На обл: Слово – величайший из всех даров, подаренных человеку Тем, Кого он называет Богом. Слово, пожалуй, одна из могучих стихий, над которой властен лишь человек. И мне кажется, что сегодня – как никогда – эта стихия должна быть созидательной.
Меж тем СОЗИДАНИЕ предполагает не только поступательное движение к гармонии и совершенству, но и осмысление пережитого. День-то нынешний – плод дня вчерашнего. Тот день мы, бывшие граждане великого Советского Союза, который шел правильным путем, самозабвенно проспали, пропили, профукали. Однако это еще не конец: Кутузов ведь тоже когда-то сдал неприятелю Москву...
Лилия Шульгина
Книга первая
ПРИЗВАНИЕ ЖЕНЩИНЫ - ОБЛАГОРАЖИВАТЬ МУЖЧИНУ
Летом 2008 года некто из приезжих работяг, вызвавшихся наладить старый дачный забор, спросил у меня:
- А вы могли бы одним словом сказать, в чем смысл жизни?
- В Любви, – коротко ответила я.
Тот усмехнулся и засмеялся:
- Чем больше о ней говорят, тем ее меньше вокруг!
- Да, а сегодня - особенно: чем порочнее человек, тем он успешнее, - согласилась я с ним. – Только Любовь, которую имею в виду, это вовсе не то физическое влечение Адама к Еве, о чем все толкуют и пишут со времен сотворения мира. Когда обычную привязанность считают любовью и требуют любви в ответ, - это не любовь. Такая любовь несет страдания и боль. Она не дает ни здоровья, ни удачи, ни счастья. Я имею в виду Божественную Любовь.
- Ну и чем же она отличается от обычной любви?
- Божественная любовь бескорыстна: она не требует ничего взамен, несет в себе великую силу - лечит и восстанавливает. Для такой любви человек и рождается. Однако даже столь прекрасного чувства, как любовь мужчины к женщине, сегодня уже мало. Любовь к родине и близким людям – тоже прекрасное чувство, но и этого сегодня мало. А вот если тебе, пусть к концу твоих дней, в облике одного человека удастся увидеть весь путь человеческий, лишь в этом случае ты можешь считать, что свою жизнь прожил не зря: ты достиг вершины Божественной Любви.
- А почему вы подчеркиваете слово «сегодня»?
- Звезды, указывающие нам дорогу, так, как сегодня, ложатся единожды за многие тысячи лет. Нам повезло, что мы живем в такой необычный период – период колоссальных перемен и огромных возможностей…
Потомок Улугбека, кажется, не понял меня. Я же, несколько позже, когда очередной финансовый кризис лихо шагал по планете, вновь убедилась, что всевозможные кризисы, РАЗРУШАЮЩИЕ ПРИВЫЧНЫЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ с его нелепыми устоями и установками (включая зацикленность на частной собственности, тогда как частной является только СУДЬБА), будут сопровождать человечество до тех пор, пока каждый из нас не осознает, для чего он все-таки живет?
И хотя рецепт «спасения человечества» прост, воплотить его в жизнь – дело неимоверно тяжелое. Ибо мой милый читатель, любитель шоу, спиртного, кроссвордов и криминального чтива, на которого я, прежде всего, ориентируюсь в своих сочинениях (кого, в своем узком кругу, наша доморощенная элита называет не иначе, как быдлом, и от кого – В ЗНАЧИТЕЛЬНОЙ СТЕПЕНИ! - зависит ход общественно-политической жизни не только в нынешней России), чье сознание зомбировано нынешними СМИ, проглотит эти слова и... забудет.
Забудет их точно так же, как - в борьбе со своими проблемами, большими и малыми - забывает о том, что было вчера.
Поэтому не будем спешить – всему свое время. Дорога в рай, известно, лежит через ад. Пройдем и мы по ступеням ада, куда себя опустили. Пройдем, дабы подняться к вершине, откуда открывается панорама прекраснейшей Жизни. Той Жизни, которая - пока еще - возможна на нашей уставшей Земле.
А чтобы не было скучно, добавим в путешествие эротичного огня.
От него, говорят, светлеет облик человека...
Цикл «ЛЮДИ, ИНФУЗОРИИ, НЕЛЮДИ»
«Связь существует между всеми людьми без исключения. Люди грубо физические чувствуют её как кровную связь, как «своих» и «чужих». Люди высшей культуры сознают ее как необходимое духовное единение, выбирая друзей по вкусу. Люди же, освобожденные от страстей и предрассудков, несут СВЕТ всем существам, не ведая выбора, не отъединяясь от массы людей, но вливая во все живую энергию Великой Жизни…» (К.Антарова)
Часть первая. «СТРАХ – ОТЕЦ ВСЕХ ПОРОКОВ»
«Тяжкий недуг, называемый бедностью, ежечасно отравляет человеку жизнь». (О.Бальзак)
«У турок есть пословица «Так было и так будет». Я хочу эту безнадежную и пессимистическую пословицу трансформировать и рассказать моему народу, что ход событий можно изменить к лучшему и сделать это может только он сам». (Назым Хикмет)
ОН + ОНА = ?
- Почему наши мужики так много пьют? - спросила как-то у своей гуру Махарадзе.
- Русскому мужчине не хватает уверенности в себе, - ответила та. – А чтобы очистить Россию от пьянства, должно смениться не менее трех поколений.
«Три поколения, - подумала я, - это примерно семьдесят лет. Интересно, а сколько веков должно миновать, чтобы, в массе своей, созрел россиянин, чтобы он сформировался как Личность - самостоятельная и самодостаточная?»
Мужчина, о котором речь пойдет в данной книге, ассоциируется у меня с образом Лаокоона, сражающегося со змием. Но ежели античная скульптура (в моем толковании) олицетворяет собой предмет непобедимый, способный избавить себя (да и не только себя) от пут зловещего чудовища, то мой мужчина, похоже, оказался хитрее - он подружился со змием. И не сопротивляется ему. Более того, он приручил чудовище, не желая с ним расставаться. Поскольку чудовище, в определенной степени, защищает его от той агрессивной среды, где он обитает.
Мой мужчина контрастен, как контрастно все в стране, где нет Золотой Середины: здесь либо жертвуют, либо воруют; либо строят, либо взрывают; либо дружно маршируют в сторону чужих иллюзий, либо, уткнувшись носом в очередную идеологическую стену, дробятся на множество партий, течений и сект, нещадно истребляя друг друга; либо вкалывают до седьмого пота, либо гуляют до чертиков в глазах.
Тем не менее, за редким исключением, он мне симпатичен. Поскольку он (опять на мой, конечно, взгляд) всего лишь пленник - нелепых традиций, которые упрямо блюдет.
Он блюдет их, надрывая здоровье, те нелепые традиции-принципы, напоминающие тяжеленный мешок; порой не хочет (но чаще - не может) их сбросить: ведь его друзья-бедолаги точно с таким же мешком на плечах. Он устает, замыкается, пьет, пытаясь отгородиться от суровой действительности, столь жестокой по отношению к нему; уходит в себя, страдает, болеет...
Медленно, но верно, он идет к своей гибели.
Ну, а что же нынче из себя представляет наша милая женщина, особенно - женщина-мать?
Ее нет вообще - ни в литературе, ни в кино: есть бизнес-дама, светская львица, мент, проститутка. Злобные, завистливые, презирающие непохожих на них; с куцым умом, простирающимся не выше пояса; требовательные и меркантильные, повергающие в бездну отчаяния и тоски безысходной.
Не спорю, многие из них сегодня - порой единственно надежная реальность, о которую можно опереться. Таких женщин много. Они - будто особая порода тягловой лошади, влачащей неподъемный воз. Влачащей, но при этом грызущей свою половину. И половина, вместо обретения силы, невольно теряет последние силы.
Однако такая женщина – это не Женщина с большой буквы, чье значение переоценить невозможно. Женщина с большой буквы - это Прекрасная Дама: сильная и слабая - одновременно, разумная и легкомысленная - одновременно, терпеливая и непокорная - одновременно. А самое главное - теплая и лучистая, излучающая свет, согревающая и оттапливающая все вокруг.
От соприкосновения с такой Женщиной тает лед окружающих сердец; неуверенный обретает мощь; потерявший ориентиры их находит; растерянный ступает тверже. Эта Женщина как красивый цветок, как озарение свыше, как посланец самого Бога, наконец. Она лечит одним лишь присутствием. Она талантлива в жизни и всюду несет умиротворение. Бури стихают при ее появлении, ветер холодный греет, и хочется жить.
Хочется жить, а жизнь становится яркой и незабываемой, какой и должна быть земная жизнь человека.
ИНСТИНКТ САМОСОХРАНЕНИЯ
Настроение - нулевое. Куда ни смотри - прорехи. Если выползти из дома с таким настроением, день сгорит зря. Чтобы он был удачным, с утра пораньше надо взять высокую ноту.
Инстинкт самосохранения подсказал: делай то, что делала всегда - неси радость людям.
Около метро выстроились тетки - с молдавскими яблоками, крымскими помидорами, южными цветами. Загорелая женщина в вязаном платке продает хризантемы:
- Берите! Они так пахнут дубовым лесом!
Цветы, пожалуй, мне нужны. Подарю их Ленке. Вокруг нее тоже сплошь безнадега.
- Благодарю вас. И желаю удачи. Как минимум, на весь предстоящий день!
- И вам спасибо, и вам удачи!
Бегом - в подземелье. Интересно, почему в столичном метро никто не улыбается? Сущий ад: мрачно утром, мрачно вечером. Даже опасно приблизиться. Где-то читала: любое волнение одного вызывает в другом обостренную личную жизнь. Если сложить мрак московского метрополитена, это сколько ж получится «обостренных личных жизней»? А если, как говорит моя подруга, то количество да еще помножить на масштабы страны? Это же взрывоопасно - для всей Земли!
- Можно вас на минутку? - поперек дороги встал старичок. - Я хочу вам подарить, - и он протягивает мне маленькую книжку.
- Что это? – от неожиданности я отпрянула в сторону.
- Мои стихи. «Здесь живет любовь» называется...
- Какой вы молодчина! А сколько вам лет? – моему удивлению не было предела.
- Восемьдесят три.
Старичок что-то пишет на обложке и вручает мне свой подарок: «Самой красивой женщине - на память. Август 1996. Федор Агапов».
- Извините, вы… не тот ли... который?
- «Марш славянки»? – он засмеялся. - Это мой брат.
Вот это да! Иногда, оказывается, есть смысл ездить метро. Иногда, оказывается, здесь не только канючат, но и одаривают - стихами!
Сломя голову - дальше, будто последний в жизни вагон. Теперь - к чиновникам. Что может быть страшнее? Вообще-то, народ у нас неплохой. Лучше нашего народа нет. Отчего столь ужасен чиновник?
Охрана, у входа к небольшому чиновнику, тщательно проверяет документы. Сравнивают личность с фото. Личность явно не соответствует устаревшему фото: там - взгляд, полный радужных надежд, устремлен в светлое будущее.
Сверили, сличили, разули, раздели, взвесили, ощупали, обнюхали – впустили!
- И за что нас так мучают? - вздыхает тяжело бабулька, вешая мое пальто. - За какие грехи? Платят - едва хватает на хлеб, а спрашивают, будто с министров. Ходят и ходят какие-то комиссии, все проверяют и контролируют. Думают, здесь унесут. А страну разворовали - от Москвы до самых до окраин.
Я тоже вздыхаю: у каждого входа - вооруженная до зубов охрана. Однако утешаю старушку:
- Не огорчайтесь. Все это временно. Знаете, как в мутной воде: вода отстоится, а мусор всплывет.
- Так-то оно так, - кивает головой старушка.
- А коли так, вот вам и цветы: пусть радуют вас!
- Спасибо, - засияла она.
Далее - к Ленке. Вручить оставшийся букет - для поднятия духа: женщине много не надо.
Ленка, конечно, расцвела вместе с остатками букета. Она была счастлива. Счастлива и я, глядя на нее.
На Красной площади пусто и безлюдно. У Иверской часовни – молящие, просящие. Иностранцы, словно люди с других планет, благоговейно взирают на русских. Их легко узнать по глазам: в их глазах любопытство и добрая улыбка. Наши глаза тоже видны издалека: в них страх, недоверие, напряженное ожидание грядущих событий.
Огляделась, а стою-то в центре круга «Нулевой километр автодорог Российской Федерации».
Ну, что, поехали?
ТРИНАДЦАТЬ СТУПЕНЕЙ
Когда я пришла, они, так мне показалось, готовились к восхождению: топтались у подножия трехлитровой бутыли «Смирнофф», наполненной свежим, не до конца выбродившим, вином. Заканчивался октябрь. Кое-где еще свисали темно-синие гроздья «изабеллы», а здесь, в крохотном уютном дворике, пожинали плоды ушедшего приморского лета - дегустировали первые литры.
Много на Земле мест таинственных, непознанных. Курортная зона - одно из таких: в этих знойных местах все проповеди о вреде алкоголя разбиваются вдребезги от малейшего соприкосновения со стаканом. Только выступишь с лекцией на тему «Пьянство и его последствия», тут же, непременно, ощутишь те последствия на себе.
И еще Курортная зона - кладезь талантов. Что ни дом, то экстрасенс или философ, поэт или художник. В основном, мужчины. Женщины на их фоне выглядят бледнее. Нередко у пьющих мужей непьющие жены не стоят своих мужей. Муж, хоть и пьющий, но с ним не соскучишься, а жена настолько трезва, что со скуки умрешь.
Супружеские обязанности: кухня, недовольство мужьями, их выпас на солнечной ярмарке тел - довольно однообразны. Мужчины подобное однообразие выносят с трудом, может потому и велик здесь процент разводов. Во всяком случае, такого количества женского яда и ревности, как на Черноморском берегу, я больше нигде не встречала.
Их беседа, вначале, имела сугубо практический характер.
- Ступеньки надо сделать к морю, - бросил идею Философ.
Идею одобрили. Говорили долго: кто сколько вложит и кто чем поможет. В среднем, на одну ступеньку, выходило по две бутылки со двора.
Обмывать начали рождение самой идеи - она была донельзя кстати. Странно, что родилась слишком поздно. Преодоление железнодорожной насыпи с крутым спуском к морю, даже на трезвую голову, часто завершалось трагически: то разбитым лицом, то изодранной одеждой.
На Первой ступеньке к желающим присоединился Фанат, который денно и нощно пытается что-то выловить, а намека на клев и улов, особенно последние годы, ни разу не было.
- Если меняется давление и направление ветра, рыба уходит глубоко, - он обучает меня тонкостям рыбного промысла.
- А волны? Где рождаются волны?
- Этого никто не знает. Никто не знает, почему на турецком берегу волны катятся в сторону Турции, а у нас – в нашу сторону.
- Слушай, а где рыба-то? Мелочь. Да и той не ловишь.
- Обижаешь, - насупился Фанат и стал рассказывать о породах кефали, о лососе морском, мечущем икру в горных реках, о царской рыбе барабульке, о порхающих в ночи светлячках и о том, что личинки их много лет в земле, а живет светлячок всего день.
