Жил-был Васька. гл. 26. Прабабушка Анна

        Этим же летом Васька впервые увидел свою прабабушку. Надо сказать, что раньше он о ней ничего не слышал. А между тем, эта встреча оставила глубокий след в его памяти. Однако, всё по порядку.
      
        Вместе с Васькой на этот раз в деревню привезли и Игорька, который слегка подрос, однако всё ещё оставался таким же краснощёким карапузом, как и прежде. У него по-прежнему даже в самую что ни на есть жару, из носу выглядывали сопли. Игорёк сильно потел и быстро уставал, хотя от Васьки не отставал ни на шаг.
    
        Каждое утро, когда деревенские пацаны ещё досматривали свои самые сладкие сны, они поднимались, брали холщовую сумку с банками для рыбной ловли и припасами и отправлялись на речку.
    
        Назад они возвращались только к обеду. Наловленная рыба: гольяны, пескари, синявки и прочая мелюзга шла на корм курам, но для братьев это было неважно, поскольку их завхатывала сама рыбалка, а есть рыбу им вовсе и не хотелось.
    
        Вот так однажды, вернувшись с речки, они как раз угадали к обеду. За большим, сколоченным из досок столом, покрытым клеёнкой, собралась почти вся семья Вербицких. Не было одного лишь деда Ефрема, который ещё накануне уехал по делам в соседнее село.
    
        Бабушка поставила в центр стола большой чугунок с молочной лапшой, а тётка Анна помогала разливать её по мискам. Васька на дух не переносил ничего молочного; он уныло бродился в тарелке и больше налегал на хлеб. Правда, хлеб был вкусный, душистый.
    
        Болтать за столом было не принято, поэтому были слышны лишь стук оловянных ложек, да ещё сопение младших.
    
        Как раз в это время в сенях раздались какие-то звуки, потом послышался слабый стук в дверь. Все как один повернули головы. Дверь медленно отворилась, и на пороге показалась сухонькая старушка, с утомлённым морщинистым лицом и бледными, выцветшими от старости глазами. На ней было серое, рябенькое платье, белый в синюю крапинку платок, а в руке она держала небольшой узелок.
    
        Все оторвались от еды и с изумлением уставились на странную гостью. Старушка, между тем, ухватилась за косяк и с большим трудом перебиралась через высокий порог.    
    
        Преодолев, наконец, это препятствие, она хитро улыбнулась, обведя быстрым взглядом сидевших за столом едоков.
    
        - Здравствуйте вам! - всё с той же улыбкой молвила она. - Вот ведь вы, чай, не ждали, а я вот припёрлася.
    
        Никто ей не ответил - настолько все были поражены.
    
        - Кто это там? - раздался из кухни бабушкин голос.

        Впрочем, она тут же вышла сама. Некоторое время она с недоумением смотрела на гостью, отвечавшую ей насмешливым взглядом.
   
        - Что, дочка, аль не узнаёшь свою мать? -  озорно хохотнула старушка.
   
        - Мама! - всплеснула руками бабушка и от волнения даже присела на табуретку.
   
        - Я, дочка, я. Долго ж я до вас добиралась.
   
        - Откуда? - выспрашивала бабушка, всё ещё не придя в себя.
   
        - Так от Ванюшки. Отколь же ещё-то? Почитай, от самого Крыма добиралась.
   
        - От Ивана?!
   
        Тут только бабушка вскочила с табуретки, обняла мать, после чего усадила её за стол.   
   
        В замешательстве и растерянности, она бросилась на кухню, за миской. Потом, возвратившись, вспомнила, что забыла про ложку. Словом, прошло немало времени в бестолковой суете, прежде чем гостья принялась за лапшу. Ела она не спеша, молчком, бросая лишь редкие взгляды на внуков и правнуков.
   
        Опорожнив миску и, даже слив остатки жижи к себе в ложку, она вытерла платочком губы, тихонько отрыгнула в кулачок, и только после этого обвела медленным взглядом всех, сидящих за столом. Глаза её задержались на Ваське.
   
        - Ты чейный же будешь? - спросила она, хитро прищурившись, - Никак Верын сынок?
   
        - Её, - поддакнула бабушка, сидевшая тут же, чуть в стороне от стола. - А это ваша бабушка Аня, - поспешно прибавила она, обращаясь к детям. - Ну, а вам, выходит, прабабушка.
   
        Это последнее уточнение адресовалось уже непосредственно Ваське и Игорьку. Васька, между тем, во все глаза рассматривал странную старушку, не пропуская мимо ушей ни единого её слова.
   
