женщина, тяжело дыша, стояла возле журнального столика, держась за него. На ней были толстый халат и утепленные тапочки.
— Я ждала тебя, Иван, но не сегодня. Как ты прошел? — И тут же, безо всякой связи с предыдущим вопросом: — Холод у нас ужасный. Заметил? Всегда как драка, то холод. Впрочем, ты же здесь не живешь.
Нина сварила кофе и принесла три чашки. Вася отказался. Из вежливости он ушел на кухню. Женщина тут же взяла руку Ивана в свою и промурлыкала:
— Какая теплая рука.
После столетней разлуки говорить им было не о чем. Но женщина, если ей надо, всегда найдет, чем занять мужчину. И она стала вспоминать редакцию газеты, где они вместе работали.
Иван вошел во вкус воспоминаний и все время переспрашивал:
— Ну-ка, напомни. Рыжий и с бородкой? А в каком отделе он работал?
Нина подробно рассказывала и попутно вспоминала иных сослуживцев.
— Интересно, а почему я ничего не помню? — удивлялся Иван.
— Извини, конечно, — после паузы сказала женщина, — но ты уже тогда усугублял. Я вообще удивляюсь, как ты выкарабкался.
Они помолчали. Нина не отпускала его руку. Иван о многом хотел ее расспросить, и прежде всего об их округе, но почувствовал, как тонкий пальчик женщины осторожно гладит его ладонь.
— И все-таки эти бесчисленные драки русских с русскими же, — спросил Иван, — кому они нужны?
— Значит, кому-то нужны, — едва внятно ответила женщина. — Быть может, нашим вождям, которым просто будет нечего делать, если что-то изменится. Но я не верю, что от них много зависит. Они только надувают щеки и изрекают истины, известные миру уже тысячелетия.
Нину все это совершенно не интересовало. Она шепнула на ухо Ивану:
— Утром ты ведь уйдешь! Уйдешь навсегда. А я должна чем-то жить и дальше. Сколько они нас еще здесь продержат? Пятьдесят лет? Сто? Двести? Должно же у меня быть хоть что-то, кроме воспоминаний о нашей редакции?
Маленькие руки стали расстегивать пуговицы на рубашке Ивана и...
— А твой телохранитель не обидится, — остановилась Нина.
— Он очень понятливый человек.
Иван хотел сказать еще что-то, но женщина прервала его, заявив, что все вопросы завтра и что она вообще может предоставить ему письменный отчет о своей жизни и размышлениях:
— Я назвала его «Былое и думы».
17

Иван проснулся от пристального взгляда. Он чуть приоткрыл веки и увидел сидевшую прямо на его кровати Алису.
Нога закинута на ногу, глаза злобно прищурены. Поза агрессии и презрения. «Ну и черт с ней», — подумал Иван и потянулся, заскрипев всеми суставами.
— Отвратительное зрелище, — прокомментировала Алиса. — Грязная и наглая свинья.
— Вася, — позвал Иван. — Выброси ее вон.
Но Васи в квартире не было.
— Я объяснила этому щенку, — наклонилась близко к лицу Ивана Алиса, — что если он сам хочет жить, а главное, если он хочет, чтобы ты жил, — и тонкий палец с острым накрашенным ногтем остановился у самого глаза Ивана, — то ему лучше всего погулять.
Голова Ивана с каждым днем соображала все лучше и лучше. Он вспомнил, что припадки ярости, посещавшие Алису в алкогольном округе, были непростыми. Она часто кричала что-то о высшей расе, к которой принадлежала, о своей особой миссии во вселенной, об избранности... Но тогда Ивану все это казалось обычным бредом. Однако Вася ушел. Он никогда не смог бы причинить Ивану зло. Значит, желал ему добра. Что же получается? Он боялся эту рыжую девчонку?
— Почему ты посмел пренебрегать мною? — Зрачки у Алисы расширились, и Иван почувствовал, что на него словно навалили двухсоткило¬граммовую плиту. Его вжала в кровать невидимая сила.
Он понял, что она исходит от Алисы.
— Прекрати, — прохрипел он.
Женщина усмехнулась и отвела глаза.
— И назло мне ты пошел к этой старухе?
— Вовсе не назло, — раздраженно ответил Иван, — просто так получилось. А ты мне не нужна. Ты бросила меня, когда я умирал от одиночест¬ва и ты прекрасно понимала, что происходит со мной.
— Неправда! — прервала его Алиса. — Да, ты был мне не нужен, омерзителен, но я не бросила тебя. Я знала, что ты последуешь за мной. Бросают не так.
— Ладно, все прошло, — миролюбиво заявил Иван. — С моими чувст¬вами вроде все понятно. Но объясни, теперь-то тебе, избранной, я зачем?
— Не знаю, — пожала плечами Алиса, — наверное, привязалась к тебе. Знаешь, бывает, привяжешься к комнатной собачке и любишь ее больше себя.
— Я человек, — напомнил иронично, как ему показалось, Иван, хотя после слов Алисы ему трудно стало иронизировать.
— Вы не люди, — сказала Алиса, — вы реликты. Люди давно уже другие.
— Такие, как Жуков, Вася или ты, — уже откровенно издевательски сказал Иван.
— Ты со своими замороженными алкоголем мозгами не в состоянии понять даже того, что понимает Вася, а Жуков тоже реликт, но он необходим для контактов с вами. Он сообразительный.
Иван был переполнен горечью обиды, но внимательно слушал, что говорила девчонка. Он ходит вокруг и около множества загадок, но ответить на них сам не в состоянии. Может быть, рыжая проговорится.
— У тебя сейчас взгляд кота, которому кажется, что он вот-вот схватит мышку, — расхохоталась Алиса. — А кот-то старый, и на самом деле мышки нет. Она ему кажется.
— Допустим, — согласился Иван, — но несуществующей мышке что-то надо от стареющего кота. И вообще... сколько у тебя масок, Алиса? Разве в алкогольном округе была ты? Разве у Каштанова была ты?
— У меня много масок, — хладнокровно ответила женщина. — И ты мне в общем-то не нужен. Но я не терплю, когда мною демонстративно пренебрегают.
— Когда ты рассказывала мне о своем детстве, — начал Иван, но женщина прервала его предположительно длинный монолог одним гневным движением руки, и Иван снова почувствовал, что на него наваливается чудовищная тяжесть.
— Да прекратишь ты издеваться надо мной? — взревел Иван. — Ты сверхчеловек?
— Прости, это получилось совершенно случайно. Понимаешь, я, кажется, уже говорила об этом, ты мне нравился. С тобой хорошо. И исповедоваться тебе легко. Ты никак это не можешь использовать мне во вред.
— Слушай, сверхчеловек, — Иван не обращал внимания на явное подлизывание со стороны Алисы, — если у вас там, в Центральном округе, все сверхчеловеки, то тебе, наверное, ужасно скучно с нами — реликтами.
— И да, и нет, — нахмурила брови Алиса. — Я наслаждаюсь вашей открытостью. Вот вчера была драка. Люди не нравятся друг другу и бьют друг друга. Во мне живет тяга к таким простым решениям. У нас та же борьба, но все происходит по-другому. Впрочем, попадешь в Центральный округ, сам все поймешь.
— Где ж мне понять, коль я дурак с замороженными мозгами!
— Не будь злопамятным. И обними меня. Я же лучше, чем твоя старуха.
— Это шантаж?
— То есть? — удивилась Алиса.
— Если я тебя не обниму, ты меня... опять начнешь мучить?
Алиса зло прикусила губы. Стала смотреть в окно.
— Не лопаются, — сказал Иван.
— Что?
— Стекла под твоим взглядом не лопаются и не плавятся. Странно.
— Перестань.
— Я ведь беззащитен перед тобой, как ребенок.
Передернув плечами, Алиса пробормотала:
— Запомни, говорю как другу. Я могу много причинить тебе мучений, но никогда не смогу заставить тебя стать послушным, пока ты человек.
— Реликтовый человек, — уточнил Иван.
Женщина не ответила, взяла Ивана за подбородок и нежно поцеловала, Иван хотел было возмутиться, но подумал, что выглядел бы глупо.
Добившись своего, Алиса развеселилась, стала рассказывать об этом чудном округе и заявила, что ей всегда хорошо с черносотенцами. Они веселые, простодушные и совершенно безвредные. Оказывается, ребята в песочных комбинезонах приезжают из совершенно другого округа, чтобы уравнять шансы, иначе черносотенцев всех давно бы повывели.
Иван признался, что он тоже чувствует себя здесь среди своих. На что Алиса ехидно припомнила вчерашнюю поездку к Нине. Иван грустно вздохнул. Нину он искренне жалел, и думалось, не одна она попала в переделку. Но вот себя он жалеть перестал. Ему становилось все интереснее и интереснее. И примирение с Алисой было нелишним. Он понял, что никогда не знал по-настоящему эту женщину и что она вечно будет ускользать от него.
Тогда, у генерала Каштанова, она страдала совершенно искренне, как страдали все знакомые женщины Ивана, когда их бросали любовники или мужья. А ведь Каштанов тоже реликт. И Алиса вполне могла бы использовать какие-нибудь свои приемчики, чтобы сломить его волю. Или не могла? Если женщина может вернуть себе любимого человека, то что ее может остановить? Значит, Алиса оказалась бессильна.
— Анализируешь? — прервала ход его мыслей Алиса. — Напрасно. Ты еще не созрел. Но кое-чего ты можешь добиться. — Она стала рассуждать о том, что такие личности, как Вася, — бывшие дебилы, которых воспитало государство, и что они, кроме страха перед начальством, ни¬каких других эмоций не испытывают. Интеллект их невысок, но вполне достаточен, чтобы выполнять определенные задачи. Но Алиса еще не встречала охранника, который стал бы другом тому, кого он охраняет.
— То ли твой Вася дефектный, если подружился с тобой, — рассуждала вслух Алиса, — то ли в тебе действительно что-то есть.
— А может, он тоже реликт, но уже новой формации? — усмехнулся Иван.
Он чувствовал себя все более и более уверенным. В конце концов, в том своем далеком прошлом он тоже не захлебывался от счастья. Два неудачных брака, неспособность сделать карьеру, алкоголизм, опустошенность. Может, дикая тоска, охватившая его после погружения в сон, была всего-навсего продолжением той, которая оставила его семьдесят лет назад? И сейчас он избавляется от нее? Ничего. Он урвет от жизни еще кое-что. Он на многое способен!
— Ну и физиономия у тебя самодовольная, — заметила Алиса. — Учти, дружок, куда бы ты теперь ни сбежал, я буду преследовать тебя. Просто так. Интереса ради.

А в городе их ждала встреча. Зайдя в чайную, Иван увидел рассевшегося на диване за отдельным столом Жукова.
На этот раз он не стал буравить Ивана глазами, кряхтя, поднялся с дивана, подошел неуклюже, как-то боком, и обнял Ивана.
— Молодец, молодец, — кряхтел он, — встаешь на ноги. А кто бы мог подумать? По Алиске не страдаешь. Водку пьешь, а алкоголиком не стал опять, высматриваешь, вынюхиваешь и делаешь выводы.
Иван молчал. Он всегда испытывал странное чувство, когда видел Жукова. Ясно, что тот был приставлен к Ивану в качестве главного надсмотрщика, но он явно симпатизировал Ивану.
— Как тебе Алиска сказала, — сипло засмеялся Жуков, — реликты мы?
— Да, вроде того.
— Да чего там «вроде», я все твои беседы прослушивал. И до чего же вредная девка. Ты молодец, что перестал ей верить.
Иван пожал плечами. Он не перестал верить Алисе, просто понял, что она многолика и ни в мысли ее, ни в душу ему никогда не проникнуть.
Шеф положил Ивану на плечо руку, а это означало, что сейчас он перейдет к делу.
— Помнишь такого парня — Славу Мартемьянова?
— Да, я был знаком с ним.
— Он сейчас у красных за лидера.
— У каких красных?
— Как это — «у каких»? Уже забыл? Те, что всегда с красными флагами за социальную справедливость, — марксисты, ленинцы, сталинисты, троцкисты. Мартемьянов наверняка будет рад.


18

Со Славкой Мартемьяновым Иван учился на одном курсе института. Это был рослый и худощавый парень с густыми, зачесанными назад волосами, низким голосом. Он любил все внешние атрибуты мужественности: курил «Беломорканал», носил кожаный пиджак, в кармане которого всегда лежал короткий, но тяжелый нож с выкидывающимся лезвием, занимался дзюдо.
Иван не любил работать с ним в одной паре: обязательно разозлится и с бешеными глазами начнет работать в полную силу, Иван всегда проигрывал ему на тренировках, однако на соревнованиях побеждал. Он тоже мог быть яростным, но короткое время. Славка был таким почти все время.
На курсе его боялись. Он подавлял своей грубостью. Любимым его развлечением было подойти к знакомому парню, хлопнуть по плечу и спросить сквозь зубы: «Как жизнь, чувак?» «Чувак» заискивающе улыбался и, пробормотав нечто необязательное, отходил в сторону.
Славке нравилось, что его боялись, хотя грани он никогда не переходил, на беззащитных руку не поднимал.
Но то, что сейчас он был лидером у «красных», изумляло. Он всегда питал отвращение к политике. Любил спорт, любил выпить, любил девочек (хотя сам у них особым успехом не пользовался).
Впрочем, и сам Иван был весьма аполитичным человеком, и если его судьба затянула в нынешнюю непонятную историю, то почему бы и Мартемьянову не стать лидером «красных»? Но что собой представляют «красные»? Никаких объяснений Жуков дать не пожелал. И в этом была своя прелесть, своя интрига.

Ивану все время казалось, что он где-то видел их нового сопровождающего Федора. Тяжеловесный, сутулый, круглолицый мужчина с оловянными глазами явно на кого-то походил. К тому же был молчалив и едва ли сказал при встрече несколько слов.
И тут до Ивана дошло, что Федор — вылитый вождь немецких коммунистов Эрнст Тельман! Тот же упрямый лоб, короткая бычья шея и несгибаемое упрямство во всем облике.
— Вы коммунист? — спросил Иван.
— Сочувствующий, — прорычал в ответ Федор.
Все дальнейшие вопросы он игнорировал. И Вася не лез со своими комментариями.
Сочувствующий коммунистам Федор привез Ивана в сверкающий огнями ночной город. Он вел машину на такой большой скорости, что все сливалось за стеклом. Нельзя было разобрать, работает ли так ярко городское освещение, или реклама превращает ночь в день, или витрины магазинов сливаются в одну светящуюся стену.
Проснувшееся в Иване любопытство к окружавшему его миру заставило его пойти на хитрый маневр.
— Я хочу на свежий воздух, — попросил он. — У меня кружится голова.
Федор подумал секунду-другую и, приняв решение, резко нажал на тормоза. Иван стукнулся лбом о стекло, но оно оказалось как бы бархатным и мягко обволокло лицо Ивана.
— Иди прямо, не сворачивая, — дал указание Федор. — А я медленно поеду рядом.
Иван, а за ним и Вася выбрались из машины. Город казался совершенно пустынным. Ни одного человека! Широкие улицы действительно странно освещались. Холодный, синеватый свет исходил снизу. Иван представить себе не мог, как можно устроить подобное освещение. Не мог же свет проникать сквозь асфальт? Горели синим «огнем» витрины магазинов. За чистыми стеклами виднелись горы продуктов. Сыры и колбасы, копченое мясо и свинина, овощи и фрукты (особенно поражала своими размерами ярко-оранжевая морковь) — все это лежало, можно сказать, на улице. Двери магазинов раскрыты настежь. Точно так же раскрыты двери аптеки. А на огромной стоянке выстроились сотни великолепных машин с приоткрытыми дверцами. Иван, повинуясь инстинкту, заглянул в один из магазинов и увидел на вешалках самые разнообразные мужские и женские костюмы.
Из чисто хулиганского побуждения он взял в руки кожаный пиджак, натянул на себя — пришлось впору. Он ожидал, что вот сейчас явятся владельцы или охранники или просто кто-то подойдет и объяснит, почему город пуст, а товаров навалом. Но та же абсолютная, убивающая, уничтожающая тишина стояла и в магазине.
— Странно, — сказал Вася, — магазины давно упразднены. Мы все получаем по месту жительства или по месту работы.
И Иван все получал по месту жительства в алкогольном округе. Он уже забыл слово «покупать». Его заменило другое — «заказывать».
При виде «экскурсантов» лицо Федора исказила полуусмешка-полугримаса.
— Здесь, — кивнул он головой на асфальт, — расположена штаб-квартира «красных», и сами они проживают. Для них отстроили дома и улицы, но они предпочли находиться под землей.
«Странное решение», — подумал Иван, но вопросов задавать не стал.
Этот сопровождавший их чугунный мужик говорил только то, что считал нужным, и раз уж он принялся что-то объяснять, то лучше всего не перебивать.
— А рядом квартал для фашистов, — продолжал Федор. — Но и они живут под землей. Как еще они могут выразить свой протест против господствующего режима?
— Ага, говорят они, — Федор комично развел руки в стороны, — вы хотите приручить нас, вы построили для нас роскошные квартиры, бани и стадионы, а мы все равно не выйдем из-под земли.
— И услышан их протест? — поинтересовался осторожно Иван.
— Кому они нужны? Про них все забыли. Это только им самим кажется, что они протестуют.
— Но, кажется, вы сказали, что сочувствуете им, — напомнил Иван.
— Ребята они неплохие, — согласился Федор. — Когда с кем-нибудь десятки лет возишься, поневоле станешь сочувствовать. Вот там, видите, голова? Это «красный» за добычей вышел.
Действительно, в стороне от шоссе, у самых дверей магазина с едой, оказался сдвинут в сторону люк. Показалась голова в противогазе, затем на поверхность ловко выбрались несколько человек. Они сняли противогазы и, волоча за собой огромные сумки, направились в продуктовый магазин.
— За провизией пришли, — заметил Вася. — Только противогазы зачем?
— Там метров сто нужно по шахте спускаться вниз, — стал объяснять Федор, — и в этой шахте постоянно газ. Для жизни не опасный. От него сон нападает.
— Что за ерунда! — удивился Иван. — Зачем же газами людей травить, если для них выстроен роскошный город?
— Да они сами его пускают, не хотят, чтобы к ним посторонние проникали. Им так спокойнее. От столетних привычек трудно отвыкать.
Подождали, пока «красные» набьют сумки продуктами, и не спеша направились к ним.
— А, Федор! — встретили их насмешливым возгласом. — Здравствуй, друг, давно не виделись.
«Красные» не выражали никаких агрессивных намерений.
Федору, Ивану и Васе дали по противогазу, и они стали спускаться по крутой лестнице. Вскоре желтоватые фонари стали меркнуть. Газ висел плотными слоями. Пот струился по лицу Ивана, и он про себя клял этих упрямых ослов. Нашли чем отгородиться от посторонних.
Но после пяти–семи минут почти вертикального спуска они вышли на широкую площадку, сорвали противогазы и сели в весьма комфортный лифт. Он бесшумно помчался вниз. Ивана чуть подташнивало. Он вспомнил подземелья армии Каштанова, и сердце его наполнилось тоской.
Почему эти люди обрекли себя на добровольное заточение в подземелье, если в их распоряжение властями отдан роскошный район города? Или, может быть, шутят? Его-то с какой-то целью водят за нос? Ну какой из Славы Мартемьянова коммунист? И вообще, какие коммунисты могут быть в наше время?
Мартемьянова он узнал только по глазам. Черные как угли, они сверкали на его желтоватом лице. Голова его была чиста от волос. Высокий лоб, тяжелый подбородок и, главное, властный, пронзающий взгляд. А что, настоящий вождь.
— Здравствуй, Слава, — прошептал, прослезившись, Иван и обнял друга.
Но даже в эти трогательные минуты Мартемьянов не изменил выражения волевого лица.
— Ну-ну! — Он похлопал по спине Ивана. — Без сантиментов. Дошел ты, Ваня, до края. Плакать начал, а плакать нам нельзя.
Мартемьянов закурил крепкую папиросу и кивнул на старенький диванчик:
— Садись.
Сам он вышел.
Иван осмотрелся. Васю и Федора сюда не пустили под предлогом, что вождь не желает их видеть. А без Васи Иван чувствовал себя уже неуютно. Впрочем, в этом подземелье вообще было неуютно. Везде эти бесчисленные «коммуналки», как про себя назвал Иван помещения, которые разделялись коридором на два крыла. Двери всех комнат были раскрытыми, и «красные» сновали из одной комнаты в другую, о чем-то дискутируя друг с другом. Равномерный шум, похожий на жужжание, стоял в ушах Ивана.
Комната очень скромно обставлена. Кроме старого, продавленного дивана, на котором сидел Иван, здесь находились еще стол, старинная пишущая машинка, стул и небольшой шкаф с книгами.
Стены обиты простыми сосновыми досками. От них шел запах хвои.
Над столом портрет Ленина.
Вячеслав скоро появился и смущенно сообщил:
— У нас тут раскол произошел. Теперь на две фракции разделились. И мои оппоненты стали проявлять нездоровый интерес ко всему, что связано с моей личностью. Отдал распоряжение, чтобы твой приход остался в тайне, а то раззвонят по всему подземелью, что я веду двойную игру и ищу выхода на президента.
Иван помолчал, не зная, как себя вести, а потом спросил настороженно и ехидно:
— По какому вопросу раскол произошел? Уж не по уставу ли?
— Хуже, брат, — опустил глаза Вячеслав, и Ивану показалось, что в них запрыгали огоньки веселья. — Ляпнул я тут на конференции, что по поводу диктатуры пролетариата нужно внести некоторые уточнения, поскольку самого пролетариата уже давно не существует. И началось! И ревизионист я, и уклонист, и неверный ленинец. Клевета, конечно, но обидно.
Иван засмеялся. Сначала тихо, но потом все громче. Досмеялся до того, что спазмы смеха стали его душить. Он и рад был остановиться, но не мог.
Мартемьянов курил очередную папиросу и сохранял полное спокойст¬вие. Словно Ивана и нет в комнате. Когда тот, икая, все же успокоился, Вячеслав сказал:
— Ну вот и славненько, вроде что-то начал соображать. Лика! — крикнул он во весь голос так, что Иван вздрогнул. — Чаю нам!
Вошла необыкновенной красоты молоденькая девушка в красной блузке с глубоким декольте, в черной в обтяжку юбке и узорных, тонких колготках на сильных, стройных ногах.
— С такими товарищами по борьбе жить можно, — прокомментировал Иван.
— Товарищ Мартемьянов со мной и живет, — отозвалась немедленно девушка и, улыбнувшись мужчинам, медленно вышла, покачивая тугими бедрами.
— Ну что, Славка, — заметил Иван, — полюбили тебя наконец бабы. Перестали убегать.
— Убежали бы, да некуда, — непонятно, всерьез или в шутку ответил Вячеслав. — А в молодости я плохо себя знал и был неуверенным в себе. Женщины же это чувствовали.
— Женщины любят лидеров, — согласился Иван.
— Когда те уже лидеры, а пока мужчина себя не реализовал и силы непонятные в нем уже бушуют, то охотниц ставить на него не так уж и много.
— Слушай, чего ты тут наплел про диктатуру пролетариата... — не выдержал все-таки Иван.
Но Вячеслав приложил палец к губам, ожег Ивана гневным взглядом:
— Пей чай, после поговорим.
Чай оказался отличным. Пах травами. В аккуратной корзиночке лежали розовые сушки.
Иван пожал плечами. Не хочет говорить Славка, и не надо. Так молча и просидели полчаса, а может быть, и больше.
Наконец Мартемьянов поглядел на большие наручные часы (кажется, из золота):
— Все! Сегодня они больше прослушивать не будут. У них железная дисциплина и никаких отклонений. Решили на совете: будут подслушивать до десяти вечера, — значит, так оно и будет. Проверено.
Иван ждал.
Мартемьянов пересел к нему на диван, пододвинул пепельницу и снова закурил.
— Не знаю, с чего начать — с конца или начала, — промолвил он и почти глумливо ухмыльнулся.
— Эх, Слава, — вздохнул Иван, — кто б знал, где начало, а где конец.
Иван решил начать рассказывать первым, чтобы было понятно, как он здесь очутился. Это облегчило задачу Мартемьянова. Слушая Ивана, он кивал головой, а потом уточнил:
— За нас принялись несколько позднее, а алкоголики попали в переделку первыми. После чего началась кампания по благоустройству вселенной. Ей-богу, так и называлась. Власти обратились к массам, ибо народа уже не существовало, с призывом помочь матери-природе нести свой груз на нашей голубой планете и в ее космических окрестностях. Города старого типа как источники нездорового образа жизни решено было устра¬нить. К этому времени я был без работы — да все почти сидели без работы — и катался по России без определенной цели. Подобрали меня прямо на дороге — и в комиссию по благоустройству вселенной. Сидят люди и сортируют других людей. Этого в список такой-то, а того — в такой-то. Председатель, весьма мрачный мужик, посмотрел на меня мельком и говорит:
«Этого в список 41».
Приводят меня в комнату. Там сидит еще более мрачный тип и говорит, не глядя на меня:
«Ну, господин коммунист, готовьтесь к переезду».
У меня по хребту дрожь.
«Вы меня с кем-то спутали, — говорю, — сроду коммунистом не был, и их идеалы меня не привлекают».
А он мне с гаденьким смешком заявляет:
«Вы просто сами не осознали того, что вы коммунист. И вообще, вот вам постановление комиссии. Назад дороги нет».
Испугался я. Но возражать бесполезно. Подвалили два лба, взяли под руки и, как тебя, запихнули в поезд. А там народец ошалелый. Все такие же «коммунисты», как и я.
Но несколько идейных было. С них-то и началось. Мы все духом упали. Сплошной стон по вагонам стоял, а идейные, напротив, веселые, бодрые. Один из них, старичок в пенсне, на Троцкого похож и глазами колючими, и бородкой, вдруг остановился возле меня, погладил по плечу ласково и поинтересовался, отчего я такой грустный.
«Что, — отвечаю, — не понимаешь? Посадили в клетку и везут неведомо куда. Вдобавок коммунистом объявили».
А он мне:
«Милый, так ведь у тебя жизнь только начинается. Ты незрячим был, а теперь прозреешь».
И начал лапшу на уши вешать. Вещи простые говорит, но как-то очень убедительно.
«Тебя насильно в поезд затащили?» — спрашивает.
«Практически да», — отвечаю.
«Так существует у нас свобода?»
«Нет».
«А что существует?»
«Произвол и насилие над личностью».
«Ну вот, — захихикал коммунист, — стало быть, и ты ленинец».
«Как так?»
«Всякий, кто против насилия и произвола, — объясняет старичок, — есть настоящий ленинец. Ленин ведь бунтарь был. Личность стихийная. И хоть повторял, что свобода есть осознанная необходимость, вслед за немцем Гегелем, но сам для себя никаких пут не признавал. Никогда не признавал диктата товарищей — сам им всегда диктовал».
«Постойте, — возражаю, — это про любого диктатора можно сказать».
«Вот и нет, — смеется старичок. — Ленин мечтал, что в будущем все станут такими, как он сам. Наполеону и Гитлеру такое в голову прийти не могло. Они были уверены, что таких, как они, больше нет и не будет. А Ленин хотел, чтобы только такие, как он, и жили на земле. Он не мог принять того факта, что люди захотят мыслить не так, как мыслит он».
Я возражать начал. Втянулся в спор. Говорю старичку, что с помощью вашей логики можно всех в ленинцы произвести, а он возражает, хихикает и неожиданно заявляет, что в комиссии, нас сортировавшей, сидели психологи высшей квалификации и они безошибочно нашпиговали этот состав людьми с коммунистической психологией.
Старичок оказался прав. Повыли мы, погоревали и давай организовываться. Тут же избрали органы самоуправления. Поделились на десятки и сотни. Устроили дискуссионный клуб. И началось! Стало складываться братство.
Я всегда был волком-одиночкой. Никогда не думал, что так приятно столкнуться с незнакомым человеком и услышать ласковое: «Здравствуй, товарищ».
И с утра до вечера разговоры и споры. Впервые после армии я испытал наслаждение оттого, что стал частью чего-то. Если угодно, частью коллектива.
Парень я неглупый, если с остальными сравнивать. Народ все-таки подобрался примитивный. И начали меня старички ленинцы в лидеры проталкивать. Однажды, когда поезд остановился, высыпали мы все на опушку леса.
Было раннее утро. Вокруг хвойный лес. Елки и сосны, как резные, неподвижно стоят в дымке тумана. И тут мне мысль в голову пришла: это же спасение! Спасение от той грязи, с которой я раньше жил. Вот она — чистота природы и душ человеческих! Между тем наши уже трибунку соорудили, выступают. Поднимается и мой старичок. Уже солнышко пригревало, и он соломенную шляпу на самые брови натянул. Одна бородка торчит задиристо. И предложил старичок избрать меня председателем нашего малочисленного ленинского народа.
Такое предложение явилось неожиданно, но я всегда любил риск, а тут еще и вкус к власти почувствовал, чувствовал свою силу, побеждая в дискуссиях товарищей. Поднялся на трибуну, сказал краткую речь. Что-то там про диалектику людям втюхивал. Они же, родные, замерли. Слушают меня, как пророка. Из глаз нежность, любовь и благодарность струятся. Закончил я под дружный рев:
«Ура товарищу Вячеславу!»
В общем, брат Иван, для счастья нужно одно: в нужное время оказаться в нужном месте и среди нужных тебе людей.
Привезли нас в Центральный округ, расселили в бараках на окраинах. Ходили мы на демонстрации с красными знаменами к президентскому дворцу. Кого-то нами пугали, значит, мы чувствовали свою нужность. Так продолжалось довольно долго, и это было счастье! Но вот президент сам объявил себя коммунистом и поборником сплошного социального равенст¬ва. Мы его, естественно, не признаем в таком качестве, и появляется передо мной некий капитан Петров.
Брови Мартемьянова поползли к переносице, он крякнул и бессмысленно завертел в руках незажженную папиросу. Воспоминание о беседе с капитаном носило для него явно неприятный характер. После паузы он наконец прикурил и продолжил:
— Капитан предложил сделку. Он честно сказал, что для тех, кто обладает реальной властью, мы больше не нужны и передо мной лично стоит выбор: или я убираю своих людей из города и тогда всем нам будут регулярно вводить препараты, продляющие жизнь, или власть просто забудет о нас и мы вымрем гораздо быстрее, чем вымерли мамонты.
Заметь, сюжет шекспировского размаха. Впрочем, вру. Я давно уже понял, что мы не больше чем марионетки. Но это в политике. В жизни же меня окружали обаятельнейшие люди, которые любили меня. И пожертвовать ими? Во имя чего? С другой стороны, если нам продляют существование на земле, то всегда есть шанс, что мы пригодимся. За прошедшие годы я понял, что марксистско-ленинское учение действительно вечное, ибо ко всем случаям жизни приложимо. Ей-богу, лучше даже, чем христианство. Ну как можно было совершить пролетарскую марксист¬скую революцию в Китае и на Кубе, где никакого пролетариата и в помине не было? А совершили. Как можно совместить национализм и интернационализм? Совместили. Можешь смеяться, но за этим учением будущее. И главное, с его помощью можно доказать массам все, что угодно.
— Да ты фанатик, — удивился Иван. — Не ожидал.
— Фанатиков среди коммунистов-теоретиков быть не может, — усмехнулся Вячеслав. — Разве Ленин не понимал, что извращает идеи Маркса? Сталин не понимал, что он никакой не ленинец? Или я не понимаю, что я шарлатан? Понимаю, батенька. Но народу нравится, когда я выступаю не от своего имени, а от имени классиков. И они, между прочим, верят мне на слово, ибо этих классиков не читали.
Порывистым движением Вячеслав открыл ящик стола и достал тонкую белую брошюрку. Он ласково погладил ее и протянул Ивану. На обложке значилось: «Развитие идей марксизма-ленинизма в условиях посткапиталистического и постсоциалистического общества». Более мелким шрифтом подзаголовок: «Наша борьба в современных условиях».
Иван почувствовал, что на него накатывает приступ благодушного веселья, он почему-то вспомнил Брежнева. Такой миляга был! Душка!
— Я-то думаю, что у вас за шум в комнатах стоит, а это твою брошюру изучают.
— Верно, — согласно кивнул Вячеслав. — У каждого два карандаша — синий и красный, — ими подчеркивают наиболее ударные места, а потом конспектируют. Какой же ленинизм без конспектов.


19

Иван долго не мог уснуть. Включив в очередной раз свет и сев на кровати, Иван оперся рукой о прикроватную тумбочку и нащупал брошюру, подаренную Мартемьяновым. Усмехнувшись, перелистнул одну страницу за другой и наткнулся на текст, поразивший его:
«Да, современные производительные силы дают человеку все, что он ни пожелает. Материальные ресурсы так велики, а население страны так мало, что любой каприз выполняется без промедления. Но нормальный человек не желает жить в хрустальном дворце с золотыми унитазами, ибо проживание в подобных хоромах ничего не прибавляет в сущест¬вовании, и надо уточнить: в существовании достаточно жалком. Он раб не вещей, он раб людей, установивших небывалую в истории человечества диктатуру. Его сегодня отчуждают не от собственности, его отчуждают от духа. Если он не входит в число избранных, — а они в свою очередь делятся на касты, — то он заведомо отлучен от совершенствования духовного. Он выброшен из того информационного потока, который дает возможность реально оценивать события, происходящие в нашем обществе. Он не может на равных с избранными участвовать в процессе познания общества и себя самого, поскольку современная научная мысль также для него недоступна. Он только догадывается, как и кто управляет обществом, и всегда ошибается, так как его сознательно дезинформируют.
Да и говорить о человеческом обществе в старом смысле этого слова нельзя. Раньше раб и крепостной были частью общества, потому что оно нуждалось в их труде. Сегодня власть имущие не нуждаются ни в труде большинства, ни в знаниях интеллигенции, ни в творчестве людей искусст¬ва. Огромные социальные группы, которые составляли веками основу общества, выброшены в резервации, чтобы доживать с комфортом свой век. Произошел самый ужасный в истории человечества переворот. И мы можем только догадываться, как он произошел, кто и когда смоделировал нынешнюю систему отношений.
Но зададим вопрос: зачем понадобилось повернуть историю в столь гнусное русло? В чем мы “провинились” перед теоретиками и практиками черного замысла? Чего они хотят? Какие дали видят?
Мы понимаем, что открытое восстание против нынешнего режима невозможно. Мы понимаем, что наше пассивное сопротивление, — а и на него способны немногие — тоже ничего не даст. Но рано или поздно в борьбе группировок за власть среди избранных перестанут соблюдать джентль¬менские правила. И мы можем понадобиться как союзники в этой “внутрипартийной” борьбе. Тогда пробьет наш час, и к этому времени мы должны быть вооружены научно разработанной программой вывода общества из кризиса.
Наше кредо прежнее: полное социальное равенство. Общество долж¬но быть возвращено к естественному эволюционному развитию. Социальное равенство при отсутствии государственных структур и власть, основанная не на силе, а на морали. Власть авторитетов — это власть высоконравст¬венных людей».
Иван не мог спать и не мог дожидаться утра. (То есть того времени, когда по радио объявят, что наступило утро.) Он вскочил и с раскрытой брошюрой бросился искать Мартемьянова. Он заблудился в бесчисленных коридорах, разбудил первого попавшегося мужика, и тот проводил его до кабинета Славы. Тот работал. Он поднял голову от пишущей машинки и, увидев в руках Ивана свою книжку, улыбнулся.
— Что? Проняло?
— Что же дальше?
— Не знаю, брат. Я только прикидываюсь, что знаю. Пишу и говорю с апломбом. Но иначе лидеру нельзя. Если он не уверен в завтрашнем дне, что требовать с остальных?
— А твое политбюро? Твои старички, о которых ты рассказывал?
— Старички исчезли. В одну ночь и все сразу. Видно, не все они мне рассказали. И кто-то не хотел, чтобы они анализировали ход событий. Среди них были аналитики с острым умом. Вот так вот, брат. А я пока господина Петрова устраиваю. Может, потому, что недостаточно умен?
Последнее Мартемьянов произнес трагически. А как еще может вождь реагировать на то, что ему для победы элементарно не хватит ума и из-за этого проиграют и те, которые идут за ним?
Иван обнял друга.