Когда приступили ко Второй ступеньке, из бессрочного отпуска вернулся холостяк Однолюб. Клочья его спецодежды, прикрывавшей исхудалое тело, напоминали тоскливую ноту печальной симфонии, а сам трудяга явился как символ сегодняшнего пролетария, обглоданного акулами современного бизнеса от головы до пят. В самострой включился сразу.
Пили много, ели мало. Пили на голодный желудок, почти не закусывая. Ведь денег не видели долго. А то, что изредка давали, вызывало слезы. Женские слезы. Чтобы не видеть тех слез, наверное, и пили. Чтобы не видеть ничего вокруг. Даже гвоздя, торчащего из стены. Тот единственный гвоздь, судя по всему, кому-то поклялся раздеть их до нитки.
- Черт подери, сто мужиков не могут вбить маленький гвоздь, - вскочила однажды, присев на скамейку.
- А я не могу понять, откуда дыры на штанах, - удивился Однолюб, отрывая клочок от длинной сигары.
Сигары представляли нечто достойное «Книги рекордов Гиннеса». То была зарплата рядовых членов акционерного общества «Донской табак», выданная таким образом. Длина их порой достигала полутора метров. Она лежала на столе, родная, отечественная «Прима», напоминающая макароны «спагетти», от нее отщипывали и курили. Денег на сигареты, потребляемые, вероятно, руководителями того же акционерного общества, конечно же, не было.
Наконец, гвоздь вбили. Выпили и за его упокой. Утром Однолюб, сменив старые брюки, сел за руль останков бульдозера, похожего на прежнюю спецодежду.
Когда приступили к Третьей ступени, запил тот, кто не пил давно - Главный Подрядчик. На пятой и он иссяк: здоровье, не выдержав нагрузки, ударило по больному желудку.
На Шестой запил тот, кто не пил никогда - Дегустатор. То есть пил, конечно, когда-то. Пока не упал. Упал же в цистерну со спиртом. С тех пор оглох, смутно видит, плохо слышит, сидит у берега и неотрывно смотрит на плавающих в море женщин.
Между тем надорванное обмывом строительство, снижая темпы, перерастало в долгострой. А подкрепление все прибывало. Тянулись, неся за пазухой, местные субъекты: хромающие десантники - с костылями и пенсионными книжками.
К Седьмой ступеньке подкатил самосвал с вечным двигателем и одуревшим водителем.
- Эй, здесь есть кто-нибудь? - заорал издалека.
Никто не шелохнулся. И самосвал, очумело, проследовал дальше.
Постепенно основная цель - строительство - удалилась на задний план, сблизив всех по интересу. Интересы всех на удивление совпали.
На Тринадцатой живым остался только Философ, родивший идею.
Он сидел один - на последней ступеньке. Другие лежали. Поодаль. Кто-то уходил, возвращался, приносил. Разливали, молча. Молча, протягивали руки и, не закусывая, пили. Снова ложились, снова кто-то уходил, приносил...
Философ сидел один, задумчиво глядя на море: ветра не было, а море бурлило. Накатываясь издалека, волны с ревом бросались на берег то слева, то справа, и невозможно было постичь, кто задает им ритм и кто диктует направление. Чем темнее становилось вокруг, тем свирепее и яростнее билось море.
- Какие силы уходят в песок, – я устроилась рядом с Философом. - Он был в таком непотребном виде! А меня даже это не отвратило.
- По-моему, это первый признак любви, - сказал Философ. - Пьющий - проспится, подлец – никогда.
И вывел дрожащей рукой на еще не застывшем бетоне: 15.10.98.
ОБРЕЧЕННОСТЬ НА ПЬЯНУЮ ТЕМУ
Едва ли не у каждого - скрытые пороки и явные слабости. За исключением меня. Меня Господь одарил сплошными достоинствами, умением чуть дальше смотреть, чуть глубже видеть. Поэтому знаю, что будет и как сложится - с каждым в отдельности и со всеми вместе.
А еще Он дал мне зацикленность - на совершенствовании. Не кого-нибудь, человечества в целом.
Чтобы уравновесить божественные качества, черт наделил способностью влюбляться.
Первый, помнится, покорил умом, талантом, интеллигентностью. Вскоре выяснилось, что и здесь черт поработал, утопив алкоголем талант.
Второй читал запоем и пил запоем; дарил цветок, выпивая при этом ведро.
Третий, втихую, пил, взахлеб говорил; был храбр, как лев, когда пьянел; труслив, как заяц, насухую.
Была у них на всех одна ахиллесова пята.
Если сложить все граммо-литры спиртного, выпитого на Черноморском берегу, получится Красно-Белое море. По своим масштабам оно затмит остальные моря. Четвертый и я в этом море плыли друг другу навстречу. Встретившись, ничего не поняли, а когда прозрели, отступать было поздно.
В стадии ухаживания, не секрет, видоизменяется каждый мужчина: он хорошеет и расцветает. Это потом, пообвыкнув, он становится пациентом, а его подруга - лечащим врачом. Вначале же красиво все - цветы и диалоги о любви:
- А что, по-твоему, любовь?
- Умение прощать и понимать, желание отдать то лучшее, чем сам владеешь.
Чтобы казаться лучше, надо напрягаться. А это быстро утомляет. И тогда ухаживание уступает место противостоянию.
Моя подружка, к примеру, может выкатить пьяное тело друга за дверь. Правда, наутро он вкатывается обратно - с цветами и кульками еды. Я не могу. Мне жалко. Потому что пьющие - люди, как правило, порядочные. К тому же добры. Добры настолько, что не могут обидеть отказом:
- Ах, Петрович, какой хороший человек! Больше, клянусь, никогда, - говорит любимый, прощаясь.
Возвращается тепленький, и тихо ложится спать.
Обжорство - грех смертный. И от того наказуемый. Ненасытность во всем есть то же обжорство. И от того наказуемо. Пьянство - особенно. Но пьяницы часто, действительно, хорошие люди. Вот в чем беда. Трезвенники, как правило, скупы, расчетливы, занудливы. Они воруют, любят подчинять и властвовать. Пьющие, опять же, добры. Настолько, что позволяют себя обворовывать и над собой властвовать. Следовательно, пьянство, для некоторых, весьма удобная вещь.
- Пить надо красиво, - я учу любимого жить.
- Конечно, - соглашается он.
- Скажи, а тебе интереснее со мной или с ними? – осторожно любопытствую я.
- Что за вопрос?! Конечно, с тобой! – откликается он, уходя на работу.
Возвращается тепленький, и тихо ложится спать.
Заставить культурно пить не умеющего пить – все равно что папуаса с перьями в ноздрях пытаться облагородить европейским костюмом. Тем не менее, настойчивая волна даже грубые камни шлифует. Так и с пьющими. Они ведь не только добры - они очень податливы. С похмелья согласны на все: лишь бы их не доставали.
- Пить надо в меру, - обучаю любимого жизни.
- Конечно, - закипая, соглашается он.
Возвращается тепленький, и тихо ложится спать.
Противостояние плавно переходит в страдание, потому что пьющие, при всем желании любви, не могут любить долго. Ибо коварный Бахус - заклятый враг Эроса. Взяв в плен тело, неминуемо губит разум и душу.
Он ушел рано утром, красивый, отмытый и свежий, как первый июньский огурчик. Сосредоточенный взгляд настораживал, и я выглянула в окно.
Постояв минуту в раздумье, он отправился к дому, где жил Петрович.
АЛЕНЬКИЙ ЦВЕТОЧЕК
Да, конечно, мысль материализуется. Он услышит, о чем я думаю. Непременно услышит и все поймет. Не хочу полутонов. Хочу, чтобы все было ярко, незабываемо. Хочу, чтобы дарили цветы по утрам. И так - каждый день.
Но кто будет делать такие подарки, если не сама? Цветочек стоит - примерно бутылку, хороший букет - пять. Разве он пойдет на столь тяжкие жертвы?
Все-таки правы женщины, недовольные ими. Одинаковы все, словно из инкубатора. Существа стадные - по одному они гибнут.
И еще им – непременно - нужны трудности. Они создают их искусственно. На ровном месте. Чтобы потом было с чем бороться. Заранее зная о финале массовых застолий, они сознательно тянутся к ним. Чтобы создать трудности. А потом их преодолевать.
Они погибают в условиях мира. Им нужны война и вечный бой. Если женщине необходим праздник, то им - район боевых действий. Когда этого нет, они превращают дом в поле сражения и, спровоцировав взрыв, с чистой совестью идут на поиск новых острых ощущений.
Но вот что характерно: при всей зацикленности на совершенствовании, при всех высоких божественных помыслах, во мне, будто в утробе русской матрешки, разместилось еще много других разнокалиберных сестричек, не слишком ладящих между собой.
Та, что сверху, стремится быть Прекрасной Дамой, задача которой - охмурять, увлекать, сбивать с толку, заставлять спотыкаться и заикаться, терять дар речи и голову. Словом, удивляться и восхищаться.
Та, что поглубже, без устали думает, говорит и творит; шагает по жизни, хромая и падая, ударяясь об острые углы и огрызаясь, как псина, у которой отняли щенят.
Третья – страдает: от невозможности найти тот пятый угол, что ищут все и не могут найти. Она не любит кухню и хочет, чтобы кофе ей приносили в постель. Постель обожает в любом виде, будь то шалаш, берег реки или моря, лесная поляна или верхняя полка скоростного экспресса. Постель, она думает, имеет множество плюсов и ровно столько же минусов. Ночью - полный минус; утром - сплошной плюс.
Все вместе они редко бывают счастливы. То есть, когда счастлива одна, две другие изнемогают. Изнемогают потому, что всегда чего-то не хватает: зимою - лета, осенью - снега. И непременно – красивого и сильного плеча. Такого, чтобы умел делать подарки. Подарки, так ей кажется, должны быть просты и недороги, но с определенной фантазией.
Короче, это тот самый аленький цветочек, о котором мечтала младшая дочь батюшки-мореплавателя...
Он прочел мои мысли. Глубокой ночью - царапанье в дверь:
- Это я. Вы не хотите со мной поговорить? - бормотанье чередовалось ласковыми беседами со щенком, лежащим у порога. - Значит, не хотите? Да, я скотина. Прав был Паша: она нас презирает.
Стало интересно, в чем же прав Паша? Не узнаю сейчас - не узнаю никогда.
Проснувшись окончательно, настежь распахнула дверь. Однако бубнящая тень, не смолкая, уже удалялась:
- Вы хотели порвать со мной? Рвите сейчас. Вот вам как раз такой случай.
О рассвете сказали розовые облака: из-за гор поднималось солнце. Нежно-фиолетовое небо, перламутровый туман слепили чистотой - прозрачной и безмолвной.
Он был один. Остальные работали. Стоял на пригорке и смотрел на маленький домик, где накануне хотел что-то сказать. Затем пошел, слегка согнувшись, будто под тяжестью какой-то вины. Шел медленно, вдоль моря, туда, где пыхтели машины, а точнее, осколки техники, что и техникой назвать-то нельзя.
Долго, пока не скрылся из виду, я смотрела ему вслед. И чувство любви, подкрадываясь, обволакивало, и возвращалось в сердце, которое так сопротивлялось вчера.
КООПЕРАТИВ УТОПЛЕННИКОВ
- Я был маленький, как этот стакан, - Паша взял граненый стаканчик, наполнил до края самодельным вином, и выпил.
Пока пил, утерял нить беседы.
Третий собеседник, воспользовавшись паузой, приступил к изложению своей истории. Но Паша, подзарядившись, прервал его:
- Я не обиделся! Я был удивлен!
- Как хорошо ты говоришь! Был удивлен! Я тоже никогда не обижаюсь, - протянув Паше руку, я обменялась с ним крепким рукопожатием.
Третий упорно тщился закончить историю. Но Паша, сходу уловив нечленораздельную мысль, наполнив стаканчик размером с новорожденного, вновь оборвал его:
- В Греции нет воды. Там пьют лишь вино. Вода там дороже вина.
- А в горах один пил вино вместо воды, дожил до ста сорока лет, - произнес, наконец, третий, и они с Пашей ударили по рукам.
Тем временем, изо всех сил напрягая память, я старалась вспомнить, о чем мы, только что, говорили? Но память исчезла – вслед за нитью беседы.
- Так вот, о кооперативе, - начал было Паша и я сразу вспомнила, о чем мы, только что, говорили. – Какого черта мы теряем бабки? Надо организовать коо-пе-ратив! Ты даешь нам вагончик?
- Вопросов нет, - кивнул, положительно, третий.
- А продать? Можешь?
- Нет. Не могу.
- Тогда возьмем в аренду! – заявил уверенно Паша, налив всем сполна.
Все выпили и, в знак согласия, обменялись теплым дружеским рукопожатием.
- Отделаем его – сдадим внаем. От желающих отбоя не будет. Это я гарантирую. – Неожиданно, будто на пути оказалось препятствие, Паша круто свернул с главной темы на формы девушки, торгующей пивом. Без слов, жестами, стал описывать ее параметры. Параметры были впечатляющи: бедра и груди, обозначенные руками Паши, не умещались за столом.
Пока Паша изъяснялся в воздухе, собеседник, воспользовавшись паузой, сделал еще одну попытку рассказать свою историю. Но было очевидно, что и этот рассказ останется без конца. Сообразительный Паша, уловив историю с полунамека, протянул третьему руку, и они обменялись долгим рукопожатием.
- У меня идея! – вклинилась я в освободившееся временное пространство. – Надо организовать другой кооператив. Утопленников.
- От желающих совершить безвозвратный заплыв отбоя не будет. Это я гарантирую, - не моргнув глазом, поддержал меня Паша.
- Я не участвую в таком мероприятии, - наотрез отказался третий.
- Без тебя очередь будет солидная. Это я гарантирую. Да, - развивал идею Паша, - все будет по-хозяйски: организуем запись, соберем бабки и направим желающих топиться ко всем чертям. Когда мой брат запил...
Глянув в сторону моря, он вновь, нежданно и круто, сменил прежние темы:
- Шторм был люксовский!
- А что это значит? – спросила я.
- После бури море выносит на берег драгоценности. Во мне проснулся азарт охотника! - Встав из-за стола, Паша ушел на охоту.
Смыв гравий, могучие волны превратили берег в песчаный пляж. Паша двинулся вдоль моря. Приглядываясь к песчинкам, он искал среди них драгметалл. Вернулся скоро – с пригоршней монет и серебряной цепочкой.
- Циклон уходит. К утру все будет по-хозяйски, - бросил цепочку на стол.
Взмутненное море, словно готовясь ко сну, успокоилось и посветлело. Солнце блистало вовсю.
- Давайте родим шедевр, - завороженно, я смотрела на багряно-лиловый закат.
- К чему его рождать, если он и так родился? Су приента карамба! – мудрено отозвался Паша.
Уходящее солнце обрызгало золотом черные тучи и на наших глазах вырос сказочный город-мираж. Может, это казалось, но были в том городе улицы, дома, купола храмов и даже люди, чем-то похожие на нас.
- Это же настоящий город! – воскликнул, очарованно, третий.
Плеснув в стаканчики, он молча сжал наши руки, что означало полное единодушие и полный консенсус.