        - А где ж твои вещи? - после обычных в таких случаях расспросов, вспомнила бабушка. - Не с одним же ты узелком, в такую-то даль?
   
        И тут старушка со смешками и прибаутками рассказала, как её ограбили на Киевском вокзале. В голосе её слышалось столько неунывающей весёлости, словно это не ей, а кому-то другому, сыпнули в глаза табаком, а пока она тёрла глаза, умыкнули у неё разом два чемодана, в которых находились и деньги, и вещи.
   
        - Ничего, не обеднею, - в заключении сказала она, добродушно улыбаясь. - Бог дал, бог взял. Видно, уж так тому и быть.
   
        Васька растроганно и восхищённо выслушал её рассказ. Однако бабушка, её дочь, была явно раздосадована и вовсе не разделяла её весёлости.
   
        - Ну, как же ты так? - выговаривала она с раздражением. - Это ж город. Там ведь сплошь одни воры на каждом шагу. Ну разве можно быть такой...- должно быть, ей на язык просилось другое слово, но она, чуть запнувшись, закончила, -...такой неосторожной.
   
        - Да успокойся ты, дочка. Из-за чего же ты так расходилась-то? Из-за барахла? Из-за денег? Да пропади они пропадом, было бы чего жалеть.
   
        Она с сочувствием покачала головой, словно только теперь приметила в своей дочери тайную и неприятную хворь. Однако,она не обмолвилась с ней больше ни словом, а весь свой интерес переместила на внуков и правнуков. У каждого выспросила о делах, и каждого чем-нибудь ободрила. И всё же, сколько бы она ни крепилась, было видно, что силы её на исходе.
   
        Она даже и говорила-то, останавливаясь после каждых трёх слов, чтобы отдышаться и собраться с силами. В эти мгновения вся усталость её и немощь как бы выходили наружу.
Наконец бабушка догадалась довести её до дивана, стоявшего в зале, и уложить отдохнуть. И не успела та коснуться подушки, как тут же погрузилась в глубокий сон.
   
        Внуки и правнуки потом то и дело заглядывали в зал, поглядеть на неё, как на диковинное существо, а заодно убедиться, не проснулась ли она. Дорога, должно быть, настолько вымотала её, что она проспала почти до самого вечера. Как раз до возвращения деда Ефрема.
   
        Потом, когда Васька с Игорьком сидели на крыльце, любуясь луной, они услыхали, как бабушка рассказывала деду Ефрему о приезде матери и о том, что с ней приключилось в дороге.
   
        Дед, судя по голосу и по коротким репликам, был страшно недоволен. О прабабушке Анне он выражался пренебрежительно и с раздражением, так что бабушка была даже вынуждена за неё вступиться.
   
        - А ведь когда-то, Ефрем, - с обидой выговаривала она, - ты готов был на руках её носить. Или забыл? Да, если бы не она... Помнишь, как ты пылинке не давал на неё сесть? Что ж ты теперь-то? Она, как-никак мать мне, не чужой человек.
   
        - Мало ли чего было, - отвечал ворчанием дед. - Тогда и она была...- тут голос его прервался.
   
        - Ну да, ещё бы, - в голосе бабушки послышалась насмешка, - тогда она была богата. Дом ломился от разного добра. Да и молода была, и тебе никак не в тягость. Чего ж её было не носить на руках?
   
        - Будет тебе молоть-то, - огрызнулся дед. - “ На руках”, - передразнил он.
Потом они перешли на шёпот, так что Васька уже не мог разобрать ни слова. Одно ему было ясно - это то, что дед с бабушкой немного повздорили.
   
        Однако, когда прабабушка проснулась и вышла в столовую, то дед постарался изобразить радостное удивление. Васька в эту минуту зашёл на кухню выпить кружку молока, с краюхой чёрного хлебаю. Он успел заметить, что прабабушку вовсе не обманули бурные приветствия деда; она говорила с ним сдержанно, не скрывая усмешки.
   
        - И надолго ль к нам? - уже больше не в силах скрывать недовольства, хмуро поинтересовался дед.
   
        - А пока не прогоните, - был ему насмешливый ответ.
   
        Дед принял озабоченный вид, стал вслух размышлять над тем, куда бы её поместить. Попутно он пожаловался на внучат, от которых, мол, нет никакого спасения.
   
        - Так то ж внучата твои, - сурово заметила прабабушка. - кровь от крови. Или уж объели они тебя, Ефрем? Иль жизнь твою заедают? Что же это с тобой поделалось?
   