20

Дверь в комнатке Ивана распахнулась настежь и сильно грохнула ручкой о стену. На пороге стояла Алиса, она не казалась пьяной, но ступала неуверенно.
Сев на кровать, расхохоталась и провела нежно руками по груди, а потом по бедрам.
— Славная была ночь, — понял Иван без слов.
Она не отвечала и продолжала жмуриться, как кошка от пережитого удовольствия.
— Сколько здесь одиноких мужчин... — протянула она и выразительно посмотрела на Ивана. — Ты не хочешь спросить, где я была и как провела ночь?
— Зачем спрашивать? И так все видно.
— И что?
— Ничего. Спать хочу.
Алиса помолчала. Потом достала сигарету и закурила. Так она сидела довольно долго. Красивая, чужая и дерзкая.
— Я все наврала, — наконец сказала она. — Ночью здесь все спят спокойными снами праведников и борцов за счастье всей вселенной. Пойдем к фашистикам... Мне стало скучно здесь. Тебе ведь все равно туда идти. А со мной безопасно. Со мной не страшно.
— Ты разговариваешь так, словно я ребенок.
— Нет, — смеялись глаза Алисы, — ты мужчина, ты герой и победитель!


21

До подземного округа фашистов было рукой подать. Сели в поезд и через час уже подъезжали к огромному вокзалу. Слышался рокот барабанов. На перроне выстроился почетный караул с развернутыми черными знаменами. В черных же мундирах и беретах стояли один к одному белокурые молодцы в начищенных до блеска сапогах.
Огромные знамена свисали с высокого потолка вокзала. Легкий ветер вентиляции пробегал по ним, и полотнища трепетали. Пахло дымом и лекарствами.
— Интересно, — сказал себе под нос Иван, — кого они встречают. Кроме нас, в поезде никого нет.
— Не знаю, — отозвалась Алиса.
Всю дорогу она читала книжку и не сказала ни слова. Невероятно медленно ползший состав наконец бесшумно остановился. Иван неуверенно поднялся и посмотрел на Алису. Ему не хотелось выходить первым, было не по себе.
— О чем ты думаешь? — спросила Алиса.
— О Мюнхене 1937 года, — сквозь зубы процедил Иван.
— Напрасно. — Алиса наконец закрыла книжку. — Нынешние фашисты мало чем отличаются от ручных котят.
Иван ждал, что из поезда кто-то выйдет. Но ведь должен же кто-то выйти? Кого-то ждут эти головорезы с бритыми головами.
Перрон был пуст. Дробь барабанов усилилась. Почетный караул за¬стыл как каменный.
— Пошли, — сказала Алиса. — Заждались ребята. — И бросила на плечо ремень черной сумки. Платье на ней тоже черное. Иван же вырядился в белое.
Алиса подала руку седому мужчине, стоявшему у дверей вагона и державшему в левой руке черную фуражку. Тот галантно поцеловал руку и повел женщину к строю почетного караула.
— Господин со мной, — показала она на Ивана, и встречавший вежливо поклонился.
«Так, значит, все-таки я с ней, а не она со мной», — зло подумал Иван, но спорить с женщиной у него не было никакого желания, особенно на фоне шеренг из этих головорезов.
— Хох! — гортанно выкрикнул офицер с маленькими серебряными погонами и выбросил вверх руку.
Хо! — щелкнули каблуками солдаты.
Ивану было не страшно, но крайне неприятно. Эти солдаты отличались от солдат Каштанова ледяным выражением глаз.
Пройдя вдоль почетного караула, они сели в черную длинную машину с открытым верхом. И каково было удивление Ивана, когда он увидел в ней уже сидящего Васю.
— Милый мой, — прослезился Иван, — а я о тебе совершенно забыл. Все из-за баб проклятых.
Алиса буркнула, но ничего не сказала.
— Я буду с вами до конца, — просто сказал Вася.
Иван не стал уточнять — до чьего конца. Он предчувствовал впереди много неприятностей и не хотел еще больше портить настроение.
Машина не успела разбежаться, как уже остановилась. Сидевший за рулем седой мужчина распахнул перед Алисой дверцу.
— Вот тир, мадам, — вы всегда любили стрелять, когда останавливались у нас.
— Да, — подтвердила Алиса. — У эпикурейцев я сразу иду в ресторан, а у вас в тир. Это самое роскошное и уютное здание в вашем городе.
— Мы любим стрелять, — последовал ответ.
— И я люблю стрелять, — сказал Вася.
— Где ты был все это время? — заискивающе спросил Иван.
— Спал, — ответил Вася.
Здание тира оказалось колоссальным по своим размерам. Помимо обычных тиров для стрелкового оружия, тут находились танковые полигоны.
Алиса сразу же пристроилась к крупнокалиберному пулемету. Бритый здоровяк, с улыбкой глядя на Алису, как глядят на милых и забавных детей, заправил в пулемет ленту и рявкнул:
— Готово, мадам!
Женщина легко повела ствол влево-вправо, прищурила глаз, выдохнула и нежно нажала на гашетку.
Грохот старой, но могучей машины оглушил Ивана. Он не отрываясь глядел на Алису и с ужасом и восторгом подумал: «Она же — хищница!»
По отчаянному и почти вдохновенному лицу Алисы он понял, какой восторг она испытывает в эти минуты.
Грохот неожиданно смолк.
— Плохо! — покачал головой здоровяк. — Мадам давно не стреляла.
Большая часть мишеней осталась стоять на своих местах. Автоматиче¬ски поднялись и несколько сбитых Алисой щитов. Издалека они казались маленькими, хотя изображали фигуры солдат в человеческий рост.
— Позвольте, я, — скромно попросил Вася.
Машина работала в его руках несколько секунд, и щиты полегли все, как один.
— Браво! — воскликнул здоровяк. — А ну-ка, я!
«Вечные солдаты» снова поднялись и были скошены. Здоровяк стрелял с остервенением, словно в настоящего противника.
Теперь наступила очередь удивляться Васе.
— Вы совсем неплохо стреляете.
— За сто лет научишься, — заскромничал польщенный здоровяк.
— Дайте мне карабин, — капризно потребовала Алиса. — Я люблю стрелять из карабина.
Но в бегущие мишени она вообще не попала. Неудача постигла ее и в стрельбе из пистолета. Впрочем, Ивана она не очень интересовала. Его захватил поединок между Васей и Здоровяком, как он прозвал обслуживаю¬щего их парня. Из всех видов оружия ни тот ни другой вообще не давали промаха.
Вася бледнел и краснел. Он так привык быть на голову выше всех, кто не был причастен к «ордену охранников», во всем, что касалось рукопашных схваток и стрельбы, что неспособность выйти вперед в данном поединке рассматривал как трагедию. Здоровяк же был невероятно упрям. С мощной шеей, он был похож на быка. Упрямое животное ничто не могло остановить.
Стрельба продолжалась несколько часов. Иван уже давно ошалел от грохота и ушел в соседнее помещение, с бассейном. Он поплавал. Просох. Съел три порции закуски из морской капусты с приправой из горчицы и огромный кусок жареной колбасы.
Успел немного подремать. Однако за ним никто не шел, и нужно было возвращаться в грохочущий ад. Он вошел в тир, когда Здоровяк дал первый промах. С гримаской боли он растирал онемевшее предплечье и с ненавистью наблюдал, как Вася вколачивал пулями железные штыри в предназначенные для них гнезда. Штыри были едва закреплены; дай он небольшой промах, штырь полетел бы прочь. Вася промаха не давал.
Где же Алиса? Иван увидел ее отрешенной от всего земного, сидевшей под настоящей пальмой в углу помещения в позе лотоса. Глаза ее были полузакрыты.
— Сильна рука у тебя, брат, — восхищенно трогал железные мышцы Васи Здоровяк.
— Дело не в руке, — неожиданно вмешалась Алиса, — а в воле. В воле к борьбе, в умении концентрировать энергию.
Здоровяк почтительно слушал женщину, Вася же скромно отошел в сторону. Алиса взяла из его рук хромированный пистолет с длинным стволом и вогнала оставшиеся штыри в их гнезда с такой быстротой, что все трое мужчин ахнули. После чего Алиса последовательно и без промаха стала стрелять из карабина, автомата, гранатомета, из гаубиц.
— Вот, господа, пример концентрации внимания, — сказала раскрасневшаяся Алиса. — С вашего разрешения я немного еще постреляю.
— Ну, нет, — возразил Иван, — я уже оглох и очумел. Я пойду погуляю.
Они прошли с Васей через весь подземный город, благо он был невелик. Никакой фашистской атрибутики они не заметили. Поражало огромное количество стадионов, спортивных площадок, открытых бассейнов. Их, наверное, было больше, чем жителей подземного города.
Наконец они очутились перед чашей крытого стадиона и услышали рев многотысячной толпы.
— Может быть, футбол или хоккей, — неуверенно предположил Иван.
На входе их никто не остановил, и они беспрепятственно вошли в помещение, прошли по длинным, извивающимся коридорам и оказались на трибунах стадиона.
Рев стоял такой, что Иван решил — в тире было тише. А на асфальтированной четырехугольной площадке в рукопашной схватке сходились две группы. Одна из них была одета в знакомые Ивану песочные комбинезоны, а другая в черные.
Дрались вполне серьезно. Об этом говорили и неподвижные тела поверженных.
Противники только что перестроили свои ряды и молча сошлись. Это не был какой-то определенный вид единоборства. Применялись броски, подсечки. Били сзади по голове и в пах.
На трибунах же похожие, как близнецы, бритоголовые ребята надрывали свои голосовые связки. Схватка продолжалась минут тридцать, после чего на асфальте оказались все «черные», а пять «песочных» посреди этого своеобразного ринга, обнялись, образовав круг. Служащие быстро унесли поверженных, а вместо них вышли, к величайшему удивлению Ивана, прямо с трибун две новые группы бойцов — уже в красном и белом.
— Пошли вон, — сказал Иван, — здесь пахнет кровью.
Вася подчинился с неохотой. Явно хотелось поглядеть, кто выйдет победителем в очередной схватке.
В бесчисленных закусочных Ивана поразило полное отсутствие алкоголя. И еще — почти стерильная чистота, столь несвойственная местам общественного питания.
— У вас вообще нет спиртного? — спросил Иван у девушки в накрахмаленном белом переднике.
Ресницы ее больших глаз вспорхнули, как у куклы, вверх и часто-часто заморгали.
— Я не знаю, господа, я просто не могу вспомнить, чтобы у нас кто-то спрашивал спиртное.
— Ясно, — кивнул Иван.
— Вы хотите выпить? — настороженно спросил Вася.
— Нет, просто странно...
— Ничего странного не вижу, — твердо возразил Вася. — Ребята не пьют, не курят, занимаются мужским делом — стреляют и дерутся. Пьют же вырожденцы, — продолжил он, но осекся.
— Что-то разговорился, — насмешливо крякнул Иван. — Сначала был такой молчаливый.
— Я стал находить удовольствие в речевых контактах, — признался Вася. — Раньше мне почти не требовалось говорить. Все и без слов было ясно и для меня, и для тех, кому я служил.
— Гляди-ка! — перебил его пораженный Иван. — Алиска опять на красном автомобиле шпарит. Где она достает эти автомобили?
Красный автомобиль, завизжав отчаянно тормозами, остановился у закусочной.
— Пять овощных и фруктовых салатов, — заказала Алиса девушке-официантке. — Они прекрасно готовят здесь салаты самые разные. Есть один потрясающий, из яблок, ананасов и клубники.
— Это и есть фашисты? — разочарованно протянул Иван. — Скукота!
— А ты чего ждал? — заступилась за фашистов Алиса. — Думал, здесь сплошные Освенцимы? Они видят свой идеал в возвращении в мир языческий. И они вовсе не беззубые. Но их волчья стая может сказать свое слово, когда экспериментаторы из Центрального округа потерпят крах.
Иван промолчал. Он смотрел в глаза Алисы, любовался ее чуть неловкими, но грациозными движениями, блеском золотых волос. Вместо тех болезненных ощущений, которые еще недавно вызывала у него эта женщина, постепенно нарождалось спокойное и хорошее чувство, до конца им самим еще не осознанное.


22

— Послушай, — задумалась Алиса, — мне кажется, тебе нужно сходить в музей.
— Какой здесь музей? — удивился Иван. — Из остатков тех, кого фашисты уничтожили!
— Эти ребята никакого отношения не имеют к гитлеровцам и вообще
к фашистам XX века.
— Какого же черта они себя так называют?
— Они и не называют. В Центральном округе называют. У них культ сверхчеловека. Но они зациклились на военной атрибутике. Сверхдейст¬вие и сверхволя у них всегда связаны с идеей применения оружия.
В музее было выставлено оружие — начиная от самого древнего до относительно современного.
Экскурсовод, невысокий, немолодой человек, мурлыча под нос боевую песенку, ловко оттачивал сабельный клинок.
— Это клинок венгерского гусара конца восемнадцатого века, — погладил он ласково саблю. — Лихие были гусары. Но приступим к делу.
Иван и представить не мог, что в мире существовало столько разновидностей луков и стрел. И в какой-то момент у него закралось сомнение: неужели из этих хлипких на вид орудий можно стрелять.
— Здесь все оружие действующее, — немного обиделся экскурсовод.
Мечи, сабли, пики и щиты самых различных размеров и кольчуги были расположены в следующем зале.
Экскурсовод понял, что Ивана, пришедшего недоверчивого чужака, наконец-то проняло. Вася же просто не скрывал своего восхищения, и по его простоватому лицу блуждала радостная улыбка.
И тогда экскурсовод приступил к главному — к чтению лекции. Точнее, это была не лекция, а некая сага, которую он исполнял как древний бард.
— Человек стал человеком не тогда, когда слез с дерева и сделал палку-копалку и камень-рубило, а когда в его руках появилась дубина. Впрочем, и палкой можно было бить, а рубило метать. И ни один материалист не посмеет опровергнуть этого факта. Следовательно, человек и оружие появились одновременно. Если же считать человечество творением рук божьих, то и сами древние боги были весьма воинственны почти у всех народов, а время появления богов-миротворцев совпадало в истории с самыми кровопролитными войнами. То есть с теми периодами в человеческой истории, когда опять же человек и оружие были неразлучны.
Ничто не ценилось так высоко в любой человеческой цивилизации, как воинская доблесть. Из поколения в поколение каждый род и каждое племя передавали имена реально существовавших героев, ибо символ человека с оружием был символом сохранения рода, племени, а потом и нации. Племена невоинственные, или племена, потерявшие своих вождей, просто исчезали с лица земли.
И уж никто не будет оспаривать того факта, что прогресс в истории техники всегда связан с прогрессом в оружейном деле. Металлический меч появился раньше металлического плуга, как атомная бомба появилась раньше мирной атомной станции.
Только сравнительно недавно, каких-нибудь несколько тысяч лет назад, появились люди, не связанные напрямую с оружием, всякие там земледельцы. Купцы, ремесленники и просто горожане расстались с оружием вообще, можно сказать, вчера — лет пятьсот назад.
Низвержение человека с пьедестала, на который воздвигла его природа, началось лишь недавно. Оружие превратилось из тотема, которому поклонялись, в военную технику. Техникой можно вооружить на время миллионы и бросить их в бойню, но затем технику у этих миллионов отнимают, и они возвращаются в прежний мир, к скотской и глупой работе от звонка до звонка, к пиву и водке, которые заглушают природные инстинкты в человеке.
Лиши человека возможности иметь дома кинжал, саблю, винтовку, лиши его кровного брата, соседа-воина, и он теряет почву под ногами, исчезает среда, которая, собственно, и называлась человеческой.
Отторжение человека от природы, затем отторжение его от оружия — вот главные вехи пути человечества к самоуничтожению. На смену традиционному обществу волевых людей, обществу, в котором индивидуализм всегда совмещался с коллективизмом, обществу, где всегда были Я и МЫ, приходит общество размытых ценностей и непонятных ориентиров.
— Может быть, для вас непонятных? — возразила Алиса.
— Нет, мадам, если бы сидящие наверху имели четкие ориентиры, то нас не держали бы здесь. Нас или вообще бы не было, или нам отвели бы какую-то роль в новом обществе. Коммунисты и фашисты предлагали перейти от Я к МЫ. Они предлагали новые, но в то же время развивающие традиционные нормы существования человечества. Они проиграли. Сегодня человек лишен оружия как своей неотъемлемой части, как возможности постоять за себя, он лишен обычного коллектива, он лишается данных природой или Богом инстинктов, которые заменяются на суррогаты. У него отняли возможность принадлежать к конкретной нации и гордиться этим, у него отняли семью...
Экскурсовод сделал паузу. Несмотря на свою яростно кипящую речь, он сохранял невозмутимое лицо. И как хороший актер, почувствовал, что может сорваться и весь произведенный им эффект пойдет насмарку.
— А почему бы вам с вашими взглядами не пойти в армию к Каштанову? — искренне удивился Иван. — Там и человек не отделен от оружия, и вообще...
— Вот именно — вообще... Каштанов и его армия — это солдаты «вообще». Солдаты, которые воюют не за свою страну, не за своих женщин, не для того, чтобы захватить чужие территории. Они воюют вообще... Как и все в новом обществе, они выполняют свою функцию. Функция интеллигентов — что-то творить и жаловаться на жизнь, функция охранников — охранять кого прикажут, функции мастеров — строить, а у солдат Каштанова функция — воевать. Современный солдат, подчеркиваю, современный, а не воин-мужчина прежних тысячелетий, воюя, выполняет работу. Это самый благородный образец современного человека. У подобных солдат не может быть философии, идеологии, своей корысти. Они не могут, подобно солдатам прежних эпох, удовлетворять, пусть даже гнусные и кровожадные, потребности в насилиях разного рода. Они безропотно функционируют.
— Не так уж и безропотно, — угрюмо возразил Иван.
— Они храбрые ребята, — подтвердил Вася.
— Они далеко не дураки, — заступилась Алиса, — и они красивы.
Экскурсовод пренебрежительно махнул рукой:
— Все это частности, господа. Распад армий во всем мире тщательно готовился. Новому обществу настоящие воины не нужны.
— Да, — вынужден был признать Иван, — что-то подобное я слышал от самого Каштанова.
— Воином нельзя манипулировать, как оловянным солдатиком, — категоричность речи экскурсовода нарастала. — Он подчиняется вождю, но никогда — чиновнику.
Иван вспомнил встречу с Каштановым, свое желание подчиняться ему именно как вождю. Экскурсовод не видел Каштанова, не смотрел в глаза, на его смертельно усталое лицо, не слышал утверждения генерала, что Россия там, где воюют его солдаты, что Россия и есть армия...
А генерал-то вовсе не прост!
И Алиса, дочь сенатора Владимирова, кандидата на пост президента, оказалась рядом с генералом не случайно.
И его, Ивана, посылают к Алисе и Каштанову не просто так.
Все это звенья одной цепи, но пока они не складывались в одно целое.
Допустим, этот экскурсовод... Стоило его затронуть за больное, как он превратился из ледышки в сгусток пламени. Значит ли это, что все бритоголовые ребята из данного округа точно такие? И их сжигает страсть, любовь и ненависть?
А Слава Мартемьянов? Пусть при помощи других терминов, но он писал примерно о том же, о чем говорил экскурсовод.
Может быть, Вася что-нибудь скажет? Но на этого парня можно надеять¬ся только в драке. Он ориентировался в окружающем мире ненамного лучше, чем Иван. Ему бы только есть, драться и в шахматы играть.
— А теперь слушай внимательно, — прервала ход его размышлений Алиса. —  Сейчас мы пойдем в гости к моему отцу. Я своего папочку, — поморщилась она, — не видела несколько лет. Но думаю, он мало изменился.


23

На улицах Центрального округа не было машин. Иван с любопытством осматривал двухэтажные особнячки, которые казались пустыми. Окна плотно зашторены, а на дорожках и газонах ни души. Вымерли, что ли, все? Да нет. Алиса сохраняет полное спокойствие.
— Здесь все сообщение под землей. Из дома можно попасть в любую точку и любой дом округа, — подсказала она.
Но не все, видно, предпочитали подобный образ передвижения. Им навстречу раскованной походкой шла женщина. Обычная женщина средних лет. Вертела в руках зонтик, улыбалась. «Как она очаровательна», — подумал Иван и, еще не понимая, в чем заключается ее очарование, улыбнулся в ответ.
— Алиса, деточка, как ты похорошела, — заворковала дама и полезла к Алисе целоваться.
Та фыркнула, как кошка, и отстранилась брезгливо. Иван недоумевал.
— Эта женщина очень нехорошая, — обернулся Вася к Ивану.
— Да чем? — возмутился тот.
Он в жизни не встречал более обаятельной дамы.
Наконец они дошли до веселого розового особнячка, и Алиса толкнула резную деревянную калитку. Она старалась сохранить спокойствие, но слишком резкие, порывистые движения выдавали ее волнение.
Навстречу им с громким лаем выскочил огромный, лохматый пес неизвестной породы.
Пес выл, скулил, кружился возле Алисы, а она, схватив его за большие уши, притянула к себе и стала неистово целовать мохнатую морду.
— Это мои друзья, — указала Алиса собаке на Ивана и Васю.
Пес принял грозную стойку, но тут же завилял хвостом и побежал знакомиться. Он доверчиво сунул холодный нос в руку Ивана и дал ему лапу.
— Цезарь — единственная родная душа в этом доме, — с грустью поглядела на окна особнячка Алиса.
Двери отворились перед ними автоматически, и они вошли в достаточно скромно обставленный дом, поднялись на второй этаж и вошли в очень светлую залу с золотистым паркетом и старинной мебелью.
За небольшим столом сидели мужчина и женщина.
Они так радостно улыбнулись всем вошедшим, что рот Ивана непроизвольно расплылся в ответ. Сенатор Владимиров и его жена поднялись разом. Он был красив и величественен, но руку Ивану пожал сильно, дружески и как-то просто, подчеркивая пожатием равенство между ними.
Рыжеволосая, тонкая в талии дама поцеловала ошеломленного Ивана и Васю.
— Дарья, — представилась она.
Иван отметил сходство между матерью и дочерью и в ту же секунду понял, что дочь в красоте уступает матери.
Алиса стояла позади отца с матерью и глядела на них испытующе исподлобья, как упрямый ребенок глядит на чужих дядей и тетей, зная, что нужно подойти и поздороваться, но не желая этого делать.
— Ты можешь пройти в свою комнату, — сказала дочери мать. — Мы там ничего не трогали. Или хочешь принять ванну?
— Это мои друзья, — представила их Алиса.
— Мы поняли, — улыбнулась мать.
— Точнее, Иван — мой муж.
Сенатор молча поклонился, а Дарья припала еще раз к его щеке.
— Очень рады, очень тронуты.
И в самом деле, их лица выражали глубокое удовлетворение. Казалось, что они знали Ивана как хорошего, порядочного человека и перед приходом компании ожидали, готовились радостно встретить их как молодоженов.
За столом, серебряными вилками поддевая нежные кусочки форели, сенатор и его супруга без напряжения вели светскую беседу. Говорили только они. Алиса зло кусала губы, Иван ошеломленно молчал, а Вася тем более не претендовал на роль собеседника. Но папа с мамой, казалось, ничего не замечали.
Потом изящная Дарья принесла поднос с большим графином гранатового сока.
— Вы, может быть, хотите вина? — обратилась она к Ивану и дочери одновременно. — У тебя в комнате бар, как всегда, полон.
— Нет, — покачала головой Алиса.
Выпив сок, Алиса повела Ивана в свою комнату. Вася, как обычно, исчез по дороге.
В комнате Алисы был такой беспорядок, что пришлось Ивану поработать, прежде чем он освободил два кресла и столик.
— Там кровать, разрой ее, — вяло указала рукой Алиса на угол комнаты, заваленный картинами, графическими набросками на бумаге, эскизами.
Иван свалил все в кучу, освободил кровать и только потом понял, как небрежно обошелся с рисунками Алисы.
— Так ты художница? — удивился Иван. — Извини, я не понял сразу, что все это твое.
— Да нет, ничего. Это не картины, а просто тренировка руки и глаза.
Иван молчал. Гнетущее настроение подруги передалось и ему.
— Ты заметил, какой от них идет холод? — с брезгливой усмешкой вымолвила через силу Алиса.
— Мне они показались замечательными.
— Нет, холод от них, страшный холод, — уже спокойно повторила Алиса. — И я предупреждаю тебя, Иван: никому не верь здесь. В Цент¬ральном округе есть хорошие люди, но их не так много. Для начала запомни: вежливость и любезность, проявляемые в любой ситуации, — лучший способ сохранить собственное спокойствие и здоровье. Чем доброжелательнее ты реагируешь на чужие реакции, тем больше оставляешь в себе энергии. Вежливость и приветливость в Центральном округе — это гигие¬на духа. А здесь живут очень гигиеничные люди. И еще, самое главное. Я не хотела тебе говорить раньше... Помнишь, когда в округе интеллигенции мы поссорились и ты выбросил меня в окно... Я, конечно, обиделась и не хотела тебя больше видеть. Но ко мне пришел Жуков. Он сказал, что твое разочарование во мне — это твой приговор. Они потаскают тебя еще по округам, потом ты встретишься с капитаном Петровым... вы побеседуе¬те, и тебя опять превратят в алкаша.
— Жуков мне сказал то же самое.
— А ты хочешь опять в алкогольный округ?
— Нет! — неожиданно твердо для себя произнес Иван.
— Вот и я подумала, что не захочешь. Во всю эту историю ты попал из-за меня. А я попала в нее из-за папаши и Каштанова.
— Не знаю, что и сказать.
— А я, милый, не знаю, что делать.
— Поговори с отцом.
— Он не защитит нас. Он очень умный человек. А здесь, в Центральном округе, идет борьба. Он наслаждается этой борьбой, наслаждается своим умом. А брать за меня какую-то ответственность — значит подставить противнику незащищенное место. Я и так для него кость в горле.
— Он, наверное, презирает меня, — предположил удрученно Иван. Ему сенатор был все-таки симпатичен.
— Презирать — значит тратить эмоции. Поэтому он к тебе никак не относится. Ты для него — пустое место. Пойми! Если он борется с сильными людьми, то его ярость, ненависть, презрение нужны для борьбы. Чтобы человек почувствовал, что его презирают, необходима колоссальная концентрация этого самого презрения. Тогда она дойдет до объекта. В том мире, в котором ты жил до алкогольного округа, люди в большинстве своем и не догадывались, как к ним относятся другие люди. Женщина могла любить мужчину десять лет и жить с ним на одной лестничной площадке, а он и не догадывался об этом.
— Послушай, — разозлился Иван, — но как можно использовать это твое «концентрированное» презрение, например?
— О! Тут мы имеем дело с очень сильным оружием. В какой-то важный момент, когда кто-то сконцентрировался для того, чтобы сделать пакость Владимирову, его вдруг обжигает открытие: Владимиров его презирает! Его! Такого умного, такого способного! Как он смеет! Почему! Ведь искреннее презрение для иных страшнее и, конечно, оскорбительнее, чем ненависть. И вот противник выведен из равновесия.
— Но раз вы все такие умные, то что, он не может догадаться, что с ним играют?
— В том-то и дело, что не играют! Все не понарошку, а на самом деле.
— И вот представь, папа будет обращать внимание на тебя, на меня, на маму, на собаку, любоваться природой, искренне общаться с подчиненными. Подумай, сколько эмоций он растратит.
— А мама твоя тоже такая?
— Да, — покраснев, ответила Алиса.
— Слушай, — почти прошептал Иван, — что мне делать? Как вести себя в вашем мире и что говорить?
— Конечно, лучше бы тебе молчать, но... — Алиса развела руками. — Так что говори все, что хочешь. Все равно на тебя здесь никто не обидится...

Иван проснулся от артиллерийской пальбы и увидел красно-сиреневые всполохи в окне. Инстинктивно он закрыл собой спавшую рядом Алису.
Война! Переворот?
— Успокойся, это фейерверк. Ночной маскарад.
Алиса встряхнулась, как кошка, подошла к окну и сказала тихо:
— Красиво! Давно я такого не видела!
Иван встал рядом.
И вдруг залпы стихли, но миллионы разноцветных столбов, миллионы сгорающих звезд продолжали взвиваться к небу. Иван хотел спросить, почему исчез звук. Но в черном небе появились огромные огненные всадники, лавина их устремилась в бесконечность.
— Это светоэффекты, — объяснила Алиса, заметив удивление Ивана.
— Поразительно красиво.
— Да, — подтвердила она, — можно любоваться всадниками изо дня в день годами, десятилетиями, и никогда не надоест.
Всадники бесшумно выплывали прямо из-за крыши дома, и Иван отчетливо увидел напряженные, гордые позы воинов в латах, их угрюмо-торжественные лица. Сотни и тысячи уходили караваном в бесконечность.
Ивану стало жутко. Если бы хоть какой-то шум сопровождал это движение. Но нет. Над городом стояла полная тишина.
— Но свет рассеивается там, вдали, — сказал Иван. — Они исчезают?
— Не знаю, — пожала плечами Алиса. — Кто знает этих современных изобретателей! Может быть, «золотые ребята» так и плывут через всю Вселенную. Им не страшно. Они неживые.
— Выйдем на улицу, — робко предложил Иван.
Алиса накинула легкое платье, Иван поспешно натянул брюки и рубашку.
На улицах города стояли, расхаживали, плавали на лодках в искусственных прудах веселые, беззаботные люди в масках. Ивану словно дышать стало легче, когда он очутился среди разнообразно одетой толпы. И ник¬то ровным счетом никакого внимания не обращал на Алису и Ивана. Ивану захотелось, чтобы Алису кто-нибудь остановил, заговорил с ней.
— Как они любят маски, как они любят лицедействовать, — вполголоса говорила Алиса.
Между тем улицы становились все многолюднее. Алиса решила показать Ивану местный ресторан, заявив, что там сейчас бал. Увидев недоумение на лице Ивана — какой бал может быть в ресторане? — Алиса, усмехнувшись, объяснила:
— Здесь любят давать всему приличные названия. Никто не скажет: «Пойдем, напьемся в кабак и подцепим там девочек», но скажут: «Пойдемте на бал». Учти, это не идиотизм, это стиль жизни ханжей и лицемеров.
Иван привык верить Алисе на слово, но когда он вошел в огромную залу, освещенную сотнями висячих старомодных люстр, в которых горели свечи, когда он увидел кавалеров во фраках и дам в бальных платьях,  слова женщины показались ему преувеличением, бравадой.
Она же, в своем легком платьице, ничуть не смущалась всего этого великолепия, прошла через всю залу, взяла Ивана за руку и потащила вниз по лестнице.
Здесь был бар. Алиса села за столик.
Мелькнула знакомая физиономия. Эдвард? Вроде он. С волчьей улыбкой и желтыми глазами. Он помахал Ивану рукой.
Увидела Эдварда и Алиса. Она кивнула ему и указала на пустое кресло перед собой.
— Воркуете, голубки.
Иван не обратил внимания на его развязный тон. Он увидел, что вмес¬то желтых зубов у Эдварда были вставлены железные. И Алиса ими заинтересовалась.
Эдвард сделал кислую мину, но рассказал о недавнем происшествии. Оказывается, когда он в очередной раз зашел в гости к поэту, нервная жена этого беззащитного человека метнула в Эдварда сковородой. Бедная женщина и сама не ожидала такого эффекта. Сковорода, словно бумеранг, в последний момент крутанулась и выбила почти все зубы Эдварду.
— Почему тебе не вставили нормальные зубы? — поинтересовалась Алиса.
Пострадавший рассказал, что он явился к врачу-косметологу, и тот сказал, что Эдварду пойдут зубы железные. Более того, они украсят физио¬номию специалиста по поэтам. Алиса расхохоталась.
В это время в бар зашли ее знакомые мальчики, и она ушла к ним.
— Ну что, — подмигнул Эдвард желтым глазом Ивану, — страшно?
Иван опешил от подобного вопроса. Он ждал продолжения.
— Нам, реликтам, просто так не разрешают появляться в Центральном округе. Я тут по службе, а ты зачем?
— Да так просто... — пробормотал Иван.
— Эх, старик! Просто у них ничего не бывает. У них все сложно.
«Может быть, его подослали ко мне?» — подумал Иван.
Эдвард закурил и прищурился.
— Думаешь, я не понимаю, что они ради издевательства вставили мне железные зубы? Шутки у них такие. Все понимаю. Но терплю. Меня они на службу давно взяли, а вот тебе будет плохо. Поверь мне.
Странно, но в словах Эдварда почувствовалась искренняя теплота.
— Жуков о тебе вспоминал, — продолжал Эдвард. — Вот хитрющий мужик! Очень тебя хвалил. Душевный, говорит, парень, а в такую историю влип.
— А ты не боишься, что за твои откровения... тебе и железные зубы выбьют?
— Нет, не боюсь. Если меня спросит капитан Петров, я ему все честно расскажу. А когда с ним по-честному, то и последствий никаких. У этих ребят принцип правильный по отношению к нам, реликтам: говори и думай что хочешь, но делай то, что мы тебе скажем. Вот так, дружок. А тебя на службу они не возьмут. Ибо сам служить не захочешь.
— «Они» — это высшая каста? Избранные?
— Что-то вроде этого, только слово «избранные» мне не нравится. Никто их не избирал. Сами влезли. Ишь, гуляют.
— Да ты вроде тоже гуляешь.
— Я гуляю как слуга, а они как хозяева.
— Что-то не вижу разницы.
— Не видишь? — зло ощерился Эдвард. — А хочешь увидеть? Выйди потихоньку без Алисы в залу, где бал.
Иван в ту же секунду поднялся, как будто ждал подобного предложения. То его Алиса пугала, то теперь Эдвард. Подумаешь, испытание — выйти в бальную залу.
Бросив взгляд на Алису и убедившись, что она увлечена разговорами, он в два прыжка оказался у двери: еще несколько шагов — и яркий, но не режущий глаза свет свечей радостно встретил его.
Он осмотрелся. Знакомых не было. Подойти не к кому. Ну что ж, он и один постоит. Иван скрестил руки на груди, ожидая, что же будет. К нему кто-то подойдет и его уведут отсюда? Он стал смотреть на широкие двери залы, но никаких людей, похожих на охранников, не заметил, зато подошла дама. Была она высока, стройна и некрасива.
Но эта некрасивость только в первый момент бросилась в глаза Ивану. Женщина была настолько обаятельна, так красиво улыбалась, что казалось, от нее исходил свет.
— Вы тот самый новый друг Алисы, о котором все говорят? — спросила она.
«Новый друг, — отметил про себя Иван. — Значит, и до меня Алиса удивляла своими знакомствами».
Но он, естественно, не стал отрицать, что он друг Алисы. Дама стала восторженно говорить об Алисе, о ее прелестной внешности, уме, о ее разнообразных друзьях.
— Вы, по-моему, очень-очень импозантны, — произнесла дама немного в нос и лукаво посмотрела Ивану в глаза.
В этот момент произошло что-то непонятное. Иван улыбнулся в ответ, но почувствовал резкую боль, словно его укололи длинной, тонкой иглой в бок.
— Я люблю огромных мужчин, — приглушенно продолжала дама.
И снова острый укол.
В это время подошла другая дама.
— Представляю тебе нового друга Алисы, — сказала первая дама.
Вторая дама благосклонно подала Ивану руку. Он неловко пожал ее и тут же отдернул руку. У него было ощущение, будто он схватился за раскаленную ручку сковороды.
Дамы же ничего не замечали и продолжали ворковать. Иван стал испытывать ту страшную тяжесть, какую однажды даже испытал под взглядом Алисы. Его мутило. Он пытался отвести глаза от двух очаровательных женщин, но не мог. Тяжесть давила на него, валила с ног. Он готов был уже взмолиться, попросить о пощаде. Он все понял. Его сознательно истязали. Алиса, кажется, сказала тогда, что, пока он остается человеком, никто не сможет преодолеть его волю. Прижавшись спиной к стене, Иван попытался улыбнуться спекшимися губами. Он хотел сказать этим садист¬кам, что презирает их, но разбухший язык не слушался его.
— Пошли вон, суки, — отчетливо над его ухом прозвучал голос Алисы.
Дамы бросились прочь.
Алиса гладила Ивана по лицу. Он постепенно приходил в себя.
— Ну что, дружище, — крикнул из-за спины Алисы Эдвард, — начал кое-что соображать, миляга!
— Я им не сделал ничего плохого, — прошептал Иван.
Одежда его была мокрой от пота. Он вздрагивал всем телом. По лицу катился пот. Иван казался себе жалким, ничтожным и, главное, униженным в глазах Алисы.
— Именно этого я и ожидала, — поморщилась она. — Никуда, слышишь, никуда не отходи от меня. Тебя никто не посмеет тронуть, пока я рядом. Теперь ты понял, почему я назвала тебя своим мужем? Эти твари просто не знали об этом. Они думали, что ты... моя игрушка.
— Чем они меня давили? — Ивану удалось улыбнуться. — Биополем, что ли?
— Вроде того, — вздохнула Алиса. — Вот так тут, Иван, все и живут. Упадешь, сломаешься, и затопчут тебя... биополями.
Иван пошевелил руками, сделал пробный шаг, отошел от стены. Алиса подставила ему свое плечо и повела его, как раненого, к выходу. А вокруг как ни в чем не бывало танцевали красивые пары. И мужчины, и женщины благоухали, улыбались, смеялись. Только теперь их смех стал казаться Ивану жутким. Вместо улыбок он видел оскалы.
— Прозрел, прозрел, — шептала Алиса.