НА ЧЬИ ДЕНЬГИ ПОСТРОЕН ДОМ?
Пашке я симпатизирую. Ему нет сорока. Черноволосый красавец высокого роста с детскими глазами и философским складом ума, он знает наизусть Конфуция и любит, чтобы все было «по-хозяйски». Я млею от него. Когда Паша говорит о море или о музыке, я, затаив дыхание, смотрю на него восторженно, тая под наплывом переполняющих мою душу поэтических чувств.
Мы очень схожи. Разница в малом: он выпивает ежедневно и понемногу; я же - изредка, но так, будто это последний раз.
Однажды мы с Пашей отправились к знакомому греку. У которого, по мнению Паши, неплохие домашние вина. Спустились в прохладный подвальчик, уставленный деревянными бочками, и гостеприимный дядя Костя начал свой экскурс:
- Хотите попробовать коньячок, настоенный на лепестках чайной розы?
- Конечно - откликнулись дружно мы с Пашей.
Дядя Костя протягивает напиток богов собственного изготовления. Со знанием дела, втягивая аромат носом и ртом, мы дегустируем первую порцию: заколыхало, поплыло, зацвело все вокруг чайными розами...
- А этот из сливы. Как-то ехал, смотрю - пропадает. Набрал, привез и вот... Хотите? - спрашивает дядя Костя, игриво улыбаясь.
- Конечно, - говорим мы с Пашей.
Добродушный хозяин погребка вновь дает нам стаканчики, и мы дегустируем вторую порцию: остановилось, потеплело, замелькало темными пятнами.
- А этот сугубо дамский, - дядя Костя, улыбаясь еще более игриво, с особой приязнью смотрит на меня. Я, отвечая взаимностью, протягиваю руку к очередному стаканчику. Рука Паши тянется следом. Дамский напиток есть дамский напиток: Паше нужна дополнительная порция. Я не хочу уступать Паше. И мы дегустируем третий вариант чудодейственного снадобья: заиграло, всколыхнуло, возбудило, потянуло...
- А это - чистый виноград! Какой аромат! Какой цвет! Обратите внимание, как он играет! Будете пробовать?
- Будем, - не поднимая глаз, молча киваем мы с Пашей. - Будем пробовать все!
Все остальное было мелкими пташками, порхающими в подвальчике, откуда навстречу свежему ветру выводил нас под руки добрый хозяин. Позднее кто-то из мужчин, ранее вразумляемых мною насчет умеренного пьянства, вспоминал, как пыталась держаться за уплывающее из-под ног пространство.
С Пашей же случилась такая история.
Во избежание скандала в семье, он поплелся вздремнуть на свое рабочее место – в сторожку. Тут-то и нагрянули серьезные люди. Подняли, конечно. И, конечно, забрали. Усадили, написали, запугали. Вмиг протрезвев, Паша пытался отстоять свое человеческое достоинство. Его угрожали побить.
Вернувшись домой, он стал возмущаться:
- Я им покажу! Скоты! Мне угрожать?!
- Паш, давай напишем жалобу. Прокурору. Надо заканчивать беспредел. Ты, что, хулиганил? Оскорблял кого-нибудь? Ну да, был слегка выпивши... Но за что же бить!? Этому надо положить конец! - я беру лист чистой бумаги.
- Давай, пиши, - горячо и уверенно отзывается Паша. - Пиши. Прокурору... Фамилию скажу завтра. От такого-то...
Тут Паша впадает в сомнение, затем обращается к сидящей рядом маме:
- Мам, дай взаймы тысяч сто. Послезавтра отдам.
И он исчезает.
Возвращается умиротворенный:
- Все! Уничтожили!
- Кого уничтожили? – не понимаю я.
- Бумагу. Телегу на работу!
- Паш, - робко вставляю я, - ты спал, порядка не нарушал, никому не угрожал... Ну да, был слегка выпивши... Но за что же бить?! И ты еще платишь за подобную услугу! Своими собственными руками!
- Ты уедешь, а нам здесь жить, - отвечает агрессивно-трезвый Паша.
- Тогда почему возмущаешься, что они строят замки? Ты же строишь им замки своими руками! Если бы ты не позволял им топтать в тебе личность, они бы так не обнаглели. Ты и твое непротивление - это почва, на которой растет беззаконие.
«А сколько таких, как мой Паша, - думала я. - И чего боятся они? На работе, где не платят денег годами?»
СПЕЛОЕ ЯБЛОКО ВКУСНЕЕ
Поезд «Адлер – Москва».
- Как тебя зовут?
- Хаки.
- У тебя очень теплое лицо. С тобой сразу хочется на «ты».
- Спасибо.
- А ты кто по национальности?
- Турок.
- Надо же, а фейс чисто русский. Думала, ты с Кубани. По акценту догадалась, что иностранец. Сколько тебе лет?
- Тридцать восемь.
- А... Тогда все ясно...
- Что тебе ясно?
- Почему ты мне симпатичен. Мы с тобой одной крови – по гороскопу. Разница только двенадцать лет. Мне скоро пятьдесят...
- Сколько?! – лысоватый турок смотрит с восхищением.
- А ты, думал, сколько?
- Где-то... около сорока. А со спины - двадцать. Ты, что, спортом занимаешься?
- Ни разу в жизни. Ем мало, здоровые эмоции, мысли, отношение к людям.
- Эмоции и у меня положительные. Я люблю людей, у меня много друзей и нет врагов, - отвечает добродушно Хаки.
- Слушай, да ты потрясающе говоришь по-русски!
- Уже шесть лет в России.
Теперь я с восхищением смотрю на турка.
Столь быстро одолеть чей-то язык – для меня легче взойти на Монблан. Дело почти бесполезное. Весь день учу - к вечеру забываю.
Однажды мы с Бонни гуляли по Москве. (Бонни - американка, моя ровесница. Когда я в высшей школе пыталась изучить немецкий, она жила в Германии, работала там медсестрой.) Напрягая память, я старалась вспомнить хотя бы единое немецкое слово. Тщетно! Отсутствие словарного запаса, естественно, пришлось компенсировать улыбкой. Но улыбаться, не переставая, в течение дня, весьма утомительно. И я, устав от собственного обаяния и гостеприимства, прокляла все наши высшие заведения. Чему только нас там учили?
Бонни, надо заметить, тоже учили не лучше. Кроме «шпасибо» и «карошо» сказать по-русски она ничего не может. «Минздрав предупреждает!» - наш общий язык, на котором общались. Причем, беспрерывно.
- Бонни, - спросила я пальцами, как это делают глухо-немые, - скажи, а как твои подруги живут со своими мужьями? Ведь у вас, в Америке, нет этих вытряхивающих душу бытовых неудобств. Да и деньги другие.
- О, - сморщилась Бонни, - они все живут ужасно! Среди моих подруг нет счастливых женщин. Наши мужчины расчетливы. Ваши – очень карашо! Ваш – отличный мужик!
Тут сморщилась я. Что правда, то правда. С нашими - не соскучишься. С ними даже не расслабишься. С ними всегда - боевая готовность номер один. Вот уж кто живет на полную катушку. Особенно - в день зарплаты. Потому и крутит крышки ночами русская женщина, восполняя консервными банками отсутствие расчетливости у собственного мужа.
- Ты можешь задавать свои вопросы, - голос Хаки вернул меня в купе. - Я с удовольствием говорю с тобой.
- Хорошо. Тогда первый вопрос: сколько у тебя жен?
- У меня - одна, - рассмеялся Хаки. - У нас по закону можно иметь одну жену, а по религиозному - несколько. Приятель имеет четыре жены.
- И как они уживаются между собой? Ты понимаешь это слово «уживаются»?
- Да, понимаю, - Хаки смеется, и смех его напоминает ржанье. - Сейчас расскажу. Я сам задавал ему этот вопрос. Спрашиваю: «Амир, у тебя такая тяжелая работа, ты очень устаешь, когда ты успеваешь их всех удовлетворить»? Понимаешь слово «удовлетворить»?
- Еще бы!
- А он мне, - Хаки ржет, как конь, – он мне говорит: «Слушай, весь кайф в том, что первая думает, будто я у второй, вторая думает, что я у третьей, третья думает, что я у четвертой, а я этим временем в офисе сплю»!
Мы долго хохочем вдвоем.
- Знаешь, по нашим законам я должен сейчас сидеть в коридоре. Я не должен находиться с женщиной наедине.
- Здорово! Мне нравятся ваши законы. Когда отдыхала у арабов, мне нравилось, что напротив, изнемогая от солнца, страсти и жажды, сидит молодой красавец и выразительно смотрит весь день на мое прекрасное тело. Смотрит. Но не подходит. А ты ему строишь глазки, сладко так переваливаешься с боку на бочок, и при этом знаешь: тебе ничто не угрожает. Мне это очень нравится. В Москве, к примеру, вообще никто ни на кого не обращает внимания. Все спят. От истощения. В метро и за рулем. Стоя и сидя. Потом взрываются и начинают крушить - все подряд.
- Какая ты злая!
За окном темнеет, беседы остреют. Хаки вертится и нервничает, будто угорь на сковороде. Нервные окончания подают сигнал, что со стороны турка в мою сторону пошли возбуждающие флюиды. Но я – девушка опытная: не зря живу долго. Знаю, куда уводить мужика. Я увожу турка в политику.
- Скажи, а здорово сейчас стало! К вам, в Турцию, добраться гораздо дешевле, чем мне трамваем до метро.
- Да, - хрюкнув от смеха, откликается Хаки, - паром от Сочи до Тробзона идет всего 15 часов. Место в каюте стоит 60-70 долларов. Плюс виза 10 долларов. И наслаждайся жизнью! Наш сервис - не ваш сервис. У меня впечатление, что вы - страна самых богатых людей. Вы ходите по деньгам и деньги не берете.
- Хаки, это называется иначе: севриз страны дураков. (Слово «севриз» я вычитала в «Книге отзывов»: так один душевный пассажир благодарил проводницу за стакан горячего чая.) Вместо того, чтобы делать деньги понемногу, мы предпочитаем умереть с голоду, лишь бы ни делать ничего вообще. Заломив бешеные цены, держим оборону - против своих же людей. Ты знаешь, около Сочи «Газпром» построил супер-отель, где стоимость самого дешевого номера в сутки 200 уе. Теперь огромный отель населяет шесть человек, а их охраняет не менее огромный отряд работников севриза.
- Да, просто нелепо, просто смешно.
- Хаки, а ты... где живешь?
- В основном, тоже в офисе, - шепотом отвечает Хаки, и мы оба громко хохочем.
Это был прокол с моей стороны: рука дружелюбного турка снова потянулась ко мне. Он заерзал, завозился, запыхтел, засопел.
- Хаки, у меня накануне была самая потрясающая ночь в моей жизни!
- О, как я ему завидую!
- А как ты относишься к тому, что женщина старше своего возлюбленного?
- Отношусь хорошо, если женщина супер.
- Как думаешь: я - кто?
- Похоже, супер. Фигура у тебя - класс! Но ведь я этого еще не знаю, - рука толстого Хаки снова тянется ко мне.
- Тогда давай расскажу, как мы провели время. Это было на берегу моря. Сумасшедшее небо, сумасшедшая музыка, с ума сводящая любовь...
Хаки слушает, кряхтит, пыхтит, сопит, потеет, вздыхает. Повернулся на бок и... захрапел.
Мы оба были удовлетворены.
САТАНИНСКИЙ ДЕНЬ
Знаете ли вы, что это такое?
Сейчас расскажу...
Творческий процесс близится к завершению: рецепт спасения человечества от самого себя, который заменит любые лекарства, почти готов. Остается немного - размножить.
Рано утром бегу к метро. Сажусь, еду - тихо и смирно. Другие тоже сидят и тоже едут.
- Следующая остановка…
Неожиданно в вагон, со скоростью пули, влетает бородач- милиционер. И диким голосом кричит:
- Встаньте!
Включая голову, ходуном заходили все члены. Но сижу. По-прежнему тихо и смирно. Другие тоже сидят – тихо и смирно.
- Встаньте все! – еще громче кричит бородатый.
Все, будто ласточки с проводов, мгновенно взлетают с насиженных мест. И я, конечно, со всеми.
Откинув спинку сиденья, где покоилось мое тело, бородач что-то туда вмуровывает и также стремительно несется ко вновь прибывающему голубому экспрессу на противоположной стороне.
Онемев от ужаса, прозевав свою станцию, еду дальше. Остальные, как ни в чем не бывало, тоже сидят и тоже едут.
Смекнула сразу - день накрылся. Но творческий процесс - это творческий процесс: если он пошел, его не остановишь. Он продолжается где угодно, как угодно, с кем угодно...
Прибыла на работу. Сажусь за компьютер. Ровно в полдень, на другом конце Вселенной, с нетерпением ожидает звонка мой любимый: наконец-то можно говорить, не называя вещи мужскими именами.
Набираю номер - телефон отключен. Желание услышать милый голос трансформируется в дым сигарет с ментолом, нещадно съедаемых одна за одной.
Возвращаюсь в объятия компьютера. Оказывается, за время перекура текст исчез. Улетучился. Вместе с дымом в открытую форточку.
Кое-как, по памяти, восстановив текст, жду распечатку. Шипя и усыпляя однообразием, принтер, упорно и монотонно, выдает «слепые» листы. Зову на помощь - остановить процесс безликого тиражирования. Помощь поспевает быстро, но также быстро заканчивается бумага.
Снова - к метро. Если бородатого, особо-то, и не заметили, от меня шарахаются все. Так как скорость моего полета, в сравнении с его скоростью, это лайнер, взлетающий с полосы, и медленно плывущая ладья. По пути успеваю осмыслить: а ведь он, бородач, кажется, единственный из всех безбородых милиционеров, встречаемых ранее.
Влетаю в офис - к друзьям. Творческий процесс - это творческий процесс: он идет и идет, капает и капает, уже сам по себе. Его не перекроешь и не остановишь, словно горячую воду.
Перед моим красноречием падет любая крепость: девочки, отбросив дела, включаются в работу и процесс начинается. Процесс начинается - заканчивается порошок. И вновь идут «слепые» листы. (Наутро, кстати, когда руководство приступило к делам особой государственной важности, принтер, видимо, собравшись за ночь с силами, исправно и точно стал выдавать рецепты спасения всего человечества. По почерку догадались, чьих рук дело. Девочкам всыпали. Плакали они, плакала я - вместе с ними.)
Но день сегодняшний только в разгаре. Он еще не закончен.
Бегу дальше - на вокзал. Встречать поезд с украденными у меня когда-то вещами. Оказывается: телеграмма перепутала даты, номера, вокзалы. И поезд, разумеется, ушел в иную сторону.
Запутавшись в рельсах и шпалах, напоролась на охрану. Вместо штрафа, расплатилась монологом о любви к ближнему. Выбралась. Заплетаясь, приползла домой.
Как вы думаете, с чего вспыхивает скандал в дружной семье, превращающий ее членов в обугленные трупы? Правильно. С ложки, уведенной из-под носа. И того малого кусочка в холодильнике, о котором грезил весь день, и который, минуя твой рот, уплывает к нежданному гостю.
