Вулкан
Лучше всего это получалось летним вечером, на закате солнца. Иногда бывало так, что облаков на небе вовсе нет после ясного дня. Тогда ветер совсем стихал, и озеро становилось стеклянным. Звуки деревни исчезали, оставаясь за ставнями и воротами. Петухи не кричали, коровы не мычали, тишина звенела в ушах. Даже птицы смолкали в лесу. Я сушил вёсла и смотрел, как за гору над озером садится солнце. Подножие горы опиралось на макушки синего прозрачного леса. А её вершина сияла пурпурным, оранжевым, золотым огнём – и передо мной начинал безмолвно извергаться вулкан. Казалось, по склонам растекается дрожащая солнечная лава, и меня охватывал странный восторг. Тёмная вода собирала огненный свет с горы, отчего моя лодка вязла в медленно остывающей крови земли. Лес в зеркале воды был ярче настоящего, подсвеченный извержением заката. Розовые лучи из кратера растворялись в сиреневом небе, неподвижная, словно мёртвая, вода пахла тиной и сырой травой. Звуков не было, в теплом воздухе настолько пропадало ощущение моего тела, что я впитывал эти секунды жизни не разумом, не органами чувств, даже не душой, а как во сне – взглядом извне и сразу же изнутри.
Я видел себя и всю картину мира другими глазами, откуда-то справа-сверху, к тому же явно не один. Я без слов разговаривал сам с собой, и мой невидимый голос звучал совершенно уверенно:
- Видишь, как бывает? А ты ведь ещё даже не начал жить! Представляешь, как может быть хорошо!
- Зачем представлять? - перебивал я сам себя и ещё кого-то, счастливого, - куда уж лучше?
В то время я уже влюблялся, но это чувство не было похоже на влюблённость. Счастье любви тревожит, возбуждает, иногда заставляет лихорадочно искать продолжения. А гаснущий вулкан заката, исчезая, оставлял уверенную улыбку на моём лице, как будто я узнал самую важную тайну на свете. И вкус этой тайны ещё долго стоял в горле, смешивался с запахом папиросы и тёплого дерева крыльца, на котором дед курил, встречая меня и хитро улыбаясь. Дед тоже видел закат и знал эту тайну, тайну бесконечной и прекрасной жизни, о которой молчат и которую, если повезёт, понимают без слов.
Мой дед был юнгой Северного Флота. Он окончил школу юнг на Соловках, и три года воевал в Баренцевом море зенитчиком на минном тральщике. Разминировал проходы для конвоев союзников, защищал их от немецких истребителей-бомбардировщиков с бомбами и пулемётами. После Победы ещё четыре года служил корабельным старшиной, всякого лиха видел, я думаю. Хотя очень мало рассказывал, видимо, не желая меня пугать или ложно романтизировать. А может, не хотел ничего вспоминать. Но ходил всегда в тельняшке, после бани выпивал и, случалось, тихо пел, глотая слёзы:
- Прощайте, скалистые горы!
На подвиг Отчизна зовёт.
Мы вышли в открытое море,
В суровый и дальний поход.
Мне бывало смешно, даже иногда раздражало. Особенно на девятое мая, когда они со старым другом и сослуживцем Семёном, жившим через улицу, надевали на тельняшки пиджаки с медалями и вспоминали весь военно-морской репертуар. Казалось мне, это в них водка плачет. До вечера они пили «Русскую», курили «Беломор», пели, плакали, стучали кулаками по столу, а я терпел, слушал и думал: «Ладно, чего уж, всё-таки старые люди…»
Больше двадцати лет прошло с тех пор, деревня гудит моторами, а дед давно умер. Умер легко, как мечтал. Так же, как его друг Семён, «с ног и в гроб». На сенокосе сел перекурить, привалился плечом к стогу, и уснул. Я окликать, а он уж и не проснётся никогда. И папироса погасла в железных зубах…
Я теперь сам узнал, что такое война и почему о ней не хочется говорить, а только втихаря плакать. И всё лучше понимаю деда, а тайна бесконечной и прекрасной жизни до сих пор со мной.
Свидетельство о публикации №210051200049