Жил-был Васька. гл. 19. Находка

      У Саньки Смоляка была маленькая сестрёнка, робкая, курносая молчунья, и мать, пожилая, тихая женщина, с ясным, удивительно добрым лицом. У неё были тёплые, шершавые руки и много седины в волосах.
      
      Говорила она всегда медленно, ласковым, напевным голосом, и когда приходила в интернат, чтобы навестить Саньку, то никогда не забывала принести гостинец и для Васьки, будь то яблочко, конфета или хотя бы печенюшки.
      
      Также, как и Саньку, она гладила Ваську по голове, спрашивала его о делах и непременно за что-нибудь подхваливала.
      
      Санькина сестрёнка, тоже с ней приходила. Обычно она стояла рядышком, держалась за подол материного платья, и посматривала на Ваську, задумчиво ковыряя пальцем в носу.
      
      Их отец давно умер от какой-то тяжёлой неизлечимой болезни, так что жили они втроём, жили дружно. Одного не мог понять Васька, -  и это его немного беспокоило,  - как это такая добрая и ласковая женщина, какою несомненно являлась Санькина мать, может всерьёз верить в Бога. А то, что она верила, ему было доподлинно известно от неё же самой, да и Санька этого никогда не скрывал, хотя сам в Бога не верил.
      
      Ваську это смущало прежде всего потому, что, по рассказам учителей, воспитателей и других взрослых выходило, будто бы все верующие - это уж обязательно злые, невежественные и суеверные люди, которые угрозами или силой заставляют верить в Бога своих детей, издеваются над ними и даже не пускают их в школу.

      Так вот, ничего подобного Васька за Санькиной мамой не примечал. Как раз наоборот, ему редко приходилось встречать таких добрых и отзывчивых людей, какою была она. И верить в Бога она Саньку не заставляла и ничуть даже не рассердилась, когда он стал октябрёнком.
      
      Как-то вскоре после майских праздников Васька вызвался помочь Саньке вскопать огород. Ещё за неделю до этого он рассказал об этом матери, чтобы она не волновалась и не вздумала за ним приезжать.
      
      И вот в субботу,  после уроков, друзья хорошенько подкрепились в столовой и сразу же отправились к Саньке домой. Но оказалось, что у них на двоих был всего один пятак, потому что Васькин пятак кто-то «свистнул» ещё в середине недели. Стало быть об автобусе нечего было и думать.
      
      Правда, что до Васьки, то он вовсе был не прочь прокатиться «зайцем», такое с ним уже случалось, и вообще он не видел в этом ничего такого уж страшного. Но Санька сразу встал на дыбы. Санька был страшно честный. Васька даже иногда злился на него за это. И теперь он упёрся, как баран и ничего не хотел слышать. Короче говоря, отправились они к Саньке пешком.
      
      Они шли по обочине дороги, мимо пустырей и лугов, сплошь покрытых жёлтой, прошлогодней травой, из-под которой уже робко пробивалась молодая травка.
День выдался жаркий; палило солнце, а проезжавшие мимо машины поднимали густые клубы пыли, из-за которых невозможно было дышать. Пот катился по их лицам и спинам, смешиваясь с налипшей пылью, так что уже вскоре их было не узнать.
      
      Пройдя с километра три или даже больше, друзья стали уставать. Но вдруг чуть в стороне от дороги они увидели клубы дыма и высокие языки пламени, пожиравшие нескошенную сухую траву на обширном лугу. По всей видимости, то был обыкновенный пал, пущенный намеренно с тем, чтобы избавиться от прошлогодней травы и освободить место для молодых побегов.
      Но друзья ни о чём таком не подозревали. В их представлении всякий огонь, да ещё когда вокруг ни души, означал ничто иное, как пожар, с которым следовало бороться. А раз так, то они, не долго думая, кинулись его тушить.
      
      У них не было подручных средств, и они пустили в ход то, что было, а именно свои рубахи. Долго и, не щадя сил, они сражались с огнём, задыхаясь от дыма и пепла, но силы были не равны, да и не получалось у них всюду поспеть. К тому же их рубахи скоро превратились в сплошные лохмотья.
      
       Но друзья до последнего не хотели сдаваться. Они метались, как угорелые, стараясь справиться с очередным очагом, но огонь, словно в насмешку, всё захватывал новые пространства, оставляя за собой чёрные выжженные поляны.
      
       Наконец друзьям всё-таки пришлось признать своё поражение, тем более, что и подмоги им ждать было не откуда. Скрепя сердце, они выбрались на дорогу и продолжили путь. Шли молчком, чуть не до слёз переживая за причиняемый пожаром урон.
      
       Так, в рваных рубахах и с чёрными, закоптелыми лицами они и заявились к Саньке домой. 
      
       Он жил в старенькой лачуге, вросшей в землю почти по самые окна. Покосившаяся калитка вела в небольшой дворик, с сараюшкой и небольшой поленницей дров, из-за которой виднелся огород, с расчищенными от старой ботвы делянами.
      