Вползаю в тихий угол. Телефонный звонок заставляет выползти из норы: только что один счастливый ребенок вернулся из чудных мест. Радуясь за одного ребенка, пытаюсь вспорхнуть. Следующий звонок доводит до сведения: только что у второго ребенка угнали машину. Вновь забиваюсь в угол, где погружаюсь в медленный сон.
А рано утром, с противоположного конца Вселенной, «вдруг раздался гром небесный телефонного звонка»: это был любимый.
Не правда ли, какая сказка наша жизнь?!
АЛЛО! ЭТО ТЫ?
Завтра позвоню. Хотя бы услышать его голос...
«Милое мое солнышко, - скажу ему. - Я скучаю без тебя!» Нет, скажу лучше так: «Ты - мое сокровище, не покидаешь меня ни на мгновение». Вот это будет сущая правда: он преследует меня даже во сне. Найду самые лучшие слова. Отчего мы стыдимся красивых слов? Будто впереди целая вечность и мы все успеем сказать. А если не успеем?
Подумаешь, изрядно напился при последнем свидании. Со всеми бывает. Я тоже не безгрешна. Зато какие у него глаза, когда он смотрит на меня! А улыбка! Чего стоит одна его улыбка! Вмиг таешь, подобно льдинке в прогретой солнцем воде.
Благодаря ему, можно смело сказать: жила не напрасно. Правду говорила Ирина: в течение жизни, рано или поздно, каждый встречает свою половинку. Короткий вечер вместе с ним лучше долгой и бесцветной жизни. Мерцающая бликами лунная дорожка; звездопад - настоящий звездный дождь; вспыхивающие искорками ночные светлячки, а вдалеке - мелодия на два голоса. О чем была она? О любви, о цветах, о разлуке. О том, что все не вечно под луной, и все проходит... Сокровище мое, единственное...
Телефон!
- Здравствуй, это я...
- Привет. Почему не звонил?
- Не получалось. Как ты?
- Хорошо.
- У тебя все нормально?
- С соседкой рассорилась. Такая зараза! Я не вымою пол в коридоре...
- Как у тебя дела?
- Все отлично. Но эта дрянь испортила мне настроение. Я даже записку повесила: «Убирайте, пожалуйста, мусор». Без толку - ноль внимания.
- Говори короче!
- Я и говорю: такая зараза!
- Я скучал без тебя...
- Представляешь, она...
- У меня время заканчивается!
- А с нее как с гуся вода...
- Говори быстрее! Скажи мне еще что-нибудь!
... «Ваше время заканчивается»...
- Алло! Алло!
Не успела ничего сказать! Солнышко мое, единственное...
ОБЩИЙ ВАГОН
Толстая тетка, с трудом взобравшись на верхнюю полку общего вагона, уложила под голову зимние сапоги. Вначале она спрятала там сапоги, затем, кряхтя и охая, влезла на полку сама.
- Синдром страха, - усмехнулся в бороду абхазец. - Видно, были прецеденты.
Прецедентов, когда раздевали до нитки, у пассажиров накопилось достаточно. И кто-то уже вспоминал:
- Однажды ехал из Полтавы в Москву. Народу - битком. Утром проснулись - весь вагон без обувки. Унесли ночью. Выходили на Киевском - в тапочках и босиком...
- Раздели народ - вот и воруют. Жить-то всем надо.
- Один приехал в Москву, на рынок. Деньги собирал - год. Продал корову, свинью. Шел покупать телевизор. Видео ему захотелось, видите ли. Окружили крутые ребята - все отняли.
- А я вот сам бросил свой дом, - сказал абхазец. - Такой сад был! Двадцать тонн мандаринов собирал за сезон. Приезжали с Севера, Казахстана, Сибири... Война началась, бросил все. Сказал: «Оставляю дом, но руки там не оставлю». Уехал в Новгород.
- А теперь куда?
- Хочу прописаться к отцу. Живет под Сочи. Год хожу - не прописывают. Всю душу вымотали. Деньги надо. А где деньги? Война все отняла. Приобщайтесь, пожалуйста, - абхазец достал из баула домашнее вино.
- А я уехала из Таджикистана, - женщина в голубом платке положила на столик сало и клюкву. - Родилась там. Тоже все продала, уехала к сыну под Тверь. Теперь вот к дочери...
- Дочь-то ждет? - спросил абхазец.
- Телеграмму дала. Но встретят ли? Уж очень много у меня вещей...
- Да ты не волнуйся. Встретят, конечно. А здесь мы поможем.
- Ешьте клюкву. Сама собирала, - успокоилась женщина.
- А мои - в Крыму, - в разговор вступила молчаливая армянка. - Дочь вышла замуж за русского. Военный. Хорошо живут. Только ладу вокруг нет. Рвут Крым на части.
- А ты где живешь?
- Под Россошью. Работаю дояркой. У нас хорошо. Народ не жалуется. Берите, пожалуйста, сыр. Сама делала.
- Первый раз в жизни вижу доярку - армянку. Думала, торгуют все, - рассмеялась тверская тетка.
- Раз уж пошла такая гульба, и я с вами, - сидящая сбоку красивая молодка потянулась к сумке.
- А вы куда едите?
- На Кубань. Из Югославии. У меня муж серб. Работал на стройке. Познакомились, поженились. Очень хорошо живем. Узнала, что такое счастье. Теперь вот война...
- Негодяи, не дают людям жить! Кучка мерзавцев правит всем миром! И когда этому наступит конец? Упыри - им не будет прощения: столько народу угробить! – заговорили все разом.
- Молчите! У нас что ни день – похороны. Столько мужиков перемерло… А молодежи деваться некуда. В нашей деревне все подчистую спились или наркоманят.
- Доведут людей, ох, доведут! Такая страна была! Что сотворили? И все – безнаказанность. Пару прилюдных процессов, чтоб на весь мир, чтоб не повадно было, - абхазец разлил по стаканам и кружкам вино.
Пассажиры сдвинулись к столу:
- Ну, давайте за Союз!
Все чокнулись, выпили. Помолчав, вновь заговорили наперебой:
- Как вспомню наш прежний Советский Союз, аж рыдать хочется.
- Нагородили таможен! Открыли лишнюю кормушку. Кому это надо? Нам с вами не надо.
- Чтоб они сгорели с этими таможнями. К родным детям не съездишь…
- Чего боятся-то? Пусть боятся те, кому есть что терять. Нам терять нечего. Мы уже все потеряли - и кров, и здоровье.
- И что дал этот суверенитет? Лишний клан паразитов, - абхазец снова плеснул в стаканы и кружки.
– Ну, ничего. Все это временно. Когда-нибудь отомрут границы, и будут люди передвигаться свободно…
- А знаете, - вмешалась в разноголосый хор югославская красотка, - однажды я заблудилась на чужой территории. Продавщица, девушка из Таиланда, когда к ней вернулась по третьему кругу, увидев мое растерянное лицо, сообразила в чем дело, взяла меня за руку, молча, вывела на площадь, усадила в такси и отправила в гостиницу. Люди простые хорошо понимают друг друга без слов!
- Пока их не стравят, – буркнул старик.
- Да пошли они к черту! Давайте выпьем за новый Союз! – тверская тетка взялась за свою кружку.
- За будущий новый Союз! - абхазец поднял стакан.
Пассажиры чокнулись, выпили, стали закусывать: тверскими салом и клюквой, россошанским сыром, югославской колбасой.
Мелькали за окном полустанки, погосты, кресты. Первый весенний дождь растопил снег и донага раздел Землю. Заваленная отходами, испражнениями, ржавым железом, бумагой, консервными банками, выжженная и истерзанная, она оживала, согретая солнышком. И будто стыдясь поруганности своей, торопилась прикрыть наготу хрупкой порослью травы и нежно-зеленых листьев.
ОТВЕРГНУТЫЕ
Через оплеванный семечками вагон электрички, один за одним, шли громкоголосые нищие и калеки, просящие и торгующие: предлагали пиво, воблу, жвачку, книги, газеты, перчатки, чеснок, воздушные шары, фонарики, ножницы, лук, батарейки.
Пышная блондинка с усатым загорелым красавцем, вместо столика подставив чемодан, яростно резались в карты. Интеллигентного вида мужчина, сидящий рядом с ними, читал с упоением книгу. В углу дремал бородач с рюкзаком за спиной. Напротив - в пляжных тапочках и в зимнем пальто – спала, растянувшись во весь рост на лавке, грязная старуха. Слепой музыкант наигрывал знакомое «Тихо вокруг».
- Доброе утро, граждане пассажиры! Вас приветствует дедушка Захар, - в вагон вошел старик с гармонью.
Слепой музыкант умолк. Бойкие тетки, грызущие семечки, сдвинув клетчатые сумки, освободили старику место. Тот присел на край скамьи и запел:
«Знаю, милый, знаю, что с тобой. Потерял покой ты, потерял»...
Молодая женщина, глядя в окно, незаметно вытерла глаза.
«Без меня, тебе, любимый мой, земля мала, как остров»...
Женщина, пытаясь сдерживать слезы, напряженно смотрела куда-то вдаль, но слезы уже текли - непроизвольно и градом.
- Что вам еще спеть, граждане? - дед Захар, сняв кепку, положил ее на скамью. Туда упали несколько монет.
- Давай, дед, про любовь!
Старик снова запел:
«Почему так у нас получилось? Мы расстались, но любим друг друга»...
За окном серебристо и весело струилась узкая дорога. Поросшие изумрудной зеленью склоны холмов и оврагов то и дело сменяло буйное цветение белоснежных яблонь и вишен. Дед Захар пел - женщина громко рыдала. Пассажиры, стихнув, молчали.
- Ну, что, граждане? Что еще желаете услышать? – гармонист утер вспотевший лоб.
- Давай-ка, дед, «Цыганочку», - крикнула издалека золотозубая тетка.
Дед Захар растянул меха – и грянула «Цыганочка».
Вагон встрепенулся, заулыбался. Пышая блондинка и восточный красавец отложили карты. Пожилая женщина пустилась в пляс, дробью каблуков забив монотонный стук колес электрички. К ней присоединилась другая, черноволосая. Гребень, стягивающий тугие косы, отлетел в сторону, косы ее распустились.
И была во всем этом: в спящей старухе и небритых мужиках, ехавшими за десятки верст на работу; в старике-гармонисте, взволновавшем душу рыдающей женщины; в искрометной пляске цыганок и безногом калеке, приютившемся возле дверей; в юной девушке с ангельским голосом, поющей, чуть раньше, свою нежную песню, - была во всем этом, бедно одетом, полуголодном, измученном нуждой терпеливом народе такая надрывность, что мне тоже захотелось громко взвыть. Вместе с женщиной, сидящей у окна.
Бабы плясали; дед Захар играл, окрыленный всеобщим вниманием; плачущая женщина успокоилась: электричка прибывала на конечную станцию. Народ засуетился, поднялся, стал собираться - показалась платформа.
- Вот как надо жить, - сказала цыганка, собирая в узел растрепанные волосы. - Сами себя не вытащим из дерьма, кто за нас это сделает? Давай-ка, дед, сыграй нам гимн Советского Союза!
- Сыграй, дед, сыграй! – подхватив, закричали со всех сторон.
- Гимн не помню, - ответил дед Захар. И заиграл «Марш Славянки».
ИЗ ПУНКТА «А» В ПУНКТ «Б»...
Шел автобус по берегу моря...
Автобус не простой, а - коммерческий.
Хромой старичок, присев на свободное место, протянул кондуктору книжечку. Да не просто книжечку, а удостоверение инвалида Великой Отечественной войны.
- Дедушка, ваше удостоверение здесь не годится. У нас проезд платный. Вам следует выйти, - мягко сказала кондуктор, возвращая старику потрепанную книжечку.
Инвалид заковылял к двери. Громоздкие костыли ему явно были обузой: они с трудом умещались в тесном автобусе. Едва не упав, старик остановился у входа.
Автобус зароптал:
- Как не стыдно! Старого человека!
- Бессовестные, мы вам соберем по рублю. Подавитесь вашими деньгами!
- Это надо же! Инвалида выбрасывают!
- Да что же такое творится?!
- Вот она, ваша свобода! Раньше говорить было нельзя, зато ездили, куда хотели. Теперь говори, что хочешь, а что тут сказать?!
- В войну работали каждый день - без выходных. Домой еле приползали. Тогда нужны были, теперь никому не нужны…
- Следующий автобус через пять часов. И мест-то полно. Неужели жалко старика подбросить?
- Будь она проклята, такая коммерция, превратившая людей в нелюдей!
Кроющий матом старичок, наконец, выбрался на улицу. Автобус развернулся и помчался вдоль берега моря. Укачанные бесконечными поворотами, пассажиры затихли.
На окраине небольшого селения, по обе стороны шоссе, выстроились рядами фешенебельные особняки.
- Бедные беженцы – называется, - произнес кто-то вслух.
Все дружно уставились на особняки.
- Мы принимаем всех и отовсюду - нас отовсюду гонят. А в войну вместе все были!
- Сталина надо, Сталина!
- Горбачеву-то поверили, но не боец он, не боец... Интеллигент. А со скотами надо по-скотски.
- А этого мерзавца стрелять надо. До чего страну довел!
- Задушили народ. Вчера хоронили одного мужика, тридцать лет - инфаркт. Позавчера - сорок лет, инфаркт. Сегодня тоже на похороны еду. Каждый день похороны. Будто война…
Гаишник, взмахнув жезлом, перекрыл движение: пропустил вперед колонну велосипедистов.
- Тридцать лет за рулем, а еще не встретил гаишника, который бы не брал, - хмыкнул, глядя в окно, лысоватый мужик.
Автобус было тронулся с места, но позади вдруг раздался вой сирен. С ревом и свистом промчался экскорт черных автомобилей.
- Говорят, Кириенко прилетал на выходные: в теннис играть.
- Как берегут свои головы! Достояние государства…
- Молчите! И не стыдно в глаза народу смотреть!
- Человек еще и к власти не пришел, а уже стелятся перед ним. Холуи и лакеи – чиновники!
- Нужен хозяин… Сам себе хозяином человек быть не может...
- А если не может, быть ему батраком!
- «Голосую за Ельцина - он пенсию прибавил», - коротко и ясно. Нашему народу глотку заткни колбасой и обгладывай дальше. Ему все до фени…
- Как плохо все!
- Бабушка, если говорить и думать, что все вокруг плохо, все и на самом деле будет плохо. Бог не любит несчастных - ему от них тяжело.
Маленький жеребенок, пасущийся у обочины, двинулся к середине шоссе. Постоял минуту в раздумье, и беспечно зашагал - в сторону пункта В.
РАЗНОЦВЕТНЫЙ СЕРПАНТИН
До отказа набитый людьми троллейбус подплывает к остановке. Толпа спрессованных теснотой мучеников выкатилась из его утробы. Другая толпа, с ведрами, сумками, рюкзаками, мешками, пакетами (чем беднее люди, тем многочисленнее их узлы), раздраженная долгим ожиданием, рвалась к заветной двери.
- Ты рехнулся, старый? Куда прешь ящики?