24

Иван и Алиса сидели у раскрытого окна. На улицах стихло. Пасмурное раннее утро обещало закончиться дождем. Чернильного цвета облака забивались вверх, а под ними серыми тенями лежали другие, никак не дававшие родиться заре.
Алиса не глядела на Ивана. Ее бледное лицо было тихо и печально, а рука крепко держала пальцы Ивана. Алиса молчала уже второй час.
— Может быть, расскажешь, что со мной делали эти две бабы, — попросил уже в который раз Иван, не ожидая ответа, а просто так, чтобы хоть что-то сказать.
Неожиданно Алиса ответила:
— Когда-то, когда ты еще пил, я рассказывала тебе, как нас учили концентрировать внимание. Мы в уме должны были заполнять некое пространство самыми разными вещами и запоминать, что где стоит. Помнишь?
Иван отрицательно покачал головой.
— Но это самый простой тренинг, — сказала Алиса. — Есть куда более сложные и изощренные. С человеком часто бывает так: он поймал на себе чужой взгляд и понял: то глядел на меня мой враг. Но если ты не проговорил словами про себя эту мысль, не оформил ее в какой-то образ, то она исчезнет бесследно. И таких наблюдений, которые мы не формулируем ни словами, ни образами, в нашей жизни бывает множество. Если ты научишься улавливать такие моменты, то для тебя никогда не будет тайной то, что о тебе думает тот или иной человек.
— Вот откуда проницательность Васи, — сказал Иван.
— Васе дали огромный набор штампов и только до какой-то степени развили интуицию. У жителей же Центрального округа интуиция развита чрезвычайно сильно. А то, что делали с тобой, — лишь обычный гипноз.
— Против лома нет приема, если нет другого лома, — подумав, сказал Иван.
— Умница! — Алиса захлопала в ладоши. — Теперь понимаешь, насколько напряженной становится жизнь в Центральном округе, если все, как ты выразился, вооружены ломами? Все эти знания, которые в нас буквально впихивали с детства, для нас естественны. Я всегда прекрасно чувствовала своих ровесников, а они меня. Мы никогда ни в чем плохом не подозревали друг друга. Но большинство жителей округа — это люди твоего поколения или даже более молодые — под воздействием обучения стали чрезвычайно мнительными и злобными. Они прекрасно умеют расслабляться, снимать напряжение, отдыхать, но они обречены на недоверие друг к другу. Они травмированы тем, что им однажды открыли глаза на окружающих, и они уже ничему не верят и в каждом пытаются обнаружить худшие стороны. Сначала я думала, что все поколения до нас порочны с рождения. Но вот увидела такого реликта, как Каштанов, и была потрясена. Душой он был чист, как ребенок. Ранимый, легко поддающийся внушению, он имел идеалы. И никто не мог его заставить отказаться от них. Я полюбила Каштанова и решила, что, наоборот, все ваше поколение прекрасно, испорчены только те, кто живет в Центральном округе.
Обычно хриплый голос Алисы стал звонким. Иван с удивлением увидел, что, рассказывая, Алиса играет, изображает в лицах. И вместе с этим удивлением пришло потрясение! Какой слепец! Она играла постоянно. Он же сам раньше подозревал Алису в лицемерии. Обвинял ее в том, что у нее множество масок. Но она меняла не маски, она сама менялась. И мучилась, и страдала, и радовалась всегда искренне.
Тронутый своим открытием, Иван припал к запястью женщины. Алиса вздрогнула, на секунду отвлеклась, но в огромных расширенных зрачках ее жила чужая жизнь. Сейчас она изображала Каштанова. И он явственно представал перед Иваном сказочным богатырем.
— Но я обманулась в своих желаниях. — Алиса вдруг сникла. — Каштанов был добр, но привык относиться к женщинам как к надувным куклам, как к разноцветным шарикам, которые создают ребенку хорошее настроение. Он видел во мне капризную и глупую девчонку, и, когда я не выдержала и рассказала все, что знаю о нем, о его людях, и сравнила их с жителями Центрального округа, он инстинктивно испугался столь проницательной подруги и стал искать предлога, чтобы избавиться от меня. О! Я прекрасно помню сцену, как я вошла в кабинет к Каштанову и сказала ему...
Алиса прошлась по комнате и встала посредине, воткнув свои маленькие кулачки в бока. Подбородок ее был высоко поднят, глаза блестели как у больной.
— Я сказала ему, что он ничтожество, что он не имеет мужества, чтобы честно признаться в том, что я не нужна ему. А он... — Алиса развела руки в стороны, словно в великом недоумении. — А он заявил, что ему жалко меня. Тогда я не поняла его. Я была ослеплена. То есть я чувствовала, что он говорит правду, но не понимала, почему я вызываю жалость. Ведь жалости был достоин он — отринувший меня, променявший меня на блондинок из двадцатого века, на всех этих старух, живущих на препаратах и пластических операциях. Я была живая, юная. Мне же было пятнадцать лет! А он не понял, глупец. Только потом до меня дошло, что он привык жалеть женщин, от которых стремился избавиться. Про этот ваш дурацкий пережиток я узнала значительно позже.
— Алиса, извини, — робко сказал Иван, — но ты порой действительно бываешь такой, что от тебя хочется избавиться. И я действительно испытывал к тебе жалость.
— И я решила, что буду путешествовать по всем округам, — продолжала Алиса, — до тех пор пока не пойму, чем ваше поколение отличается от нашего. Я начала с самого гнусного округа — наркоманов. А потом где я только не жила. Мне нравилось «опускаться», ибо я прекрасно знала, что, в отличие от вас, я всегда сумею вернуться к прежнему состоянию.
Сначала меня, как и в Каштанове, многое в вас удивляло и бесило. Но ваша беспримерная открытость восхищала. И постепенно я стала почти такой же, как вы. И тут ты... Огромный. Дурачина-простофиля. Но очень добрый. Боже, как я была зла, когда вошла в кабак «Лежачего не бьют»! В отличие от вас, наше поколение не умеет ненавидеть себя. Если нам плохо, мы ненавидим других и их обвиняем во всех бедах. Это открытие я сделала еще в Центральном округе. И я ненавидела всех сидевших в кабаке. И тебя больше всех, потому что ты почти насильно усадил меня за свой столик.
Но потом я почувствовала в тебе такую доброту, что уже не могла обходиться без тебя. Ты был тот же Каштанов, только без его комплексов и претензий. Вот и сейчас ты меня слушаешь и не ревнуешь к генералу.
— Какой он мне теперь соперник, — возгордился Иван.
Алиса рассмеялась.
Подумав немного, свернулась калачиком и уснула мгновенно. Иван всегда завидовал этой ее замечательной способности к мгновенному засыпанию.
Иван поверил всему, что сказала Алиса, но не стал считать ее «избранной». И даже очень умной она ему не казалась. Бабы в «Литературной газете» были куда язвительней и умней. Вот уж кому палец в рот не клади. Сожрут без всякого психоанализа.
«Они остались такими же, как и мы, — думал Иван, — только кое-что приобрели, а кое-что порастеряли. Обычная история. То же самое происходило с любым поколением в истории. С той лишь разницей, что мы существуем с ними в одно время. А вот тот из наших, из реликтов, кто приобрел специальные знания, — тот опасен. К старым порокам добавили новые умения — вот и все перемены».
Те мерзавки, что мучили Ивана гипнозом, наверняка относились к старому поколению. Иван ручаться не мог, но чувствовал «своих».
«Надо завтра спросить у Алисы, — подумал он, — как новых отличать от старых».

Дверь в комнату бесшумно открылась. На пороге стояла стройная женщина в костюме наездницы, со стеком в руках. Иван, в трусах сидевший верхом на стуле и рассуждавший про себя, оцепенел. Женщина молча сделала шаг вперед. Посмотрела на хрупкую спину спящей Алисы, затем на волосатого Ивана и чуть усмехнулась. Иван узнал мать Алисы. Та поманила его пальцем к себе. Иван поднялся и пошел, плохо соображая, прикованный к большим глазам женщины.
Они вышли в освещенный коридор, спустились в холл. Дарья Владимировна указала стеком на кресло. Иван послушно сел. Он понимал, что представляет собой жалкую картину, но элегантная женщина на пустяки внимания не обращала. Она опустилась в кресло напротив.
— Иван, — тихим, бархатным голосом начала женщина. — Я пришла сказать, что благодарна вам. С тех пор как вы с Алисой, она чрезвычайно спокойно ведет себя. Я поражена.
Иван мог бы возразить, что Алиса не всегда спокойно себя ведет в его присутствии, но лишь нагнул голову — мол, понимаю и слушаю, мадам.
— Я хочу просить вас, Иван, — нагнулась еще ближе к нему женщина, и он ощутил тончайший, горький запах духов, — не покидайте Алису... в ближайшее время. Правда она славная? Все мне говорят, что моя дочь — злюка, одна я знаю, какая она на самом деле. Но теперь и вы знаете.
Иван хотел было сказать, что и не собирается покидать Алису, но женщина прижала палец к его губам и почти прошептала:
— Сегодня, через час, с вами будет говорить мой муж, он попытается вас уговорить тайком покинуть Алису и Центральный округ. Прошу вас, не соглашайтесь.
Хотя Алиса не давала обширные характеристики своим родителям, но и без того было понятно, что относилась она к ним не очень хорошо. Ивану следовало ждать уловок с их стороны, но он не мог сопротивляться обаянию Дарьи.
— Так вы не согласитесь?
— Нет! — твердо пообещал Иван.
— Еще одна маленькая просьба... Не говорите ничего Алисе.
Лишь когда женщина ушла, легко поднявшись и передвигаясь бесшумно по паркету, Иван понял, что натворил. И все из-за того, что полностью попал под влияние Дарьи. А что, если и остальные женщины Центрального округа будут оказывать на него подобное влияние?
Иван загрустил.
Он поднялся в комнату. В ожидании господина сенатора натянул брюки и рубашку и стал думать, в каких именно выражениях он откажет Владимирову в его просьбе.
С сенатором они столкнулись в холле. Тот вежливо поздоровался, секунды две смотрел Ивану в глаза, а потом сказал равнодушно:
— Дарья опередила меня. Вы все, господа, совершили ошибку.
Затем он приподнял шляпу и удалился.
«Телепаты чертовы», — выругался Иван.
25

За столом царило абсолютное молчание. И Дарья, и Владимиров ели все ту же заливную форель, не глядя друг на друга. Алиса не поднимала глаз от тарелки. У Ивана же пропало всякое желание общаться после того, как он увидел ледяное выражение лица сенатора.
Наступили сумерки. Но света никто не зажигал. Ужин давно закончился, а сенатор из-за стола не вставал. Он как бы окаменел. Дарья и Алиса тоже застыли в выжидательных позах.
Наконец сенатор поднялся. Всегда бледное его лицо приняло багровый оттенок. Он, весь прямой, негнущийся, подошел к Алисе и поцеловал ее в щеку, вслед за тем вышел, печатая шаг. За ним вспорхнула и Дарья.
— Береги, Иван, мою дочь, — прошептала на ходу.
Иван удивленно поглядел им вслед и перевел взгляд на Алису.
— Слушай, а почему они сегодня так странно вели себя и оба ушли на ночь глядя из дома?
— Пойдем к нам в комнату, — нахмурив брови, сказала Алиса.
Окно в комнате было раскрыто, и, когда хлынул дождь, косые струи его залетели в комнату. Алиса движением руки остановила Ивана, который хотел закрыть окно. Она оперлась руками на подоконник и подставила лицо под капли дождя.
Сверкнула молния, и, словно по ее сигналу, стало темно. Дождь перешел в ливень. Алиса отошла от окна, села в кресло, закинув ногу на ногу, и закурила.
— Ты не обидишься, если я выпью? — сказала она.
Не дожидаясь ответа, Алиса порывисто подошла к бару. Десятки бутылок тускло засветились. Алиса выбрала персиковую водку, свинтила крышку и остановилась.
— Нет, — сказала она, — лучше их встретить трезвыми. Всегда нужно помнить, что ты говоришь или делаешь.
Иван не задавал больше вопросов. Он понял: неприятности, о которых говорила Алиса, близки и если Алиса предпочитает не уточнять, в чем они будут заключаться, то, значит, так надо. Иван лег на кровать, закинув руки за голову. Алиса опять закурила.
Что ж, жаль, коль обернется все плохо. Но Иван уже не чувствовал того дикого одиночества, которое охватило его в алкогольном округе и после протрезвления. Тогда его спасла Алиса. Точнее, спасло то, что существовала такая женщина, выдуманная им наполовину. Сейчас же он попривык к этому миру и не находил его таким уж пустынным и мрачным.
Раздражала нелепая ситуация, в которой оказался он, не преступивший законов, используемый в чьей-то игре.
— Все-таки интересно знать, что мы сделали, — сказал вслух Иван.
— О! — Схватилась за голову, словно та страшно заболела, Алиса. — Не надо об этом. Не надо искать смысла, где его нет. Я второй раз попадаю в дурацкую ситуацию. Я тоже ничего не сделала. Но вроде бы есть заговор, вроде бы в него замешаны мой отец и Каштанов. Папа, конечно, никаким президентом не будет, — продолжала Алиса. — Он сам это понимает, но его ум не справляется с вожделением власти. А мы с тобой, Ванечка, выступим в роли козлов отпущения. Дарью не тронут и сенатора Владимирова тоже, а нас... А вот со мной, а теперь и с тобой все ясно, потому что доказательств не требуется.
— Как это? — возмутился Иван.
— А вот так, — развела руками Алиса.
— Идиотизм!
— Ты только им этого не говори, и вообще, не говори ни о чем, когда тебя будут спрашивать.
— Где мой Вася? — с грозным рычанием вскочил с кровати Иван. — Да мы еще посмотрим...
— Я здесь, — раздался голос за дверью.
Алиса онемела от удивления, а потом расхохоталась. Иван же уже схватил маленького Васю в охапку и обнял его, а тот доверчиво уткнулся Ивану в грудь.
— Стойте, идиоты! — закричала Алиса. — Ведь он же охранник! Тебе где приказано быть? — спросила она у Васи.
— Мне давно уже никто и ничего не приказывает, — грустно ответил тот.
— Ему — конец. — Алиса заплакала.
Иван с Васей от неожиданности застыли.
— Дурачок ты, дурачок, — по-бабьи жалостливо сказала она, обращаясь к Васе. — Ты же охранник. И раз тебе никто и ничего не приказывает, то на тебе поставили крест. Мы с Иваном, может быть, и вылезем из этого всего, но ты...
Вася стоял как каменное изваяние, упершись ногами в пол. Но это не была реакция на слова Алисы. Он весь превратился в слух.
— Они идут, уже у дома и выходят из машины.
— Замолчи! — взвизгнула Алиса.
— Человек должен иметь мужество, — заявил твердо Вася. — И если вы прикажете, я буду драться.
Ивана будто окатила холодная волна, и еще ему показалось, что волосы на голове встают дыбом. Он был парализован ужасом. Алиса билась в истерике. И только маленький боец твердо выдвинул свой подбородок. Он не боялся тех, кто поднимался по лестнице.
Вошли несколько человек в салатового цвета полувоенных костюмах. Встали возле двери. У Ивана подогнулись колени, и он сел на кровать.
— Я лейтенант Сидоров, — представился красавец с загорелым лицом. — Вот так, господа, — удовлетворенно оглядел своих будущих подопечных лейтенант. — Шкодили-шкодили, пора и ответ держать.
«Нужно подавить в себе этот страх», — твердил вслух Иван, сам не замечая того.
— Ну-ка, ну-ка, — поощрил Сидоров, — интересно, как это у вас получится. А может, я помогу?
Сидоров грубо схватил Алису за руку и швырнул на пол. Вася и Иван бросились на него одновременно.
И тут же оба оказались лежащими на полу.
— Инстинкт, — кивнул Сидоров своим подчиненным на лежащих и скрученных мужчин. — Учтите. На будущее. Ведь Ивану страшно жутко. Но инстинкт, господа. Берегитесь, если имеете дело с инстинктом.
Иван видел только ноги в ботинках, и потому реакция подчиненных на глубокомысленные замечания Сидорова осталась для него неизвестной.
— Этот парень не прост, — ткнул носком ботинка Сидоров в бок Ивана. — Как он нашего Ваську обработал! От кого, от кого, но от Василия я предательства не ожидал.
— Я охранник и выполняю свой долг.
— Твой долг — служить нам. Мы приказали тебе охранять этого парня и...
— Других приказов я не получал.
— Ваньку валяешь? — сквозь зубы процедил лейтенант. — Хорошо, вот тебе приказ: сверни своим друзьям голову. И им не мучиться, и тебе благодарность объявим.
— Ты лжешь, лейтенант, — спокойно уличил его Вася. — Тебе самому голову отвинтят, если я выполню этот приказ.
— Ну вот, — не слушая его, продолжил вроде бы равнодушно Сидоров. — Неподчинение старшему по званию налицо.
— Сволочь, мразь, садист! — выкрикнула Алиса.
— Барышня, — ласково протянул лейтенант. — Вы же знаете, что сказали неправду, вы оскорбили нас. А мы никого не оскорбляем и не терпим этого по отношению к себе. Вы же были у нас, барышня.
Иван приподнял голову, а потом встал на ноги. Ему никто не мешал. Васи в комнате уже не было.
К Ивану подошла Алиса и, облизав язычком сухие губы, поцеловала его.
— Вот и славно, — сказал Сидоров, — а то крики, возражения, дискуссии... К чему они? Что же, барышня, второй раз на грабли наступаете?
Сидоров веселился все больше. Он чувствовал свою власть над рыжей девчонкой, дочерью сенатора и кандидата в президенты. Его работа требовала острых ощущений, а их было так мало. Ни погонь, ни расследований, ни допросов особых. Скука.
Пикантность ситуации добавляла фраза капитана Петрова. Он сказал: «Делай с ней все, что захочешь». Капитан не бросает слов на ветер и, хотя Сидоров знал, что ничего по-настоящему страшного он сделать не решится,  нервы его были взвинчены. Он даже не утруждал себя заняться настоящим допросом. К чему? Он и так знал, что Алиса ни к чему не причастна. А ее внутренние метания — ее личное дело. Но попалась, птичка, — отвечай.
— Каштанов собирается свергать президента и посадить на место вашего отца?
— Господи! — застонала Алиса. — Сколько себя помню, только об этом говорят.
— И вы захотели использовать шанс и поехали к генералу?
— Кретины, какие кретины! — приговаривала, как бы сокрушаясь, Алиса. Она знала, что ее ждет.
Сидоров сорвал с нее платье и втолкнул в комнату, больше похожую на металлическую клетку. Сквозь прорези в металле хлынул свет. Этот способ пыток был изобретен в XX веке. Человек не выдерживал большой концентрации света и погибал. Правда, мучения его были настолько невыносимыми, что до гибели не доходило. Люди рассказывали все, что знали.
Алисе удалось обмануть лейтенанта. Она уже давно полностью владела собой. Она кинулась в угол комнаты, спрятала лицо и в считанные секунды отключила сознание.
Выносили ее из комнаты на руках.
— Чертова стерва, — ругался Сидоров, — вырубилась.
— Да, — согласился врач, — вырубилась, и, похоже, задолго до того, как концентрация света достигла нужного предела.
— Так она ничего не чувствовала?
— По-видимому, нет, — сказал врач и добавил, оправдываясь: — Это же новое поколение. Они обучены многим штукам.
— Доктор, а нельзя ли сделать что-нибудь по вашей части? — вкрадчиво заговорил лейтенант. — Ввести ей препаратик какой...
— Можно, — пожал плечами врач, — только эффект предсказать нельзя.

Алиса пришла в себя на жестком диване. Сознание отключилось по приказу ее воли ровно на четыре часа. Посмотрев осторожно из-под ресниц и увидев, что комната пуста, она села. Было холодно. Она лежала раздетой, платье сверху наброшено.
Женщина распрямила затекшую спину, и в ту же секунду в комнату стремительно вошел лейтенант. Не размахиваясь, он дал Алисе такую пощечину, что она слетела с дивана.
— Симулянтка!
Лейтенант был взбешен. В прошлый раз Алиса изрядно помучилась под потоками света, прежде чем догадалась, что нужно делать.
— Что ж, — сказал Сидоров, — не хочешь мучиться — дело твое, но Иван получит двойную порцию.
— Господи, — застонала Алиса, — люди мучают людей... Тысячи лет продолжается одно и то же! Какой ты кретин, лейтенант!
Сидоров неожиданно сник. Он сел на диван, достал сигарету. Алиса ждала.
— Твой папаша исчез, — сообщил он наконец странным, ломающимся голосом.
— Врешь, — не поверила Алиса. — Куда можно исчезнуть в этой стране?
— Исчез, говорю. Ты понимаешь, что это означает?
Алиса отрицательно покачала головой. Она ничего не понимала.
— Твою смерть, дура!
Алиса задрожала и сжалась в комок. Лейтенант выглядел растерянным.
— Слушай, помоги, — заговорил он вкрадчиво. — Вспомни по минутам все дни твоего пребывания в Центральном округе. Ты и твой Иван... Вы нас не интересуете.
Алиса рассказала о странном поведении отца. Но она думала, что эта странность связана с ее предстоящим арестом. Женщина чувствовала, что лейтенант ей не врет, что он сам не ожидал такого разворота событий.
Лейтенант ушел. Алису перевели в достаточно комфортное помещение и принесли еду. Допивая сок, она поняла, что ей подложили снотворное. Она ткнулась головой в стол и уснула.
...В комнате появился капитан Петров с лейтенантом. Капитан нежно погладил Алису по щеке и тут же отдернул ее.
— Зачем ты ударил Алису? — разгневался он.
Сидоров молчал. Потом выдавил из себя:
— По протоколу полагается допрос с пристрастием. И вы сами мне дали распоряжение...
— Усыпите ее по-настоящему и не смейте дотрагиваться до Алисы. Пусть спит.
Капитан еще раз провел рукой по лицу спящей женщины.

После того как Ивана несильно избили, он перестал испытывать на себе чудовищное давление. Непонятно откуда взявшийся страх оставил его. Наверное, тюремщики сочли процедуру законченной и решили его больше не мучить.
Ивана накормили и привели в небольшой и уютный кабинет. За столом под портретом Лермонтова сидел человек с высоким лбом и пронизывающим взглядом.
«Еще один гипнотизер, — подумал Иван. — Сейчас начнется».
Но ничего особенного не произошло. Глаза мужчины подобрели. Глухим, мягким голосом он представился:
— Капитан Петров.
Иван посмотрел на капитана, потом на портрет молодого поэта. Поэт был печален, в больших глазах его жила мудрость. Он, казалось, тоже глядел на Ивана, но не сострадал ему, а усмехался.
Капитан не прерывал размышлений Ивана, он с неудовольствием отметил синяки под его глазами, но, чтобы не напугать сидевшего перед ним, сохранял на лице приветливое выражение.
Иван успел заметить его взгляд и выразительно потрогал синие наплывы под глазами.
— Садизм сидит в каждом человеке, — извинился капитан. — У иных он реализуется, у иных заглушен... Впрочем, это моя вина. Я сказал этому дураку-лейтенанту: «Делай с ними все, что хочешь», подразумевая интеллектуальную работу, а он, оказывается, откопал какой-то старинный приказ-инструкцию по нашей канцелярии — и вот результат.
— Что же вы своего подчиненного разгадать не сумели? — храбрясь и не веря словам капитана, укорил Иван. — Вы, всевидящий и всезнающий?
— Так вы знали о моем существовании? — оживился капитан.
— Мне о вас все уши прожужжали.
— Алиса?
— Жуков, Эдвард и еще кто-то, — стал вспоминать Иван. — Ах да, Славка Мартемьянов.
— Мартемьянов — сильный человек, — с уважением отозвался капитан.
— Не верю я вам, — заявил Иван. — Алису и в прошлый раз у вас мучили, иначе бы она так не боялась снова попасть сюда.
Капитан молчал.
— И это с вашего ведома меня вытащили из алкогольного округа и гоняли по всей стране, — продолжал Иван. — И Жуков, когда говорил о вас, тыкал пальцем в потолок.
— Зачем? — искренне удивился Петров, и по его огромному лбу пополз¬ли морщины.
— Ну, он давал понять, что приказы, идущие от вас, идут с самого верха. И к Каштанову вы меня переправили.
«А может, он и Алису со мной свел через своих людей?» — мелькнула мысль у Ивана.
Словно отвечая на нее, капитан заметил, грустно улыбаясь и становясь в эту минуту похожим на Лермонтова:
— Увы, я не всесилен. Иначе многое было бы по-другому.
— Ага, значит, над вами есть майор, а над ним полковник, а на самом верху — генерал.
— Нет, — улыбнулся Петров, — я не об этом. Просто для того чтобы все знать, нужно все понимать, а это человеку не под силу.
— Придумали какой-то заговор с генералом Каштановым...
— Заговор действительно имеет место.
— Так поддержите Каштанова, он порядочный человек.
— Вы так считаете? — с совершенно серьезным лицом спросил капитан.
«Он издевается надо мной», — подумал Иван.
Но странно, именно в эту секунду он проникся доверием к своему мучителю. Огромный, седой Иван почувствовал себя маленьким и беззащитным, а в капитане Петрове в эту секунду он увидел чуть ли не отца родимого.
Чего он ждет, почему не допрашивает? Но капитан явно не собирался допрашивать. Он принес две чашки с крепким чаем и небольшой, нарезанный на куски торт.
— Угощайтесь, — улыбнулся он, — вы у меня в гостях.
— В гостях?
— Именно. Никаких допросов не будет. Просто вы сделаете мне одно маленькое одолжение...
«Сейчас скажет самое главное», — мелькнуло в голове.
— Пейте чай, ешьте торт, он вкусный, — радушно сказал капитан, вроде не замечая того, как напрягся гость.
Иван пил чай, жевал торт, который показался ему безвкусным, и ждал. Но молчание затягивалось. О каком одолжении идет речь? Пауза стала мучительной.
— Вы встретитесь с президентом и поживете у него.
— Зачем? — От изумления Иван привстал с места.
— Он сам просил меня об этом.
— Президент? Откуда он меня знает?
— Я не сказал, что он вас знает, — пожал плечами капитан. — Но — что было полной для меня неожиданностью — он вас действительно знает. О последних годах вашей жизни в алкогольном округе рассказал ему я, но он, повторяю, знает вас. И может быть, когда столкнетесь лицом к лицу, и вы узнаете его. Портреты и телевидение довольно сильно искажают внешность человека. Вы ведь примерно ровесники. Вполне возможно, раньше встречались.
— А как мне вести себя? — выдавил Иван.
— Вы умный человек, разберетесь сами, — ответил капитан.

















































