МА

                МА

     Мама всегда переживала за ушедших куда-либо детях, будь им пять или тридцать пять лет, и шла на край городка за, задержавшимся на мероприятии, чадом.
   - Ма... - смущался, например, я , - Щас, ещё, минут двадцать...
   Мама с грустью смотрела мне в глаза и шла домой, чтобы опять вернуться, если «ребёнко» не возвращалось.

    - Мам, ну что ты ходишь за мной, как за маленьким ?! [Мне же неловко от этого...]
    - Ну, да, вот так...
    - Да сколька мне лет-то?
    - Двадцать два..
    - Ну, вот, не два же годика...
    - Да, конечно, не два.. - чуть улыбается мама.

   А на следующие выходные опять: - Серёжа, ты идёшь домой?...

   В 1937-м году энкэвэдист в «приватной» беседе спрашивал её:
     - Вы — миловидная женщина, часто бываете в обществе офицеров... Не могли бы вы...
     - Нет, не могли бы я...
 
     С этих довоенных времён она работала только бухгалтером и памятью о тех далёких годах осталась потемневшая медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» без орденской планки и удостоверения на неё.

    Нередко Ма по характеру своей работы занималась ревизиями в местных организациях. Запомнилось её  упоминание  о курьёзных финансовых документах районной поликлинники, согласно которым некоторый медицинский персонал трудился по 28 часов в сутки.

      Самой ответственной и напряжённой работой был годовой отчёт и уже в преклонных годах, на пенсии, Ма участвовала, в борьбе с этим, с каждым годом увеличивавшимся районным бумажным «монстром».

       Не забылся мне и её рабочий кабинет в деревянном двухэтажном здании райисполкома: две светлые комнаты с большими окнами, столами, шкафами, счётами, арифмометрами и пачками разношёрстных бумаг и папок.

      Иногда в нашем окраинном рабочем посёлке к ней обращались ходатаи с различными бюрократическими бумажками и Ма обстоятельно занималась этими насущными для них вопросами.

     Во время оттепели она иногда печатала лирические стихи в местечковой карельской печати, благо тогда это было модно и саму Ма что-то двигало в этом направлении.

      Самые тёплые отношения были у неё с родителями жены племянника, выходцами с Украины (тесть в годы войны служил в полиции и поэтому оказался на Севере) и двумя подругами-ровесницами, любительницами поболтать на актуальные жизненные темы.

      Угощала она их своей любимой выпечкой, которая иногда слегка подгорала, и прочим угощением, соответствующим дню календаря.

     О существовании у Ма недоброжелателей я даже не подозревал, пока однажды не услышал от неё, даже с гордой ноткой, что «всем им это «даром не прошло». Вероятно, эта чуть забавная уверенность, помогала её всегдашней невозмутимости и доброжелательности.

      Пока у меня не появилась своя дача, я продолжал приезжать летом к нам в старый дом то на рыбалку, то на картошку, то по-грибы-ягоды, благо что окрестности, посёлок и город были хорошо знакомы и отличались живописностью.      

     К началу 1990-х годов она осталась одна в новой двухкомнатной квартире. Не стало нашего отца, но через полгода средний сын преехал жить под родительский кров.

     Самыми тяжёлым временем стали для Ма инсульты в возрасте около восьмидесяти лет.

     Беспомощность и, всё-таки, недостаток полноценной заботы и внимания стали уделом её существования сначала в больнице, а потом и дома.

     В последний год жизни Ма твёрдо была уверена, что уйдёт из жизни 12-го числа и с некоторым облегчением встречала следующий, после этой даты, день...   

    - Серёжа, забери меня к себе. - попросила она меня примерно в это время.
    - Не могу я, у меня самого сейчас неустроенность дома.