«Старый», судя по боевым знакам отличия, ветеран войны, пытался загрузить два ящика с пустыми бутылками: все из-под водки – одна к одной.
- Шкурки надо сдать, - миролюбиво ответил ветеран.
- Не многовато ли шкурок для одного охотника? – черная баба впереди ткнула локтем ветерана. Но крепкие мужские руки, подхватив ящики и орденоносца, внесли их в троллейбус.
Старик счастлив и словоохотлив. Благожелательна по отношению к нему и мужская половина троллейбуса: сейчас ветеран обменяет пустые бутылки на деньги, потом деньги на бутылку...
- Передавайте за билеты! Обилеченные пассажиры, освободите проход! – контролер, она же кассир, приступает к своей работе.
- Возьми картошку вместо денег. Зарплату не платят.
- А тебе пора выдать значок «почетный заяц» - за бесплатный проезд, - кричит контролер, она же кассир, девушке с мешком.
- Не ори, - девушка краснеет, - потом оплачу.
- А где тебе возьму сдачу? Кто разменяет сто тысяч?
Разменять купюру некому. Такой суммы ни у кого из пассажиров нет. Большинство – с удостоверениями: за доблестный труд и участие в каких-нибудь военных действиях.
- Остановка «Завод железобетонных изделий»! – оповещает всех водитель.
Старик вываливается из троллейбуса и спешит к деревянной палатке с надписью «Прием стеклопосуды». Из окна автобуса отчетливо видна табличка «Приема не будет – ввиду отсутствия тары». Орденоносец с посудой и тарой упирается взором в табличку и, ошалело застыв, соображает, куда же двигаться дальше.
Тем временем транспорт уходит.
- Следующая остановка - «Завод винных изделий»!
- А Мэйсон-то ушел от этой, - ехидная баба, показав кукиш ветерану, ищет глазами нового контактера. Контактер мгновенно находится: женщина рядом. Обе спешат к очередной серии заморских сказок – сопереживать красивым героям в искусственном интерьере.
- Раньше жили с танцами, под гармошку. Теперь, как в зоопарке: окна с решетками…
- Вчера показывали: тридцать тысяч голодных детей только в Ленинграде. Сколько же их по стране?
- Дожили! Иностранцы булки с чаем раздают...
- А наши-то... И когда нажрутся?!
На остановке «Завод винных изделий», ожидая троллейбус, толпятся измученные трудовым днем молодухи. У каждой, в обеих руках, по тяжелой сумке: получили зарплату - портвейном.
Утром будут менять. Выстроятся рядком около вокзала, рынка, магазина – будут менять-торговать. До тех пор, пока не подкатит автомобиль с хорошо упитанными мужчинами. Если мужчины в автомобиле не продаются, женщин разгонят. Судя по тому, что цепочка торгующих ежедневна, все мужчины в автомобилях легко покупаются.
И так – изо дня в день: везут женщины, подальше от своих мужей, обменивать портвейн на купюры, чтобы этими купюрами оплатить общественный транспорт, который доставляет их на завод, где производят портвейн, который надо обменять на купюры, чтобы оплатить ими общественный транспорт, который везет их на завод, где производят портвейн...
ГЛЯДЯ - НЕ ВИДЯТ
Подул северный ветер и на скалы опустился туман - признак ненастья. За морем горизонт был чист, но вода, постепенно темнея, уже приобретала леденящий оттенок.
Через час картина резко изменилась. День угасал, будто играя, будто выбрасывая из своих запасников все мыслимые и немыслимые краски: слева море было бирюзово-лазурное; прямо - иссиня-черное и сизая туча над ним; справа - золотисто-желтое. Еще через час краски и тона сгустились - на небо вступила луна.
Охваченная щенячьим восторгом, я сидела на берегу с блокнотом в руках: любуясь солнечным закатом. Душа пела и впитывала - живую целебную воду; лунную тропинку, играющую серебряными бликами; прозрачный воздух, насыщенный влагой; нежный порывистый ветер. А поодаль, в двух шагах от меня, расположился трудяга - со злостью шарахал о стол костяшками домино. Чувствовалось, что его все здесь раздражает: и красоты природы; и бестолковая работа, от которой нет прока; и дом, где не кормят, а живьем съедают его самого.
Видимо, вспомнив домашний очаг, куда надо было идти и куда не хотелось идти, посмотрев в сторону близлежащей палатки, он направился...
Догадались, куда?
У палатки, с четырьмя буквами «одка» на вывеске, собралась длинная очередь: старики - за хлебом, молодежь - за пивом.
- Давай косяк запорем, детка, - лохматое существо, то ли паренек, то ли девушка, одернуло другое существо без признаков пола.
- Не пенись, шампунь, у меня голова чистая, - ответила звонко (так думаю) девушка.
- Не шурши, кулек, - он взял ее за руку.
- Не лезь в огонь, а то пеплом станешь!
- Ша, медуза, все море наше, - вступило в беседу третье лицо. - Давай лучше зависнем!
- Заткнись, сморчок! Я не зря десять лет зону топтала!
Потеряв память, я забыла, куда шла.
- Что это? - спросила со страхом у знакомого, пристроившегося к очереди.
- Косяки бросают.
- А что это значит?
- Взгляды, значит, по-русски, похотливые.
- А до того о чем говорили?
- Клеялись.
- А она им?
- Чтоб отвалили.
Черт побери, за границей было проще, чем в отечестве родном! Там самцы ходили следом - молча. Об их желании сблизиться шептали страстные глаза. На персидском бархатном пляже молодой человек, не шелохнувшись, сиднем просидел весь день-деньской: смотрел и молчал. Встала я, тронулся с места он. Обернулась выразительно - тот без звука исчез. Все - без слов. Все - на высшем уровне человеческого общения. Здесь же, на родине, в каждой местности – свой диалект. Поди-ка, освой их.
В ДОЛИНЕ ДРЕВНИХ МОГИЛ
Есть такое смешное название реки - Пшиш. Затерялась она на Кубани, в горах. Что означает в переводе, не знаю. А как живут там - видела. Пожалуй, только здесь, на Пшише, я впервые осознала всю значимость секса в нашей бренной жизни и насколько звереет мужик, лишенный столь сладостного занятия.
У меня были приятели, по роду деятельности своей кочующие с места на место. Оторванные от дома и семьи, они живут в условиях совершенно ужаснейших. Часто это вагончики-бытовки; нередко - кое-как приспособленные под жилье заброшенные конюшни, склады, школы, общежития. Душ, ванна, кухня, плита, туалет – все, что человеку должно быть подспорьем, чтобы он ощущал себя Человеком, - там отсутствует напрочь.
Как говаривал один мой знакомый, русского человека видно сразу: он боится цивилизованных условий, предпочитая им пещерные, доисторические. Приверженность к туалетам вдалеке от дома, во всяком случае, он стойко сохраняет - на протяжении многих веков.
Вот в таких диких условиях и живут подолгу люди. В основном, мужчины, постепенно дичающие сами.
Переполненная любовью к ближнему, однажды решила их навестить. Скажу вам, была удивлена. Как опять-таки утверждал все тот же знакомый, удивлена настолько, что даже не обиделась.
Первым делом приятели бросились меня кусать. Самым натуральным образом.
- Ты почему назвала мой плед, который вместе со мной уже двадцать лет, обыкновенной тряпкой? - возмутился один.
- Ты почему ударила его подушкой, когда он храпел? – поддержал его второй, указав на первого, а тот при этом насупился.
- Ты почему сказала вслух то, о чем надо молчать? - включился третий.
- Ты поносишь нас за пьянство, а сама пьешь втихаря. Когда мы считали пустые бутылки, сотая по счету была не наша, - произнес обычно молчавший четвертый.
- Ты нас всех учишь, а сама... сама... сама.., - взревел, наконец, пятый, страшный, как верблюд по весне, в своем любовном угаре.
Сама я от них, конечно, ничем не отличалась. Разве что пониманием. Себя понимала куда меньше, чем их. Потому что видела: первый, хоть и храпит, будто загнанная лошадь, но работает словно стадо слонов. Когда надо и когда есть на чем. А когда не на чем, он это нечто, под проливным дождем, озябшими руками разбирает по винтику, затем собирает, возвращая к жизни то, о чем давно тоскует свалка. Второй, имея большую семью, не доедает сам: отчего на глазах превратился в засохшее дерево. Третий – непрестанно болеет, поскольку годами не знает нормальной еды. Четвертый - донашивает остатки одежды из-за прорвы родни...
Ну и тому подобное – во многомиллионной степени. К чему напоминать о том, что каждый видит ежедневно - из окна своего дома, вдоль дорог, по всей стране...
Так вот, хочу задать всем вопрос: почему нас кто-то, как стадо, должен куда-то вести? Почему мы не можем построить достойные себя жилище и дороги? Почему нас столь много - сильных, трудолюбивых, талантливых - и почему мы извечно ХУДО живем?
Не от того ли, что темны, доверчивы, пугливы? Терпеливые, но озлобленные; бесстрашные в пьянстве, но запуганные до смерти маленьким начальником; порицающие соседа и запустившие свой собственный дом; поносящие власть и недооценивающие себя?
А секс - основа всему. Как с похмелья – глоток холодной воды. Который, кстати, так и не подали мне мои друзья-работяги.
- Щас, все брошу и дам, - пробурчал один из них напоследок.
ПОЛОСА НЕВЕЗЕНИЯ
Когда же она началась? Вчера? Договорились встретиться с подругой у метро - та не пришла: уехала не солоно хлебавши. Или неделю назад, когда знакомый обещал подкинуть на дачу, да так и не явился? А, может, год назад, когда из-за дефолта взлетела на воздух контора?
Нет, полоса невезения началась значительно раньше - с самого рождения. Угораздило ж родиться в стране, где, забыв обо мне, только и борются – за безопасность, мир во всем мире и справедливость!
Впрочем, а было ли вообще кому-нибудь легче? Весь род - будто проклят. Мать, девчонкой, угнали фашисты: умерла слишком рано. Бабка жила долго. Но как жила? Деда перед войной забрали – свои же и расстреляли. Канул дедушка в небытие, унося с собой память о братской пуле. Мыкала горе вдова с пятью детьми, пока не заполыхала война. Когда же вспыхнула война, терпя нужду и холод, скиталась по лесам. Видела, как живьем нелюди сжигали людей. Запах тот преследовал всю жизнь - и во сне, и наяву. Второго деда, председателя сельского совета, на пороге собственного дома убили кулаки. Мыкала горе вдова с пятью детьми, терпя голод и холод, пока в деревню не пришли свои. То есть те, кто угробил дедушку первого.
А у мужа, что, лучше? Появился на свет в тот замечательный июльский денек, когда вождь всех времен и народов сказал: «Братья и сестры! Грядет война народная»! Родители его, в голод и холод, возводили на костях город Юности в тайге. Предки - крепостные. Правда, один из всех прорвался. Да как прорвался - известно миру: выкупили на волю. Умер в расцвете сил, одинокий и нищий. Пришли после похорон опечатывать имущество академика Тараса Григорьевича Шевченко, а было-то: диван, обитый клеенкою, стол простого дерева на одной ножке, зеркало в раме березового дерева, сундучок, окрашенный синею краскою.
Вот и мы... Пока словесную лапшу хлебали, пока манну небесную ждали, выяснилось: потребности некоторых столь запредельны, что, объединив способности всех остальных, их не насытишь.
- Не могу больше жить с тобой, - возмутилась вчера дочь. – Все работают, а ты? Иди заработай - хотя бы на хлеб!
- От того не иду, что заработаю только на булочку.
Как ей, глупышке, объяснить, что борьба за мир во всем мире и справедливость передана мне вместе с генами – вместо наследства?
Отправилась на дачу пешком. Черные тучи взорвались дождем: промокла до нитки. Ключи к дому оказались не те: напуганные бесконечными кражами, забаррикадировались решетками так, что и сам не влезешь.
Села возле крыльца - слезы градом. Устала от всего. Устала не жить, а преодолевать бесконечные трудности.
- Есть закурить? - из кустов нежданно вышел опухший мужик: в военной форме и тапочках на босу ногу.
- Из армии что ли бежишь?
- Да нет. Машину вчера разбил. Бабка дорогу переходила. А права жена постирала. Одни неприятности.
- А я ключи перепутала. Сижу, вот, плачу.
- Жаль, помочь ничем не могу, - он садится рядом, тяжело вздыхает. – Крыша рухнула, дом ураганом снесло. Ничего не осталось. Нет даже чая. Ну и год нынче выдался!
Взял сигарет, ушел.
- Есть закурить? – у порога возник второй: с безумным взором и дрожащими руками.
- Все, что осталось, - я протянула ему пачку.
- Ну и год, блин, нынче выдался! – он садится рядом, тяжело вздыхает. - С работы - уволили. Из дома - выгнали. Дачу - обворовали. Машину - угнали. Зятя - в тюрьму посадили. Но ничего, блин, прорвемся!
Взял последнюю сигарету, ушел.
Разожгла на лужайке костер. Смотрела долго, покуда слезы не высохли.
Пока сушилась, приехали соседи: те, которые справа. Обогрели словом, завалили, по уши, едой.
Пока насыщалась, следом – другие соседи: те, которые слева. Выпили водочки, баньку истопили, березовым веничком исхлестали - вернули к жизни.
«Да, - дивилась я, - в этой стране не дадут спокойно умереть. Здесь, как нигде, доведут до отчаяния. Но здесь, как нигде, и пропасть не дадут».
Утром - небо очистилось, розы распустились, земляника созрела, бабочки хороводы кружат. Забавно смотреть, как порхают с цветка на цветок.
СВЯТОЙ ДЕНЬ – ПЯТНИЦА
Одиночество, оказывается, проблема легко разрешимая. Надо лишь напиться. Не так чтобы очень, но довольно прилично. Ровно настолько, чтобы, с одной стороны, чувствовать себя уверенно, с другой, не упасть.
Лучше всего это делать в пятницу. Отчего пятница? Если обычным днем пьян каждый второй, то в пятницу - каждый первый.
Застолья, как, впрочем, и люди, тоже все разные: бывают за столом и под столом, во дворе и подворотне, на балах и по дороге домой. По дороге домой - самые интересные, ибо они - непредсказуемы...
Как вошла в вестибюль метро, не помню. Помню, два человека в пятнистой форме оленей, стоящие на страже у входа, бросились врассыпную, когда я вошла. И долго смотрели мне вслед. То, что они смотрели мне вслед, сомнений не вызывало: я чувствовала их взгляды спиной, которую изо всех сил старалась нести гордо и прямо. Спина, конечно, держалась достойно. А вот ноги... Мои чудные ноги почему-то не слушались: они заплетались, переплетались, спотыкались и несли черт знает куда, будто хотели жить самостоятельно – каждая сама по себе.
Что было дальше, помню слабо. Видимо, ехала домой. Поскольку, в конечном итоге, прибыла все-таки домой. Хорошо запомнила контакты, случившиеся дорогой. Их было много, ведь пятница – день святой.