Часть вторая

1

Президентский дворец являлся сочетанием крайней роскоши и неряшливости. На стенах некоторые картины висели косо, в комнатах на паркете толстым слоем лежала пыль. В приемной стояло даже одно сломанное кресло.
Офицер из службы Петрова проводил его прямо в большую мраморную залу. Маленькие окна и обилие зеркал делали ее похожей на предбанник дорогой старинной ба¬ни. Иван покорно ждал аудиенции у президента несколько часов, но сильно захотел пить и решил поискать кого-нибудь, чтобы прояснить положение.
Но вот он уже бродил полчаса по многоэтажному дворцу и не увидел ни одной живой души.
Попав в зал, где стены были завешаны сплошь картинами, Иван решил отвлечься. Он переходил от картины к картине и не мог понять, по какому принципу их сюда подбирали. Картины старых мастеров висели рядом с авангардистами прошлого столетия, социалистический реализм соседствовал с абстрактной живописью. Но явно, что ни одной «свежей» картины здесь не было.
— Похоже на свалку, — прозвучал за спиной Ивана густой бас. — Верно?
Иван обернулся и увидел президента. Тот был небрит, но в белой рубашке и черных отутюженных брюках. Иван не знал, как себя вести.
— Я давно хотел уехать отсюда. — Президент подошел к одной из картин и колупнул ногтем краску. — Комнат до черта, а от прислуги сам отказался. Ну повар остался, еще два-три человека... Девки — товарки жены, когда настроение у них хорошее, убираются, но на половине жены, а тут ба-а-арррдак! А ты, вообще, кто?
— Иван.
— Раз Иван — пойдем пожрем. И выпьем. С похмелья голова болит. Вчера тут погуляли... Иди за мной, — прибавил он и быстрым, широким шагом поспешил вон из комнаты.
Они поднялись на этаж выше и оказались в маленькой, уютной комнате, где был уже накрыт стол, за которым сидел странный тип — маленький, тощий, с красной мордой и хитрющими глазами.
— Пришел наконец-то, — пробормотал он, неодобрительно глядя на президента. — Я думал, тебя до завтрева ждать придется. Поехали?
— Ты что, слепой? — совсем не обидевшись на панибратский тон, сказал президент. — Я человека с собой привел. Зовут его Иваном.
Человек подмигнул Ивану, поднялся, и Ивану пришлось пожать вялую, потную руку.
— Бенедикт Петрович, — представился он.
— Врет, — оборвал президент. — Имени его никто не помнит, и все зовут Петровичем. — И пояснил: — Это гармонист из моей деревни. Была такая деревенька Малино. Разыскал его недавно. Скучает душа по русскому.
Президент осмотрел стол, сплошь уставленный закусками. Для Ивана ни одной чистой тарелки не было. Тогда президент взял салат из креветок, свалил его в салат из омаров и поставил тарелку перед Иваном.
— Накладывай что хочешь.
Иван полагал, что нужно объясниться, представиться. Может быть, президент принял его за кого-нибудь другого? Судя по обстановочке во дворце, по отсутствию охраны, сюда мог зайти кто угодно. Но, поймав на себе взгляд хитрющих глаз Петровича, Иван понял, что не все так просто.
Петрович разлил по рюмкам из графина. По запаху — настоящая русская водка, какой она была сто лет назад. Напиток сильный, но на вкус малоприятный. Пока Иван разглядывал прозрачную водку в пузатой, толстого стекла рюмке, президент с Петровичем приняли. Оба залихватски крякнули. Президент полез за соленым огурцом, а Петрович ловко поддел кусок жирной селедки, плававший в подсолнечном масле, положил его на хлеб, а сверху несколько белых кружочков лука.
Пить Ивана никто не принуждал, но он счел, что на него могут обидеться, и, понюхав кислый огурец, опрокинул водку в рот. Его передернуло.
«Косорыловка, она и есть косорыловка», — вспомнил он.
Президент с Петровичем азартно выпили по второй, и еще по одной, и еще...
Кто раньше для Ивана был президент? Мираж. Призрак. Нечто, являвшееся раз в десять лет с праздничным посланием по телевизору. Но после того что Иван увидел, он с ужасом подумал: «И этот странный человек, этот пьяница управляет государством? Не может того быть! Его разыгрывают. Все это происки капитана Петрова».
Видно, все борения отражались у него на лице. Президент поднял было очередную рюмку, но опустил и положил на плечо Ивана горячую руку:
— Что ты надулся, чудак? Ешь, пей, гуляй. Сейчас Петрович гармошку принесет или баян.
— Он в шоке, — пояснил Петрович. — Не ожидал в лице президента увидеть такую шантрапу.
— Заткнись, умник, — беззлобно бросил президент. — Воистину, Бог меня за доброту наказывает. Бывало, в двадцатом веке подберешь подыхаю¬щую дворняжку, приведешь в квартиру, она отогреется, нажрется, а потом начнет из себя выделывать. Куда там породистой собаке!
— Это я дворняжка? — агрессивно спросил Петрович. — А ты кто? Мы ж из одной деревни.
Президент протестующе поморщился, поднял руку, словно хотел дать Петровичу по затылку, но неожиданно простонал:
— Как же ты мне надоел!
— Ага! — вскричал Петрович, словно всю жизнь ждал этого признания. — Надоел? Так ноги моей больше не будет! Всю ночь тебе, гаду, на гармошке страдания играл. Руки болят. Башка болит.
— Ну ладно, ладно, — стал успокаивать президент. — Что человек о нас подумает? И так уж, наверное, ему плохо.
Иван сидел в оцепенении. Он ожидал чего угодно, но не подобного поворота событий. Казалось, нельзя изумиться больше, но президент ошарашил его признанием:
— А ведь мы знакомы, Иван.
— Не помню, — заставил выговорить себя тот.
— Где уж тебе помнить! — обиженно заметил президент. — А я вот нашу встречу на всю жизнь запомнил.
Шутит? Издевается? Но какой в этом смысл?
— Ты работал в журнале «Новая жизнь»?
Иван не так уж часто менял место работы, поэтому он вспомнил сразу:
— Да.
— В отделе прозы.
— Да. Но очень недолго. Я, честно говоря, мало что смыслил в этой работе. Я же журналист.
— Очень своевременное признание. Смыслил ты мало, но я до сих пор помню, с каким кислым выражением лица ты вернул мой роман и сквозь зубы сказал пару фраз о банальности сюжета и недостаточном профессио¬нализме. А роман был неплохой.
— Я не помню, — выдавил пораженный Иван.
— Зато я очень хорошо помню. Был конец января. Оттепель. В Москве слякоть, сырость. Все серое вокруг. Люди бредут по щиколотку в рыжем снегу, перемешанном с песком. Лица волчьи и походки волчьи. Смотрят исподлобья и взглядом, казалось, говорят: «Мы знаем тебя. Ты графоман. Невежда. Пишешь плохие романы с банальным сюжетом». Я взял бутылку пива. На две у меня не хватило. Давился прокисшим «Жигулевским» и сатанел. У меня была надежда, была мечта. И вот ничего нет. И тогда я решил, что никогда ни перед кем больше не буду унижаться. Я буду унижать, если захочу, но меня никто не посмеет унизить. И двинул в штаб-квартиру одной захудалой партии.
— Извините, — пробормотал Иван, — я был молод и самонадеян. В журналах и издательствах всегда отказывают и хорошим, и плохим...
— Нет, милый, я тебе очень благодарен. А если бы напечатали? Если бы я задержался в литературе? Ну и жил бы среди писателей в округе интеллигенции. Кошмар! Ты там был?
— Да.
— Ну и как?
— Жалкое зрелище.
Президент не казался уже ничтожным. На его лице с правильными классическими чертами горели глаза сильного зверя. Он не повышал голоса, при его басе это было лишним, он не жестикулировал, не напрягался, но от него шла сила.
«Наверное, он может быть страшным», — подумал Иван.
— А ты сам написал рассказ, повесть, роман? — иронично спросил президент.
— Нет. — Иван задумался. — Зато я хорошо знал, как надо это делать. Мне так казалось.
— Ладно, ладно, выше голову. Я не злопамятный. Я о тебе уж лет шестьдесят не вспоминал. А недавно капитан Петров доложил. Я ему когда-то рассказывал, как меня отшили в «толстом» журнале, он и вспомнил: «Этот реликт ожил».
— Так вы знали, что я — это я, там, в комнате с картинами?
— Знал, хотя память у меня плохая.
— Ага, — встрял Петрович, — особенно когда золото в карты проигрываешь.
— Хамит с утра до вечера и с вечера до утра, — вздохнул президент. — Я окончательно понял, кто ты, когда мы сюда поднялись. Мне же Петров докладывал. Что это у тебя фонари под глазами?
— Твой Петров небось и наставил, — злобно прошипел Петрович. — Говорю тебе, не верь ты этим костоломам, этим ищейкам.
— Нет, не Петров, — решил замять дело Иван, — так, случайно вышло.
— Не врешь? — Лицо президента мгновенно стало властным, а рука потянулась к пульту с кнопками.
— Не вру. Ерунда все это. Только со мной женщина была...
— Ну-ну, — подбодрил президент.
— Алиса, дочь Владимирова...
— Да знаю я про вашу любовь, говори.
— В общем... ей может быть сейчас плохо.
— Не бойся. Ничего ей не будет. Но сюда я ее не позову. Девчонка меня не любит. А с чего я ее должен любить, хотя она забавная?
Иван не знал, как лучше поступить. Рассказать все? Но президент не может не знать, почему Иван оказался в руках Петрова. Он не может не знать о мнимой причастности Алисы к заговору Каштанова. Или действительно не знает?
— Ну, давай еще по стопочке, — предложил президент. — Растравил душу воспоминаниями. — Он ловко наполнил все три рюмки до краев и сказал коротко:
— Ну, чтобы всем...
Ивану пить не хотелось, но и прежнего отвращения к водке не было. Он вылил в рот холодную водку и закусил смешанным салатом из креветок и крабов.
— И как ты эту дрянь ешь? — удивился Петрович.


2

Хотя президент и сказал, что Иван может пить сколько захочет, мол, ему давно ввели вещество, заставляющее организм благоприятно реагировать на алкоголь, пить совершенно не хотелось. Зато хотелось спать. За столом они сидели больше суток. Перед глазами плыли бордовые волны. Веки слипались. Но стоило откинуть голову на стул, как звучало: «Иван, для того ли мы тебя приглашали, чтоб ты дрых?»
Горели свечи. И президент, и Петрович о чем-то без конца спорили. Причем Петрович выходил победителем, что злило главу государства.
Президент был одет все в ту же белую рубаху, а на Петровиче появились малиновая косоворотка, зеленые толстые штаны и замшевые желтые сапожки.
Все это походило на бред. Но сидевшие напротив Ивана мужчины получали явное удовольствие от общения. Вот они заспорили о происхождении слова «чмо». Президент уверял, что слово имеет армейское происхождение и получило широкое хождение в рядах Советской армии в шестидесятые и семидесятые годы. Петрович упорствовал. Он якобы был обзываем чмом собственным дедушкой чуть ли не с младенческого возраста. И в деревне это слово у них употреблялось с доисторических времен. Президент злился до того, что лицо его багровело, а классические черты лица расплывались. И казалось, что его нос не прямой, а картошкой, глаза расположены асимметрично, а рот кривился и «бегал» от одного уха к другому.
Петрович, напротив, демонстрировал полную невозмутимость. Его тонкий голосок звучал как колокольчик, а бархатные, как у младенца, щечки розовели.
В споре он старался перетащить Ивана на свою сторону. Но тот старался отвечать на конкретные вопросы неопределенно: «М-да! Да уж! Ба?!» Его мычание стало надоедать собеседникам.
— Гляди-ка, — воскликнул президент, — он нас изучает! Пытается понять!
Иван смущенно опустил глаза.
— Милый, — ласково прозвенел Петрович, — мы и сами себя не понимаем. Сидим вот так каждый божий день, треплемся ни о чем, а мимо вечность проходит.
— Дурак, — возразил президент, — это мы с тобой проходим. А вечность-то как может пройти?
И начинается бессмысленный, дурацкий спор вокруг этой фразы — может ли вечность проходить мимо. Президент горячится и заявляет, что вызовет сейчас сюда политологов и философов. Но Петрович хладнокровно парирует:
— Дураки они — твои философы и подлизы. Они тебе что хошь докажут. Сначала докажут, что вечность может мимо проходить, и тут же убедят, что мы вместе с вечностью проходим.
— Нет, постой, что ты городишь! Куда мы с вечностью проходим? — горячился президент.
— Я тебе и говорю, что она мимо проходит.
Президент плюнул на ковер и топнул ногой. От хлопка поднялась пыль. Так он, во всяком случае, уверял.
— Видел, пылищи сколько?
— Нельзя при таком свете пыль увидеть, — смиренно возражал Петрович.
И начиналось по-новому.
От бессмысленности происходящего за столом становилось дурно. Сидят как в старину деды на завалинке и переливают из пустого в порожнее.
— Слово есть жизнь — оно животворит, — уловив настроения Ивана, сказал Петрович. — К моему деду на лавочку под куст сирени всегда дядя Егор приходил...
Президент засмеялся. Смеялся он хорошо, заражая весельем окружающих. И все стали смеяться. Уже Иван забыл чему, а все трое еще бились в спазмах от хохота.
— Пока Иван не привык к нашим невинным удовольствиям, — сказал президент и начал рассуждать о том, что чем невиннее удовольствия у правителя, тем лучше живется народу. — Я на рыбалку раньше любил ездить. Но не возьмешь же просто так удочки... Я лицо государственное. Значит, ждешь какого-нибудь предлога. Едешь, а за тобой свита. И никому эта рыбалка не нужна. Правитель должен быть человеком предсказуемым и без ярко выраженных пороков.
Президент выпятил грудь вперед, демонстрируя всем своим видом, что именно он таким человеком и является.
Петрович хихикнул.
— А что! — пожал плечами президент. — Даже для моей жены я образец добродетели. Я, чтоб смешнее было, сказал ей: еще одна измена, и ты будешь расстреляна. А она мне за столько лет в жизни ни разу не изменяла, а тут ее черти и взбудоражили. Начала грешить направо и налево. Грешит и кается. Я, чтоб ей страшнее было, запретил религию...
«Да, совсем у тебя невинные шутки, как у трехлетнего ребенка», — подумал Иван.
Не верил он президенту, ни одному его слову. И чем добрее и веселее тот казался внешне, тем страшнее становилось с ним рядом.
Жутко выглядел и Петрович в своей рубахе палача. Может, и Ивана они от скуки пригласили и уже продумали программу с его участием?
Медленно горели свечи, потолок тонул в темноте. Гробовая тишина стояла во дворце, да и на всем пространстве России, казалось, воцарилась она. Правда, громыхали где-то пушки Каштанова, и бесились ночные алкоголики, и в подземельях билась человеческая жизнь.
В лесах, полях, на дорогах было безлюдно.
Здесь же, за столом, тихо веселились два человека — правитель великой страны и его шут. У президента отросла приличная щетина, а Петрович немного позеленел от обильных возлияний.
«Он страшно упрям», — подумал о странном мужике в красной рубахе Иван.
Вот сейчас он набычился, оскалился, мял зубами незажженную папиросу.
— Курить хочет, — толкнул Ивана в бок президент. — А я, некурящий, ему не позволяю. Видишь, злится?
Иван видел другое. Петрович выпил изрядно, захмелел, и какая-то мысль пронзила его. Какая? Иван не был телепатом, но, кажется, понял, что волновало Петровича. Он хочет власти! Он ни в грош не ставит президента и желал бы заменить его. Все-таки этот Петрович чересчур честолюбив для простого деревенского гармониста.
— Выйдем, — предложил президент.
В этот момент в комнате зазвучала знакомая Ивану торжественная музыка Мусоргского. Петрович вздрогнул и весь вытянулся в струну. Он впитывал в себя поразительные звуки. Лицо его стало отрешенным и порозовело. Редкое зрелище: нелепый мужичок в красной рубашке — весь в трагической музыке гения. Но в душе Ивана шевельнулось сострадание к Петровичу.
— Он как глухарь на току, ничего не слышит и не видит, если звучит Мусоргский, — выдал тайну Петровича президент, когда они с Иваном уселись в кресла в соседней, проходной комнате, тоже освещенной свечами.
Ивану не понравилась открытая насмешка над Петровичем.
— Знаешь, что самое забавное? — продолжал президент. — Петрович играет виртуозно на гармошке, у него абсолютный слух, он понимает музыку, чувствует ее, но знает, что ему никогда не стать Мусоргским. А вот президентом, он думает, быть легко. — Он положил горячую руку на колено Ивану и продолжал уже вкрадчиво: — Между прочим, мы, великие политики, все похожи друг на друга.
— Вы — великий?
— Ну, во-первых, все мы литераторы. Вспомни: Цезарь писал записки; Наполеон, Троцкий, Ленин пытались писать романы и вообще прозу; Гитлер был публицистом, художником; Екатерина II писала пьесы; Иван Грозный блистательный публицист; язык Петра Великого афористичен; Сталин написал хрестоматийное стихотворение; Черчилль опубликовал роман, я его читал и должен сказать, что мой роман не хуже. Далее, все вышеперечисленные политики — первоклассные актеры и предпочитали играть в комическом жанре. Один император Нерон — трагик, но он — дурак. Ленин? Что может быть комичнее его ужимок? А эти его широкие бедра и жестикуляция? А Гитлер с его усиками и короткими ногами? А хохмач Петр Великий? А комичный толстяк Черчилль? Иван Грозный разыгрывал бесконечные представления, и часто с переодеваниями.
— Но все эти люди обладали колоссальным обаянием.
— Вот вы видите перед собой литератора, шута и обаятельного человека.
— Но они еще были дьявольски умны, — не утерпел Иван.
— Умных много, — прищурился президент. — Я тоже не глуп. Но в каждом великом политике ум сочетался с интуицией и прекрасным знанием людей. Можете поверить на слово, что этим я обладаю вполне, а со временем вы и сами убедитесь в этом.
— Почему вы заговорили со мной на «вы»?
— Для разнообразия. А ты знаешь, почему политики играют часто шутовские роли? Когда тебя воля рока поднимает над людьми, ты понимаешь, что, как бы гениален ни был, все равно недостоин стоять над ними. Но перед тобой ползают на карачках. И ты начинаешь презирать людей. Однако презрение приходится скрывать, как правило. Умный политик не позволит открытого презрения по отношению к своим подданным. И вот это презрение и выражается в шутовстве.
— Я плохо понимаю вас, — сказал Иван, — наверное, потому, что никогда не стремился быть великим.
— Ты не поверил мне. — С легким вздохом разочарования президент откинулся в кресле и пристально поглядел в глаза Ивана. — Я же тебя предупредил. Хамить мне может только Петрович. Он для этого здесь и сидит. Другие этого делать не смеют, потому что я, как все великие, еще и злопамятен.


3

— А сейчас мы подадим блюдо погорячее. — Президент толкнул Петровича с такой силой, что тот чуть не упал. — Осоловел от Мусоргского?
— Люблю его, грешника, — блаженно щурясь, ответил Петрович.
При словах о горячем блюде Иван представил себе «кровавый рубец», что подавали ему у черносотенцев. Но он ошибся. К кулинарии это «блюдо» не имело никакого отношения. Вспыхнул яркий свет, стена поползла вверх, и Иван увидел почти рядом с собой сидящую за хрустальным столиком женщину. Она покрывала лаком ногти.
— Ишь, перышки чистит, — протянул одобрительно-насмешливо Петрович.
Иван ожидал, что женщина вздрогнет от довольно громкого возгласа, но она даже не пошевелилась.
— Мы ее видим, слышим, а она нас нет, — объяснил президент. — Это моя жена.
Женщина была поразительно красива. Иван знал, что в Центральном округе женщины не прибегают к косметическим операциям, и совершенная красота жены президента очаровала его.
— Ее зовут Люся, — сообщил президент. — И я никогда не устаю глядеть на нее. Посмотри, Иван, какая шея, какой красоты руки, губы...
Но Иван не слушал президента. Его отделяло от женщины не больше полутора метров, и прекрасные, темные, мерцающие глаза женщины не давали взгляду оторваться от них. Президент расхваливал грудь и ноги, а Иван не слушал его.
«Зачем он мне показывает свою жену? — с омерзением подумал Иван и поглядел на профиль президента, который казался ему сейчас хищным. — Он ее что, всем своим гостям показывает? Гнусно».
— Сейчас сюда придет, — сказал президент.
И действительно, минуты через три женщина исчезла из прозрачной комнаты (стена сразу опустилась), и вот она, рослая, пахнущая морозным воздухом (так пахли духи, несущие свежесть), чистым, сильным голосом говорит:
— Здравствуйте, мальчики!
В голове Ивана роились ассоциации. Он не мог вспомнить, при чьем появлении он так беспокоился и хорошо волновался.
— Люськ, — сказал Петрович, — ты как холодная весна. Тепла от тебя нет, зато света прибавилось.
Точно угадал старый прохиндей! Эта женщина волновала, как волнует мартовский снежный и солнечный день с его загадочными запахами, зовущими к жизни.
— А что же вы сидите без света? — спросила женщина. — Я человека нового не сразу заметила.
Ее взгляд парализовал Ивана. Видеть эти мерцающие глаза рядом оказалось просто невыносимо. Против своей воли он взял женщину за руку, хотя та ему руки не подавала. Но прикоснуться к ней казалось необходимым.
— Про смертную казнь забыл, — захихикал подло Петрович.
Но женщина не обратила на реплику Петровича внимания и сильно и твердо пожала Ивану руку.
— Вы кто? — поинтересовалась женщина, присаживаясь рядом с Иваном, и, не дожидаясь ответа, тревожно оглянулась на президента.
Тот сидел поникший, нос его висел крючком над выпяченными толстыми губами. Он был отвратителен. И вся его наигранная веселость исчезла.
«Он ее действительно любит», — решил Иван.
— Скучно, мальчики, — сказала Люся.
— Тебе не скучно только тогда, когда ты влюблена. — Взгляд президента стал мрачен.
Женщина промолчала, налила себе водки, выпила изящно, закусила маринованным грибом и замотала головой:
— Господи, какую же дрянь вы пьете.
— Петрович! — взревел президент. — Тащи гармошку!
И вот в комнату вошел гоголем Петрович, в руках его была гармошка с золочеными мехами. Он визгливым женским голосом запел:
— Виновата ли я, виновата ли я...

...К концу пятых суток Иван находился в состоянии постоянной дремы. Веки, набухшие и тяжелые, никак не хотели подниматься, хотя президент и Петрович постоянно его тормошили. Одна Люся не приставала к нему. Он пил одну родниковую ледяную воду из хрустального графина, но состояние всеобщего многодневного опьянения новых знакомых передалось и ему.
Иногда президент наклонялся к уху Ивана и шептал ему что-то совершенно не связанное с предыдущими его выступлениями.
— Они думают, что для политика важен интеллект, — хрипел он, дыша Ивану в лицо перегаром. — Чушь! Воля и интуиция — вот что такое талант политика. И еще способность рисковать. Они говорят, что я лентяй, что я не обучился всем психологическим штучкам и дрючкам, которыми владеет ныне каждый школьник, что я остался таким, как сто лет назад. Глупцы! Я всех вижу как под рентгеном. Они думают, что если сконструировали этот новый мир, то и могут им управлять лучше меня. Глупцы! Я вызову Жукова, Мартемьянова и Каштанова и переверну их мир вверх ногами в считанные дни!
Президент отваливался от плеча Ивана, взгляд его скользил по рассеянному лицу Люси и тянулся к пузатой рюмке, а Петрович был на подхвате — накатывал ему горькой. Сам он уже не пил.
Веки Ивана опускались. Он находился в особом состоянии. Вся обстановка казалась ему зловещей. Хотя это была только прелюдия к неизвест¬ному. И потому он дремал чутко, как зверь.
Вот взвизгнула Люся, и Петрович получил по своей холеной, полыхавшей красным цветом морде хорька. Президент раскатисто захохотал и ударил в пьяном восторге со всего маху кулаком по столу.
И снова опасная тишина.
Вот Петрович развернул мехи гармошки и стал бешено наигрывать плясовую. Президент пустился в пляс. С каменным лицом, но глазами, полными радости, он выделывал неловкие па и долбил чечеткой пол.
Для трезвого человека все это должно было казаться смешным, но вместо этого нарастала тревога.
А что, если после дикой пляски президент утрется мягким разноцветным платочком и скажет негромко: «Отрубите Ивану голову» — что прозвучало бы совершенно естественно за этим столом.
Как бы президент ни кривлялся, что бы он ни вытворял, он вовсе не выглядел шутом. Но вместе со страхом в душе Ивана жил интерес. Что же все-таки будет дальше?
Дальше ничего особенного не происходило. Президент бухнулся в кресло, отдышался, «принял» и, наклонившись к уху Ивана, зашептал:
— Ты же видел всех этих людишек в округах. Они же все лишены воли. А те, кто конструировал систему, конструировали ее под себя, под людей, лишенных воли и азарта. Унылое у меня царство, а? Вот твой друг Мартемьянов пишет, что их-де выключили из информационного поля, а я чихал на это поле. У меня перед глазами сами творцы, и они все разобщены, ничтожны и замкнуты на мне. И чего они такого добились особого, Иван, в знании человеческой души? Ничего.
Иван пытался возражать. Рассказал, как его истязали две дамы на балу.
— Чушь! Чушь! — перебил его президент. — На этих балах и маскарадах и мне стоит только отвернуться, как тут же пару иголок в задницу воткнут своим биополем. И что? Привык и даже получаю удовольствие. Все это их тыканье меня только бодрит. За пятьдесят лет у меня уж противоядие образовалось. Бывало, тыкнут так, что выть хочется, а сейчас пыжатся-пыжатся — и ничего. Так, легкий щипок. И этого я добился, Иван, без всяких психологов. Они предлагали свою помощь, но ты только отдайся им в руки. Веревки из тебя вить начнут. Или эти философы, политологи... Тоже народец, я тебе доложу. Приходится с ними общаться. Я в качестве противоядия против них Петровича и выписал. Наслушаешься какого-нибудь философа — и мозги набекрень. Придешь, Петровичу перескажешь, и он тут же ясность вносит своим здравым народным умом.
— Что-то вы все секретничаете, — недовольно вмешалась Люся.
Иван старался не глядеть в ее волшебные, тоскующие глаза, но запах духов долетал до него, и он морщился, словно испытывал неприятные ощущения. Он не хотел общения с женщиной. Он боялся ее. Но голова его против воли поворачивалась в сторону Люси.
— О чем вы бормочете, мальчики? — манерно повторила свой вопрос Люся.
Понимая, что он здесь лицо далеко не первое, Иван промолчал. Президент, как ни странно, тоже. Он ковырялся серебряной вилкой в тарелке с мясом. И Петрович молчал.
— Я с вами разговариваю, черти! — крикнула гневно Люся.
— Петрович, — сказал президент, — она с нами разговаривает.
— Событие, что там говорить, — поддакнул Петрович.
— Если будете издеваться, уйду от вас прочь, — заявила Люся.
— Она уйдет, — констатировал президент.
— Обязательно уйдет, — поддакивал Петрович.
— Ох-хо-хо! — тяжко вздохнула Люся. — Да знаю я наперед, о чем ты говорить можешь. О себе ты говоришь. О гениальности своей. О том, как в руках все держишь, а говоришь ты все это каждый раз потому, что не уверен в себе.
Жена всегда знает самую болевую точку мужа. Президент вскинулся, гордо задрал подбородок, но вовремя сообразил, что его «купили».
Пробурчав что-то вроде «кобыла норовистая», он сказал:
— Петрович, помнишь наш колхоз? Деревню нашу? Сады вишневые? А собаки какие у нас были?
«Интересно, а при чем тут собаки?» — подумал Иван.
Петрович, точно отвечая на невысказанный вопрос, начал рассказывать, как один из соседей, вернувшись из армии, привез двух маленьких лохматых щенков, которые в полгода выросли в огромных чабанских псов. Собаки оказались разных полов, и уже через год счастливый хозяин продавал за водку щенков. Прошло несколько лет, и не осталось в деревне двора, где на цепи не сидел бы огромный, лохматый и страшно злой пес.
— Дурацкий рассказ, — заметила Люся. — В чем его суть?
Она была искренне удивлена. Видимо, слышала в первый раз.
— А суть в том, что нашу деревню страшно уважали. Без ружья и в гости не ходили.
Президент улыбнулся и ласково погладил Петровича по голове. Он остался вполне доволен рассказом. Видно, они с Петровичем уже обсуждали этот вопрос.
— Суть, моя родная, — продолжал насмешливо президент, — в том, что не обязательно самому превращаться в собаку, чтобы стать страшным. Можно ее просто купить.
— Ну и что? — недоумевала Люся. —  Открыли Америку.
— Именно открыли Америку, и давно. Можно накачивать мышцы, как наши охранники, можно развивать мозг, как это делают наши ученые люди, а можно и тех и других держать при себе и оставаться человеком.
Президент с победным видом поглядел на Ивана: мол, какова мысль, оцени!
— Вы что же, — начиная догадываться, спросил Иван, — свое окружение за людей не считаете?
— Не считаю, — грустно вздохнул президент. — Для меня они мутанты. Ну какой это человек, если он способен поднять тысячу килограммов над головой или у него голова работает как вычислительная машина? Нас они зовут реликты, а сами не больше чем мутанты.
Ивану приятно было слышать подобное. Его всегда задевало пусть невольное, но высокомерие Алисы. «Реликты» — ведь это от нее Иван услышал впервые.
— Я остаюсь вождем всего моего народа, — заявил с пафосом президент. — Стало быть, я должен быть таким, каким является большинство моих людей. Иначе я просто перестану их понимать и в критический момент приму страшное, непоправимое решение. И пусть Каштанов и Мартемьянов считают меня чудовищем, но я на их стороне, они мне близки.
— А сенатор Владимиров? — волнуясь, поинтересовался Иван.
— Он мутант. Потому его так и пихают на мое место наши прогрессисты. Они считают, что я стар и общество устарело, что и меня, и общество пора на свалку. Они думают, что все у них в руках, в том числе и я, но глубоко заблуждаются.
Иван был настолько ошеломлен, что это не укрылось от глаз президента.
— Вот с тобой мне хорошо, Иван, — признался президент. — Стоит же появиться Владимирову, как на меня веет холодом. У меня к нему возникает отвращение, как к змее.
— Но он с виду такой приятный человек, — усомнился Иван (здесь сыграло роль то, что сенатор отец Алисы).
— Просто они распускают флюиды добра вокруг себя, как фокусники, а самого-то добра и нет, — усмехнулся президент.
— А в Алисе оно есть, — мрачно добавил Иван.
— Верно, — неохотно поддержал его президент. — Это новое поколение во многом жалкое и изувеченное, но доброе. Понимаешь, Иван, когда я понял, что в результате экспериментов этих умников на свет появились мальчики и девочки почти такие же, какими и мы были, до меня дошло, что доверять их мутантам нельзя, и приказал Петрову прекратить ненужные эксперименты над детьми.
— Да пойдите вы в баню со своими дурацкими разговорами! — вспылила неожиданно Люся. — Надоело.
— Если надоело, надо сделать паузу и шлепнуть, — почти добродушно сказал президент.
Но он приближался к критической точке. Иван, как профессионал, видел это. Лицо президента запылало не меньше, чем у Петровича, руки двигались некоординированно. Он поднял бутылку и с трудом налил в рюмку. Сам же себе он казался абсолютно трезвым. Очень нехороший признак при таком количестве выпитого.
— А можно спросить, — расхрабрился Иван, — почему вы пьете такую гадость? Это самая отвратительная водка, которую я пил за последние шестьдесят лет.
— От нее веет запахами нашей юности, — ответил почти возвышенно президент.
Люся пьяно захохотала, запрокинув голову.
Иван оказался прав. После нескольких рюмок речь и президента, и Петровича становилась все невнятнее. Но они понимали друг друга, общались, и это было очень смешно. Наконец Петрович уронил голову на стол, президент уткнулся ему в шею и они уснули мертвецким сном.
4