        - Хорошо вам, мамаша, говорить, - угрюмо оправдывался дед, - а тут и без них ноги поставить негде... Думаю, во времянке вам, мамаша, в самую пору будет, - заключил он, уходя от неприятного разговора.
   
        - И ладно, пускай во времянке, - охотно согласилась прабабушка. - По мне так хоть в чулане. Много ли мне, старухе надо? Только уж ты, Ефрем, на меня не серчай. Вижу, не в пору я тебе пришлась, ну да я, как силёнок-то наберусь, так и уберусь в ту же пору.
   
         Не откладывая дела на завтра, дед распорядился, чтобы времянку, о которой шла речь, тут же расчистили от старого хлама, да перенесли туда кровать, табуретку и старенький, колченогий стол, добытый из чулана.
   
         Васька с Витькой, живо участвующие в деле, снесли прабабушке матрас, постельное бельё и прочие мелочи. Тётки взялись вымыть во времянке полы, стереть пыль, словом, привести её в божеский вид. Сама времянка была собрана из капитальных брёвен и находилась в дальнем углу двора, по соседству со стайкой для коров.
   
         С того дня, как прабабушка Анна в ней обосновалась, там всегда было чистенько,  опрятно и пахло плавленым воском вперемежку с ладаном. В углу у неё, рядом с кроватью, помещалась старенькая икона в потускневшем латунном окладе, а на столике она держала толстую Библию, в тёмно-коричневом, залоснившемся переплёте.
   
         Жила прабабушка совершенной затворницей и лишь в редкий день выходила на крыльцо своей кельи, чтобы погреться на солнышке. Дед к ней никогда не заглядывал, да и она, как видно, его не жаловала. Еду ей приносила бабушка или, по её поручению, кто-нибудь из внуков.
   
         Однажды Васька сам вызвался отнести ей тарелку щей, хлеба и кружку с чаем. Прабабушка Анна - так её звали - приняла его ласково, усадила на кровать и, пока ела, всё выспрашивала его о всяких пустяках.
   
         Потом расспросила об интернате, о том где и с кем он живёт, не обижает ли его отчим. Сперва Васька был немного смущён, но затем, приободрившись,  мало-помалу разговорился. И даже рассказал ей несколько занимательных историй, случившихся с ним в городе.
   
         Слушая его, прабабушка добродушно улыбалась и всё перебирала кончики своего платочка. Наконец, заметив, что он стал поглядывать на оконце, погладила его по голове и сказала:
    
         - Ну ты ступай, ступай. Там, небось, на дворе погодка совсем разгулялась. Ступай, поозорничай с мальчишками. А, как выберется время, то ты заходи... Только один заходи, слышишь? Серёжку-то, басурмана этого, ко мне не води, не надо. Да и того, сопливого, его тоже не надо...
   
         Васька отправился гулять, но с того дня стал частенько наведываться во времянку. Всякий раз прабабушка Анна садила его рядом с собой на кровать или укладывала головой к себе на коленки и, перебирая пальцами у него в волосах, как бы отыскивая в них вшей, с юмором и прибаутками рассказывала разные истории из своей жизни.
   
         Васька слушал её, затаив дыхание, а порой так даже и засыпал под тихое журчание её голоса. Но особенно ему нравилось слушать про Иисуса Христа, о том как Он проповедовал, а потом был распят на кресте злыми и неблагодарными фарисеями; а ещё о Его новом пришествии, как Он тогда явится на огненной колеснице, и станет вознаграждать праведников и судить грешников.
   
         Прабабушкины рассказы рождали в его воображении столь потрясающие своей яркостью картины, что, он как будто бы, сам при всём том присутствовал и видел всё собственными глазами.
   
         Правда, бывали дни, когда заигравшись, Васька забывал попроведать прабабушку Анну, но она его не корила и всегда радовалась его приходу. Жаль только, что прабабушка очень неохотно, и только после Васькиного заступничества, согласилась принять у себя Игорька.
   
         Сама чистюля, она никак не выносила торчавших у него из носа соплей. Всякий раз, когда Игорёк появлялся, она  хмурилась и каждый раз требовала, чтобы он сперва где-нибудь высморкался, а уж потом заходил. И в дальнейшем, в его присутствии она больше отмалчивалась и как-то была не расположена к разговорам.
   
         Серёжку же она и вовсе на порог к себе не пускала, находя его мальчишкой дурным, злым и своенравным. Она не раз предостерегала Ваську, чтобы он держался от него подальше. Как-то она даже обмолвилась, что в Серёжке есть что-то злое, нечистое, и что когда-нибудь он сделается проклятием всей семьи.
   