Первый контакт состоялся с молодым человеком, выросшим из-под земли перед кончиком носа, где сосредоточились мои подвыпившие глаза. О чем говорили, помню слабо. Кажется, о сексе и способах, предпочитаемых партнером. Мы сошли где-то на промежуточной станции и тут же, прямо на лавочке, стали обсуждать детали наших будущих действий. Выяснилось, что по гороскопу мы одного поля ягоды. Такое обстоятельство невероятно нас сблизило и, автоматически, превратило потенциальных партнеров в задушевных друзей.
Молодой человек внес предложение: всплыть на поверхность - обмыть исключительный случай. Предложение сразу отвергла: пройти пятнистые заслоны ОМОНа и вернуться назад живой?!
Он говорил убедительно-много. А вот что говорил, не помню. Помню: села в вагон и отправилась дальше. Видимо, домой. Так как, в итоге, прибыла все-таки домой.
Выход из метро оказался со множеством ступенек: выросли, словно опята после грибного дождя.
- Ох, и когда же им будет конец? - охала я, спотыкаясь.
На стон – мгновенно! - откликнулся элегантный мужчина, который изо всех сил, как и я, старался идти гордо и прямо. Пройдет ли уважающий себя мужчина мимо расслабленной женщины, не подставив ей свое плечо? Он протянул мне руку, и мы тронулись в путь. Помню, ощутив облегчение, я уцепилась за его крепкую руку, болтаясь из стороны в сторону, будто пустой последний вагон.
Около моего подъезда, мирно беседуя, мы опустились на лавку. Здесь выяснилось, что по гороскопу мы одного полета птицы. Это обстоятельство невероятно нас сблизило и, автоматически, превратило в задушевных друзей.
Меж тем основной инстинкт мужчины - неодолимая тяга к женской груди, - отчего-то дал знать о себе.
- М-можно я п-потрогаю грудь? - явно волнуясь, выговорил мой новый друг.
- Можно! - разрешила я, проверив, нет ли там чего лишнего. Обычно за пазухой лежали ключи.
- А другую?
- Нельзя, - решительно сказала я, вскочив с места: во второй половине лежал кошелек.
Самостоятельно и благополучно добралась в свою гавань-постель. Под утро, когда проснулась, взыграл Эрос. Но рядом никого не было.
ЭРОТИЧЕСКИЙ КАЛЕЙДОСКОП
Словно колоду карт, перебираешь в памяти знакомые лица...
Первый. Мужчина, вообще-то, неплохой: руки золотые. Но к чему руки, если нет головы? Правда, единственно непьющий. Закодирован на три пятилетки.
Второй. Человек, вроде бы, хороший. Но мужчина иссякший. На вечерней заре приносит дары, с зарей утренней их уносит.
Третий. Красив, но ленив. Не болтлив, но и не умен. Щедр, но без копейки. Ревнив, но не умеет любить. Пьет редко, но так, что когда-то не встанет совсем.
Четвертый. Нудный, словно вялотекущий водопроводный кран. В какой-нибудь момент схватишь веревку, дабы его задушить или нырнешь в петлю сама. Пьет, из-за беспримерной скупости, довольно умеренно. Основная черта: светлые праздники превращает в унылые будни.
Пятый. С гипертрофированным чувством собственного величия, граничащим со страхом все потерять. С деньгами и социальным статусом. Мера потребления спиртного зависит от его физического самочувствия. А поскольку самочувствие определяет не знающее меры потребление, на больничной койке проводят времени больше, чем в домашней постели.
Шестой. Романтичный, внимательный, заботливый. Когда не пьян - осыпает подарками; когда пьян - уничтожает следы былой доброты. Есть, правда, маленький плюс: в доме никогда не бывает старых вещей. Они даже не успевают покрываться пылью.
Седьмой. Влюбленный, преданный, молчаливый. Периодически, молча, уходит в запой. Есть опасение, что однажды уйдет и не вернется. Питается, в основном, дарами природы, которую любит больше, чем собственный дом.
Восьмой. Ропот на погоду, масонов, правительство, соседей и соседскую кошку превращает к ночи страстного оратора в никудышнего бойца...
Скучно, тоскливо, серо, печально.
А знакомые дамы? Тоже, сознаться, не лучше.
Зинаида – опасный баллончик с зажигательной смесью, способный взорваться в любую минуту.
Екатерина – неуправляемая истеричка, достойная подружка варианта «восемь», а заодно и «пятого» с «шестым», не сползающих с больничной койки.
От Машки муж сбежал. Зря раньше не сбежал. Если бы вовремя ушел в бега, не столь безнадежен был бы сейчас. Сейчас же, чтобы реанимировать его одного, мало усилий всего человечества.
Инна - еще не начав жить, опустошая кошельки своих шефов, уже обанкротила несколько фирм. Покидает корабль даже не терпящий бедствие, а лишь слегка качнувшийся первой волной.
Иссушенная злобой мелочная Рита, с энергией, растраченной на хорошо живущих, по ее мнению, подруг, у которых нет никаких проблем. Проблемы есть только у нее – из-за патологической ненависти ей не хватает времени на личную жизнь.
Тщательно маскирующая свою алчность Регина, превратившая дом в склад для хранения товаров...
Скучно, тоскливо, серо, печально.
Особенно, если все варианты переплетутся между собой, дабы сотворить себе подобных.
БОСОНОГИЙ ГРАФ
Часто человек, привыкнув к убогости, становится сам убогим. И, вообще, привычка - страшное дело. Она - как ржавчина. Незаметно возникнув, постепенно губит весь предмет.
Счастливых в браке мало. Но желающих осчастливить браком других - великое множество. Особенно - среди друзей. Видимо, думают, что быть счастливым одному или противоестественно, или невозможно.
- Познакомлю тебя кое с кем, - сказала как-то соседка.
- Конечно. Нечего сидеть. Чем писать да лечить других, лучше винегрет строгать, - поддержал ее муж.
Знакомиться решили на нейтральной полосе: в Институте почвоведения, где Ассоциация новых экономических исследований арендовала помещение.
Помещение было завалено кипами старых научных трудов и законодательных актов, канувшими в историю. Здесь же, кучей, сваливали одежду - шапки, куртки, пальто. Дышать было нечем. Затылок в затылок, на стульях сидели мужчины и женщины, привыкшие слушать. В основном, седые, изможденные - новаторы. За отдельным столом - еще более изможденный председатель. У входа - оголенный по пояс мужчина.
- Бывший летчик. Воевал в Афганистане, - шепнул мне на ухо потенциальный муж
- А почему он голый?
- Энергетика такая. Жарко ему.
- И на улице? - удивилась я: за окном стояла зима.
- И на улице. Так вот и ходит.
- Раз увидишь - не забудешь, - восхитилась я.
Когда первый штопор прошел, кандидат в мужья представил остальных:
- Этот книгу пишет. Говорит, тема аналогов не имеет, - кивнул в сторону тучного молодого человека с гениальным лицом и выдающимся животом.
Речь литератора имела ключевое слово – «инвестор». Глядя на него, у меня пропало желание писать и появилось отвращение к своим сочинениям.
Следующим оратором был жизнерадостный человек среднего возраста с полыхающим взором. Он изобрел пробку и долго рассказывал об экономическом эффекте изобретения. Слово «деньги» произносить стеснялись.
- Какой процент брака дали испытания? – спросил председатель.
- Сорок процентов.
- Многовато, - дружно покачали головами сидящие за столом.
Ключевым в докладе рационализатора также было слово «инвестор».
- Не морочьте мне голову, - возмутился председатель. – Вначале сделайте отчет за прежнюю работу, - и они с докладчиком вступили в перебранку.
Сидящие на стульях внимательно и заинтересованно следили за ними - слушали.
- Но такая пробка уже есть, - шепнула я на ухо потенциальному мужу. – В бутылках из-под водки.
- Он хочет поставить и на минеральную воду, - вступился за новатора будущий муж.
Перепалка затягивалась, но сидящие по-прежнему оставались внимательными слушателями. Также внимательно, в недалеком прошлом, они слушали «Малую землю».
- Идем отсюда, - шепнула я мужу.
В метро, шмыгнув по удостоверению, он ждал меня в сторонке.
- У тебя дома есть чай? – спросил.
- Есть.
- А хлеб?
- Есть.
- А масло?
- Есть.
- Тогда поехали к тебе!
И мы отправились ко мне.
- Извини, у меня носки заштопаны, - смутился он, разуваясь.
- Да ничего!
- У нас с тобой одно духовное ложе, - подметил он, осматривая стены.
- Как это? – не поняла я.
- Совокупность информационных полей есть духовное ложе. Два потока, идущие параллельно, притягиваются друг к другу… Или отталкиваются? Точно не помню, - засомневался он. - Ты кормить меня будешь?
Вместо спальни, пришлось лететь в кухню.
- Очень вкусно! - похвалил меня будущий муж, когда подала пересоленное до тошноты хилое вегетарианское блюдо. – А можно еще?
- Конечно, можно! - бодро воскликнула я, мрачно посмотрев на пустую кастрюлю.
- Мне нравится у тебя, - сказал, раздеваясь, вспотев от обильной нагрузки. Казалось, он давно не ел вообще. - У меня ведь титул графа, - муж гордо вздернул бородой, прикрыв при этом левой ногой правую пятку с заплатой.
Чем больше говорил граф, тем меньше понимала я. Запомнилось только, что интеллектуальный уровень современного общества - в степени «уа», а наш с ним уровень - в степени «ау».
Перспектива стать графиней потихоньку бледнела.
ЧАЙНИК
Над поляной кружит птица: то ли сокол, то ли ястреб – кричит навзрыд, вселяя дурные предчувствия.
Предчувствия оправдались: через час к дому подъехала машина, из которой с тревожным лицом вышла Лена Потапова, подружка дочери.
- Вы только не волнуйтесь, все нормально, – отводя глаза, поцеловала меня. - Кира с Рамилем разбили машину. Всмятку. Но с ними все в порядке. Отделались царапинами. Скоро будут здесь.
- Где это случилось?
- На трех машинах мы ехали за город. Дорога была очень узкая. У них заклинило колесо, машина перевернулась и, пролетев несколько метров, упала в канаву. Рамиля придавило, но мы вовремя подскочили – вытащили. Он слегка поцарапан. Кира же спокойненько вышла. Заклинило все двери, кроме той, где она сидела, - виновато ответила Лена.
Состояние ошарашенности, когда стоишь как истукан, прошло быстро. «Ребята не спали, устали, голодные, - я мысленно начала анализировать ситуацию. - Следовательно, вначале им надо умыться. Затем – кормить. Остальное – потом. Фиг с ней, с машиной! Они живы – что может быть лучше?!»
- Мам! - дочь, показавшаяся в калитке, бросилась ко мне. - Нам сказали: вы в рубашках родились!
Измученная компания, кое-как перекусив, завалилась спать. Вечером, уезжая домой, привычный скандалец-разгрузку дочь все-таки устроила:
- Ленка сказала, если бы с ней произошло такое, ее мать бы сошла с ума. А тебе – плевать.
- Кир, не могут же все быть такими, как Ленкина мать, - ответила я. – У меня иной подход к жизни, ты знаешь. Спокойствие, прежде всего. Я не считаю умными тех матерей, которые сразу же дергаются, как только их дети ступят за порог. Радоваться надо, что все обошлось.
- Чему?! – девочка вскипела окончательно. – Что разбита машина?
Верно сказала Маринка: умнеет человечество – не умнеет человек. Ее муж Петя, например. Нет дня, чтобы где-то у него не болело. Много лет бок о бок – квартиры рядом. Теоретически - нет вопросов, на которые он не дал бы ответа. Практически – телевизор в кухне, в автомобиле, в спальне. На столе – неизменное пиво. Поступаемая изо всех щелей информация сопровождается комментариями, не терпящими возражения.
- Марин, помассируй мне спину. Болит, - скажет, устав от лежания.
- Пить надо меньше – не будет болеть!
Для Марины массаж – моцион привычный: безропотно, иногда с ненавистью, она идет чесать рыхлое тело залежавшегося мужа.
Как-то была у соседей на даче. Петя встал рано. Включил телевизор. Через пару часов спустились и мы с Мариной.
- Марин, сделай чай.
- Видишь этого изверга, этого мучителя? – взъерошенная после сна Марина смотрит на меня, ожидая словесной поддержки. – А ты их защищаешь!
Петя с похмелья – общаться с ним опасно вдвойне. Тем не менее я делаю шаг: влипаю в семейную свару.
- А ты не мог сам включить чайник? И вообще, ты мог бы хоть раз в жизни сделать завтрак для всех?
- Ты-то что выступаешь? – Петя раздражен вмешательством.
- Не могу спокойно смотреть, как ты катаешься на ней.
- Тебе-то что? – он округлил глаза. - Сдохнуть можно от твоих наставлений!
Я по опыту знаю, что похмельная перепалка супругов закончится громким хлопаньем дверей. Хотя, должна отметить, мы с Петей прекрасно ладим, когда наедине. Он даже кормит меня: ставит чайник, греет сардельки в микроволновке. Одним словом, ухаживает. Из чего я давно сделала вывод: с голоду он не умрет. Дискриминирует малоподвижный сосед только жену.
- Стоны твои за стеной мешают мне спать. А учу потому, что между мной и тобой – огромная разница.
- Это какая же? – издевательски спрашивает Петя.
- У меня, в отличие от тебя, никогда ничто не болит. Теперь понимаешь, отчего всех учу? Из сострадания.
- Начитанность – еще не признак ума, - ворчит, уже слабее, Петя.
- Николай Васильевич Гоголь когда-то писал: «Святой и глубокий смысл несчастья есть тот же крик небесный, вопиющий человеку о перемене всей его прежней жизни». И писал он это полтора века тому назад. А ты не услышал! Каждая болячка – неправильная эмоция. Когда дурных эмоций накапливается целый чердак, происходит несчастье: на голову срывается сосулька или ломаешь какой-либо член. Ты сколько раз падал?
Петя молчит: падает он, как минимум, раз в квартал. Точнее, все времена года отмечает падением. Однажды, уснув за рулем, свалился с машиной в кювет.
Оторвать от телевизора с пивом его невозможно. Пригласила я как-то семью на светское мероприятие. Дело было зимой. Все собрались – моих соседей нет. Наконец, бежит Марина:
- Этот мудак опять упал! Поскользнулся – сломал ногу. Давай вызывай «скорую».
Так участвующий в презентации народ, вместо дегустации, носил на руках неподъемного Петю.
Милосердное небо простило ему грехи – раны зажили. Но образ жизни остался неизменным: телевизор, ворчание, пиво. Наступила весна – и вновь в лифте хромающий Петя.
- Что с тобой? - спрашиваю.
- Пришел в гости Собакин. Выпили, естественно. Собакин, как всегда, много. Иду, само собой, провожать. Одной рукой держу его, в другой – поводок и псина. Собакин, падая, сбивает меня с ног. Я приземляюсь - на больную ногу. Псина дергает поводок... И вот, - Петя демонстрирует перевязанную руку.
И эти раны зажили. Петя добрый – ему отпускается быстро.
Наступило лето: многострадального соседа что-то не видно.
- Марин, а где наш муж? – я позвонила соседке.
- Наш муж на даче. Упал с лестницы второго этажа. Я больше не могу, - Марина плачет: ей плохо. Так плохо, что хуже быть не может. - Ты знаешь, я преступник, - чуть успокоившись, жалуется она. – Я сделала из него урода. Он разучился двигаться.