Люся не спеша поднялась с места, провела рукой по лицу, прогоняя хмель, подошла к спящим и сильно пнула и одного, и другого острым концом серебристой туфли.
— Часов двенадцать, скоты, спать будут, — беззлобно констатировала Люся и повернулась к Ивану. На полных губах ее появилась улыбка. Она не спеша подошла к Ивану вплотную, прижала его голову к себе, стала гладить и перебирать волосы.
«Все, погиб», — подумал Иван. Сердце его билось как у семнадцатилетнего мальчика, которого взялась обольщать уверенная в себе баба. Но, к удивлению Ивана, Люся не спешила. Она ласково оттолкнула от себя Ивана, села, закинув ногу на ногу, и спросила, сощурив глаза:
— Обо мне говорили?
— Что? — не понял Иван.
— Обо мне говорили за столом? Президент говорил?
— Да, — выдавил Иван.
— Что?
Иван молчал. Он понимал, что все расскажет женщине, но все-таки боролся. Мужская солидарность для него всегда много значила.
— Ну, говори, — требовательно и повелительно сказала Люся. Все ее женственность и манерность исчезли, глаза стали злыми и приобрели стальной оттенок. Сейчас она очень походила на мужа.
«Ах ты президентша, — подумал Иван, — нукать на меня будешь, как на мерина, черта с два я тебе скажу».
Женщина усмехнулась, достала длинную, тонкую сигарету, закурила, продолжая в упор рассматривать Ивана. Нервный тик передернул его лицо. Иван сразу вспомнил о двух мучительницах на балу. Но Люся решила подойти с другого конца.
— Мы все несчастны и одиноки, — потерянно произнесла она. — Мы брошены в этот мир непонятно кем и зачем. Судьбы наши извилисты и необъяснимы. Спроси меня, как я вышла замуж за президента, и ты будешь потрясен.
Слово «потрясен» она выговорила театрально. Иван сомневался, что его еще можно чем-то потрясти. Тем более женской судьбой.
Однако Люся и не собиралась рассказывать о своей жизни. Она перешла к совершенно другой теме.
— Он, — кивала она на храпящего президента, — небось дураком прикидывался. А сам за твоими приключениями вот уже полгода как следит. И главное, мне все пересказывает. Трепло. Ничего в себе удержать не может. Да спьяну еще половину позабудет и у меня же наутро выспрашивает, о чем успел проболтаться.
Иван напрягся.
— Ну, ну! — торопила женщина, стряхивая пепел себе на платье. — Спрашивай что хочешь.
— Что с Алисой? — каким-то дребезжащим голосом отозвался Иван.
— Жива и здорова твоя девчонка, — раздраженно отрезала Люся.
— Я хочу ее видеть.
— Устроим свидание, рассказывай, что вы тут обо мне болтали... — Глаза Люси сверкали. Она резким движением отбросила в сторону сигарету.
Вздохнув, Иван коротко пересказал все, что делалось и говорилось за этим столом в том, что касалось Люси. Во время его рассказа женщина казалась безучастной. Лишь услышав о поднимающейся стене, она едва заметно усмехнулась. Ивану показалось, что ничего нового женщина не услышала, а интересовало ее нечто другое.
— Все? — спросила, когда Иван замолчал.
Тот пожал плечами. Вроде все. Может быть, он что-то пропустил, но теперь разве вспомнишь?
Люся рывком поднялась, взяла Ивана за руку и повела за собой. Шла она быстро, отлично ориентируясь в полутемных комнатах и переходах. Внезапно они вошли в роскошно обставленную, ярко освещенную комнату. Дышать стало легко. Насыщенный кислородом и озоном воздух оживлял.
Навстречу им попалась красивая темноволосая девушка. Люся ласково кивнула ей. И тут Иван сообразил, что они пришли на половину дворца, которую занимала Люся. Здесь царили чистота, уют и абсолютный порядок.
В одной из комнат Люся указала Ивану на кресло, а сама пошла дальше. Усталый Иван, почувствовав теплоту мягкой ткани, почти мгновенно уснул.
Проснулся он от довольно чувствительного толчка. Перед ним стояла встреченная ранее темноволосая девушка.
— Господи, — взмолилась она, — минут пять уже бужу!
— Устал я, малышка, — пробормотал Иван. — Словно пять дней подряд с кем-то боролся.
— Наша жизнь и есть борьба, — улыбнулась девушка. — Идем скорее.
— Куда?
— Ты, кажется, кого-то хотел видеть? — хитро улыбнулась она.
Иван все понял. Очень скоро они оказались в лифте. Иван приготовился к длительному путешествию. Однако минут через пять лифт остановился. Девушка поправила быстрым движением юбку. Лицо ее было крайне серьезно и сосредоточенно. Она, кажется, сильно волновалась. С чего бы?
Из лифта они вышли на свежий воздух. Солнечный свет резал глаза. Иван был рад, что оказался вне стен мрачного дворца президента.
Девушка проводила его до маленького белого домика и сказала:
— Иди. Только не пугайся. Она спит.
Иван открыл дверь. В домике никого не было, кроме спящей Алисы. Она лежала на широкой жесткой кровати в пижаме, широко раскинув руки, и, казалось, не дышала. Иван пригнулся, приложил ухо к груди и услышал ровное, спокойное дыхание спящей. Но лицо Алисы казалось напряженным. Наверное, ее мучили кошмары.
Прижался Иван к ее сухим губам, и ему показалось, что он ощутил их чуть горьковатый вкус. Он вышел.
— Ее можно украсть, — вопросительно посмотрел он на девушку. — Ее никто не охраняет.
Та только хмыкнула в ответ. Иван и сам понимал, что говорит чушь. Наверняка домик был под присмотром. Да даже если и вынести отсюда Алису, то кто ее выведет из сна? Ей нужен врач. И именно тот, который усыпил.
Девушка потянула его за рукав. Иван бросил последний взгляд на ярко светившее солнце и, переполненный тоской, погрузился в себя. Между тем девушка уже вела его по коридорам дворца.
Может быть, наконец, ему дадут выспаться? Но Иван плохо знал обитателей этого дворца. В одной из комнат его в нетерпении ждала Люся. Она ничего не спросила Ивана о встрече с Алисой, — видно, ее это не интересовало, — коротко проговорила:
— Иди за мной.
В этой даме властности было куда больше, чем в ее муже. Ивану пришло в голову, что она похожа на директрису средней школы №   7, в которой он имел честь учиться. Ту бабу боялись все — и учителя, и ученики.
И снова стремительно несущийся лифт. Но на этот раз вышли не на свет божий, а в подземелье и пошли длинными, извивающимися коридорами. Кое-где в стенах, устроенные в нишах, теплились лампады перед иконами.
Наконец подошли к темной, деревянной, резной двери с большими медными ручками. Люся потянула дверь на себя. Иван шагнул за женщиной и сразу понял, что оказался в самом настоящем храме.
Тихое сияние золотых икон, византийская роскошь утвари не так поразили его, как огромного роста, черноволосый, бородатый священник с мягкими, ласковыми глазами. Перекрестившись на иконы и поклонившись священнику, Люся сразу же опустилась на колени перед небольшой и на вид неказистой иконой. Губы ее что-то зашептали, а глаза наполнились влагой.
Иван же стоял словно столб, не понимая, как себя вести. Он никогда не был атеистом, но и верующим вряд ли. Крестила его мать уже взрослого, надеясь, что крещение спасет от власти зеленого змия. После крещения в церкви он не был ни разу. Но вот сейчас, в данную минуту, Иван испытал огромное облегчение, точно попал в волшебный круг, где давление этого непонятного и злого мира перестало чувствоваться.
Священник сам подошел, опустил руку ему на плечо, и колени Ивана подогнулись.
— Помолимся, брат мой, — предложил священник.
Иван повторял вслед за ним малопонятные старославянские слова.
Когда молитва закончилась, священник устало вздохнул. Нет, не просто так твердил он заученные наизусть тексты, а вкладывал в них душу.
Ивану не хотелось подниматься с колен.
— Я хочу покаяться, — выговорил он.
— В чем? — ласково усмехнулся священник. — У тебя душа ребенка.
— Откуда вы знаете обо мне?
— Весь путь в глазах твоих, а они чисты и полны любви.
Смущенный Иван перевел взгляд на Люсю. Та молилась неистово.
— Вот у нее, — сказал с грустью священник, — грехов много, ибо знает, что творит.
Закончив молитву, Люся поцеловала руку у священника, и они с Иваном вышли из подземного храма.
— Пусть все начнется сначала, как у первых христиан, — выдохнула Люся. — Они тоже погрязли в грехах и пороках, но сумели спастись.
Иван начал было возражать, так как совершенно не верил в то, что история может повториться, но столкнулся с таким гневным взглядом Люси, что тут же замолк...
Потом они разошлись в разные стороны, и Люся на прощание приложила палец к губам в знак молчания. Иван же снова оказался на половине президента...
...Президент был хмур, но гладко выбрит. Он обладал счастливой для мужчин кожей, бархатистой и крепкой. На нем были все те же черные брюки и белая рубаха, а сверху накинут темно-вишневый халат. Ивана удивило состояние глубокой задумчивости, в которой тот находился. Он молча разглядывал пейзаж за окном.
— Ты видел попа, был в церкви? — неожиданно произнес президент с брезгливой гримасой.
Иван уже понял, что ему лучше всего говорить одну правду. Все равно скрыть ничего не удастся.
Внимательно выслушав его, президент фыркнул и помотал головой. Затем иронично оглядел гостя с ног до головы, хотел что-то сказать, да только махнул рукой.
— Возрождение христианства — бред, — отрезал президент, хотя с ним никто и не спорил. — Нельзя относиться к библейским легендам иначе, как к сказкам. Каждый, кто пытается сегодня верить, вынужден совершать над собой некое усилие, а без восторга и трепета веры быть не может.
«Он сам пытался верить в Бога», — промелькнуло в голове Ивана. Но его совершенно не интересовали сейчас дискуссии о христианстве. Он думал об одном: как отсюда убраться подобру-поздорову, прихватив Алису.
Президента тоже волновали не церковные проблемы. Это стало ясно потому, что он начал поносить священника. Он просто ревновал жену к сильному мужчине, который имел достоинства, каких у президента не наблюдалось и в помине.
— Но с политической точки зрения здорово, если бы у нас появилось что-то подобное христианству, — продолжал президент. — Такая религия смогла бы объединить измученных людей. Но ведь ее пока нет.
А в глазах его жила боль сильно любящего и ревнующего мужчины. И Иван решился. Этот момент казался наиболее подходящим. Срывающимся голосом (он постоянно ощущал ту пропасть, что разделяла его и обладающего колоссальной властью президента) попросил отпустить его с Алисой.
Растерянно взглянув на него, президент пожал плечами, потер широкий, сильный подбородок.
— Я думал об этом, — признался он, — но что означает в нашей стране «отпустить»? Куда я вас отпущу? Из моего дворца ты со своей девчонкой выйдешь через неделю. Ты мне понравился, и... разреши побыть с тобой еще немного.
Кажется, президент не шутил, хотя и проскальзывала в его словах легкая насмешка.
— Ты уверен, что тебе хоть где-то будет хорошо, Иван? Тем более вместе с этой вздорной девчонкой? Ты уверен, что вообще нужен ей?
Ивану, конечно, приходило все это в голову, он понимал, что перспектив у него с Алисой никаких, но сейчас он хотел одного — уйти.
— Я буду думать, Иван. — Выражение глаз его стало строгим. — И дам тебе ответ ровно через неделю, что бы ни произошло.
Иван покорно кивнул головой.
— Помнишь, сколько времени ты заставил меня ждать, прежде чем прочел мой роман? Не помнишь. Три месяца, дорогой. Я же прошу дать мне одну неделю. — Незло усмехнувшись, он стал длинно рассуждать о том, что власть имущим ничего не прощается, а вот какой-то там редактор может месяцами изводить людей.
— У меня же рукописей скопилось до черта, — не выдержал Иван. — Некоторые года по два до меня лежали. В журнале бардак творился страшный.
— Вот как? — воскликнул президент и опять потер подбородок.
Этого движения вчера Иван за ним не замечал. Что оно могло означать? Скорее всего, неуверенность.
— Хочешь, я покажу тебе тайные лаборатории? — Глаза его стали бесшабашно веселыми.
«Какие еще тайные лаборатории? Зачем все это? — Иван мученически поморщился. — Неужели президент снова заведется и наступит продолжение кошмарных пьяных дней и ночей? И к чему мне знать государственные тайны? И без знания оных мучают...»
Но хозяин уже тащил его за руку, и, конечно, к чертову лифту, который, похоже, мог носиться по подземным лабиринтам всей страны.
Лифт пошел мягко, но по характерному, едва слышному, свисту Иван безошибочно определил, что скорость его была колоссально велика.


5

Они вышли. Вместо неба белели высокие потолки, но кругом зеленели фруктовые сады, где рядом с яблонями высились пальмы, росли апельсиновые деревья. Между деревьями протекали ручьи чистейшей воды.
Им стали попадаться люди, которые вели себя очень странно. Они в упор не замечали ни президента, ни Ивана. И выглядели своеобразно: у всех высокие лбы и отсутствующий взгляд. Что интересно, сталкиваясь друг с другом, они тут же оживлялись, смеялись, обнимались.
— Это ученые, — объяснил президент. — Меня, а заодно и тебя они игнорируют. Ты вот что, Иван, постой тут, а я спрячусь за дерево.
Иван послушно остался на тропинке. Первый же ученый, завидев Ивана, во все лицо улыбнулся ему и протянул руку.
— Вы с поверхности? — вежливо осведомился он.
Не успел Иван открыть рот, как из-за дерева показался президент. Тут же лицо ученого стало каменным. Он обошел Ивана, словно столб, и, прямой, как гвоздь, удалился.
Президент усмехнулся. Иван, недоумевая, поглядел на него.
— Понимаешь, — сказал тот, — меня они считают идиотом и придумали вот такую детскую забаву — делать вид, что меня просто не существует. Но кто из нас идиот — еще вопрос. Тут на днях один гений создал какое-то вещество. В суть вопроса я не вникал, голову сломаешь, но вещест¬во это способно, по словам гения, взорвать нашу галактику. Или не взорвать... ну, в общем, уничтожить в доли секунды. И решил гений провести сей эксперимент. Но надзор за ними строгий. — Президент сокрушенно покачал головой, вспоминая пережитые страшные минуты. — Ему, ослу, говорят: «Ну как бы ты проверил, взорвется галактика или нет, если через доли секунды ты и сам перестал бы существовать?» Задумался, гад. Долго думал. Признал вроде свою оплошность. Но я ему не верю. Просто затаился.
Иван слушал и не верил. Может, президент разыгрывает его? Но зачем ему это нужно? Уж скорее изливает душу совершенно постороннему человеку, который никак его откровения не сможет использовать.
От деревьев, цветов, черной привозной земли шел тяжелый, сладкий аромат. Кружилась голова, а президент продолжал откровенничать:
— А лет десять назад другой гений изобрел удивительную ракету. Она взлетала в космос, из космоса падала в глубь океана и дальше шла как торпеда. Военным же, гад, наврал, что это обычная ракета. Запустили они таких пять штучек и Майку половину флота потопили. Что называется, наступили на любимую мозоль. Майк до того своим непобедимым и непотопляемым флотом гордился, до того гордился! А тут — здрасьте! Был флот — и нету его. Майк разъярился и так на суше наступать начал...
— Что за Майк? — удивился Иван.
— Президент Америки.
Пока Иван с трудом переваривал полученную информацию, президент продолжал рассказывать одну историю за другой о коварстве и несусветной тупости идиотов-ученых.
Иван же шел за президентом по тропинке среди апельсиновых деревьев и думал, что так, наверное, для его предков выглядел рай.
— Хорошо здесь, — не в лад президенту сказал он.
— Еще бы, — хмыкнул президент. — Лучшие психологи и дизайнеры продумали все до мелочей, чтобы гадам этим уютно было.
Он погрустнел неожиданно и умолк. Иван же вспомнил его мрачный дворец и разговоры президента о том, что он вот-вот переедет в другое место, и подумал: «Никуда ты, милый, не денешься от своего дворца и от своей жены».
Они вошли в небольшой, очаровательный ресторанчик. Официантки и повара восторженно закричали «ура!», а сидевшие ученые поднялись и демонстративно вышли.
Президенту несли свинину, а он грустно смотрел в спины уходящим.
— Величайшее их заблуждение, — сказал он, — заключается в том, что они желают видеть на моем месте Владимирова. Я хоть в их дела не лезу, а тот будет лезть. Будет! — с ненавистью повторил он и поддел на вилку ароматный кусок мяса.


6

Потом президент куда-то исчез, а Иван побрел напрямик по тропинке неизвестно куда. Он хорошо понимал, что заблудиться ему никак не дадут. Все время казалось, что за ним следит не одна пара глаз. Не раз и не два он оглядывался и, конечно, никого не видел.
Так добрел он до беседки и увидел толстого, почти лысого человека. Венчик из белесых волос несколько украшал его, поскольку придавал комичный вид. В противном случае человек показался бы уродливым. Крупный нос, маленькие глазки и плотоядный, тонкогубый рот, маленький, срезанный подбородок принадлежали, бесспорно, злой личности.
Он ходил взад-вперед по беседке, размахивал руками и разговаривал сам с собой. Ивану он не понравился, зато Иван, видно, понравился ему сразу.
— Петр Мордвинов, — представился он и после паузы, во время которой глаза его забегали в разные стороны, едва слышно добавил: — Психолог.
Иван протянул ему руку и дружески улыбнулся. Мордвинов ухватился за нее и радостно потащил Ивана в беседку.
— Я все время один да один, — ласково щебетал он, — со мной никто не желает дружить. Только когда спор какой, меня зовут в качестве арбитра. О чем бы речь ни шла — от физики до генетики, я всегда пойму, кто неправ. Я же не на логику обращаю внимание, а на поведение.
Он внимательно поглядел на Ивана. Верит ли? Иван верил. Точнее, ему было все равно.
— Но я могу помочь и в запутанных житейских ситуациях, — заметил философ, увидев, что физика и генетика никак не заинтересовали Ивана.
— Ну-ка, ну-ка, — решил попытать счастья Иван.
— Допустим, вы предали любимую и друга. Вы — негодяй?
— Негодяй, — утвердительно кивнул головой Иван.
— А вот и нет, — самодовольно заметил психолог. — Ведь вы вели себя раньше достойно?
Иван хотя никого никогда не предавал, но с интересом включился в игру.
— Не предавал.
— Значит, вы были достойным человеком. — Психолог почесал за ухом. — Но достойный человек не может быть предателем.
— Не может, — согласился Иван.
— Значит, это было не предательство, а просто импульсивный поступок, которого те двое заслуживали.
— Похоже на то, — задумался Иван.
— Но с другой стороны, есть некая объективная формула, которая гласит, что предательство есть прямая измена. А разве измена — это достойный поступок?
— Нет,— выдавил из себя Иван.
— Стало быть, вы негодяй в любом случае?
— Да.
— Однако если поставить вопрос по-другому — может быть, это они вам изменили? Но их измена выразилась в вашем поступке. Вы трое составляли единое целое, и неважно, кто изменил — вы или они. Целое распалось. И изменниками оказались все трое, или никто. Все части распавшегося целого равноценны.
У Ивана заболела голова. Он почувствовал лютую ненависть к толстяку, которая возникла совершенно неожиданно. Иван повернулся к нему спиной и выбежал из беседки. На призывы психолога вернуться Иван ответил почему-то отборным матом.
Вот они, тайные лаборатории, где рождаются и обтачиваются технические и философские теории!
Интересно, куда делся президент? С кем он сейчас совещается? С учеными? Но они же его в упор не видят. Тогда с кем? Значит, есть некое передаточное звено. Люди, которые доводят до сведения президента все наработанное здесь. Но они же могут искажать услышанное и узнанное? Какая степень ответственности лежит не на президенте, а именно на них! Однако крайним всегда будет президент. Он и сам об этом сказал.
Иван поймал себя на мысли, что он уже сопереживает президенту и оправдывает его.
Чушь какая! Почему именно он в прошлом оказался связанным с президентом этой историей с рукописью? Почему именно его в алкогольном округе выбрала Алиса?
Он в очередной раз усомнился, что случайности вообще существуют. Есть неразрывная связь причинно-следственных событий в жизни любого человека. Она обрекает его на невозможность выбора.
Президент отлично это понимает. Он готов «отпустить» Ивана, но не знает, как это сделать.
Колючая ветка неведомого ему растения ударила по лицу, и Иван пришел в себя. Захотелось немедленно вырваться из подземелья на воздух, под открытое небо.
Он остановился, в беспомощности оглянулся по сторонам. В пору было кричать «ау!» и звать людей: «Люди добрые, выведите меня отсюда!»
Иван не кричал и даже шепотом не произнес эту просьбу, но тотчас рядом с ним оказалось несколько крепышей в защитной форме.
— Президент ждет вас.
Иван облегченно вздохнул. С президентом было спокойнее, чем без него. Этот циничный человек стал внушать Ивану доверие?


7

Президент сидел, развалившись в кресле, читал, наморщив в напряжении лоб, какие-то бумаги.
— Вот прогноз на ближайшее время, — протянул бумаги Ивану.
Но тот прошептал сухими губами, что никаких тайн знать не желает.
— Да какие, к черту, тайны, — поморщился президент. — В прогнозе говорится, что в данный момент союз Владимирова и Каштанова возможен. Дрянная, однако, новость. Я в это не хотел верить. У ребят ничего не выйдет, но союз мутанта и реликта — это дурной прецедент.
Иван молчал и держал почему-то руки по швам. Президент заметил его растерянность.
— Ну что, милый, чем больше познаешь нашу действительность, тем хуже тебе становится? Слабак. А наверное, возмущался, почему вас, алкоголиков, вместо того чтобы лечить, так и оставили в прежнем состоянии. А на что вы способны? Только люди с колоссальным запасом нервной энергии и жизненной силы сегодня могут действовать и бороться. Впрочем, так было всегда.
Увидев, что Иван сник окончательно, президент сказал снисходительно:
— Ты не расстраивайся. У каждого свое место. Все мы человеки. — Голос президента зазвучал душевно, а глаза тепло засветились.
Лифт снова помчался по подземным туннелям.
— Сейчас я тебе покажу одну веселую тусовку, — захохотал президент. — Я всегда приезжаю к этим ребятам, когда мне особенно грустно.
На этот раз они вышли прямо посреди города. Президент шел спокойно, по-хозяйски поглядывая вокруг. Ему лучезарно улыбались жители Цент¬рального округа, и он отвечал им улыбками. Солнце, стоявшее в зените, светило прямо в затылки прохожим. И женщины, и мужчины прятались от него за полями больших и вычурных шляп. Иван же с восторгом трогал свой теплый, нагретый затылок.
Чертовы подземелья. Не зря люди верили, что под землей нечистый организовал свое царство.
Они вошли в мрачное здание с крыльцом из черного мрамора.
Их ждали ребята в костюмах защитного цвета.
— Там уже начали, — таинственно прошептал один из них, нагнувшись к уху президента.
Тот кивнул головой и, подхватив Ивана под руку, повел его по лестнице.
Они оказались на чердаке. Президент сел в одно кресло, усадил Ивана в другое, нажал на какую-то кнопку. Под ногами что-то скрипнуло. Потолок сдвинулся, и Иван увидел перед собой довольно обширный зал, где заседали несколько сот человек во фраках. Ивана поразило то, что все они походили друг на друга главным образом из-за крайне самодовольных лиц.
Выступавшие старались говорить кратко и не повторять друг друга. Иван понял, что нынешняя система власти их совершенно не устраивает, и как на переходный период от власти президента к их полновластию они все указывали на сенатора Владимирова в качестве президента.
— Он умен, но задним умом, — рассуждал один из напыщенных ораторов. — И сразу войдет в конфликт со всеми реально действующими структурами в обществе, потеряет контроль над ними. Но и они потеряют в лице президента главного координатора. Хаос неизбежен.
Президент расхохотался:
— Ты посмотри на этого! Как щеки раздувает! Ай молодец! Бери с них пример, Иван, ты все чего-то мечешься, волнуешься, а они спокойны, довольны собой. А все почему? Верят в себя.
Когда они вышли из здания, уже стемнело. Улицы ярко освещали фонари.
Президент вытащил сигарету и неожиданно стал рассказывать о своей первой любви. Рассказ незамысловатый, но президент находился во взвинченно-веселом настроении, и ему нужно было «выпустить пары». Рабочий поселок в глубине России, вульгарная, но добрая девушка, томящийся юноша...
Странно. Неужели он не ощущает опасности, которая ему грозит? Даже Иван из тех кусков информации, которые получил случайно, и то мог сделать вывод, что грядет нечто необычное, даже страшное. Заговор направлен именно против президента и системы власти. Иван не разобрался, хороша система или плоха. Он совершенно запутался, но человек, над которым нависла угроза, не может вести себя так беспечно.
Не может и не должен, а ведет.
— Звали ее Танька, Танька Козырева... — пропел президент и, закинув голову, стал смотреть на звезды. Смотрел долго, а потом почти безразлично сказал: — Все решится завтра.
— Но нужно принять меры! — воскликнул Иван.
— Но тебе же нравятся и Каштанов, и Владимиров, — возразил президент.
Иван не знал, что на это ответить.


8

Иван проснулся от грохота разорвавшегося снаряда, затем изрядно тряхнуло, и он, чертыхаясь, начал ползать в полнейшей темноте, пытаясь найти выход, но всюду натыкался на стену.
Вслед за первым разрывом раздался второй, третий... Ушные перепонки вибрировали, испытывая чудовищное давление, а сам он трясся в животном страхе, уверенный, что следующий снаряд влетит в окно. Он понимал, что нужно бежать и лучше всего попасть в подземелье. Но как?
Наткнулся на дверь и оказался в темном коридоре. Пробежав метров десять, попал в залу, которая была освещена заревом пожара. Здесь густо висели картины, и Ивана вынесло на знакомое с детства полотно «Иван Грозный убивает своего сына». Но мрачная картина ничего не могла добавить к происходящему — дворец обстреливали из тяжелых орудий, и взрывы внутри огромного здания продолжали сотрясать его.
Иван прильнул к окну и увидел, что дворец окружен танками. Темные фигурки солдат мелькали между ними.
Значит, Каштанов все-таки прорвался ко дворцу. Но как и зачем? Обдумать происходившее времени не оставалось. Последовал очередной залп.
— Кретины, — прошептал Иван, — здесь же люди.
Но людей-то как раз видно не было, он метался по дворцу в полном одиночестве.
Иван миновал несколько больших комнат и увидел лестницу с ковровой дорожкой. Он не побежал, а почти полетел, едва касаясь ногами ступенек. Вниз, вниз скорее!
На одном из лестничных пролетов он встретил широкоплечего парня с какой-то штукой в руках, похожей на гранатомет.
— Вам, наверное, в подземелье? — вежливо осведомился парень. — Пойдемте, я вас провожу.
Когда двери открылись, он вышел в подземелье, где выстрелы были не слышны, зато всюду встречались ребята в камуфляжных костюмах. Они обменивались шутками, постоянно улыбались или смеялись так интенсивно, что казалось — они скалятся, как крупные злобные псы, уверенные в своей победе.
На Ивана никто не обращал ни малейшего внимания.
Он переходил из одного бункера в другой и везде видел веселых ребят. Все они неуловимо походили на Васю. Как он жалко выглядит рядом с ними!
Пришлось остановиться, достать платок, вытереть мокрый лоб, поправить ворот рубашки. Иван старался делать все крайне медленно, и это успокоило его.
И тут он вспомнил об Алисе. Именно в тот момент, когда, довольный собой, засовывал в карман платок.
Она же спала наверху и была абсолютно беззащитна! Иван заскрипел зубами. Едва ли он мог ей помочь, если бы вспомнил о ней в ту же секунду, когда раздались первые выстрелы. Но разве дело было в этом?..
Немедленно найти президента! Только он один, исключая Люсю, способен помочь.
Впрочем, Иван забыл о Петровиче. А тот как ни в чем не бывало шел по коридору с гармошкой на плече и мурлыкал под нос:
— Виновата ли я...
— Где президент? — кинулся к нему Иван.
— А на фиг он тебе нужен? — удивился тот, оглядываясь по сторонам.
Красный цвет его физиономии, винный запашок объясняли веселое расположение духа Петровича. Оглядывался же он слишком по-актерски, демонстративно. Не хватало только еще руку ко лбу козырьком приставить.
— Шпиков нету, — сообщил он, — и тебе, паря, бежать надыть. Хочешь, выведу?
Иван несколько секунд боролся с соблазном. Но он прекрасно понимал, что Петрович исходит из корыстных соображений. Может, соперника почувствовал в шутовском своем деле, да и ничем он толком не сможет помочь ни ему, ни тем более Алисе. Петрович стал ему омерзителен.
— В рожу, что ли, тебе дать, — задумчиво произнес Иван.
Петрович опешил и недоуменно поглядел на Ивана. Мужик он был непростой, и потому недоумение быстро сменилось на его лице сладенькой улыбочкой:
— К президенту, милок, хочешь? Сейчас отведу.
Они прошли несколько метров. Петрович увидел знакомого охранника, у которого на рукаве была черная повязка, может быть, отличительный знак старшинства, и бросился к нему:
— Шпиона поймал, пристрели его, Коленька.
Охранник поморщился, отстранил Петровича в сторону, окинул Ивана с ног до головы и сказал сквозь зубы:
— Ну и гад ты, Петрович. — И тут же, без перехода: — Вы Иван, гость президента. Что вы хотите?
Иван объяснил.
— Идите за мной, — бросил охранник.
Ивана привели в роскошно обставленную комнату: ковер на стене, стулья гнутые, из наполненной холодным сиянием карельской березы, столики мраморные. Обстановка во дворце была не хуже, но никогда не создавала впечатления красоты.
— Это мой кабинет, — прозвучал ровный голос капитана Петрова. — Я люблю гармонию и умею расставлять вещи так, что они составляют единое целое.
— Мне нужен президент, — твердо заявил Иван.
— Идемте, — кивнул капитан. — Он уже вспоминал о вас. Только не вздумайте говорить с ним об Алисе. Он очень зол на ее отца.
— Она жива?
— Да, конечно, — улыбнулся капитан. — Пожалуй, в Центральном округе только для вас этот небольшой фейерверк оказался неожиданным.
Несмотря на внешнее спокойствие и даже некоторую веселость, Петров казался не таким уравновешенным, как раньше. На его желтом виске бился живчик.
«Нервишки, капитан», — подумал злорадно Иван.
— С Алисой все хорошо... и вообще все хорошо... для президента. Вы рады?
В вопросе звучал подтекст, но у Ивана сейчас не было желания анализировать сказанное капитаном. Он просто кивнул в ответ головой. Кивок в данной ситуации мог означать все, что угодно.
Президент, гладко выбритый, оживленный и даже веселый, сидел с небольшой группой людей возле огромного экрана.
— Иван, вот и твой Каштанов к нам в гости пожаловал.
На экране застыл огромный танк с царапинами на броне. Из люка башни показалась голова, а затем ловким движением генерал выскочил на броню. Операторы навели на него камеры, и Иван увидел лицо обреченного человека.
Каштанов закурил, губы его вздрагивали, глаза безнадежно и недоуменно смотрели вдаль. Наверное, на дворец.
— Переживает, голубчик, — ласково сказал президент.
Остальные промолчали.
— Бунт обреченных, — продолжил задумчиво президент. — В этом есть нечто чрезвычайно трагическое и трогательное. А, Петров?
— В этом есть не только трагическое, но и героическое, — ровным голосом ответил капитан.
— Ну, тебе виднее, — мрачно усмехнулся президент. Глаза его блеснули. — Волнуется генерал, — комментировал он. — Еще не знает, что бояться ему нечего.
К Каштанову подбежал молоденький офицер, и было слышно, как он радостно сообщил, что дворец вполне можно занять — он пуст. Генерал сумрачно улыбнулся и совершил неожиданный поступок... Он по-отечески обнял офицера. Тот застыл от недоумения, но, по инерции выполняя долг солдата, продолжал пересказывать данные разведки.
— Заняв дворец, мы можем обратиться к народу...
— К какому народу? — истерично смеялся Каштанов. — Нет никакого народа, малыш. Меня провели, как мальчишку. Сенатор Владимиров подставил меня. Спрашивается: зачем ему это нужно?..
Президент крякнул и смахнул с глаз слезу.
— Эх, генерал, — срывающимся голосом вторил он, словно Каштанов стоял рядом. — Кому ты поверил... Этому издыхающему от вожделения власти сукину сыну! Некоторым офицерам спецслужб, которые одной рукой делают одно, а второй другое!..
На этот раз в сторону Петрова был брошен откровенный взгляд, полный ненависти. Вслед за президентом все поглядели в сторону капитана. Лицо того стало надменным. Он хладнокровно встретил взгляд президента. Несколько секунд они боролись, и президент не выдержал. На лице его появилась гримаса ярости, но он смог овладеть собой. Вновь обратившись к экрану, срывающимся голосом воскликнул:
— Неужели они действительно пойдут в атаку! Какая бессмыслица...
— Пойдут, — неожиданно раздался спокойный голос Петрова, — они солдаты. Они не могут по-другому.
«Что же с ними будет? — в тоске подумал Иван. — Эти скоты их же всех уничтожат».


9

— Все-таки пошли! — восхищенно сказал президент.
На экране показали общий план. Медленно ползли танки, густыми цепями, со штыками наперевес валили солдаты.
Коренастый, с брюшком и с бульдожьим лицом человек четко выговорил:
— Мы начнем.
Президент молчал.
— Начинаем, — негромко приказал коренастый.
Разящие молнии обрушились на атакующих. То ли это были электрические разряды, то ли что-то иное, но внешне очень похожее на молнии. Они разили без промаха. Ярко-синие всполохи одним ударом останавливали танки и косили десятками и сотнями пехоту.
Иван окаменел... Чудовищное избиение беззащитных, по сути, людей потрясло его. Возможно, если бы это длилось час-другой, он бы не выдержал. Но все кончилось в одну минуту. На огромной площади перед дворцом стояли неподвижно старинные боевые машины и лежали тысячи тел.
— Гад! — задыхаясь, выкрикнул Иван. — Убийца!
Он бросился на президента, но тут же был сбит мощнейшим ударом в челюсть.
...Когда очнулся, первым, кого он увидел, был президент, ласково ему улыбавшийся.
— Вот чудак, ты что, думаешь, они погибли? Я разве дурак лишаться таких ребят, таких бойцов? Их собрали, помыли, накормили, успокоили, а через два дня я устрою праздник в их честь. Каштанова ты увидишь сегодня на банкете.
Иван трогал разбухшую челюсть и молчал. Президент был ему омерзителен, а сам он выглядел смешно, но ему было все равно. Пусть смеются, весельчаки.
— Похоже, Иван, ты один, кто пострадал во всей этой заварухе. — Президент захохотал. На нем был прекрасно сшитый малиновый фрак. И глаза юные, блестящие. Его словно окунули в живую воду.
К Ивану подошел врач и стал прогревать ноющую челюсть каким-то приборчиком. Боль мгновенно ушла.
— Все нормально. — Врач дружески хлопнул Ивана по плечу.
— А теперь в сауну, в бассейн. И всадите ему что-нибудь веселящее, он совсем сник.
Иван не успел возразить. Ему было противно всякое химическое вмешательство в его сознание. Но врач уже ловко вколол ему ампулу где-то рядом с сердцем. «Снайпер», — с раздражением подумал Иван и в ту же секунду почувствовал блаженство. Окно было распахнуто, чистейший, ароматнейший воздух соснового бора заполнял комнату, и мир для Ивана окрасился самыми радужными красками. В умилении он полез целоваться. «Это пройдет часа через два», — шепнул ему на ухо врач.
— Иван, ты неотразим, — насмешничал президент, — а значит, и опасен. Вот уже и мой личный врач с тобой шепчется.
Ивана отвели в русскую баню. Врач настоял. Горячий пар расслабил его и очистил.
Умиротворенный, в свежайшей простыне, он просидел в истоме с час, а когда решил одеться, обнаружил на вешалке фрак канареечного цвета, тончайшего полотна рубашку и тонкий черный галстук. Иван оделся в непривычную для него одежду, подошел к зеркалу и вполне остался доволен собой.

Его проводили в огромный банкетный зал. За длинным столом, конца которого не было видно, сидели тысячи красивых мужчин и женщин с сияющими лицами. По правую руку от президента сидел Каштанов, по левую — Петров, а два стула пустовали. На один из них и усадили Ивана.
Каштанов поднял тяжелую, точно из мрамора вырезанную голову, хотел что-то сказать, но, увидев блаженное выражение лица Ивана, только горько усмехнулся.
— Все ждем, господа, — весело пояснил президент, — ждем одного известного человека, который не может не прийти на наше маленькое и скромное торжество.
Великолепное, ослепительное общество воспитанно рассмеялось.
И он наконец вошел, этот человек. Сенатор Владимиров. Он обладал железными нервами карьериста и прекрасными манерами. Он даже немного наслаждался особой атмосферой, царившей вокруг него.
— Нет, господа, как хотите, — восхищался президент, — сенатор великолепен! Вот сюда, господин Владимиров, рядом со мной.
Сенатор опустился на стул рядом с Иваном и вежливым кивком поздоровался, Иван даже в состоянии наркотического веселья общаться с ним не пожелал. Сенатор пожал плечами и с любопытством поглядел на президента: что, мол, брат, дальше?
— Форели ему принесите, — распорядился президент и поднялся с места.
Зал замер, и в этот момент ряды приглашенных огласились низким басом Каштанова.
— Сука ты, — сказал он Владимирову, — и предатель.
Надменное лицо сенатора не дрогнуло. Никто не смел так обращаться к нему, а значит, и слова, сказанные генералом, предназначались другому.
— Господа, — переждав секунду, начал президент, — мы все мерзавцы, будем откровенны. Есть среди присутствующих исключения — Каштанов или мой гость Иван, — но остальные... Господа, я понимаю вашу тягу ко всему честному и благородному. Вы ненавидите Каштанова, но он притягателен для вас.
Генерал откинулся на спинку стула и с интересом поглядел на президента. Видно, подобного вступления он не ожидал, хотя за столом вел себя по-хозяйски. Он уже выпил пару рюмок водки, тогда как остальные не смели притронуться ни к спиртному, ни к закускам.
— Так вот, — продолжал президент, — симбиоз мерзавца и благородного человека или, напротив, порядочного человека и мерзавца в политике не редкость. Мерзавец-политик всегда стремится прикрыться честными и идейными людьми. И он всегда уверен, что его не свергнут, ибо эти честные люди не смогут пойти на то, на что пошел он. На подлость, на предательство и на прочие дурные поступки. Но честные люди хорошо знают, что кто-то в политике должен совершать мерзости, иначе их партия проиграет борьбу за власть и любую другую борьбу. Если лидер порядочен, то ему просто необходимы мерзавцы-помощники. Их не надо заставлять совершать подлости, просто достаточно намекнуть. Я ясно выразил свою мысль?
В зале стояла гробовая тишина.
— Вот почему вас так тянет к Каштанову. Вы — мерзавцы, и я — мерзавец, происходит некоторая нестыковочка. Но, друзья мои, не поймите меня неправильно, вы сейчас заинтересованы во мне. Не дай в последний момент сенатор Владимиров задний ход, и переворот удался бы. Но он умный человек, только азартен немного. К власти на первых порах пришел бы не он, а Каштанов. И знаете, генерал, что вам пришлось бы делать?
Президент дружелюбно посмотрел на Каштанова. Тот же, не глядя ни на кого, опрокинул еще одну рюмку и закусил нежной форелью.
— Вам, генерал, пришлось бы войти во всемирный триумвират. А иметь дело с американским и китайским президентами не просто. С ними нужно договариваться. Но о чем честный человек может говорить с негодяями? Вот тогда бы началась настоящая тотальная война, и мир погиб бы. Если бы в результате переворотов к власти в Америке и Китае пришли такие генералы, как вы, — другое дело. Я сам бы вам уступил место...
— Не ври, — раздался властный голос Люси, и все взоры обратились к ней.
Она вошла в сверкающем золотом и бриллиантами платье. Волосы красиво уложены, в ушах алмазы. Да и вся она сверкала! Не хватало только короны на голове.
— Ну вот, господа, моя жена и, как всегда, скандалит, — свернул речь раздраженный президент и сел.
Люся прошла мимо него, надменно подняв голову, и села на единственное свободное место рядом с Иваном.
Опять запах холодного солнечного марта, исходивший от Люси, заставил жадно втягивать ноздрями воздух.
— Ешьте, господа, — пригласил почти жалобно президент. — Какую умную речь я вам приготовил, а все ведьма сорвала. Скажу только одно напоследок: выражаю благодарность Владимирову и Каштанову за доставленное нам всем удовольствие.
Господа элегантно зааплодировали (пару раз хлопнул и Владимиров) и принялись за трапезу.