       Любовь Семёновна, - так звали Санькину мать, - встретила их ласково и даже не заругалась за испорченные рубахи. Она сперва хорошенько отмыла их в цинковом тазике, потом накормила жареной картошкой с солёными огурцами  и уложила спать на широкий топчан, за комодом, укрыв их большим лоскутным одеялом.   
      
       А на другой день, прямо спозаранку, друзья повскакивали, готовые со свежими силами приняться за работу. К утру горечь за вчерашнее поражение окончательно развеялась, только немного побаливали руки и плечи.
      
       На завтрак Любовь Семёновна нажарила целую сковороду яиц с аппетитными ломтиками сала и усадила друзей за стол. Верка, Санькина сестрёнка, тоже вскарабкалась на табуретку, но не ела, а только вертела головой, посматривая то на брата, то на Ваську и всё прислушиваясь к их разговору. А говорили они о вчерашнем пожаре и о том, как им несладко пришлось.
      
       Санькина мама тоже их слушала и всё время подхваливала. Она сидела у окошка и зашивала дыры на рубахах, которые за ночь высохли после стирки.
      
       Когда с яичницей было покончено, а кружки с чаем опустели, друзья прямо из-за стола пошли за лопатами в сараюшку. Лопату,  с наполовину обломленным черенком, взял себе Санька, а другую, что поновей, уступил Ваське. Любовь Семёновна отвела им деляну - ту, что поближе к дому, и которая предназначалась под грядки, а сама взялась вскапывать участок под картошку.
      
       Друзьям земля досталась мягкая, сильно сдобренная золой и песком, так что работа у них спорилась. Они шли рядышком, между делом переговариваясь, и не успели оглянуться, как вся деляна закончилась. Тогда они отправились помогать Санькиной маме.
      
       Они начали от дальнего забора, и рядок за рядком стали приближаться к дому. Работать было легко и даже весело. Да и Любовь Семёновна их всё время подбадривала, да подхваливала.
      
       Они перекопали уже довольно большой клок земли, как вдруг под Васькиной лопатой что-то подозрительно скрежетнуло. Он наклонился, порылся рукою в земле, и наконец нашёл какой-то странный, почти прямоугольный предмет.
      
       Предмет был плоский, величиной, примерно, с ладонь и весь залеплен землёй и глиной. Васька, который обожал всякие древности, не мог не заинтересоваться своей находкой. Он поднял с земли щепку и стал ею счищать налипшую грязь. 
      
       Вещица оказалась из металла, а на одной её стороне даже проглядывали краска и рельефный рисунок, похожий на чеканку с глазурью. Санька тоже подошёл посмотреть.
      
       - Ух ты! - глянув на Васькину находку, удивился он. -  Образок, что ли? И какой красивый.
      
       И впрямь на металлической пластинке была изображена Божья Матерь с Иисусом Христом на руках. Что-то похожее Васька уже где-то видел. Друзья залюбовались тонкостью и красотой чеканки, так что даже не заметили, как к ним подошла Санькина мама.      
      
       - Это кто нашёл? - осведомилась она. Странный и непривычный у неё был при этом голос. В нём даже послышались торжественные нотки.
      
       Васька с Санькой посмотрели на неё с изумлением, потом переглянулись. Узнав, что образок нашёл Васька, Любовь Семёновна задумчиво улыбнулась и погладила его по голове.
      
       - Это святая панагия, -  взволнованно проговорила она, вглядываясь Ваське в лицо. - Их носят на груди архиереи.
      
       - А кто это такие “архиереи”? - поинтересовался Васька, вертя в руках найденную вещицу.
      
       - Ну это... как бы вам сказать?.. это самые главные служители церкви. В общем это те, кто ближе всех стоит перед престолом Господним... из живых.
      
       Васька открыл было рот, чтобы задать очередной вопрос, но Санькина мама остановила его жестом руки.
      
       - Такие вещи, - сказала она, вся словно распрямившись,  - они даются в руки не всякому, а только... а только людям особенным...
      
       Она ещё что-то говорила о Боге, о предназначении, из чего, правду сказать, Васька ровным счётом ничего не понял. Он только оробел и сконфузился - он не привык чувствовать на себе столько внимания.
      
       Когда Санькина мама замолчала, словно погрузившись в раздумья, он протянул ей панагию и сказал:
      
       - Вот, возьмите, пускай она будет у вас. Мне-то она зачем? - смущённо пробормотал он. - В Бога я всё равно не верю, а вам, может, как-нибудь пригодится.
      
       Любовь Семёновна сперва даже отшатнулась. Она и потом ещё долго не соглашалась, уверяя, что не имеет на это права, но после долгих и настойчивых уговоров, всё же осторожно взяла её в руки, прижала к груди и шёпотом сотворила молитву.
      
       После этого случая, отношение её к Ваське странным образом переменилось. Она говорила и обращалась к нему так, словно он был совсем взрослый, и даже старше её самой. Ваську всё это немного забавляло, хотя каждый раз при этом он жутко смущался и краснел.