- Зато у него множество других достоинств.
- Это какие же?
- Он всегда при тебе. Не шляется по бабам.
- Когда ж ему шляться, если он то спит, то сидит, то лежит, то стонет?
- Вот видишь, а другие, тем временем, бегают за юбками. Думаешь, лучше?
ВИЗИТ ФРАНЦУЗСКОГО БАНКИРА
- Надоело писать о несчастных и бедных. Приезжай с кем-нибудь из богатых.
- Он плохо говорит по-русски.
- А сколько лет он в России?
- Пять. Директор крупного международного банка. Видела бы ты его квартиру!
- Да что мне его квартира! Мне он интересен.
- Он очень жадный.
- Ну и черт с ним. Мы ж не собираемся у него что-нибудь просить...
И они приехали в деревню: моя дочь и ее обожатель - французский друг Пьер.
Пьер мало походил на банкира. Скорее, бухгалтер-банкрот разорившейся мелкой конторки: потертый плащ, выцветшая майка, дырявые джинсы.
- Будем жарить шашлык, - дочь бросила пакет в траву. – Мама, неси дрова.
Я сходила за березовым поленом:
- Прошу, - вручила Пьеру топор.
Француз взмахнул топором – топор увяз в бревне, взмахнул два – бревно увязло в топоре.
- Дрова надо покупать, - отбросил полено и топор.
Общими усилиями костер разожгли: сбегали к соседям – те подкинули щепок.
- Я покажу ему нашу деревню, - дочь взяла со стола парочку бутылок пива.
Пьер натянул свитер, и они удалились. Через заросли крапивы – вдоль по селу.
Гостей не было долго. Костер погас, солнце скрылось, стемнело. Застелив постели, я вышла во двор – ожидать.
- Эй, - в дупель пьяные гости показались из зарослей. – Мы были у татар. Хорошие люди, эти наши татары! Пригласили нас в баню.
- А почему так долго? Я уже начала волноваться.
- Идем, а там наши соседи-татары гуляют. Попросили их открыть бутылочку пива. Открыть-то они открыли, но и нас затащили к себе. Затащили и упоили. Они, когда баню истопят, за нами придут.
- Пьер едва стоит на ногах! Какая тут баня?
- Мам, он так быстро пьянеет! – хохочет навзрыд моя дочь. - Четыре рюмки - и готов! У нас старухи и то пьют ведрами.
- Пьер, а что тебе не нравится в России? – я пытаюсь вступить в беседу с опьяневшим банкиром.
- Не нравится то, - он громко икнул, - что много пустого работа.
Из татарской бани мои гости вернулись ночью - по уши в грязи. Упали в яму, пока добирались. Наконец, отмылись, улеглись, заснули.
Рано утром, ожидая Пьера, на моем крыльце сидело семеро татар. Я кинулась будить банкира.
- Не понимаю по-русски, - Пьер вышел из дома.
- Ах ты, французский черт! Ты же вчера, когда с нами пил, надарил всем визиток и обещал взять к себе на работу!
- Я не понимаю по-русски, - Пьер почесал затылок.
- Собирайтесь! Скорее! – глянув на иссиня-черное небо, где появились свинцовые тучи, изо всех сил закричала я.
- Не понял, - вздрогнул француз, посмотрев на татар. Татары гневно смотрели на француза.
- Через 5 минут начнется дождь: развезет дорогу – мы не проедем!
Однако ливень грянул раньше. Пьер, тотчас сообразив, о чем истошно вопила я, бросился к «Рено». Но машина увязла. Она буксовала - на мокрой траве. Татары, сорвавшись с крыльца, столь же дружно, взялись толкать машину. Трое из них, поскользнувшись, шлепнулись в лужу. «Рено» из деревни мы все-таки вынесли...
На подъезде к Москве из-за туч выглянуло солнце.
- Пьер, а что тебе нравится в России? – спросила я напоследок банкира.
- То, что никто не работает, но все продают, - ответил француз.
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ДИРЕКТОР
- Спишь?
- Лежу. Фильм идет классный. Как парень девку из моря вытащил.
- Приезжай!
- С ума сошла? Куда ночью? Да и выпил уже.
- Счастливчик. А у меня нет денег даже на метро. Зайцем в трамвае езжу. Представляешь, сижу - вся в мехах и без билета. Контролеры заходят - и мимо...
- Они думают, что у тебя проездной: на все виды транспорта, - рассмеялся мой друг Анатолий. - А я отрастил себе бороду - в знак протеста.
- Против чего?
- Против цен, конечно! Бритва - сто тысяч! Охренеть! Зубы, правда, пока еще чищу, но бриться уже перестал.
- Звоню вчера знакомому телевизионщику - приглашаю в гости. А он: «Когда деньги будут – приеду». Тоже зайцем катается.
- Это что! – заорал Анатолий, гендиректор одного из храмов науки. - Я хожу в солдатских ботинках. Коричневые. Подкрасил их черным лаком, вышел на улицу морозным утром, а весь лак разлетелся клочьями. Так вот и хожу: небритый, в лохматых ботинках.
- Ах, Толя, - вздохнула я, - около меня есть индивиды круче тебя! Физик, лауреат почти Нобелевский, ну очень умный мужик! Три раза в Америку звали - не едет. Говорит: на родине лучше. Теперь ходит по кухне. Вышел как-то во двор, когда случился дефолт, вернулся пьяный, и уже, не просыхая, пьет без тормозов.
- А как твоя любовь поживает? – спросил Анатолий.
- Накрылась. Нет денег даже на дорогу. Одни кубики «Магги». Первое блюдо и второе. А ты чем занимаешься?
- Ничем! Лежу, старею, протестую.
- И это - директор института!
- Бывший, - жалко захихикал Анатолий. - А ты чем?
- Пишу.
- Публикуют?
- Нет, конечно.
- И я так могу, - повеселел Анатолий. - Сейчас все только и пишут. Вспоминают. Как хорошо было жить.
- Взяло одно издательство – лопнуло, взяло другое - и это закрылось. А я все пишу... пишу... пишу...
- Слушай, ну ты мне нравишься! Ни с кем я так не смеюсь, как с тобой, - сказал Толя.
- Вчера звонила еще одному. Архитектор. Жаждет жениться на мне. Говорю: «Я выпить хочу, приезжай». А он: «Раньше я в Питере утром, к вечеру уже в Москве», - и вздохнул, тяжело-тяжело. Поняла, что денег тоже нет ни копейки. Толя, ну разве это мужики?! Женщина просит: «Приезжай». А они: «Не могу». Да ладно, лучше расскажи о ребенке.
- Сидит.
- Брось!
- Я не шучу.
- Где?
- В Можайской колонии.
- Из-за чего?
- Права качал в военкомате.
- Я его понимаю. Если глупость верхов вызывает усталость, то тупость военных – негодование.
- Все они, там, наверху, хороши! Перебирают одну и ту же колоду, от перестановки которых итог не меняется. Нет, но где они берут эти рожи?!
- Где? Из наших рядов и берут.
- Пропащее поколение! - Анатолий вздохнул тяжело-тяжело. - Крепко нас уложили.
- Тебя, может, и уложили. Меня, разумеется, нет. Как сказал Михаил Глузский, «если нечем будет сопротивляться, я возьму в руки табуретку».
И мы долго, до слез, хохотали.
КАК РОЖДАЕТСЯ АНТИСЕМИТИЗМ?
Максим, бывший военный, крепкий сорокалетний мужчина, - руководитель небольшой конторы, где пару месяцев работала моя дочь. Познакомились мы зимой, когда он собирал осколки того, что до августовского кризиса называлось частной фирмой.
По взгляду человека можно судить о его душе. Бывает взгляд скользкий, злобный, липкий, открытый, похотливый, прямой, надменный, исподлобья... Взгляд Макса, во всяком случае мне так показалось, - взгляд человека честного, умеющего работать, желающего безбедно жить, болеющего за судьбу своей родины. Словом, человека порядочного.
Он пришел к нам домой – забирать факс. Пока пили чай, Макс рассказывал мне историю своей фирмы по поставке мяса из Китая, (реализацией которого они занимались в Москве), в одночасье ставшей банкротом.
- Наши посредники были в Чите. А это – складские помещения и банк. Склады принадлежали Абраму Ефимовичу Розенблюму, бывшему номенклатурному работнику, комсомольскому вождю. Ну и личность, скажу я вам! – Макс брезгливо поморщился. – Бывало, закажет банкет, пригласит народ, а сам исчезнет. Я расплачиваюсь. Раз, второй, третий... Больших денег нажил на аренде. Купил не один дом за границей.
- А банк? В чем заключались функции банка?
- Банком руководил его сын – Борис Абрамович. Тоже на посреднических операциях нажил баснословный барыш. Деньги, разумеется, перевел за границу.
Трижды объяснял мне Максим схему перевода денег в заграничные банки. Но я, известная своей финансовой дремучестью, тут же все забывала. Помню только, что схема довольно проста. Человеку с иным, не моим, философическим, складом ума, послушав Макса, можно было бы многому научиться. Особенно – как делать деньги.
- Скажи, Макс, а у тебя есть предел насыщения?
- Я понял, - кивнул он. – Конечно же, есть. Первым делом купил две квартиры – маме и сестре. Себе – хорошую машину: «Мерседес». Много ездил – мир посмотрел. Миллионы под подушкой мне не нужны. Зачем? Трястись? Бояться? Я хочу жить свободно! И приносить пользу другим. Но, знаете, евреев возненавидел на всю жизнь. Вся пакость – от них. Вся грязь – только от них. Не приведи Бог работать с ними. Страшный народ. Высосут и продадут с потрохами, - Макс сплюнул и выругался. – Еще обижаются, что наши дети бросаются с ножом на их синагогу. Завтра пойду к Баркашову – уничтожать этот сорняк.
- А у нас соседи - евреи. На скрипке играют. Пол в квартире провален – ремонт делать не на что, - я махнула рукой на дверь, откуда доносился музыкальный стон. Скрипела Машка, дочь Либуркина. Сам отец еврейского семейства, бородатый мужик с виновато-испуганными глазами, находился в изгнании – за неумение жить.
Мне стало жаль одинокого Либуркина, которого гноили все, кому не лень: родня, жена, дочери, - и которого случайно где-нибудь мог уничтожить Макс. Это был добрейший малый, беззлобный, увлеченный своей диссертацией. Его несчастье заключалось в том, что он, как всякий коренной москвич, ничего не умел делать по дому. Даже гвозди вбивать. И жена, разменяв квартиру, выгнала его. Туда, в новое убежище, с рюкзаком за плечами, он и переносил свой скудный скарб. Книги, в основном.
- Макс, - спросила я, когда тот собрался уходить, - а не боишься, что пока будешь громить Абрама Ефимовича, в это же самое время кто-то, нечаянно, разобьет твой «Мерседес»?
Максим промолчал.
И ВНОВЬ - ВАРИАЦИИ НА ЕВРЕЙСКУЮ ТЕМУ…
Восточный ветер разогнал тяжелые тучи – дождь прекратился. Птицы, за которыми следила из окна, устроили базар. То ли ветер был тому виной, то ли резкая смена погоды, но их гомон и гвалт напоминали истерику капризного ребенка, которого никто не мог успокоить.
- Смотрите, как всколыхнулись! Весь мир зашевелился! Президент ушел на второй план. Из-за одного еврея, - комментировал Геннадий Васильевич «Новости» НТВ: там говорили о Березовском. – Миллионы сидят – за кочан капусты. И никому нет дела. А тут, видите ли, наступили на свободу слова, - он выключил телевизор.
Подошел к окну, открыл его, сломал черемуховую ветку, воткнул в стакан с водой:
- Отпустят! Через пару дней будет смеяться. Деньги – не закон! – правят миром, – раздраженный, он метался по холлу гостиницы, где мы ожидали дежурную: та ушла на обед. – Знаете, я никогда не был антисемитом: нас не так воспитали. Я бы понял, если бы крик стоял из-за детей, умирающих в детских домах; если бы сказали, что деньги, на которые они с размахом празднуют свои юбилеи, отдали на борьбу со СПИДом, - видимо, ожидая моральной поддержки, он взглянул на меня.
Я продолжала молчать.
- А этот адвокатишко! Не защитил ни одного нищего, ни одного порядочного. Откровенные оскорбления в адрес прокуратуры! Да, наша прокуратура не золото. Но почему здесь можно все: махинации и воровство? И все - сидят в России. Потому что только в России можно разбогатеть за одну ночь! А как они защищают свои осиные гнезда! Всем осиным клубком! У вас есть зажигалка?
Я протянула ему зажигалку.
- Нет, вы мне скажите, - не мог успокоиться Геннадий Васильевич, пытаясь прикурить, - почему воевать и класть асфальт должны русские и таджики? Почему все евреи роятся около денег? Где пахнет деньгами - там сидят они. Вот поэтому молодежь Новгорода или Владимирова, не находя себе применения, не желая быть рабом в собственной стране, надевает фашистскую свастику и громит еврейские кладбища. Ведь только двое, Гусинский и Березовский, не говоря об остальных, своим неуемным аппетитом, уже способны вызвать фашизм.
Прикурив, он отдал мне зажигалку.
- Думаете, просто так явился Гитлер и его концлагеря, где сгинули миллионы людей, а более всех пострадали евреи? Конечно же, нет! Да когда ж она придет? Мы ждем ее целый час...
Геннадий Васильевич направился искать дежурную. Вернулся скоро – один:
- Подняли сыр-бор - из-за «свободы слова». А что она дала, эта их «свобода»? Несколько лет такой «свободы» привели к тому, что все российские деньги оказались в еврейских руках. Читал недавно: за восемь лет один господин скупил более 50 предприятий с оборотом 12 миллиардов долларов и численностью рабочих мест более 300 тысяч человек. Скажите, откуда у бывшего комсомольского функционера такие огромные деньги? Откуда?!
Не дождавшись ответа, снова нажал кнопку ТВ: там вещали о Гусинском.
- Вот и вы мне, Геннадий Васильевич, скажите: если эти 300 тысяч столь легко продаются, отчего ж их не купить? – буркнула я, и пошла на улицу курить.
РАФАЭЛЬ
На самом деле, он мне казался Рафаэлем - писал картины, стихи, музыку и песни. У него получалось все. И все получалось красиво. Потому что он жил у моря, любил море, работал на море и умер, в общем-то, у моря.
Он был добр, светел и прост. Одно время, правда, ходил озверевший. Сам из детского дома, потерявший родителей в войну, он не понимал, как его единственный сын мог оставить троих еще не выросших детей и уйти к другой женщине.
- Я его застрелю. Я ее застрелю. Я убью их обоих и убью себя сам, - кричал, жалуясь, мне. И мне, действительно, верилось, что он способен кого-то убить.
- Виталий Юрьевич, но он ее любит, и она его любит. Они любят друг друга.
- Перестреляю их всех, - вопил он, не слыша.
- Они счастливы! Это же большая редкость. А там... Там давно все закончилось...
- А дети?