10

Иван проснулся в кабинете капитана Петрова. Сам капитан сидел спиной к нему и что-то читал. Над его столом все так же висел портрет Лермонтова. Иван был укрыт теплым одеялом до подбородка.
Вспоминая вчерашнее, он поморщился. Несколько рюмок водки и алкоголь, смешавшись в крови со стимулятором, привели к отвратительному результату. Иван в величайшем приливе любви к людям обнимал вчера всех подряд, целовал, плакал... Потом уснул посреди огромной залы.
— Проснулись? — спросил капитан, не оборачиваясь.
— Я, кажется, вчера наделал делов, смешно все это выглядело... — смущенно выдавил Иван.
Капитан повернулся к Ивану, и тот удивился доброжелательности его взгляда.
— Самым смешным вчера был я, — заявил Петров. — Потому что не просто оказался в дураках, а сознательно пошел на это. Я приготовлю кофе, и мы с вами побеседуем.
Кофе Петров готовил виртуозно. Не сделав ни одного лишнего движения, работал точно хирург, но думал о чем угодно, только не о кофе. Что-то изменилось в нем. «Он стал простым», — пронзила Ивана догадка. Его разжаловали, или произошло что-то вроде того. Огромная власть давила на него раньше, заставляла сводить в напряжении лоб, искажая его морщинами. Сейчас лоб был чист, а взгляд казался ясным и немного виноватым.
Капитан расставлял на мраморном столике маленькие, прозрачные чашечки размером с наперсток. Иван поразился красоте его рук с длинными сильными пальцами музыканта и аккуратно подпиленными, розовыми ногтями.
«Из него наверняка вышел бы отличный врач», — решил Иван.
Крепкий, горячий кофе вернул сознанию ясность, а телу бодрость.
— Не переживайте, — тихо начал Петров, — ваше состояние было вполне понятно окружающим, а потому смеха не вызывало. Да на вас, если честно, вообще никто не обращал внимания.
Последняя фраза Ивану удовольствия не доставила. Капитан уловил настроение Ивана и, едва заметно улыбнувшись, поведал:
— Президенту надоел Петрович, и он решил найти ему замену...
— Он хотел сделать меня шутом? — в ужасе воскликнул Иван. — И что же помешало сбыться сему замыслу?
— Ваша простота. Вы не умеете лицедействовать. А президент является самым великим лицедеем в стране. Вы ведь знаете, что и лучшие, и худшие стороны личности вождя как бы переходят на все общество.
— Вот так, значит, — промолвил Иван, думая о своем.
— Президент — натура артистическая. Хоть и не смог реализовать себя как писатель, но творческое начало в нем, однако, осталось. Поэтому он проигрывает множество ролей и получает исключительное наслаждение от этого. Людей открытых, вроде вас и Каштанова, он не боится и любит, но с такими скучно, и он предпочитает держать их на расстоянии.
— Слава богу, — обрадовался Иван.
— В Центральном же округе собраны сплошь одни лицедеи. Вы, кстати, могли заметить во время своего путешествия, что единственный род искусства, который культивируется во всех округах, — это театр.
— Да, — согласился Иван, — в моем округе был театр, у Мартемьянова тоже...
— Можете поверить мне на слово — театры есть во всех округах. Не запрещено и такое, в высшей степени абстрактное искусство, как музыка. Ведь одно и то же музыкальное произведение вызывает у миллионов людей самые различные ассоциации.
— Но президент показался мне очень открытым человеком, — усомнился гость.
— О да, — кивнул Петров. — К чему президенту в вашем понимании быть скрытным, если никто не знает, каков он на самом деле? Тот человек скрытен, у которого одно лицо. А если их сто?
— Мне показалось, что он раним, чувствителен, обидчив, — тихим голосом возразил Иван. Непонятно почему, но ему хотелось, чтобы президент был порядочным человеком, а не лицедеем, сущности которого не знает никто.
— И обидчив, и раним, — согласился капитан, — этого в нем сколько угодно. А также он обладает и множеством других качеств: искренне страдает, любит и ненавидит.
«Да мне что за дело до того, — подумал Иван, — главное, что я не по¬пал к нему в приживалы. Он, похоже, достал бы меня с тем злосчастным романом. Вот ведь фокусы выбрасывает судьба».
— Вы, кажется, говорили, что самым смешным на банкете были вы, — сменил тему Иван. — Почему?
— Между президентом, Владимировым и Каштановым давно зрел конфликт, — точно отчитывался ровным голосом Петров, наливая себе еще кофе, — и нужно было его перевести в такую плоскость, чтобы он не взорвал то шаткое равновесие, что установилось в обществе за последние несколько десятков лет.
Вдруг возникло ощущение, что Петров рассказывает не ему, а довольно широкому кругу слушателей. Что же, вполне возможно, что президент и его окружение сидят сейчас у огромного экрана и наблюдают их беседу.
— Вся трудность ситуации заключалась в том, что я не мог долгое время понять, чего в действительности хотят президент и Владимиров. С Каштановым же все было ясно.
Петров уже откровенно глядел не на Ивана, а на стенку. Он не сомневался в том, что его аудитория сейчас довольно обширна. И голос его приобретал силу, как у лектора, когда он чувствует, что студенты слушают его со вниманием.
— Ни президент, ни Владимиров не допускали в отношении друг друга проявления откровенной вражды. Я думаю, что этой вражды не было и нет, — говорил капитан, все более вдохновляясь. — Они слишком умны, чтобы не понять, насколько похожи. Честолюбие и для того и для другого единственный смысл в жизни.
— Но позвольте, — перебил Иван, — сам же президент говорил о мерзавцах, которые хотят, чтобы ими управлял праведник, и о праведниках, которые жаждут в руководители мерзавца.
— Это схема, — улыбнулся Петров. — А, как всякая схема, она весьма приблизительна. К тому же президент имел в виду Каштанова, а не Владимирова. Приход к власти Владимирова почти ничего бы не изменил.
— Но президент заявлял, что он мутант и другие люди считали, что его приход к власти выгоден им.
— Вся интрига началась тогда, — продолжал Петров, — когда Алиса убежала с Каштановым. Я не знаю, обсуждали ли они политические проблемы, но именно после этого побега между Каштановым и Владимировым начались довольно интенсивные контакты.
— Алису никогда не интересовала политика! — выкрикнул Иван не столько для Петрова, сколько для тех, посторонних наблюдателей.
— Допустим, что с Каштановым они говорили не о политике, — согласился капитан, — но потом-то она объехала почти все округа страны.
Петров и сам был отличным актером. Именно в этом трагичном для Ивана месте он сделал паузу — пошел заваривать кофе.
Иван уже не любовался его белыми руками с длинными пальцами. Возможно, эти руки могли исцелять боль, но они могли и причинять ее. В чем Иван уже не сомневался. Но он набрался мужества и терпения. Кофе закипел, и капитан разлил его в чашечки.
— Меня не очень интересовали впечатления госпожи Алисы, — медленно прихлебывая, рассказывал Петров. — Меня поразило то, что всегда внимательный к подобным вещам президент никак не реагировал на мои доклады о том, что за всю историю Центрального округа впервые его гражданка — да еще и дочь Владимирова! — от мятежного генерала отправилась в подобное турне. Почему такое равнодушие к столь неординарной ситуации? И тут меня приглашает к себе сенатор. Его, конечно, интересует дочь, как она и что с ней, но еще больше его интересует, насколько президент пользуется поддержкой в спецслужбах и вообще в Центральном округе. Сначала я подумал, что, задавая подобные вопросы, он меня разыгрывает. О дочери сенатор вполне был информирован по другим каналам, а спросить напрямик о настроениях в спецслужбах у одного из руководителей этих спецслужб мог только или глупый человек, или тот, кто просчитал политическую игру на двадцать ходов вперед.
У Ивана заболела голова. Ноющая боль из лобной части перешла в затылочную, чугунную.
«Да пошли вы все к черту!» — хотелось крикнуть Ивану. Но нужно было набраться мужества. Вот и найдено ключевое слово — «мужество». Все, что угодно, но только не истерика.
Стиснув зубы, Иван кивал и соглашался со всем, что говорил Петров, стараясь не смотреть в его глаза.
— Дальше Алиса находит вас. Наверное, это произошло случайно, но вы оказываетесь знакомым президента. Потом она опять убегает к Каштанову. Вы следуете за ней...
«Да ведь ты же сам, сукин сын, меня туда наладил», — чуть было не сорвалось с языка.
— Итак, — развел руками Петров, — все внешние признаки заговора налицо. Но президент наверняка знал об этом заговоре. Более того, он хотел его.
— Зачем? — не поднимая глаз, спросил Иван.
— Как «зачем»? Ведь это так просто. Сверхвозбужденный генерал Каштанов и его армия получают хороший урок и оставляют всякие надежды. Их ненависть к президенту гаснет. Я уже знаю, что в армию пошли высокоэффективные стимуляторы, огромное количество спиртного, превосходные продукты питания... Ребята поучаствовали в цирке и получили награду. Владимиров остается при своих интересах, а президент снова на коне.
— А мы с Алисой?
— Про вас не знаю, а вот я остался в дураках. Ибо помог Каштанову перебросить его ребят в Центральный округ. Выходит, предатель. Но ведь это смешно! Просто я знал, что этого хочет сам президент. Вот потому я вам и сказал, что самой смешной фигурой на банкете был я, мой друг!


11

— Ну, все, — неожиданно откинулся на спинку стула капитан, — представление окончено. Они больше не слушают нас и не смотрят.
— Откуда вы знаете?
— Вы можете с закрытыми глазами отличить «Старку» от «Москов¬ской», вино «Улыбка» от портвейна «Агдам»?
— С моим-то стажем, — усмехнулся Иван, — я могу отличить ямай¬ский ром от кубинского, кубинский от никарагуанского, армянскую чачу от грузинской, а тверскую самогонку от смоленской.
— Ну, вот и я с моим стажем тоже кое-что кое в чем соображаю, — объяснил капитан. — Так у вас есть вопросы по существу?
— Был заговор или не был?
— По-моему, этого не знают даже они сами — президент, Владимиров и Каштанов, — улыбнулся Петров. — Все призрачно в нашем двадцать первом веке. Где подлость, где благородство, где заговор, где не заговор. Ну а люди моей профессии давно уже перестали что-либо понимать.
— Послушайте, капитан, но кое-что вы все-таки знаете?
— Пожалуй, — согласился тот.
— Зачем нужно было создавать эти резервации, эти лепрозории, «консервировать» алкоголиков, наркоманов и прочих? Кому это понадобилось?
— Видите ли, весь двадцатый век человечество ставило над собой достаточно жестокие эксперименты, и все они развивались примерно по одному сценарию. Были три попытки объединить силой мир, и создать наднациональное мировое правительство. Коммунистический интернационал предлагал уничтожить класс эксплуататоров. Фашистский интернационал — уничтожить расы неполноценных. Американцы действовали тоньше, но в средствах тоже не стеснялись. В двадцатом веке мы видим стремление красных, коричневых и демократических интеллектуалов реализовать план создания единого мирового государства. Если эти планы были бы реализованы в той или иной форме в двадцать первом веке, мир погиб бы в тотальной войне. Но тут подвернулись ученые со своими открытиями. И разработчики новой стратегии на двадцать первый век решили: а почему бы нам не подождать с этим всемирным интернационалом, который неизвестно что принесет? Ведь на такие простейшие вопросы, как-то: что такое свобода, в чем смысл жизни человека, человечества, что такое счастье — на все эти вопросы так и не были даны ответы.
Вот живет себе сильный, красивый, неглупый человек и вдруг спивается. Абсурд! Спивается в цветущие годы, когда его еще любят молодые женщины и он в силах творить! Еще интереснее, когда спивается настоящий интеллектуал или художник. Ну ладно — этих заедают внутренняя бесконечная борьба и комплексы. Но вот слесарь, токарь или укладчица на конвейере — у них-то вроде бы нет внутренней борьбы, и тоже спиваются. Всех их, конечно, можно вылечить. Но, кроме них, существуют невротики, наркоманы, развратники, просто дураки и, наоборот, слишком умные карьеристы, которые готовы уничтожить мир, но сделать карьеру. Другие готовы уничтожить мир во имя социальной или национальной справедливости...
Не лучше ли было развести всех в «кружки по интересам»? Вы часто испытывали в своем округе такие эмоции, как зависть, ненависть, желание выделиться? Я не имею в виду ваши специфические алкогольные синдромы, которые появлялись и проходили, а именно...
— Я понял вас, — ответил Иван. — Какая зависть или ненависть? Все мы были равны и жили как сестры и братья.
— Так вот и в других округах примерно та же история. Ну, там есть своя специфика, как и в вашем округе. Коммунистам непременно нужно разделиться на фракции, фашисты завидуют тем, кто лучше всех дерется или стреляет, но это все мелочи.
Ивану было очень неприятно слушать Петрова. Тот что-то не договаривал. Скорее всего, главное. Но в чем заключалось это главное, Иван определить не мог. Более того, он чувствовал, что капитан скрыто издевается над ним.
— А вот зачем вы фактически уничтожили искусство? — воскликнул Иван. — Что-то я не встретил в этом округе счастливых людей, а талантливых встретил.
— Неправда. — Капитан улыбнулся. — Человеку искусства в принципе не может быть хорошо. Он творит всегда в муках, а не творить он не может. Какое тут счастье? И никого мы ничего не лишали. Искусство явление иррациональное, непонятное. В самом деле, зачем человечеству понадобилось выдумывать какой-то параллельный мир? Искусство тоже своего рода наркотик. Люди сами в округах постепенно перестали читать книги (между нами, их и до наших экспериментов мало кто читал), перестали ходить в музеи. А музыка и театр остались, я вам уже об этом говорил. А то какой-то фантаст написал, что книги нужно сжигать. Ну, было такое в Германии — одни книги сжигали, а другие печатали. Нам это ни к чему. Пусть стоят на полках. Кому они мешают?
Чем больше капитан вдохновлялся своими объяснениями, тем мрачнее становился Иван.
— Вы слышали эту идиотскую фразу Гегеля, — продолжал капитан, — о том, что свобода есть осознанная необходимость? Славян он нелюдями считал, а сам эдакое сморозил. Как у немцев и полагается, во всем должен быть порядок, в том числе и со свободой. Свобода — это когда я делаю все, что хочу!
— Это уже беспредел, — возразил Иван.
— Вовсе нет! Вспомните ваш алкогольный округ ночью. Ведь вы видели его однажды и в трезвом виде, именно ночью. Там ведь на улицах реализовывались самые низменные инстинкты человека. Да все жители наших округов делают все, что хотят, но не выходя за границы своих округов. Я бы назвал эту модель общества — организованный хаос. Ближе него к свободе ничего нет. Маркс видел счастье человека в том, чтобы тот мог удовлетворять все свои потребности. В наших округах их все и удовлетворяют. Ну чем не коммунизм? И никакой казарменности, никакой... воспитательной работы.
— Послушайте, — перебил его Иван, — это ад, а не свобода!
— Не будем спорить о терминах, — заметил Петров. — Но идея о том, что развитие человечества направлено в сторону бесконечного прогресса, давно уже устарела. Самое большое счастье для человека — родиться в родном доме, посадить сад, вырастить детей, защитить в случае надобности свою страну, свой род и семью и уйти в землю там же, где он родился. И чтоб без перемен, эволюций и революций. Ускоренные перемены со всякими новшествами доставляли удовольствие самым оголтелым, остальным же только муки.
— И вы решили... — начал было Иван, но капитан не хотел его слушать.
— Мы сделали паузу. Понимаете? К счастью, среди нас не оказалось гения, то есть такого человека, который на время убедил бы всех в своей правоте. Он бы потешил себя от души, приобретя сторонников и фанатиков, а мир потом бы расхлебывал, если бы было что расхлебывать. Самое страшное, если бы новый мессия явился из какой-нибудь секты. Все эти ребята говорят по-разному, но суть их идей одна. Они считают себя равными богам. Точнее — Богу. Одно дело, когда староверы сжигали себя тысячами (но подумайте, какая сила убеждений!), другое — когда вот так же мог вспыхнуть и весь мир.
— Но почему вы начали бессмысленную войну? — воскликнул Иван.
— Да потому что новый мессия мог прийти из среды военных и подчинить себе армию. А за мессией всегда идут не худшие, а лучшие. Если же война, то лучшие идут в армию, если война такая, какую ведем сейчас мы, то любой военачальник оказывается под контролем. И пусть они воюют до тех пор, пока мы не разберемся с главными проблемами бытия. Не решим главную задачу — как продлить жизнь рода человеческого на земле. А сектанты у нас живут по округам и верят во что хотят, и делают все, что хотят. Но заметьте, насколько мы мудры. Мы не сперму замораживаем в банках и колбах, мы сохраняем идеи всех предыдущих поколений человечества. Когда придет срок, мы сможем воспользоваться любой из них.
— Значит, и на мне вы ставили эксперимент, — усмехнулся Иван.
— Вовсе нет, — возразил капитан. — Но к чему скрывать, мне было очень любопытно наблюдать за вами. Займись вами, алкоголиками, эти наши ученые, вы черт знает во что бы превратились за все предыдущие десятилетия, а так сохранились в том же виде, в каком попали в округ.
— И вы думаете, я вам благодарен? — мрачно осведомился Иван.
— Над обществом не был совершен главный акт насилия, — пожал плечами Петров, — ему не навязали новую идеологию, а государство не прекратило свое существование, но стало почти невидимым, неосязаемым, неразличимым. Может, вы не знаете, что всякая идеология вырабатывается мизерным количеством людей, а потом навязывается большинству?
— Как это? — не согласился Иван.
— Часть большинства обманывают, а другой части отвинчивают головы.
— Цинично выражаетесь.
— Возможно, но не лгу. Любую идеологию, прежде чем она овладеет умами большинства, поддерживает власть! Та власть, которая может удержаться двадцать, сорок лет или сто. Человек на подсознательном уровне понимает, что ему лучше самому искренне поверить в истинность исповедуемого властью мировоззрения, чем бороться против нее. От подсознания идет сигнал к сознанию, и вот перед вами искренне верящий человек и, что самое поразительное, часто способный жизнь отдать за новую веру.
— Значит, слово сознательность, которое происходит от слова сознание, пустой звук?
— Выходит, так.
— Но ведь Каштанов и его ребята... они сознательно умирают за родину!
— Он и его солдаты порождения старой идеологии. Мы же никакого нового мировоззрения, новой идеологии не изобретали. Мы не навязывали ее силой обществу.
— Но ведь общество при вас страшно разобщено!
— Общество всегда, во все времена было разобщено. Его объединял один лишь страх — скажем, перед внешней угрозой или, повторюсь, перед властью.
— Вы просто не смогли выработать новую идеологию, а потому и...
— Идеология сейчас одна — выживание. И мы сделали все, чтобы общество выжило.
Петров не казался Ивану больше обаятельным и спокойным. Глаза его стали опять пронизывающими, а лоб покрылся морщинами. Капитан снова испытывал наслаждение от чувства власти, пусть даже только над одним человеком.
— Но Алиса...
— Алиса новый человек. Я надеюсь, вы скоро поймете, что это значит.
— Но почему я и она...
— Мне это тоже интересно. Поэтому благодарите нас, мой друг. Мы вас сохранили для Алисы в полной сохранности. А начни вы совершенст¬воваться — и что из вас получилось бы? Эдвард или, в лучшем случае, сенатор Владимиров. Это пошло, друг мой.


12

Иван покинул кабинет Петрова эмоционально опустошенным. Недоумевал он и по поводу портрета Лермонтова в кабинете. Если Петров так пренебрежительно отзывался об искусстве, то зачем в этом столь продуманно обставленном кабинете портрет загадочного, а значит, выражаясь языком капитана, иррационального поэта? И вообще странные дела... Петрович цепенеет от восторга, слушая Мусоргского, Люся верующая — и блудница...
Что-то не так в их королевстве кривых зеркал. Иногда у Ивана возникало неприятное ощущение — не для него ли разыгрывают спектакль? Однако оно сразу исчезало, когда он убеждался в том, что окружающие его люди совершенно безразличны к нему.
Иван поднялся из подземелья во дворец и, заложив руки за спину, разглядывал в очередной зале тесно развешанные картины, точнее, делал вид, что разглядывает. Хоть на него и не обращали внимания, но делать вид, что он чем-то занят, казалось ему удачным маневром.
Итак, в кабинете Петрова портрет Лермонтова. Надо бы перечитать поэта. Не так много успел написать молодой гений. Что-то и натолкнет  на правильные мысли. Одно стихотворение может стать ключом к разгадке тайны капитана. А что у него была тайна, что он был неискренен с Иваном, тот не сомневался.
Главный вопрос — как вновь обрести своих друзей: Алису, Васю?..
— Околачиваешься? — услышал Иван за спиной скрипучий голос Петровича.
Он медленно повернулся, чтобы с презрением взглянуть на отвратительного человека.
Петрович спокойно встретил его взгляд и промолвил проникновенно:
— Не обижайся на меня, дружище. И поверь, президент уже забыл про тебя. Люське ты не понравился, потому что ты нравишься Алисе. Один я тебе подмога.
«Шакал ты и омерзительный человек», — хотел сказать Иван, но промолчал. В глазах Петровича жила тоска, а холеные щечки отдавали синевой. И весь этот мужичок в своей красной рубашке сжался, съежился. Он был похож на кролика с прижатыми ушами.
Петрович перебирал бахрому на отворотах рубахи и глядел на Ивана исподлобья просяще, облизывая губы языком.
— Чего тебе? — выдавил наконец Иван.
— Я знаю, как спасти Алису.
— А зачем ее спасать? — сделал удивленное лицо Иван. — Президент сам обещал помочь.
— Обещал-то он обещал, — тихо залопотал Петрович, — да кто к нему тебя пустит...
— Сам пройду.
— Чудак, без его вызова охрана тебя не пропустит. И ни один охранник не осмелится напомнить о тебе. Что им за дело до какого-то Ивана?
— Президент сам про меня вспомнит, — твердо сказал Иван.
— Чудак, — захихикал Петрович, — он забыл про тебя.
— Ну, когда-нибудь вспомнит.
— Может быть, лет через сто? — предположил Петрович. — Он если забывает о человеке, то навсегда. По дворцовым законам к нему пропускают только тех, чьи имена он вспоминает сам.
Иван почувствовал, что Петрович не лжет. Ему стало тоскливо и почти жутко, словно его решили замуровать во дворце.
— Вот так и будешь ходить из залы в залу, жрать и спать, — издевался Петрович.
— Ну а тебе какой прок меня выручать? — злобно прорычал Иван.
После минутной паузы, во время которой Петрович уже походил не на кролика, а на раздавленную гусеницу, он прошептал бескровными губами:
— Президент и обо мне забыл.
Иван расхохотался. Как можно забыть о таком типе? Но в слово «забыл» Петрович вкладывал особый смысл. Он говорил «забыл», а слышалось: «сослал», «заточил», «расстрелял»...
Иван оборвал смех и огляделся.
— Нет, — покачал головой Петрович, — можешь не бояться. Если президент о нас забыл, то наши разговоры даже подслушивать никто не будет.
Петрович предложил пройти к нему в комнату и поговорить душевно. Иван не представлял себе душевного разговора с этим типом, но пошел, ибо больше идти было некуда.
Дворец, как уже догадался Иван, имел одну особенность. В нем не существовало каких-либо специальных помещений, выделенных под апартаменты президента, поэтому разыскать его во дворце становилось неразрешимой задачей.
Петрович шел и словно все время спотыкался. Наверное, привык так ходить за время беспробудного пьянства и трезвый уже ничего не мог поделать с заплетавшимися ногами.
Бывший фаворит тряс маленькой головкой на тонкой шейке и вздыхал громко, как конь. Он страдал.
Комната же его оказалась светлой и уютной. В красном углу стояла гармонь, и Петрович любовно поглядел на нее. Посредине же располагался огромный аквариум, где, к удивлению Ивана, плавали исключительно одни лягушки.
В подсвеченном аквариуме лягушки выглядели золотыми и очень изящными.
Петрович любовно погладил холодное стекло и, растянув свои тонкие губы в улыбку, стал похож на лягушку.
Вот тоже лицедей! То он выглядел кроликом, то гусеницей, то вздыхал как лошадь. Теперь Иван не удивится, даже если Петрович перевоплотится в Змея Горыныча.
— Сколько мы с ней президенту послужили, — кивнул на гармошку Петрович. — И вот такая расплата.
— Вы правда из одной деревни?
— Какое там! Дурака валяли от скуки. Я тебе, Ваня, скажу: никто не знает, где родился президент. Никто!
— Может быть, он и романа ко мне никакого не приносил? — воскликнул Иван.
— Ну, сочинять он мастер, тут я ничего сказать не могу, — пожал плечами Петрович. — Но перейдем, Ваня, к главному.
«Как он называть меня стал ласково, — отметил про себя Иван. — И ведь веришь в эту ласковость».
Петрович удобно устроился на стульчике, подогнув под себя одну ногу, еще раз бросил ласковый взгляд на своих лягушек и стал рассуждать.
Получалось из его слов так, что президент мог вернуть свое расположение к человеку, если вспоминал о нем. Весь вопрос в том, как его заставить это сделать.
Иван внимательно слушал весьма абстрактные рассуждения, но в конце концов сказал:
— Говори прямо — есть план или нету!
— Есть! — заверил Петрович. — Зря, что ли, я столько лет здесь околачиваюсь? Я тебе его, Ваня, расскажу, но ты мне побожись, что, когда президент тебя примет, ты и обо мне не забудешь словечко вставить. И говорить много не надо. Мол, скучает Петрович, от скуки сам плачет и гармошка его плачет. Про гармошку, главное, не позабудь.
— Клянусь, не забуду, — пообещал Иван.
— Надо, чтобы к президенту пришла Алиса! Ее он не забыл!
Глаза Петровича приняли отвратительное выражение, стали маслеными.
— Ты на что намекаешь?
— Вожделеет он ее.
— Что? — удивился Иван.
— Только Алиска, — успокаивающе заговорил Петрович, — такая девка, что не сдастся. Президент ее увидит — и тебя вспомнит и позовет.
Иван после паузы спросил:
— А почему он забывает вот так, напрочь?
— Милый, а как же ему жить на свете, если обо всем и обо всех помнить. У него как стресс, так он всех ненужных уже людей и позабыл. Каштанов со своими танками на него наехал — стресс. Вот он нас, сирых, и позабыл, мы ему ни на что не нужны — ни ты, ни я. А опомнится, вспомнит, так обязательно позовет.
— Но как мы найдем Алису?
— Это мое дело, — усмехнулся Петрович.


13

Иван долго не мог уснуть на жестком диванчике, который уступил ему Петрович. Сам гармонист растворился в темноте и тишине дворца. По его словам, «пошел на дело».
Иван вдруг понял, что помогает ему выживать среди этих людей — он верил им всем. Если бы он стал, как они, недоверчивым и подозрительным, то погиб бы.
Из всех увиденных людей Петрович казался самым ничтожным и отвратительным. Но Иван поверил ему и надеялся, что все будет хорошо.
К утру ему стала сниться деревушка, вся засаженная цветущей черемухой. Иван никогда не жил в деревне, но видел все отчетливо. Большой, светлый дом, рубленый колодец во дворе, рукомойник, прибитый к толстому столбу. В доме иконы в углу, под иконами стол и лавка из обструганных досок, которые за десятилетия стали полированными. Иван стоит посреди избы в нерешительности, прижав руки к груди, и оглядывается. Солнце настолько заливает своим светом все вокруг, что заставляет щуриться. В солнечном мареве появляется молодая круглолицая женщина с добрыми серыми глазами в одной белой рубахе, которая обрисовывает ее полную и сильную фигуру. Женщина приоткрывает рот, смеется, что-то говорит, но Иван, несмотря на все усилия, не может ее понять. Он хочет прикоснуться к щеке женщины... Но все исчезает и тонет в темных гримасах предутреннего сна.
Проснувшись, увидел сидящего напротив Петровича. Лицо его, постоянно гримасничающее, в данный момент сохраняло выражение спокойной задумчивости. Он был даже симпатичен в эти минуты. Иван повернулся на бок и приподнялся на локте. Ему показалось неприличным подсматривать за человеком. Петрович встрепенулся, как петушок на насесте, и робко улыбнулся:
— Как спалось?
Иван стал пересказывать свой сон. Петрович внимательно слушал, не перебивая, только тонкие пальцы его постоянно двигались, точно он ощупывал клавиши на гармошке. Потом сказал:
— Баба в белой рубахе — это к смерти. — Но, увидев реакцию Ивана, добавил: — Не бойся, тут, если и захочешь, умереть не дадут.
Петрович стал рассказывать о том, что Алису давно вывели из сна, но держат на каких-то препаратах. Она находится в постоянной полудреме и плохо соображает, потому он и не решился с ней заговорить. Можно все испортить.
— Ей и надо всего-то дойти до президентских дверей! — воскликнул он в досаде.
— Алису пропустят?
— Чудак, — пожал плечами Петрович, — она же дочь сенатора Владимирова. Кто посмеет ее остановить?
— Но как ты добрался до нее?
— Так ведь еще никто не знает, что я в опале и президент забыл обо мне, — прищурился Петрович. — Я до кого хочешь доберусь, кроме президента.
И тут Петрович поведал, как долго и тщательно президент готовился к встрече с Иваном. Ему почему-то очень важна была эта встреча. Он репетировал до малейших мелочей, как он вроде бы случайно наткнется на Ивана во дворце и только потом «поймет», кого встретил в своих хоромах.
— Что за чушь! — поразился Иван. — Зачем ему это было нужно?
— То, что ему не нужно, он не делает, — хладнокровно ответил Петрович. — Я к чему рассказываю... Ты должен понять: одна ошибка — и мы пропали. Алиска твоя совсем одуревшая. Ты уверен, что сможешь довести до ее мозгов, — Петрович постучал по лбу пальцем, — что от нее требуется?
— Откуда я знаю? — огрызнулся Иван. — Ты вот не довел...
— А кто для нее я?
Иван промолчал, не зная, так ли много он значит для Алисы, что она тут же придет в себя и как следует отреагирует на его слова.
— Ладно, — смирился Петрович, — риск дело благородное.
Поздно ночью они отправились «на дело». Петрович безошибочно вывел Ивана из дворца. На улице ярко светила золотистая луна. По песчаным дорожкам добрались до летнего домика с круглой крышей.
Петрович замер и приложил палец к губам. Он кивнул головой на лавочку перед домиком. На ней сидела Алиса, кутая плечи в теплую шаль.
Иван застыл перед ней изваянием, забыв, чему учил Петрович. Алиса не обратила на него внимания, и он почувствовал ужас. Но, постояв так минуту и поняв, что на самом деле ничего ужасного не происходит, Иван сел рядом с ней и взял за руку.
— Человеческое тепло! — воскликнула тихо Алиса и повернула голову к Ивану.
Он гладил ее руку и шептал на ухо ласковые слова.
— Иван! — неожиданно громко произнесла она и изо всех сил сжала его руку.
— Алиса, пойдем со мной, — попросил Иван.
— Почему ты говоришь со мной как с больной... — запинаясь, с трудом выговорила она.
Как много значит человеческий голос! Алиса даже не проговорила, а прошелестела. В ее вопросе отсутствовали всякие интонации. И как быть дальше? Иван рывком притянул женщину к себе и, вопреки всем инструкциям Петровича, поднял на руки и понес.
Петрович, однако, не растерялся, вынырнул из кустов и махнул рукой: мол, держитесь за мной.
Хотя Алиса весила немного, все-таки Иван метров через пятьдесят стал задыхаться.
— Я сама, — вдруг сказала Алиса все так же тихо, но уже вполне отчетливо.
Он осторожно опустил ее на землю.
Женщина взяла Ивана под руку и, тяжело переступая, медленно пошла рядом.
Потом в комнате Петровича Алиса сидела в кресле и, морщась от напряжения, старалась понять, что от нее требуется.
— Понимаешь, — дрожал от нервного возбуждения Иван, — она же ничего не знает. Ни про заговор, ни про ночной штурм... ничего!
— А ты понимаешь, — визгливо перебил его Петрович, — что если мы ее не наладим утром к президенту, то нам крышка? Приставленные к ней люди обнаружат пропажу, и начнется... давай, давай, милый, растолкуй своей бабе, что надо делать.
Алиса дернулась в кресле:
— Заговор, штурм — все это действительно было?
— Понимаешь, президент дал мне слово, что освободит нас, — стал повторять все сначала Иван, — но я не могу к нему попасть, там охрана, а ты можешь...
— Да, — кивнула Алиса.
— Утром мы проводим тебя до покоев этого злодея, и ты напомнишь ему, что он дал слово.
— Да.
— Фу, черт, — вытер лоб тыльной стороной ладони Петрович, — кажется, все поняла.
— У меня просто заторможенная реакция, — медленно произнесла Алиса. — Они не хотели быстро выводить меня из сна, сказали, что это вредно.
— Заботливые ребята, — хихикнул Петрович. — Но избавь Бог от их заботливых рук.
Ее уложили, прикрыв большой теплой шалью, а сами сели за столик.
— Петрович, а зачем ты лягушек развел?
— Люблю, они среди земноводных вроде как я — плебеи. А на самом деле, если приглядеться — красота. Погляди, как красиво плавают. А песни какие поют. Бывало, пойдешь на рыбалку, а они, стервы, заливаются. А у тебя удочка, червячки, кильки в томате или вобла и, конечно, пол-литра. Сядешь на травку, примешь, хлебушком с килечкой закусишь — хорошо! Тут и поспишь немножко, а под утро самый клев!
— Лучше, чем сейчас?
— Что «лучше»? — сузил глаза Петрович. — Жизнь? Черт ее разберет! Тогда — колхоз, навоз, привоз, извоз... Баба тощая, злая, скотина тоже тощая и дети сопливые и глупые, в меня. На работе бригадир хуже, чем капитан Петров, потому что невоспитанный, дикий. Ну а председатель колхоза хуже, чем президент. Необузданная личность в своих страстях.
— И какие у него страсти?
— Да украсть чего-нибудь общественного, и побольше. Прямо больной человек был. Пить не пил, по одиноким бабенкам не бегал, а воровал как Калигула.
— Как кто?
— Ну, не знаю. Зверь, в общем. А на собраниях как начнет говорить про производительность труда и долг перед социалистическим отечеством, то такая тоска наступает... У-у-у, взбередил душу. А при демократах... В работниках у одного был. Так он хуже зверь, чем председатель.
— Чем же хуже?
— Норму не выполнишь, так колбасы с водкой не даст. Сам одноногий был. По двору ходит, а на боку «калашников» болтается. Говорим ему: «Уйди ради Христа. Не стой над душой с автоматом». А он глазами как ворон водит. Когда рэкетиры приезжали — у нас праздник. Они трудовой народ не трогали, потому что с нас взять нечего. Они к хозяину. Чхали на его «калашников». Ну, он после этого неделю пьет, а у нас праздник. Эх, брат, до чего я работать не любил! У меня же душа артиста!
Иван молча глядел на сжавшуюся в комок Алису.
— Что молчишь? — спросил Петрович. — Осуждаешь?
— Я и сам работать не любил, — поддержал разговор Иван. — Какой я тебе судья!
Так ночь и не спали.
Утром стали будить Алису. Та стонала, но не просыпалась. Наконец с трудом приоткрыла веки.
— Боже, — застонала она, — как же болит голова!
Иван обрадовался тому, что в голосе ее появились живые интонации. Он спросил, помнит ли она о вчерашнем разговоре. Алиса попросила все повторить.
— Так, — протянула она, — значит, он, мерзавец, решил о тебе позабыть...
— Алиса, а ты уверена, что тебя к нему пропустят? — осторожно поинтересовался Иван. — Ты ведь вроде как в заключении.
— Если мой папочка вновь в фаворе, то, я думаю, он меня и приказал держать на уколах. Так что если у кого и была под арестом, так это у него!