         Много лет спустя, Ваське припомнились её слова, когда Серёжка, повзрослев, и впрямь употребил всё своё старание, чтобы одного за одним спровадить на тот свет и бабушку, и деда Ефрема. Ну, да это уже другая история.   
   
         Так или иначе, но прабабушка Анна общалась разве что с одним только Васькой, в котором не чаяла души, и которого с радостью привечала в любое время. Остальных же она как бы и не касалась и не замечала.
   
         Однажды Васька ей сообщил, что получил от мамы письмо, и что она должна днями приехать и увезти его в город.
   
         - Ну, да ничего, - с грустью заметила прабабушка, с особенным волнением прижав его голову к себе, - не насовсем же ты уезжаешь? А я уж, Бог даст, постараюсь дожить до следующего лета. Только ты уж приезжай, не забудь.
   
         Тут она отвернулась, сделав вид, что что-то выискивает глазами в углу, а когда снова обратилась к Ваське лицом, на губах её теплилась улыбка.
   
         - Вот, Василёк, хочу только об одном тебя попросить, - она хитро на него посмотрела и даже хохотнула себе в кулачок.
   
         - О чём, бабушка? - с готовностью отозвался Васька.
   
         - А не станешь надо мною, старухой, смеяться?
   
         - Не-а.
   
         - Хочу я, Василёк, - с трудом переводя дыхание, сказала она, - чтобы ты на рыбалку, на речку меня сводил.
   
         - Как на рыбалку? - невольно вырвалось у Васьки. Он вытаращил на прабабушку глаза, заподозрив, что она, верно, шутит.
   
         Какая там рыбалка, когда она сидела, да и разговаривала-то с трудом, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться. По рассказам бабушки Маши ей было уже за восемьдесят.   
   
         Однако, сколько ни поразительна была её просьба, он пообещал её исполнить.
   
         Вечером того же дня, он стал выпрашивать у Витьки его удочку. Тот вовсе не собирался жадничать, однако поинтересовался, зачем она ему вдруг понадобилась. Тогда Васька рассказал ему о просьбе прабабушки.
   
         - Да она же не дойдёт до речки-то. Дурак ты, что ли? - засомневался Витька.

         В это время на крыльце, устроившись на табуретке, положенной на бок и сверх того накрытой подушкой, сидела бабушка, штопая к холодам носки.
   
         Услыхав, о чём спорят племянник с дядькой, между прочим, заметила, что Витькины опасения совершенно напрасны.
   
         - Даром, что ты не знал её молодой, - продолжала она, обращаясь к Витьке, - а то б не говорил так.
   
         И она рассказала, что, оказывается, некогда прабабушка Анна была первой во всей округе рыбачкой и охотницей, и что, когда в двадцать девятом, расстреляли их отца, мужа прабабушки Анны, то она чем только не промышляла, чтобы прокормить целую ораву детей. Что она собирала грибы, ягоды, и что корзины она плела из талы, и рыбачила сетью.
   
         А про то, как она одна ходила на охоту и почти никогда не возвращалась без дичи старики вспоминают и по сю пору.
   
         - А каким она ведала хозяйством, - с тоскою по прошлому продолжала бабушка. -Эх, да что теперь вспоминать... Жили-то мы, благодаря ей, справно: и кони у нас были, и овцы... Да, если б не жгли нас раз за разом... Да и то, бывало, вот, вроде, в чём есть повыскакиваем, всё, что ни нажито, всё бывало огонь истребит, так нет, года, бывало, не пройдёт, а у нас уж снова и своя скотинка и припасы...
   
         - А кто жёг-то вас, бабушка? - спросил Васька.
   
         - Так кому жечь? Известно. То голытьба всё старалась. Своё-то, бывало, пропьют-прогуляют, вот чужое-то добро глаза им и застит. Мы-то, небось, спин не разгибали, от зари до зари копытили, чтоб не ходить по чужим дворам, да не побирушничать, а те... А сколько им всего мама передавала. Сжалится, бывало, где на прокорм, а где и семян отсыплет, а то ещё и телушку возьмёт отведёт: обзаводитесь, мол, да не ленитесь только. Где там - это ж не на печи лежать, да водку трескать... Потом эти ж самые лодырюги, они-то и стали всеми командовать...
   