14

— Сейчас будем глядеть спектаклю, — потер узкие ладошки Петрович.
Иван в недоумении уставился на него. Но Петрович не смутился, подмигнул и нажал на какую-то кнопку. Стенка отъехала, и Иван увидел Алису. Она вошла в большую комнату и, гордо вздернув голову и надменно прищурившись, глядела прямо на Ивана. Тот ошалело замотал головой.
— Дурашка, — нежно шепнул Петрович, — это же экран. У меня еще не сняли все эти штучки-дрючки. Просто сюда сам президент иногда заходил и смотрел «кино», как приглашенные его дожидаются.
Из боковой двери стремительно вошел президент, в халате, брюках и белой рубахе с расстегнутым воротом. Он вскинул голову, выпятив надменно подбородок.
— Как петухи бойцовские сходятся, — комментировал Петрович.
Но Иван его не слушал. Сердце его билось сильно и часто. Так часто, что он даже рефлекторно стал поглаживать, растирать левую часть груди. Он переживал не за исход разговора, а за Алису, хотелось защитить, помочь ей, но сделать это было невозможно.
Двое молча стояли друг перед другом — маленькая, хрупкая женщина и огромный мужчина, наделенный неограниченной властью.
— Президент, — совсем невраждебно начала Алиса и сделала полшага вперед, — ты приезжал к нам во дворец, когда мы были маленькими. Помнишь? Мы очень любили тебя тогда, хотя и не знали, кто ты.
— Я вас тоже любил, особенно тебя, — грустно улыбнулся президент и широким, плавным жестом указал Алисе на кресло.
Женщина не спеша, даже степенно села, закинув ногу на ногу.
— Ты обещал нам, что мы вырастем счастливыми, помнишь? — продолжала Алиса, уже немного повышая голос.
— Я сделал вас свободными и дал все, что мог, — поморщился президент.
— Ты приезжал к нам такой огромный, такой добрый, — опять зазвучал ласковый голос Алисы, — мы садились к тебе на колени.
— Да, — улыбнулся президент. — Меня всегда радовало, когда на колени садились девочки. Вы были тяжелые и нежные, а мальчишки жесткие.
Чтобы скрыть лихорадочный блеск глаз, Алиса прикрыла их ресницами. Она молчала. Она ждала.
Президент осторожно и медленно провел рукой по ее волосам, улыбнулся как-то робко и тихо сказал:
— Рыжая.
Алиса передернула плечами, но не сбросила его руку.
Иван замер. Он и представить себе не мог, что его Алиса была когда-то очень близка к президенту.
Человек глуп и слеп, особенно мужчина. Ему кажется, что только ему одному женщина так смеется или улыбается, он не может и представить, что она такая же и с другими мужчинами, и... она не может по-другому улыбаться, смеяться, радоваться, принимать мужчину...
Алиса и президент вели себя как близкие и давно знающие друг друга люди.
Петрович тоже все понял, гнусно фыркал в рукав и толкал Ивана в бок — мол, видишь, а я тебе что говорил.
Алиса встрепенулась, подняла ресницы и спросила, в упор глядя на президента:
— Так ты сдержишь свое слово — отпустишь Ивана?
Президент отдернул руку:
— Зачем тебе нужен этот осел?
— Он добрый.
— А я злой?
— Ты не добрый.
— Я предполагал, что все так и получится, — пробормотал президент. — Я хотел увидеть этого типа, с которым ты так долго жила. Я же знаю тебя. Не будь его, ты через полгода сбежала бы из алкогольного округа, но он чем-то привлекал тебя. И я приказал его «разморозить», повозить по стране, чтобы он стал похож немного на человека, прежде чем с ним встречусь. И что я увидел?
— Что же? — вызывающе воскликнула Алиса.
Президент замялся. Видно, он не хотел врать и не мог точно подобрать характеристику Ивану.
— Я увидел заурядного, но в общем-то неплохого парня, правда, излишне чувствительного. Но это даже смешно при его габаритах.
— Он не чувствительный, он добрый, — упрямо поправила Алиса.
— Может быть... — президент задумался. — Но разве, кроме него, ты не видела добрых людей? И вообще... с каких пор доброта стала столь притягательна для молодых женщин?
— С той самой минуты, когда молодая женщина понимает, что с жестокими скотами она жить не хочет и не может.
— После того как ты меня бросила, — продолжал, словно не слыша ее, президент, — я пытался что-то изменить в своей жизни. Отказался от гарема, перестал проказничать, как раньше... Но разве человек в силах изменить свою суть?
— Ты хандришь, президент, — насмешливо произнесла Алиса.
В этот момент звук пропал. Петрович объяснил:
— Поломалась машинка. Раньше тоже так случалось, будем глядеть пантомиму.
Он огорчился, а Иван был рад. Лучше не слышать, что они там говорят.
А зрелище между тем было весьма занятное. Алиса, жестикулируя, наступала, что-то выговаривая президенту, а он пятился от нее до тех пор, пока не уперся в стену. Тут же зло оскалился и сделал движение рукой, как будто что-то бросил женщине в лицо.
Она закрылась руками и зарыдала. Это было видно по тому, как содрогалось ее тело.
Иван беспомощно огляделся, словно в поисках того, что могло бы помочь ему и Алисе.
— Ничего, ничего, — потрепал его по плечу Петрович, — ты в самом деле жалостливый какой-то. Подумаешь, баба плачет. Они все и часто плачут. И только себе на пользу. Единственно, нам вредно глядеть на них в такие минуты.
И тут произошло невероятное. Президент стремительно подошел к Алисе и встал перед ней на колени, обняв ее бедра, женщина продолжала рыдать.
Что между ними происходило, понять было невозможно. Но по тому, как вытаращил глаза Петрович, увидев эту сцену, Иван сообразил, что и для него все увиденное казалось непонятным.
Это походило на любовные сцены в немом кино. Только стоявший на коленях перед маленькой рыжей женщиной человек управлял страной и был наделен огромной властью.
Алиса оттолкнула его и пошла к двери. Президент быстро поднялся с колен и последовал за ней.
— Да, — крякнул Петрович, — заварили мы с тобой кашу. Так жил бы себе доживал в спокойствии и сытости, а что теперь будет, и не знаю.
Ошарашенный Иван глядел на золотых лягушек в аквариуме и молчал. Ему пришло в голову, что, не встреться он на пути Алисы, она стала бы женой президента. Но вместо гордости он испытал чувство страха за женщину и стыда за себя. Когда президент назвал его ослом, Алиса этого не отрицала.
Вот попал, так попал в историю!
Между тем дверь в комнату растворилась, и вошла Алиса, а вслед за ней президент. Алиса уже не плакала, но слезы в ее глазах блестели. Растрепанная, она была хороша в эту минуту. Президент не шел, а шествовал, высоко подняв голову. В нем было столько истинного величия, что Иван оробел. Президент увидел экран, но только презрительно фыркнул.
Петрович охнул, присел, шлепнул себя по лбу и кошкой прыгнул к нужной кнопке.
Все это выглядело так комично, что Алиса засмеялась, и на губах президента промелькнула улыбка.
— Проходите, гости дорогие, — стал ласково приговаривать Петрович. — Водочки выкушаем, на гармошке сыграем...
— Заткнись, — оборвал его президент и очень внимательно стал смотреть в глаза Ивана.
Тот смущенно взглянул на Алису, не понимая, как себя вести. Он боялся навредить ей. Он впервые понял, на какой высоте она стояла и будет стоять, что бы в ближайшее время ни произошло. Она входила в элиту нового общества. От Ивана мало что здесь зависело, но он старался держаться достойно.
— Так я и не понял тебя до конца, — выдавил из себя президент, — Иванушка ты дурачок. Петрович, а ты его понял?
— Хочешь режь, хочешь убивай, — рванул на груди рубаху Петрович, — а такого гада, как этот Иван, я не встречал. А хитер-то, хитер! Меня вокруг пальца обвел! В интригу придворную вовлек. Сукин сын.
Иван с раскрытым ртом слушал Петровича, и не злость, а удивление подавляло остальные эмоции.
— Все ясно, — перебил президент. — Человек он действительно хороший, а ты, старый паразит, бери гармошку и иди на стол накрывай. Скучно мне без тебя.
Петрович мигом схватил гармошку и, по-верблюжьи подскакивая, полетел к хозяину в кабинет, но на ходу вполне дружелюбно успел подмигнуть Ивану.
— Ну, дети мои, — вздохнул президент, — подумайте в последний раз, хотите ли вы быть вместе?
Алиса решительно встала рядом с Иваном и взяла его за руку. Это выглядело трогательно, но Иван сказал:
— Во вред Алисе я ничего делать не хочу.
— Кто знает, где вред, а где польза, — философски заметил президент.
— Я остаюсь с Иваном, — заявила Алиса.
— Красиво, — одобрил президент, — только фокус вот в чем. План, как с вами поступить, разрабатывал Петров. Я не знаю, что он там придумал и как он желает сделать вас свободными, отпустить на волю. Ведь он шутник. Возьмет и пошлет вас на Луну... без скафандров.
В интонациях президента звучала явная угроза. Но Алиса объявила твердо:
— Будь что будет.
— Ладно, дети мои, я вас предупредил.
Президент подошел к Алисе и по-отцовски поцеловал в лоб. Затем обернулся к Ивану, дружелюбно посмотрел в его глаза и крепко обнял.
Ивану почему-то стало страшно.


Эпилог

1

Он очнулся от вибрации и воя двигателей. Их с Алисой усыпили? Иван боялся открыть глаза. А вдруг они в самом деле летят на Луну? Не свойст¬венная раньше, до всех этих приключений, робость поселилась в его душе. Первое, что Иван понял, — они не на космическом корабле, а в обычном стареньком вертолете. Спиной к нему сидел человек. По стриженому затылку и характерно сжатым плечам Иван угадал: «Вася!»
Тот мгновенно обернулся, Иван оказался в стальных объятиях маленького бойца.
— Мы не одни! — перекрикивая шум винтов, завопил с сияющими глазами Вася и указал в темный угол.
С бьющимся сердцем Иван подошел к зачехленным креслам и увидел спящую Алису. А Вася уже показывал пальцем на иллюминатор. Внизу, насколько можно было увидеть, расстилались бескрайные зеленые леса. Иван встретил озабоченный взгляд Васи — куда их отправили? И только покачал головой. Но все-таки это было лучше, чем полет на Луну.
Иван прошел в кабину пилотов, готовясь к худшему — пилотов в ней могло и не оказаться. Однако в кабине сидели с усталыми, осунувшимися лицами двое парней. Они хоть и угрюмо, но кивнули в ответ на приветствие. Вертолет летел на автопилоте, поскольку ребята резались в карты с тем остервенением, которое появляется у игроков после многих часов игры.
— Ребята, а мы не кувырнемся? — спросил Иван.
— Исключено, — хрипло отрезал один из игроков. — Машина старая, но надежная.
— А вы пилоты?
— Нет, мы сопровождающие. Пилоты этой машине не нужны. Сама летает.
— И куда же вы нас сопровождаете?
— Вертолет сам прилетит и сядет, а куда, мы не знаем, — последовал равнодушный ответ.
Иван вернулся в салон. Вася рылся в большом ящике. Там лежали карабины, патроны, ножи, рыболовная снасть и много чего еще.
Замысел капитана Петрова стал ясен. Их должны высадить в необитаемом месте. Иван выругался, а Вася как будто был рад. Он даже насвистывал, перебирая гибкие бамбуковые удочки и сети для ловли рыбы.
Все-таки капитан с президентом додумались, как «отпустить» Ивана с друзьями на волю. Впрочем, в том, что их достанут в любой точке земного шара, если вспомнят, Иван не сомневался. Поступок президента походил на изощренное издевательство. В этой мысли Иван укрепился еще больше, когда почувствовал такой сильный приступ голода, что его затошнило.
— Поесть бы чего! — крикнул он на ухо Васе.
Тот кивнул и засуетился. Иван же подошел к спящей Алисе. Она словно улыбалась во сне. Иван взял ее руку и нашел пульс. Он был сильным и ритмичным.
Бедная девочка! Она должна здорово расстроиться, что ее наладили в ссылку.
Тем временем Вася открыл банку, в которой оказались кильки в томате, достал батон черного хлеба и бутылку портвейна «Кавказ». Издевательства президента (или капитана Петрова?) становились все изощреннее.
Иван сам пошарил в сумках, где лежали продукты, но ничего, кроме вышеперечисленных продуктов, не обнаружил. Были еще, правда, соль и сахарный песок.
Вася с большим сомнением поглядывал на кильку и ничего не предпринимал. Иван вздохнул, прекрасной работы финским ножом отхватил ломоть хлеба, положил вдоль него кильку, налил стакан портвейна, ибо пить больше было нечего и, набравшись храбрости, откусил. Старая закалка дала себя знать. Голод не тетка. И Вася тоже храбро приступил к трапезе.
Он сунул в рот пару килек, тут же откусил хлеба, вытаращил глаза и судорожно стал запивать «Кавказом», после чего вытаращил глаза еще больше.
Иван хмыкнул, но ничего не сказал.
Прожевав с трудом первый кусок, Вася отрезал себе второй, третий. Потом поднял большой палец и сказал:
— Еда дрянь, но калорийная.
«Еще бы, — подумал Иван, — половина России на этой еде жила и не тужила. Не омары и не устрицы, а насытить может».
И тут вертолет, дернувшись, резко пошел на снижение. Иван с Васей прильнули к иллюминаторам. Под ними были сопки, покрытые редким молодым сосновым лесом.
Сделав разворот, вертолет на несколько секунд завис и мягко приземлился.
— Мужики! — крикнули из кабины. — У вас минут десять, не больше. Эта штука ждать не будет.
Со скрежетом открылась дверь, и чистейший, пахучий воздух медленной струей вполз в салон. Иван растерялся, зато Вася сориентировался мгновенно.
Выскочив на землю, он крикнул:
— Давай Алису!
Иван нежно поднял женщину и поднес к дверям.
— Быстрее, — командовал Вася с искаженным лицом.
Никогда еще он не вел себя так. Небрежно положив спавшую женщину на землю, он приказал:
— Подавай все, что там есть!
Иван сообразил, что десять минут — небольшой запас времени. Он начал выбрасывать мешки с продуктами.
— Не то! — кричал Вася. — Давай оружие сначала, снасть...
Но, видимо, не надеясь на Ивана, Вася сам сиганул в салон и двумя могучими рывками подтащил ящик с оружием к выходу, развернул его, выскочил вон и взревел яростно:
— Толкай!
Хотя Иван навалился всем телом, ящик не подвинулся ни на миллиметр.
Ругаясь, Вася вновь забрался ловко, как кошка, в салон и выбросил оттуда ящик. След за ним последовал второй, третий... Иван же продолжал кидать мешки...
Машина вновь загудела.
— Все, братцы, — закричали сопровождавшие, — счастья вам, орелики!
Вася толкнул Ивана, тот выпрыгнул, подогнув неловко ногу, а вертолет взмыл ввысь и откуда-то, как показалось Ивану, с неба свалился Вася.
Тяжело дыша, Иван лег на спину. Вертолет стремительно набирал высоту, потом сделал прощальный круг и, превратившись в точку на синем небе, исчез.
— Вот и все, — грустно подытожил Иван.
— Земля холодная, — сказал Вася, — встань.
Сам он достал из мешка выделанные шкуры песцов, устроил из них ложе и положил на него Алису. Затем зорко посмотрел вокруг. Уже темнело. Вася вздохнул и решил:
— Ночевать будем здесь.
Вася стал лидером в их небольшой компании. Иван в душе этому был рад, но порядка ради заметил:
— Ты изменился.
— Капитан Петров сделал из меня человека, — усмехнулся тот. — Он мне столько раз за короткое время повторил, что я дебил... В общем, я понял, что такое нормальный человек, и стал им.
— И что же такое нормальный человек?
— Тот, кто сам принимает решения и выполняет их. От и до!
Вася два раза ударил по воздуху железной ладонью руки, обозначив это «от и до».
Выражение лица у него стало жестоким. Иван поежился. Перед ним действительно стоял другой человек.
— Надо принести сушняка, — обратился к нему Вася. — А я посмотрю, что еще нам оставил господин капитан.
Иван покорно встал и пошел собирать сушняк. К его удивлению, этот процесс оказался весьма трудным. Он так давно ничего не делал руками, что собирать и носить охапки сухих веток для него оказалось в тягость. К тому же он напоролся на сук и ободрал себе лицо.
Видимо почувствовав его настроение, Вася подбодрил Ивана, коротко бросив:
— Молодец.
Но это поощрение не взбодрило, более того, разозлило: «Уж лучше играть непонятную, может, даже шутовскую роль при президенте, чем подчиняться этому мальчишке».
— Ничего, ничего, — ответил на его невысказанную мысль Вася, — выживем, притремся друг к другу. Мы ведь с тобой ладили.
Недалеко от холма протекала речка. Вася тащил уже широкую сеть и кивнул ему: мол, чего сидишь?
Иван крякнул и поплелся за Васей. Тот сквозь зубы говорил, что такую дрянь, как кильки в томате, он больше есть не будет. Иван не очень-то верил в их способность прокормить себя другой пищей и лишь вздохнул в ответ.
Речка оказалась не так уж и близко — почти в километре. Иван устал, натер ногу, к глазам подступили слезы.
Вася разделся донага, немного поныряв, сообщил, что здесь мелко, и, захватив ловко сеть, крикнул Ивану, чтобы тот взялся с другой стороны.
Хотя и стемнело, Иван видел, что по дну «ходили» немаленькие рыбки. В какой-то момент, преодолев страх перед ледяной водой, тихо вошел в реку.
Заводили они не очень умело, но несколько здоровенных рыбин вытащили.
— Стерлядь... или лосось! — пораженно воскликнул Иван.
— Какая разница, — улыбнулся Вася, — главное — свежая. Ты тащи ее к костру.
Иван удивленно поглядел на него.
— Пока дойдешь, — пояснил Вася, — я костерчик разожгу.
Схватив одежду в руку, он, словно спринтер, понесся вперед. Его стройное, белое тело вскоре затерялось среди молодых сосен. А Иван нес тяжеленных рыб и молил Бога, чтобы не заблудиться. Ледяное купание взбодрило и несколько очистило мозг от химической дряни, впрыснутой им с Алисой на прощание ребятами из спецслужб.
Вася сдержал слово. Не прошло и минуты, как на холме уже горел костер.
«Только бы он меня рыбу чистить не заставил», — подумал Иван.
Но молодой друг не собирался доверять ему столь важную работу. Прищурив глаз, он выбрал короткий нож с толстой рукоятью и толстым лезвием, после чего схватил за хвост рыбину и куда-то пошел с ней.
— Ты куда? — слабым голосом поинтересовался Иван.
— Отойду подальше, внутренности в землю закопаю.
Иван озяб и очень хотел есть. Он подбрасывал в костер все больше и больше веток и толстых гнилушек — и пламя вдруг высоко взвилось. Стало по-настоящему жарко. Иван оттащил в сторону Алису на ее мехах. Уж скорее бы она пришла в себя. Компания Васи его уже не радовала.
А вот и он, легок на помине. Шагает со своим коротким ножом, как юный варвар.
Рыбу Вася насадил на деревянный вертел и удивительно умело и быст¬ро поджарил.
— Остальная пойдет на засолку, — объявил он.


2

Иван проснулся от холода, и тут же его душу наполнило глубокое детское чувство обиды. Он был мокр от росы, и его бил сильнейший озноб. Казалось, что каждая сколь-нибудь крупная мышца в теле прыгала как-то не в такт остальным, почему и складывалось впечатление, что его раздирают на множество частей. Но то, что он увидел далее, заставило его обидеться еще больше.
Вася делал разминочные и силовые упражнения с такой яростью и в таком темпе, что казалось, еще минута, и он упадет замертво. Но он не падал, а только рычал от восторга и возбуждения. Он отжимался от земли настолько быстро, что у Ивана зарябило в глазах, а удары ногами и руками вообще были не видны глазу — только воздух гудел вокруг. Закончил Вася свою утреннюю зарядку пробегом к речке и долгим купанием в ледяной проточной воде.
«Атлет чертов», — пробормотал Иван не без некоторого восхищения.
Сам же он быстренько-быстренько раздул тлевшие угли (похоже, Вася ночью подкладывал в костер), набросал в него оставшиеся ветки и деревянный мусор и попеременно стал греть то спину, то живот.
В аккуратно завернутой бумажке он обнаружил бок вчерашней рыбы и впился в него зубами, рыча от голода. Только когда съел все, подумал, что Вася, может быть, и не успел перекусить: кто будет так «работать» на полный желудок? Ивану стало стыдно, но не очень. Он пригрелся и хотел спать. И в тот момент, когда он, оглядываясь, осматривал окрестности в поисках наиболее привлекательного места, взгляд его натолкнулся на неподвижно сидящую Алису.
Она сидела в позе лотоса, с закрытыми глазами и никак не реагировала на происходящее. Если она спала таким образом, то почему ее не разбудили вопли Васи? Если же она во сне села в столь странную для спящего человека позу, то что с ней случилось?
Иван присел рядом на корточки. Ее дыхание долетело до его лица. Она дышала ровно, приоткрыв рот, лицо ее порозовело, а веки чуть вздрагивали.
— Алиса! — тихо позвал Иван.
Ответом ему было молчание. Он в тоске поглядел на речку, на всю эту... пустоту, набитую зеленью и небом, и ему захотелось завыть. Он, рвавшийся на свободу, получил ее. И что?
— Алиса! — взревел он и протянул руку к лицу женщины.
Но руку перехватил неслышно подошедший Вася. Приковал на месте строгим взглядом:
— Не трогай ее.
Иван вернулся к костру, вполуха слушая разъяснения Васи. А тот беззлобно, но наставительно втолковывал, что Алису очень долго держали на сильных препаратах. Она проснулась ночью и, посоветовавшись с Васей, ввела себя в транс. Она будет так сидеть сутки или двое, пока ее организм не почувствует себя здоровым.
— Ты иди полови рыбки, — увещевал Вася, — уху свари. А я в лес схожу, погляжу, куда мы попали, да Алисе корешков и ягод поищу.
Что тут делать? Никакую уху Иван не варил никогда в жизни.
— Мы же вчера рыбу поймали, — сказал он, не поднимая глаз.
— Так я ее засолил, — удивился Вася. — Нам припасы нормальные нужны, а не кильки в томате.
Он весело вскинул на стальное плечо карабин и вприпрыжку зашагал в темневший на дальней горе черный, старый лес. Иван же еще раз скорбно вздохнул.
Тут ему пришло в голову, что из этого леса запросто может выбежать волк, или медведь, или тигр саблезубый — черт знает куда их сбросили. Иван быстренько схватил черный карабин, вложил обойму маслянистых золотых патронов и вскинул на плечо. Но ведь Алиса остается здесь. Как быть?
Мог ли Вася забыть о ней? Нет. Значит, был уверен в ее безопасности. И в случае угрозы она успеет вывести себя из этого состояния.
Иван взял нож, несколько удочек и пошел к речке. Ему действовало на нервы все: толстые красновато-бордовые черви, которых набрал, отковырнув ножом дерн, весело журчащая прозрачная вода, сам процесс насаживания червей на крючки... Уколол стальным крючком палец, и ему стало очень жалко себя.
Но вот червь на крючке, а удочка в руках. Почти сразу же клюет, и Иван вытаскивает большую, золотистую рыбу с красными плавниками. Через несколько минут еще одна рыбина, за ней третья, четвертая...
«Тут ухи на десятерых хватит», — думает Иван и спешит к Алисе.
Но не все так просто обстоит с ухой. Иван вспоминает о том, что приготовление ухи предполагает наличие костра. Бросив рыбу на траву, идет собирать хворост, причем так крякает, когда ему приходится нагибаться, что кажется, вздрагивают колючки на соснах.
Наконец костер разожжен, но для ухи еще нужен котелок, да и вешать его на что-то надо. Все эти мелочи бесят его до такой степени, что дальше некуда.
«Я же десятки лет ничего не делал собственными руками, — догадывается он. — Процесс труда мне просто отвратителен. Он унижает меня, раздражает больше, чем все президенты, сенаторы и капитаны, вместе взятые!»
Костер горит весело, только подбрасывай, да и предусмотрительный некто в один из ящиков средних размеров положил ведро. Иван наливает в него воду из речки (опять пришлось тащиться туда!), кое-как, с грехом пополам чистит рыбу, вовремя вспоминая, что главное — извлечь осторожно внутренности и соскоблить чешую. Порубив рыбу на куски, бросает их в воду, ведро вешает на рогатки... и приходит к выводу, что он молодец, но больше сегодня палец о палец не ударит.
И от костра, и от солнца шло тепло. Но осень, наверное, уже пришла. Что-то уж больно робка и тиха природа. Да и сколько может тянуться бесконечное лето...
Вася пришел не с пустыми руками — принес кабанчика. Сказал, что попали они в край непуганых птиц и дичи здесь полно. Он несколько неодобрительно оглядел все сделанное Иваном, но ничего не сказал. Только достал корешки, травы из нагрудных карманов и бросил их в ведро, потом посолил варево и, понюхав густой запах, сказал:
— Ничего, приживемся.
— Ты-то, может, и приживешься, — угрюмо отозвался Иван.
Поразительно, как все быстро может измениться в жизни. Еще день назад никого так не любил Иван, как Алису и Васю, а вот сейчас они сидят рядом с ним, и он не то чтобы не рад им... Он в первую очередь себе не рад, понимает, насколько слаб, беспомощен и не нужен здесь. А где он нужен?
Иван понимал затруднения, которые стояли перед президентом, когда тот думал, куда можно «отпустить» Ивана. Он понимал капитана Петрова, который ясно видел, что единственное место, где Ивану будет пусть нехорошо, но терпимо, — это алкогольный округ.
«“Кретинизм, дебилизм, маразм”, — лезли в голову не очень хорошие слова. — Ты ведь ровным счетом ничего собой не представляешь, — укорял он себя. — Ты можешь жить только рядом с заботливыми людьми из алкогольного округа, с Алисой, с Васей, с президентом. Как только остаешься один на один с обстоятельствами — ты полное ничто! Вся твоя бравада, все метания — это остатки прежних социальных установок на борьбу за правду. А твоя правда на самом деле как у борова — пожрать хорошо и поспать. Но кончилась лафа, сам, дурак, допросился».
— Уха-то вкусная, — произнес с удивлением Вася. — Попробуй.
Голос его звучал мягко. Иван взял протянутую ложку — от варева шел приятный запах, — осторожно хлебнул — объедение!
Вася достал из ящика огромный, остро отточенный топор и удалился.
Из сосенок послышались тупой стук и лихое разбойничье уханье Васи. Под эти звуки Иван задремал, а когда проснулся, увидел, что Вася стоит по пояс в земле и роет землянку.
— Обязательно им в землю зарыться надо, — раздраженно пробормотал Иван, прикрыв глаза.
— Обязательно, — отвечал развеселившийся от работы Вася. — Сейчас выроем землянку, пол и стены сосняком выстелем, крышу сделаем, и неделю, а может, больше жить можно. А там и избу срубим с печкой.
Но Вася просчитался. При всей его силе дело у него не шло. Почва оказалась песчаной, осыпалась, в землянке веяло сыростью, костра там не разведешь... Не дал ему Бог таланта строителя. Мучился-мучился с землянкой, но уюта их существованию она не прибавила.
Хотелось Ивану позлорадствовать, но слишком велико было разочарование Васи. Иван спать в его землянке вежливо отказался. Однако перед зажаренной свининой не устоял. Круто посоленные куски мяса не нуждались ни в уксусе, ни в соусе. Иван клал жареный ломоть свинины на большой кусок черного хлеба и наслаждался едой.
А Вася с усмешкой глядел на него. Несмотря на холодный вечер, он сидел все так же по пояс обнаженным и, казалось, не замечал укусов комаров.
— Может быть, ее в землянку перенесем? — кивнул Иван на Алису.
Вася отрицательно покачал головой. Что ж, ему виднее.
У наевшегося Ивана, как у кота, рефлекторно стали закрываться глаза. Но Вася тормошил его:
— Надо хоть шалаш для начала построить. Ночи холодные. Места здесь рыбой и дичью богатые, а климат нам неизвестен. Вдруг завтра снег пойдет?
— Откуда снег, — слабо возражал Иван, — трава еще зеленая.
— Это ничего не значит.
— Не буду я строить, — упрямился Иван. — Лягу и буду лежать.
Вася странно поглядел на него. Так глядит на свое чадо разъяренный отец, соображая, нахлопать по попе или подождать.
Иван сжался под этим заботливым взглядом, но он действительно так был измучен незначительным физическим трудом, что заставить его что-либо делать едва ли было возможно.
— Ты что, не понимаешь, какой подарок нам выпал? — немного удивленно пристыдил Вася. — Мы же свободные! Мы никому не подчиняемся и делаем что хотим.
— Это ты никому не подчиняешься и делаешь все, что хочешь, а я опять в полной кабале! — взвился Иван.
Вася немного подумал.
— Наверное, ты действительно устал, — сказал он после паузы. — Тебе трудно, но ты привыкнешь.
— Да пошел ты к черту! — выругался злобно Иван и закрыл глаза.
Конечно же Вася во всем прав. И едва ли он хотел оскорбить его. Но в душе Ивана росло дикое упрямство.
— А вот не буду ничего делать, и все!
— А жрать будешь? — поинтересовался Вася.
Иван промолчал, ответ на этот вопрос казался очевидным, но его пугало предстоящее пробуждение Алисы. Она уже третьи сутки сидела как изваяние, лишь временами по ее телу проходили крупные волны дрожи. Словно организм от чего-то избавлялся и снова затихал.
А что, если и Алиса поведет себя капризно? Они вдвоем окажутся на шее у Васи. И вообще, как с ней вести себя в новых условиях?
Вася же вошел в раж свободного труда и охоты. Он больше ни о чем не просил. Часов шесть в день он тратил на то, что бесконечно переделывал землянку, но становилось только хуже. То он заменял песок глиной, а глина ссыхалась и сыпалась большими кусками, то раскопал вниз чуть ли не на глубину колодца и там появилась вода, то опять заменил глину на песок и обвалилось добротное покрытие землянки из толстых бревнышек.
Помучившись с землянкой, Вася вприпрыжку бежал к речке вытаскивать макалки и приносил много отличной рыбы. Потом он убегал в лес, и не случалось, чтобы приходил без добычи.
Ивана же все раздражало вокруг. Чистый лесной воздух казался чересчур резким, с переизбытком кислорода. Земля до омерзения мягкая, речка — до отвращения холодная. А главное, вокруг стояла гнетущая, зловещая тишина. Она не несла никакой информации. И вся природа, несмотря на яркие краски, казалась безликой и безразличной.
На воздухе было не так уж и холодно, но Иван достал из ящика непромокаемый плащ из материи, похожей на брезент, и, накинув на голову капюшон, сидел в этом плаще целыми днями в оцепенении.
Однажды он услышал чистый женский голос: «Привет!»
Иван вздрогнул, тяжело повернул голову и увидел стоявшую и улыбавшуюся Алису. Она медленно прогибалась в пояснице, уперев руки в бока. У нее были чистые, спокойные глаза, как у хорошо выспавшегося ребенка.
— Боже! — провела рукой по волосам. — Как они спутались! Иван, у тебя есть расческа?
Хотя Иван убеждал себя, что ждет пробуждения Алисы, он оказался совершенно не готов к тому, что придется подстраиваться к еще одному человеку, подлаживаться, находить общий язык. А что придется, он понял по первой фразе. Какая, к черту, расческа! Как будто она не понимает, в какую историю они влипли!
Иван еще больше нахохлился и с трудом выдавил из себя, что у них не только расчески, но и много чего теперь нет.
Алиса, казалось, не замечала его настроения. Она тихо промурлыкала, что обойдется без многого, но вот расческа ей точно нужна.
Женщина обошла «стоянку», подошла к засоленной рыбе и землянке, одобрительно хмыкнула, а затем стала рыться в ящиках. Иван толком так и не узнал, что в них находится. Многочисленные мешки они с Васей тоже не трогали. Зато Алиса приступила к тщательному осмотру. Скоро раздался ее ликующий вопль. Из одного мешка она выхватила большой костяной гребешок со слониками на ручке и опасную бритву для Ивана.
Тот провел по мягкой щетине, которая стала постепенно превращаться в курчавую бородку, и отрицательно покачал головой. Алиса сказала:
— Действительно, борода тебе идет.
Надо же сморозить такую глупость! При чем тут «идет»? Она что, хочет, чтобы он обдирал этой железкой кожу каждый день? И для кого?
Но на лице Алисы был написан такой восторг, что Иван пробормотал:
— Борода греет и от комаров защищает.
— Да, конечно, — согласилась Алиса, вонзая большой гребень в свои густые волосы.
Они так спутались, что Алиса поняла: их надо намочить. К тому же она вспомнила:
— Ужас! Я, наверное, неделю не мылась!
И почти побежала к ручью. Вернулась она не скоро. Влажное платье облегало ее тело. Как и Вася, она не дрожала после холодного купания. Более того, тело ее так разгорячилось, что от него валил пар!
Она уютно устроилась на шкурах и стала расчесывать мокрые, свисающие отдельными прядями волосы.
Иван хотел поговорить с ней о происшедшем, но женщина не склонна была к разговорам и выяснению всего ужаса положения, в каком они все трое оказались. Она мурлыкала себе что-то под нос и расчесывала, расчесывала волосы.
Через час Иван не выдержал и пошел в лес. Он с остервенением наступал на попадавшие ему под ноги сухие сучья и бормотал вслух:
— Или она не отошла от препаратов и не понимает, во что мы влипли, или ей здесь нравится, так же как нравится этому дебилу Васе. Тогда и она, получается, дура!
Эта неприятная догадка заставила Ивана застонать. Он с яростью ударил правым кулаком в левую ладонь и тут же замер в ужасе. На него ползла змея. Иван завопил от страха. Змея, державшая черную голову довольно высоко над землей, изменила маршрут и пронеслась метрах в трех правее. Иван вытер мокрый лоб и присел на корточки.
Мир природы оказался еще более зловещ и опасен, чем мир людей.
Он впервые представил себе, что может остаться один на один с лесом, со зверями и птицами, со змеями и рыбами, и почти бегом поспешил вернуться к Алисе.
Женщина уже разожгла огонь. Над костром висело ведро, и в нем что-то булькало. Алиса улыбнулась:
— Нужно сложить печь из глины прямо здесь. На ней удобней готовить.
Иван промолчал, усаживаясь на свое место.
— Мы можем приготовить лепешки.
— Из чего, интересно? — пробурчал Иван.
— В мешках есть мука, но потом мы сами научимся выращивать хлеб.
— Ну да, — съехидничал Иван. — Вася решил строить избу с печью, а ты — высаживать и собирать рожь или пшеницу. Но он, между прочим, и шалаш сделать не смог, он землянку дурацкую зачем-то отрыл... Изба... Хлеб...
Алиса совершенно не обиделась. Она прищурилась, поглядела на небо и обрадовала:
— Солнышко выглянуло!
То появлявшееся, то исчезавшее солнце действительно показало свой бок. Солнечные лучи осветили Алису, и голова ее вспыхнула золотом.
— Девочка, — как можно мягче обратился к ней Иван, — ты не понимаешь, что с нами произошло, и радуешься, как ребенок, непонятно чему.
— Ну почему же не понимаю? — ровным голосом ответила Алиса. — Да и что другое с нами могло произойти? С нами поступили очень гуманно, было бы хуже, если бы оставили жить в их округах. — Последние слова она произнесла с презрением.
— Их округа, — повторил без всякого выражения за ней Иван, и тут же его озарило. — Так они выбросили нас сюда, чтобы мы создали свой округ?
— Конечно, — подтвердила Алиса, — капитан Петров, когда я критиковала их порядки, сказал мне однажды довольно раздраженно: «А вы подите и сделайте хоть что-нибудь свое». Тогда я была ужасно зла. Я отвечала, что бессильна изменить их мир. А он мне с улыбочкой: «Тогда сотворите свой. Выбора-то нет. Или живи в том мире, который создали без твоего участия, или сделай хоть что-то... Нет, не хоть что-то, а именно пойди и создай свой мир».
— И они нас не заберут отсюда хотя бы через год? — с тревогой и тайной надеждой спросил Иван.
— Нет. Зачем? Они хотят наблюдать за нами. Вспомни, Иван, президент же предупреждал нас. Неужели мы сдадимся!
— Если было бы кому, я бы сдался, — насупился Иван.
— Понимаешь, — увещевала Алиса, — у тебя сейчас трудный период адаптации. Тебя точно вынули из материнской утробы и оставили почти одного.
— А у тебя все так хорошо? — обозлился Иван.
— Ты имеешь в виду мое физическое состояние или моральное? — Алиса в некотором раздумье сдвинула брови.
— И то и другое. Почему вы с Васей радуетесь всему случившемуся, как два котенка... игривых и глупых?
Алиса засмеялась, подошла к Ивану, обняла его за голову и притянула к себе.
— Если кто и напоминает котенка, то это ты, мой друг. Физически мы очень хорошо подготовлены, и наша выносливость безгранична. Одиночество, то есть отсутствие массы людей, которые находились рядом со мной раньше, я переживу легко...
Женщина продолжала говорить, но Иван ее не слушал.
«Мужества мне не хватает, — вспомнил Иван. Именно об этом он подумал еще во дворце. — Мужества во всем. За предыдущие годы меня превратили в тряпку... Нет, ерунда, я уже рожден жить в инкубаторских условиях, похмельные муки воспринимал как конец света, и никогда и ни за что не нес ответственности».
От горького признания самому себе не стало легче.
Глядя на то, как ловко Алиса разделывает рыбу, Иван спросил, где и когда она училась готовить.
— Я разделываю рыбу в первый раз, но что в этом мудреного? Есть общие понятия, которые мне известны. Шкура и внутренности зверей и рыб не годятся в еду. Голова тоже. Хотя из голов можно сварить приличный бульончик...
— И о многом ты имеешь такие общие представления?
— О да! Я никогда не делала печку, но я знаю свойства глины, огня, кислорода. Я думаю, что под моим руководством Вася сложит отличную печку!
Иван фыркнул, но ноздри его заволновались. Они уловили нежнейший аромат, исходивший от костра. Алиса позвала есть, и он с наслаждением умял почти полведра вкусного варева.
— Что это? — спросил он.
— Уха.
— Обычная уха?
— Не знаю, — пожала плечами Алиса. — Уху-то я тоже делаю в первый раз. Я не знаю, какая бывает обычная, а какая необычная. Тебе понравилось?
— Очень.
Алиса радостно рассмеялась. К этому времени волосы ее почти просохли и мешали работать, лезли в огонь, в ведро с ухой.
— Нужно их отрезать, — мужественно заявила Алиса.
— Нет, не нужно! — внезапно воскликнул Иван, даже не успев подумать, какой ему прок от волос женщины.
— Ты не хочешь? — бархатно проворковала Алиса.
Иван промолчал. Ему почему-то было стыдно. Стыдно, что он ни на что не способен, а между тем указывает женщине, как ей выглядеть. Таким, каким он стал, Иван не имел прав на женщину.
— Я их оставлю, — решила Алиса.

Дальше начались чудеса в решете. Иван считал, что его друзьям надоест заниматься ерундой и, остыв, они сядут к нему под березку на шкуры и загрустят, задумаются о том, в какой ужасной ситуации очутились. Однако его предположения и тайные надежды не оправдались. Чем больше времени проходило, тем неистовей и активней работали Вася и Алиса.
А на Ивана напала сонливость. Он постоянно спал или дремал, а потому не мог точно определить, сколько спят его товарищи. Иногда ему казалось, что они вообще не спят. Но примерно распорядок их жизни Иван представлял. В четыре часа они уже были на ногах. Делали свою дурацкую разминку. Причем Алиса не отставала от Васи и скоро из тонкой, хрупкой девушки превратилась в мускулистую женщину с обветренным лицом. Она спокойно приносила по два спиленных и ошкуренных Васей бревна, пока тот пилил следующие. В ее отсутствие Иван как-то попробовал поднять бревно, но смог лишь приподнять за конец.
— Ведьма чертова, — пробормотал он, не понимая, как за короткий срок женщина может развить такую силу.
После разминки Вася шел на охоту, Алиса же занималась хозяйством. После возвращения охотника все завтракали. Иван съедал больше их обоих.
Безо всякого отдыха после завтрака начинали работу на «стройке коммунизма», как это называл Иван. Стройка действительно казалась нескончаемой. Ни изба, ни печка у Алисы с Васей не получались, хотя при их силе и знаниях о свойствах самых различных материалов вроде дело было пустяковое.
Но все выходило как-то не так. Возвели сруб — он получился перекошенным, сложили печь из самодельных кирпичей — у нее труба сразу же отвалилась. Сруб утром выровняли — к вечеру он покосился на другую сторону. Трубу к печке приделали, затопили — дым в избу пошел. Пол стелили — он весь вздулся. Потолок провис. А крыша уж совсем перекосилась.
— Да, — ехидничал Иван, — ну и теремок вы построили! И с окнами, и с дверьми, но жить в нем нельзя.
Самым неестественным для Ивана во всей их возне казалось полное отсутствие отрицательных эмоций. Не получилась изба и печь, ну выругайся, взгрустни, пни бревно ногой... Ничего подобного! Неудачи только веселили Васю и Алису.
— О, опять домик покосился, — делал открытие Вася, — и печка ползет!
Последние два слова он выговаривал в каком-то даже восхищении. Надо же, радости-то сколько!
Иван откровенно плевал в возмущении и уходил в лес, ибо наступали такие минуты, когда он своих товарищей видеть не хотел. Да и были ли они ему товарищами? Может, только определенное время и место сближают людей? В одних обстоятельствах человек станет тебе другом, а в других он же — врагом.
Случайных встреч не бывает, любят повторять мистики. Наверное, они правы. Не так уж обширен круг наших знакомств, чтобы из десятка девиц обязательно наткнуться на ту, которая вызовет страсть или просто симпатию. А друзья? Ведь не оттого же становятся друзьями, что вместе посещают один детский сад или школу? Дружба — такая же интимная вещь, как и любовь. Значит, судьба была встретиться.
Это все больше занимало Ивана. Человечество изначально верило в судьбу, предопределенность. Она могла называться волей богов, а могла принимать обличье классовой борьбы или прогресса. В любом случае человек являлся игрушкой закономерностей, которые он познать не мог, тем более на них повлиять.
Эти размышления, с одной стороны, пугали Ивана, и он временами со страхом глядел на серые куски неба среди макушек деревьев: что, мол, оттуда еще ожидается? С другой стороны, они примиряли его до какой-то степени с прошедшим. Гасили злобу и к президенту, и к капитану Петрову, и к Алисе с Васей.
Когда была хорошая погода, Иван мог присесть на пенек и часами размышлять о самых разных вещах. Но если дул сильный ветер или шел дождик, Иван спешил вернуться к перекошенной избе. Такая погода вызывала у него волнение. Когда лес шумел, стонал, шуршал — он оживал,  Иван же предпочитал иметь дело с предметами неодушевленными, а тут, казалось, в каждую сосенку вселялась душа.
Алису, а тем более Васю дождик радовал. Они могли работать в любую погоду. Наблюдая за своей бывшей подругой, Иван ловил себя на мысли, что перед ним совершенно другой человек. Он знал истеричку и страстную женщину, здесь пред ним какое-то существо без пола и нервов, беспрерывно радующееся жизни. Вася по сравнению с Алисой и то несильно изменился.
Но однажды, когда шел дождь, женщина сорвала с себя одежду и стала в неистовом восторге носиться по лужайке. Она смеялась, протягивала к небу руки, что-то выкрикивала. Иван с трудом разобрал, что она звала его, — и узнал в ней прежнюю Алису, хотя это не заставило его скакать без штанов вместе с ней. Он только махнул рукой.
Алиса очень странно относилась к Васе. Если к Ивану она иногда подходила, гладила его по голове, говорила ему ласковые слова, то с Васей она обсуждала только бытовые темы. Если они спорили, то последнее слово оставалось за ней. Эти два человека существовали в одном мире, в одном измерении, но совершенно не сближались. Иван не знал, радоваться этому или огорчаться. Он вовсе не претендовал на Алису как на женщину, но ему было бы неприятно, если бы Алиса предпочла ему Васю.
Ивана она не трогала. Он первое время ждал, что она вот-вот скажет — пойди сделай то-то. И не дождался. Алиса, похоже, и Васе не давала лезть к Ивану. Тот лишь временами бросал на него угрюмые взгляды.
Сам Иван, несмотря на свое ехидство, когда похолодало, стал внимательнее наблюдать, как продвигаются дела у его друзей.
Рыбы они засолили на десятерых. Научились коптить мясо. Каким-то чудом Алисе удалось засолить грибов и наварить из поздних ягод варенья. Здесь все обстояло более-менее нормально. Прекрасный рыболов и охотник, Вася не дал бы умереть с голоду и без запасов. Лосей и оленей он специально не трогал — как он выражался, берег до зимы.
И избу отстроили. Стояла она хоть криво, но надежно защищала и от зверей, и от ветров. А вот с печью не ладилось. А похолодало так сильно, что на улице ночевать было нельзя.
— Ничего, сделаем печь, — утешала Алиса.
Но в ее оптимизм Иван уже не верил. Сколько дней он наблюдал, как Алиса и Вася в специальной глиняной печи пытались обжигать кирпичи и ничего у них не выходило. «Так и от холода загнуться недолго», — думал Иван.
Однажды, когда Алиса с Васей были в лесу, он скинул плащ, неуверенно засучил рукава и подошел к заготовленной глине. Поборов отвращение, стал мешать глину с песком наобум, а не так, как Алиса с Васей, по системе. Кирпичи у него лепились один за одним и выходили ровные, словно на машине сделанные. Затем Иван затопил печь и засунул первую партию сушить.
— Что это вам, шашлыки? — приговаривал он. — Что вы так огня боитесь? Обжарить их как следует, вот вам и нормальный строительный материал.
Пришедшие из леса товарищи увидели следующую картину. Иван в изнеможении спал, а на травке лежала горка превосходных кирпичей.
Так продолжалось неделю. Становилось все холоднее, руки мерзли в холодной глине, он скрипел зубами от отвращения к работе, но понимал: он не сделает — никто не сделает. Через неделю кирпичей накопилось довольно. Он дождался, когда так и не сказавшие ему ни слова Алиса с Васей снова ушли в лес, и начал выкладывать печь. Он работал почти не размышляя, как и что делать, и быстро выложил аккуратную печь. Сразу затопил, чтобы она просохла и виден был результат. И что же? Дым шел в трубу и вылетал из нее прямым столбом (погода стояла хорошая). Стены печи просыхали, пахло сырой глиной, но печка стояла, не рушилась.
— Вот это дела! — восхитился Иван и вспомнил, что дед его слыл отличным печником.
Вернувшиеся из леса охотники были ошеломлены.
— Что же ты не сказал, что печки класть можешь? — воскликнул пораженный Вася.
— А я и сам не знал, — смутился Иван.
Через неделю пошел снег, но в избе стояла жара. Иван лежал на лавке и думал: «Сильные морозы будут или нет?» Ему почему-то хотелось лютой зимы с большими сугробами. Сквозь плотные наслоения памяти вновь стали пробиваться воспоминания детства. Игра в царь-горы. Визжащие, борющиеся дети, пресный на вкус, но очень красивый снег, который хотелось есть как мороженое, тяжелые, промокшие штаны, промокшие, ледяные варежки и расслабление в теплом доме — блаженный детский сон.
В одиночестве Иван пробыл не долго. Спешно пристроив к избе несколько сараев, появились Вася и Алиса.
«Сараи у них тоже получились кособокие», — равнодушно подумал Иван, глядя на розовощекую Алису. Она улыбнулась, сверкнув белыми зубами, и тут же загремели чугунки, заполыхала еще жарче печь.
Похлебав мясного горячего бульончика, съев изрядный кусок мяса, Иван вновь улегся на свое место, прикрыл глаза и хотел уже погрузиться в сладкие воспоминания, но Алиса и Вася не думали уходить. Отдыхать  они тоже не хотели. Все началось с вопроса Алисы:
— Вася, ты на самом деле не умеешь читать? Ты даже «Войну и мир» не читал?
Получив отрицательный ответ, Алиса начала близко к тексту пересказывать великий роман.
Иван засыпал не раз, просыпался. За окном день сменяла ночь, но мелодичный голос Алисы продолжал звучать.
«Господи, за что Ты их так наказал? — говорил про себя Иван. — Такую великую силу в них вложил? Они же вообще не спали!»
Наконец Алиса произнесла печально:
— Конец.
Вася безмолвствовал.
— Тебе не понравилось?
— Почему, интересно, — ответил Вася.
— Но ты понял, что ты человек не меньше, чем Наполеон?
— А кто сомневался? — вскипел Вася. — Свинья жирная этот Наполеон! Не умеешь воевать, так уж и не берись.
— Что ты! — воскликнула почти испуганно Алиса. — Наполеон — величайший полководец мира!
Вася надолго задумался.
— Что-то не видно сего из этого романа, — наконец выдал он.
«Получила, голубушка, — злорадствовал Иван, — тоже мне воспитательница».
Тогда Алиса стала пересказывать чью-то монографию о Наполеоне. Вася слушал не перебивая, но потом спросил:
— Кто же из них врет?
Теперь задумалась Алиса, а потом стала объяснять Васе, чем отличается искусство от исторической науки. Но Вася был неумолим.
— Кто прав? — коротко вопрошал он.
Ивана их беседа начала забавлять, но вскоре он затосковал: «Стоило мне попадать в эту заваруху, чтобы слушать лекции на уровне детского сада?» — и уснул с растревоженной душой.
К моменту его пробуждения спор утих. Алиса сидела у окошка и из шкур шила одежду.
«Вот это тебе идет, — подумал Иван, — а то “Наполеон, Наполеон”!»

Снег скоро растаял, и началась теплая, сырая осень. А потом и зима. Сильных морозов не было, но снега нападало много.
Алиса пристрастилась к охоте. Они с Васей сделали короткие лыжи-снегоступы и все время пропадали в лесу.
Однажды Иван проснулся, откинул куртку из шкур и задумался. Он чувствовал, что ему чего-то хочется, но не мог понять чего. На улицу его не тянуло.
Иван выглянул в окошко. Кругом бело и тихо.
Случайно взгляд его упал на стол. Там лежали лист бумаги и карандаш. Потянуло написать что-нибудь. Он осторожно подошел к столу, взял негнущимися пальцами карандаш и написал свое имя. Затем составил несколько достаточно бессмысленных предложений. Его охватило беспокойство. Писать ему нравилось, но лист бумаги был так мал!
Иван бросился к ящику в углу, где он видел несколько толстых тетрадей. Обнаружив одну из них, он спрятал ее в своем «логове» и уснул спокойным сном.
С тех пор как только Вася и Алиса уходили, он доставал тетрадь и начинал записывать свои впечатления.
«Сейчас, наверное, декабрь. Впрочем, кто разберет? Может, и январь. Нет. Если бы Новый год наступил, то Алиска с Васей мне сказали б. Так вот, сейчас декабрь. На улице снег. Я сижу за столом и пишу эту ерунду. Все, устал».
«Когда-то я писал статьи о разной чепухе. Но я никогда не мог мыслить абстрактно, создавать образы. Мне всегда нужна была конкретная фактура, некое действие, которое уже было в этой жизни. И сейчас единственное, что я могу описать, — это то, как закипает чайник на плите. Вот он уже закипел. Пар валит из носика. Надо его снять и попить кипяточку с вареньем. Чай и кофе я пить перестал... хотя у нас есть запасы. Слишком возбуждает. Я долго не могу уснуть. А я стар, и мне надо много спать».
«Кстати, о кофе... Неделю назад я обратил внимание на то, что Алиса и Вася заваривают какой-то измельченный корень. Я спросил. (Мне очень не хотелось говорить с ними, но иного способа получить информацию у меня не было.) Алиса обрадовалась и просветлела лицом. Она всегда радуется, когда я с ней заговариваю. “Это женьшень”. И предложила заварить мне. Я согласился. Так всю ночь не спал. Больше этот женьшень не пил».
«Алиса сшила себе шапку из серебристой лисы. Шапка огромная. Я поглядел на нее и почему-то вспомнил батьку Махно. Впрочем, вспомнил одно имя. Кто он такой, вспомнить не мог, и, главное, мне это не нужно».
«На днях подумал о том, что я лишний. Но потом сообразил, что это глупость. По отношению к чему и к кому я лишний? Алиса и даже Вася явно нуждаются во мне. Я чувствую это, хотя и не могу объяснить, зачем я им нужен. И вообще, человек лишним быть не может в принципе. Раз он существует, значит, он уже не лишний. Он может дискомфортно себя ощущать, но это не означает, что он лишний».
«Сегодня 31 декабря. Вася срубил очень красивую голубую ель, сделал для нее крест. Но и ель у него встала криво. За дело взялась Алиса: стала притягивать дерево веревками к стене (а веревки прибила). В итоге ель покривилась на другой бок. Дерево было чрезвычайно красивым. Мне стало жалко и больно глядеть на “искривленную” красоту. Я оборвал веревки, взял топор, два раза бухнул не глядя по кресту, и елка встала прямо. Алиса захлопала в ладоши и взвизгнула от восторга и удовольствия. Она все больше ведет себя как девчонка. Я старею, а она молодеет. Не превратится ли она со временем в младенца?
Стол был роскошный. Мне очень нравятся соленые грибочки и копченая медвежатина. Алиса с Васей соорудили женьшеневый коктейль. Мне из вежливости предложили портвейна. Глупцы! Что может мне добавить портвейн?
Я глядел на елку и радовался. Спросил, как они узнали, что именно сегодня 31 декабря. Алиса ответила, что высчитала по звездам. Разве такое возможно? Но в любом случае в дневнике я могу теперь проставлять даты. С датами как-то приятней и действительно похоже на дневник.
Алиса с Васей дурачились до утра. Я глядел на них молча, но и мне было хорошо. Славный праздник Новый год!»
«23 февраля. Сегодня я встал, чтобы поесть, и у меня от слабости подогнулись ноги. Потом их свело в очень болезненных судорогах. Алиса сделала мне массаж. Потом странно поглядела на меня и сказала: “Одевайся и на улицу”. Мне хотелось одного — лежать. Но глаза женщины стали ужасными, и я ей подчинился, выбирая из двух зол меньшее. В первый раз за все время пребывания здесь Алиса применила силу гипноза.
Она натянула на меня меховую накидку и потащила на улицу. Ноги мои продолжали подгибаться, кости трещали так, что казалось, еще немного, и они все переломаются, выйдут из суставов. За это время я отрастил не только бороду, но и живот. Должно быть, отвратительная картина со стороны. Но все это ничто в сравнении с болью во всех мышцах. Откуда взялась боль? Я прошел всего несколько шагов.
Вокруг избушки снег был утоптан, и мы стали ходить кругами. Я задыхался. Я хотел молить о пощаде. Но, встречая непреклонный, а вместе с тем ласковый взгляд Алисы, я понимал, что мольбы мои напрасны. Вовсе она не превратилась в ребенка. Она стала еще более жестокой и целеустремленной.
Ну и тоска!
Когда мы вернулись в избу, я доковылял до кровати, Алиса раздела меня и что-то ворковала. В голове моей так шумело, что я ничего не понимал.
На следующий день повторилось то же самое.
И на следующий...
И...»
«8 марта. На ногах стою прочно, хотя далекие прогулки мне не под силу. Хотел сегодня посоветоваться с Васей, что подарить Алисе в день солидарности всех трудящихся женщин, и обнаружил, что Вася отсутст¬вует. Выяснилось, что он уже давно поехал в экспедицию по окрестным землям, чтобы выяснить, не живет ли кто там, и, возможно, найти место, более пригодное для жизни, в этом Алиса почему-то разочаровалась.
На улице солнце. Снег на открытых местах подтаивает. Сладко и пронизывающе пахнет лес. Я решил не мудрить, сорвал пушистую ветку елки и подарил ее Алисе.
Алиса сунула ветку себе в нос, чтобы почувствовать запах хвои, укололась, сказала мило “ой!”, покраснела, приподнялась на цыпочках и поцеловала меня в глаза. Я не мог скрыть слез. Я бережно обнял женщину за плечи, и мы хорошо поплакали. От души».
«15 марта. Чувствую себя отвратительно. Весна всегда несет возбуждение молодым и муки старым. С ложа не вставал. Алиса мне ничего не сказала. Она все чувствует и понимает».
«Первое мая! Я проспал недели две. С трудом поднялся, подошел к двери и услышал, как Вася говорил Алисе, что он любит меня и что меня надо беречь. Вот это да! А я считал его недоброжелателем.
Алиса сказала, что тоже любит меня, но ее пугает то, что у меня летаргический сон. Нужно попытаться разбудить меня. Но Вася возразил: “Он просто очень устал. — И потом, после паузы, добавил: — Он связывает нас с тобой, Алиса. Если бы не он, то у нас давно было бы по отдельной избе”. “Да, — согласилась Алиса, — и обе с плохими печками”. “Клянусь, он гениален! — разгорячился Вася. — Чтобы сложить такую печь, требуется гениальность”.
Оба они были взволнованы, и я тоже, но чувствовал себя, как ни странно, довольно хорошо.
Когда Алиса вошла в избу и увидела меня на ногах, она всплеснула руками от радости: “Заварить тебе женьшень?” “Завари”, — решил я».
«15 мая. Вот уже две недели пью настойку из корня жизни и чувствую себя все лучше и лучше. Вася рассказал, что обнаружил удивительное место, где можно поселиться. Чем оно удивительно, я не понял. Те же холмы, та же река. Но Вася твердил одно: “Там потрясающе красиво”.
Они беспокоятся, смогу ли я перебраться туда. Я прохожу в день по нескольку километров и довольно бодр, но для длинного перехода не гожусь. Да и ночами еще холодно. А я боюсь холода».
«21 мая. Высоко в небе Вася заметил вертолет. Все-таки нас не забывают, сделал я вывод. Но Вася возразил. По его мнению, у них есть тысячи способов следить за нами незаметно изо дня в день. Мне стало жутко неприятно. Мы тут “кувыркаемся”, а президент глядит на все это как в кино и веселится. Впрочем, он, конечно, давным-давно забыл о нас. Противно вспоминать их порядки. Но все-таки интересно, как они там, во дворце...»


* * *

На этом воспоминания Ивана прерываются, ибо вертолет появился и на следующий день. Он покружил, покружил и стал снижаться. Все трое стояли задрав головы, не понимая, что их ждет. Но когда стало ясно, что вертолет точно идет на посадку, Алиса тут же предложила бежать и скрыться.
Ее обуял ужас, она ломала руки и говорила, что ни за что не хочет возвращаться в тот мир и живой им не дастся. Вася пошел в дом и вынес оружие, себе взял автомат, Алисе дал карабин, а Ивану охотничье ружье.
— Зря вы беспокоитесь, — пытался вразумить их Иван, он вертел в руках ружье и, усмехаясь, следил за вертолетом. — Они никогда не прилетели бы за нами так явно — придумали бы ход поинтереснее и посмешнее: им бы только поржать, уж я их натуру изучил.
Алиса немного успокоилась, но карабин держала в руках крепко.
И вот вертолет сел. Потом минутная тишина. Вот открылась дверь, и все трое увидели... капитана Петрова. Тот стоял в дверях и как-то смущенно улыбался им. Но, видимо, сопровождающие потеряли терпение и отвесили капитану полновесный пинок под зад. Он вывалился вон, а вертолет в ту же секунду взмыл ввысь.
Капитан поднялся и, смущенный, пошел навстречу троице.
— Мы не верим ни одному его слову! — затараторила Алиса. — Он провокатор, хуже того, он отец всех провокаторов, он что-то задумал... Что бы он нам ни предложил, мы не верим ни одному его слову.
— А мы ему и не верим, — отозвался Иван.
Ему были приятны страх и паника Алисы, впервые за долгое время он чувствовал себя мудрее, мужественнее по сравнению с ней.
И тут Иван с Алисой одновременно услышали, как Вася передернул затвор автомата, и оба кинулись на него, в результате чего очередь прошла над головой капитана Петрова.
Тот присел, побелел от ужаса, но, поняв, что больше стрельбы не будет, покачал головой и зачем-то поднял руки вверх.
— Я же ваш! — крикнул он. — Я такой же беглец и изгнанник!
— Ну уж и наш, — прошипела Алиса.
— Зря вы мне помешали, — опечалился Вася. — Может быть, я для этого поступка на свет родился.
— Выперли капитана, — догадался Иван. — Все ясно как божий день. Ротация кадров.
Петров подошел вплотную, косясь на автомат в руках Васи, но радушно улыбался, как учили его и как учил агентов он сам, испуская флюиды обаяния.
Но троица молча повернулась к нему спиной и ушла. С ним не поздоровались, в дом не позвали.
И началась странная жизнь. В этот же день установилась просто летняя жара. И красное солнце долго-долго висело над верхушками сосен, словно не желая уходить, окрашивало все в кровавые тона.
Капитан сделал себе шалаш и сидел там. Иногда ходил, поглядывая на налаженный быт аборигенов. Еды у него с собой не было, оружия тоже, рыболовных снастей и тех не дали.
Иван сказал, что нехорошо как-то, ничего у мужика нет, им-то он в дорогу приличную экипировку дал.
— У него есть самое главное для работы, — огрызнулась издевательски Алиса. — Ручка, блокнотик и наверняка подслушивающее устройство.
— Околеет он здесь от тоски по работе, — добавил Вася. — Если только нас не стравит. А это у него один выход. Как же он выживет без провокаций? Зачем тогда ему вообще жить?
Иван еще больше убедился в том, что он тут самый зрелый и опытный. Пошел к капитану на переговоры.
Петров сразу же набросился на Ивана:
— Ну вы же взрослый человек, вы же понимаете, что мы тут все изгнанники! Теперь-то что нам делить?
— Я понимаю, — перебил его Иван. — Только мои друзья не понимают и не верят вам. Со временем пройдет, надеюсь. Вот вам рыба, вот мясо, хлеб, вот консервы, ваши еще остались, килька в томате, мы их не особо тут употребляем.
В глазах капитана стояли слезы. Оказывается, и «эти» плачут, когда припрет. А Иван стал думать, что делать дальше. Уж не совсем он был бескорыстен в своем благородном поступке.
Мало кто из живущих на земле знал так много, как капитан Петров. И хоть попал в опалу, но знания-то остались...
Иван оказался прав.

Ни Вася, ни Алиса не хотели дружить с капитаном, а вынашивали планы бегства. Предлагали оставить капитану дом, часть припасов, ружье и удочку и уйти ночью, тем более что они и раньше говорили, что раз уж попали в эти пространства, то грех сидеть на одном месте и каждое лето нужно менять стоянку и строить новый дом. Часто с тоской смотрели на закат. Они хотели преодоления пространства, экспансии, хотели двигаться вслед за солнцем, вдыхая запахи новых лесов и лугов, купаясь в новых озерах и реках.
Вася иногда вспоминал свой дом на берегу океана и клялся, что обязательно дойдет до океана, увидит его еще раз.
Для Петрова разногласия между бывшими подопечными тайной не были. Он все видел по их озабоченным лицам. И вот как-то решил пойти ва-банк.
Троица сидела в своей летней беседке, перебирала грибы.
И тут заходит Петров. Прошедшие события как-то не лучшим образом сказались на его голове, ибо его речь началась так:
— Я, как политтехнолог, хочу вам предложить...
Что тут началось! Оказалось, что в России за последние тридцать лет слово «политтехнолог» было запрещено. Почему-то, когда люди слышали его, с ними начинали происходить всякие странные вещи: они били в морду того, кто произносил подобные выражения, осаждали газеты, на страницах которых публиковали это слово, и, наконец, обзывались им. Оно заменило весь бранный лексикон.
И стоило капитану только произнести запрещенное слово, как Вася и Алиса бросились на него. Завязалась драка. Ну, не банальная, конечно. Дрались биополями.
Капитан Петров был искусен в этом деле. Пятясь от наседавшего противника, он бил биополем Васю по лбу, а Алису просто отталкивал, но и эти двое прошли хорошую школу — самого Петрова. Вася лупил биополем капитана в нос, а Алиса — коварно под коленки.
Со стороны посмотреть, так вроде люди плясали, покрикивали и повизгивали, Иван не сразу и понял, в чем дело. Когда понял, поднял вверх руки:
— Пусть капитан скажет. Чувствую, будет что-то умное.
Почесывая нос и несколько припадая то на одну ногу, то на другую,  злобно поглядывая на Алису, капитан сделал паузу, приходя в себя, а потом произнес:
— Вам нужно создавать новый род, дети вам нужны. И начнется новая жизнь, появится новое племя, и обернется время вспять, и начнется история заново.
— Да, это так, — кивнула надменно Алиса. — Но начнется все это без политтехнологов! Мы будем свободными людьми! Понятно?
— А мне-то что? — ответил Петров. — Больше всех нужно, что ли? Захотели суверенную демократию — я вам сделал. Захотели жить сами по себе — я вам сделал. И теперь живите как хотите.
Троица решительно развернулась и пошла прочь...


* * *

— Идите, идите, чудаки, — беззлобно напутствовал их в спины капитан Петров. — Только без политтехнологов вы все равно не обойдетесь. Кто написал законы Хамурапи? А Моисей был кто? Про Солона забыли? Про индийских мудрецов? Про жрецов, которые создавали Египет?
И тут Алиса остановилась. По законам природы она не могла слышать того, что сказал Петров, но она обернулась и крикнула:
— Мой род будет родом свободных людей! — И добавила уже тише: — Понятно?
— Все в руках Божьих, — ответил смиренно капитан Петров.


* * *

Они ушли от капитана Петрова. И через две недели остановились на берегу огромного озера, похожего на море. Разбили лагерь. Утром Иван проснулся и не увидел рядом Васи. На его немой вопрос Алиса ответила, что тот ушел, что он ищет себе пару, ибо здесь рядом живут какие-то люди, Вася давно их обнаружил.
Иван растерянно молчал. Она добавила, что Вася всегда придет на помощь, когда это будет нужно.
Алиса осторожно взяла Ивана за руку, и он почувствовал, как ее сила переливается в его мозг, в его сердце и сосуды, и он становится молодым и сильным. Теперь он видел перед собой не мускулистую и отважную Алису, а только нежные глаза молодой женщины...
А ночью Алиса лежала, тесно прижавшись к Ивану, и шептала, глядя в звездное небо, небо без границ, небо, которое и было свободой:
— Мой род будет родом свободных людей.