          Васька тогда впервые узнал, что, оказывается, его бабушка вовсе никогда не была за советскую власть, да и красных она не жаловала. Она сказала, что всё, что там о них в книжках пишут и в кино показывают, это всё враки, и что вели себя эти самые красные как обыкновенные бандиты.
   
          Васька был потрясён и не хотел в это поверить. Он спросил, а как же тогда дед Ефрем, ведь на фотокарточках, которые в стеклянных рамках висели в зале, над комодом, он был в красноармейской форме. Но бабушка объяснила, что в красноармейцах он почти что и не был, а был только ветеринаром при армии, да и то недолго.
   
          Утром следующего дня Васька, как и обещал, зашёл во времянку за прабабушкой. Она к тому времени давно проснулась, вымыла в тазике лицо, заплела свои косички и, позавтракав чаем с хлебом, поджидала его, сидя на кровати.
   
          Увидев Ваську, она обрадовалась, осторожно поднялась на ноги, взяла палку с прибитым сверху чурбачком и приготовилась идти. Перед тем, она немного постояла, как бы набираясь сил и с трудом переводя дыхание. Потом одною рукой оперлась на Васькино плечо, другою - на палку, и таким порядком они двинулись в путь.
   
          Дорогой они несколько раз останавливались передохнуть, при этом Васька терпеливо ждал, когда прабабушка подаст сигнал, после чего они шли дальше. В одной руке он нёс две удочки, в другой - алюминиевый бидон, куда для удобства была засунута банка с червями.
   
          Так, не спеша, короткими переходами, они, наконец, добрались до берега. Правда, к этому времени солнце поднялось высоко и ждать хорошего клёва не приходилось. К тому же на берегу уже толпился народ, детвора резвилась в воде и вовсю тарахтели моторные лодки.
   
          Васька увёл прабабушку чуть подальше, за плоты, где было потише. Там он подтянул почти к самой воде сухую валежину, на которую усадил прабабушку; потом нашёл рогулину, воткнул её в землю, чтобы удобно было класть удилище.
   
          Обустроив таким образом место для рыбалки, он взялся разматывать удочки. Он же наживлял червей, потому что у прабабушки тряслись руки и она никогда не смогла бы этого сделать. Её удочку он укрепил на воткнутой в землю рогулине, а свою держал в руках, пристроившись рядом.
   
          Так они и рыбачили, прабабушка и правнук, но не столько рыбачили, сколько любовались видами реки и разговаривали. Прабабушка с грустью смотрела по сторонам, должно быть, огорчённая своею немощью и, часто и коротко дышала, рассказывая про свои прежние уловы.   
   
          Однако солнце припекало всё сильнее; над водою струилась знойная марь, и сколько бы прабабушка ни крепилась, Васька видел, как по её лицу бегут капельки пота, да и сама она сидит из последних сил.
   
          До этого он уже не раз звал её вернуться домой, но она отговаривалась, горячо убеждая, что чувствует себя здесь хорошо. Но когда солнце стало над самыми их головами, она, наконец, согласилась.
   
          Кое-как они дотащились до дому. При этом даже и сам Васька чувствовал ужасную усталость; на прабабушку же и вовсе было жалко смотреть. Однако, присмотревшись к ней повнимательней, с удивлением заметил на её измученном лице кроткую, почти счастливую улыбку.
   
         - Спасибо тебе, Василёк, уважил старуху, - чуть слышно пролепетала она, с его помощью укладываясь на кровать. - А то уж я было думала, что и не увидать мне больше реки.
   
         Затем она словно забылась, погрузившись в крепкий сон, а Васька отправился гулять.
   
         А на другой день приехала Васькина мать. Перво-наперво она зашла попроведать прабабушку Анну. Та встретила её ласково, называла Верушкой и, по всему видать, была очень тепло к ней расположена.
   
         Она подробно обо всём её расспросила, поинтересовалась, не обижает ли её муж и не тяжело ли ей там, в городе, учиться, а в завершение похвалилась перед ней вчерашней рыбалкой с правнуком. И вообще, она Ваську очень хвалила, жалела  об его отъезде, однако, отговаривать не пыталась.
   
         На следующий день, ранним утром, Васька забежал к ней проститься. Без лишних разговоров и напутствий они несколько минут тихо сидели рядом, всё на той же койке.    
   
         Вместо слов прабабушка гладила Ваську по голове, потом встала было проводить его до двери, но силы её оставили, и она снова плюхнулась на койку. Тогда Васька вернулся, крепко поцеловал её в сморщенную щёку и, пообещав обязательно приехать следующим летом, кинулся в дверь.