- Ну, что, дети? Он же их не бросил. Они всегда с ним, всегда вместе - его дети и ее ребенок. Я радуюсь, глядя на них.
- Такая была жена! Красавица! Что в этой нашел?
- Значит, что-то нашел.
Никто не мог понять, почему Андрей ушел к Элле. Маленькая - ни фигуры, ни ног. А он ушел - от красавицы жены.
Терпел Андрей долго, пятнадцать лет. Кормил, поил, обувал - растил. Приходил поздно, часто оставаясь на работе. Благо, работа такая. Однажды познакомился с Эллой. Впервые за долгие годы завел себе женщину-друга. И Элла стала его отдушиной. Продолжалось все это еще несколько лет. Потом он ушел из дома совсем.
Отец возмущался-возмущался и, наконец, смирился.
Места приморские, уже говорила, кладезь талантов. Здесь многие пишут картины, стихи. Один старичок, винодел, среди виноградной лозы развесил полотна. Входишь во двор, а там галерея - пейзажи, портреты.
У Виталия Юрьевича портретов не было, все больше - море. И стихи - о сказочной природе юга, о ее закатах и рассветах. И еще - о стране. За страну он болел. Болел так, что худел на глазах: смотрел «Новости». От таких «Новостей» и болел. Не возмущался. Просто ничего не понимал: как такое возможно?!
- Как можно довести такую страну?! Как можно довести так людей?! - и начинал читать стихи, которые были его лекарством, его спасением, его чистым глотком.
Он делал этот глоток и успокаивался:
- Пробьемся, дорогая. Ты-то как?
- Пишу.
Но я ему не читала. Читать пыталась Юре, строптивому сыну. И Юра стал моим врагом.
- Одни дыры, а сколько спеси! - говорил Виталий о сыне. - Откуда это у них? Гонора хоть отбавляй! - он поднимал с земли корягу, присматриваясь к ней. - Хорошая вещь получится. Как думаешь?
Такими, отшлифованными морем корягами, превращенными в зверей и людей, был полон его дом, напоминающий музей.
- Вы бы выставку устроили, - сказала как-то ему.
- До выставок ли сейчас? Людям есть нечего.
- Самое время. Именно сейчас. Не хлебом единым жив человек.
Он отошел в сторону, соорудив маленький букет:
- Держи!
И больше я его не видела...
Стоял последний день первого месяца весны - солнечный и теплый. И я летела к морю - загорать. Впереди, у тротуара, толпилось множество знакомых лиц. Внутри что-то дрогнуло, я замедлила шаг.
- Ты куда летишь? - окликнул приятель. - Папу Юры хоронят.
- Как?! Он же вчера...
- За три часа. Инфаркт.
Вот опять я плачу. Отчего так много плачу в последнее время?
Наверное, вокруг меня слишком мало любви, и мне так его не хватает.
ОБИДА
Ах, какой неудачной оказалась эта дорога!
Я отправилась на дачу, когда жара в Москве достигла своего апогея, от зноя плавился асфальт, а у меня, как назло, продырявились последние тапки.
Это был тот злополучный день, когда физики, вначале, сообщили о том, что человечеству осталось торжествовать не более 48 лет, а затем, опровергнув предыдущую новость, астрологи успокоили тем, что сие событие наступит ранее обещанных сроков.
(Конечно, если все разом будем дружно ждать конца света, ничего не сделав, чтобы предотвратить его, он, действительно, наступит – значительно быстрее положенных сроков!)
Расстройство мое началось с утра.
Утром я сходила в Сберкассу. Оплатить счета за телефон. И не смогла. Вместо оплаты, переписала на бумажку длинный перечень вздорожавших коммунально-бытовых услуг: телефон с 1.1.02 – 84 руб, эл.энергия – с 1.05.02 – 53 коп, газ с 1.03.02 – 5,60 руб, гор.вода с человека – 47,60...
Высчитать все это в уме, да еще помножить на несколько голов, будучи обычным гражданином, а не каким-нибудь там доктором наук, не представлялось возможным. И я, споткнувшись о лежащего в тени инвалида, мимо церковного храма, у служебного входа которого скромно ютились две иномарки, с тоской вспоминая советскую власть с ее стабильными ценами, вернулась домой, восвояси.
Вот таким чудесным деньком, полным приятных эмоций (от чего закипит атмосфера даже самого унылого селения), дабы не умереть в Белокаменной, я отправилась за город.
Паузы между электричками, несмотря на многократное увеличение стоимости проезда, как выяснилось по прибытии к вокзалу, составляли, в среднем, три часа. Утомленные солнцем граждане даже не роптали. Напротив, они сроднились и сблизились. Разбившись мелкими кучками, искали своих земляков:
- Здесь есть кто с Донбасса?
- Я! Из Луганска.
Двое тепленьких мужчин, пожав друг другу руки, крепко обнялись.
- Говорят, змеи повылазили из нор.
- Да что вы! Пить, наверное, хотят. А у нас осы словно взбесились.
- А у нас – гнездятся под землей.
- Слышали? Град будет – с куриное яйцо.
Вокруг меня, сидящей в стороне от толпы, как всегда, начали роиться бездомные.
- Нужна комната. Вы не сдаете? – прошептал худой костыль с жалкими глазами.
Я виновато пожала плечами: мол, сама в коммуналке.
Глядя на граждан, легко контактирующих между собой, втягивающихся в любую беседу, клянущих нынешнюю власть с ее бесконечными реформами, мне почему-то казалось, что всех нас объединяет тоска по ушедшему прошлому. По той великой некогда державе, дававшей надежды на лучшую жизнь и не оправдавшей тех надежд.
Бог мой, как в те три часа ожидания я сожалела о том, что наши звезды и руководители, хоть изредка, не ездят общественным транспортом! Ибо только в общественном транспорте можно получить ответ на вопрос, отчего несчастны они и их дети, имеющие, вроде бы, все: дворцы, драгоценности, славу и деньги.
Рожденные крестьянами и портнихами, выйдя из хижин, наши звезды и руководители возомнили себя английскими лордами. Они забыли о том, что любовь к ним, вера в них, надежды, возлагаемые на них, и помогли разгореться искре их таланта. Перебравшись из хижин в дворцы, они отреклись от тех, кто их когда-то возносил. И народ, особенно зрелые люди, им такое отступничество вряд ли простит.
Нет, в словах, что слышала я, не было чувства зависти, о котором часто говорят и которое часто, вполне заслуженно, приписывают русским, живущим звериными инстинктами. Это было чувство глубокой обиды, обостренное чувство справедливости, столь редкое и столь свойственное высокой русской душе с ее стремлением к правде, о чем писал Антон Павлович Чехов, и во что сегодня, несмотря ни что, многие из нас продолжают свято верить.
Автобус был последним, немноголюдным: десяток парней и девушек, ехавших в воинскую часть, да мужчина с большим рюкзаком за плечами. То ли от жары, то ли от усталости, он выглядел слегка подпитым.
Кондуктор, выждав, пока пассажиры утрясутся, начала свой обход. Получив с меня энную сумму, не выдав билета, она уперлась в мужчину:
- Плати.
- Нечем.
- Как это нечем?! Нажраться есть на что, а платить, видите ли, нечем! – обвела всех победоносным взглядом.
- У меня бесплатный проезд. Ты же видишь: я – в форме.
- Удостоверение!
- Забыл.
- Он, видите, забыл! – румяный кусок мяса искал одобрения среди пассажиров. – А ну, давай, вываливай!
Мужчина с рюкзаком, молча, вышел из автобуса и, не оглядываясь, зашагал вдоль трассы.
- Смотрите, - злобно засмеявшись, кусок мяса посмотрел в окно, - он бежит наперед автобуса!
Через несколько минут автобус опустел. Кондуктор подошла к кабине водителя, приоткрыла дверцу, и, явно довольная собой, ухмыляясь, сказала:
- На бутылку денег хватает, а на дорогу, видите ли, нет.
Пожилой водитель, судя по всему, сам не прочь расслабиться в свободные от работы дни, скривился, изобразив подобие улыбки.
Что меня толкнуло ввязаться, не знаю: я не люблю ссоры и свары. Видимо, все то же обостренное чувство справедливости, поразившее и мою мятежную душу.
- Следующий раз, - прошипела я, - если вам где-то влепят пощечину, знайте, вы это заслужили!
Кондуктор, на секунду онемев, бросила в мою сторону уничтожающий взгляд. И, оценив одиноко-хилые силы, нанесла ответный удар:
- Поговорить не с кем? Гляньте, какая жалостливая!
- Автобус – пустой. Последний! Ночь на дворе.
- Дойдет. Чай не сахарный. Из-за таких вот, жалостливых, мы и провалились в яму.
- Мы от того и провалились, что стали хуже зверей.
Я вышла на своей остановке, у поля, сожалея о том, что затеяла свару. «Какой черт дернул меня за подол? – думала, шагая проселочной дорогой. - Теперь несколько дней будет трясти. Два – это уж точно. Ее, толстуху, естественно, тоже. Небось, не уснет. Будет долго чесаться, ворочаясь».
Но фраза, вычитанная где-то, неожиданно всплыв из темноты, успокоила заколовшее сердце: «Избегай жестокости. Если прошел равнодушно мимо обиженного, виноват более того, кто его обидел».
ОСТОРОЖНО: КУРОРТНАЯ ЗОНА,
или КРАТКОЕ НАПУТСТВИЕ БУДУЩИМ ОТПУСКНИКАМ
Через пару недель после начала бомбардировок Ирака, не выдержав психологического напряжения, связанного со шквалом негативных эмоций и отвращения ко всем, без исключения, многоречивым политвождям, я подалась туда, где всегда восстанавливалась. Солнце, зелень, любимые лица, горы и море... Что еще нужно уставшему духом?
Первый же день не оправдал моих ожиданий.
С юго-востока, будто рваные клочья далеких пожарищ, закрыв собой солнце, валом валили черные тучи; море – ревело; зелень – едва пробивалась. Любимые лица? Часть из них, не приспособившись к рыночным отношениям, за эти три года попросту вымерла. И все – полу мужского. И все – лучшие: с чувством долга, совести и ответственности. Другую часть, сумевшую из нынешней жизни извлечь немалую личную выгоду, в борьбе за частную собственность, отстреляли на пороге их же, частных, домовладений. Третья часть – малолетняя поросль, потенциальные клиенты будущих тюрем, адаптируясь к мутной среде, ринулась воровать.
(Библейская фраза «И ухватятся семь женщин за одного мужчину» в этих райских местах - как, впрочем, и по всей России, - обрела свое подтверждение.)
Вторым днем меня ограбили. Прямо на улице. Мальчики, лет эдак пятнадцати, вырвали сумку из рук.
(Позднее знакомая, ее сын трудится в органах, по секрету сказала: «Курортная зона – зона особого риска. Утром, когда идешь на работу, частенько находишь пустые сумки и кошельки: обочины дорог усыпаны ими».)
Следующим днем я решилась отобедать – в кафе.
Цены обычной столовой со стандартным меню: картофельное пюре и бифштекс, - напоминали цены супер-ресторанов где-нибудь на Елисейских полях. Нечто, величиной с пятачок, стоило 3 доллара. Умножив ту сумму трехкратно (мама, папа и дитя), да еще разок трехкратно (кушать-то хочется, извините, каждые четыре часа), я пришла к выводу, что психологические стрессы впредь буду снимать где-нибудь на Елисейских полях.
Четвертый день посвятила добыванию справок: о том, что меня ограбили.
Пятым днем (когда Багдад отбомбили, а иракское оружие советского производства умолкло, ветер – стих, тучи – рассеялись, волны – угомонились, и солнце, ослепляя палящими лучами, запоздало встречало весну) в течение нескольких часов я сидела на берегу, созерцая и слушая море.
О чем шептало оно?
О том, что умные сеют Радость и Благодарность, глупые – пожинают беду...
Провожали меня две девчонки-подружки, Вика и Женя, студентки Сочинского института туризма (или что-то вроде того), вооруженные баллончиками с газовой смесью.
- Вы не присмотрите за моими вещами? Надо срочно позвонить, - обратилась к нам, ожидающим поезд, молодая женщина, тащившая на себе тяжеленную сумку.
- Нет, нет! – девчонки с испугом отпрянули в стороны.
Женщина, смутившись, ушла.
- Никогда не беритесь здесь, на юге, сторожить чужие вещи, - сказала мне Вика, глянув взмыленной даме вслед. – Они вначале просят, затем – вызывают милицию.
- Для чего? – не поняла я.
- Чтобы обвинить в воровстве.
- Сочинский лохотрон, на который клюют отдыхающие, - продолжила Женя. – Сколько здесь мы видели плачущих!
- Никогда тут, на юге, не играйте в азартные игры: вас оставят ни с чем. Никогда не носите дорогих украшений: у моей знакомой золотую цепочку сорвали в толпе, у второй – во дворе...
- Ни в коем случае здесь, на юге, не ходите на дискотеки. Местные парни, кстати говоря, любят на лето пришвартовываться к отдыхающим. Избирает кто-то яркую девушку, танцует с ней и флиртует. Потом, когда пара выходит на улицу, их уже ждут - десять пацанов. Отнимают все: часы, деньги, кольца, серьги...
- А особо запомните: тут ни в коем случае нельзя напиваться! Будьте бдительны и трезвы! Спасение отдыхающих – дело рук самих отдыхающих!
«Вот это да! – думала я, слушая девочек. - На Ближнем Востоке я бродила ночами - одна. Не опасаясь за свои жизнь и достоинство. Здесь же, в отечестве родном, где правит балом вседозволенность; где, уповая на власть, каждую секунду подрывают ее авторитет, - что ни шаг, то беда. Ежедневный экстрим, от которого негде укрыться».
То, о чем рассказали Вика и Женя, не было для меня откровением. Я и без них уже знала, что Курортная зона - зона повышенной опасности. Но то, что такая опасность день ото дня возрастает (из-за дороговизны простаивает большинство здравниц, следствием чего является безработица, порождающая преступность) - факт вполне очевидный.
Разумеется, я понимала: публиковать подобный материал в самом начале курортного сезона, когда там, на юге, с огромным нетерпением ждут отдыхающих (я готовила его для одной из газет), все равно что призывать к бойкоту – своих против своих. Случись такое, местное население окончательно вымрет - от голода: благодаря отдыхающим оно еще жизнеспособно. Тем не менее, осознавала и другое: если не принять срочных мер, оно вымрет значительно раньше – от безысходности.
Сегодня там все распродают – в частные руки. Но может ли здоровье нации (основное богатство любой страны!) быть частным в то время, когда всероссийская детская деспансеризация показала, что 80 процентов наших детей нуждается в лечении?
ПАРАДОКСЫ ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЙ
Мысль о том, что человек живет не единожды, подтвердили мужчины - мои. Мысль о том, что он сеет, то и съедает, также подтвердили мужчины - мои. Особенно – высшее сословие. Все они в прошлом – графья да князья. Нынче (видимо, из-за генетической лени и склонности к пьянству) - сторожа да охранники.
Каждый раз, приглядываясь к ним поближе, я убеждалась в достоверности данного факта. А иначе чем объяснить, что бывшие политагитаторы, без особых усилий, перевоплотились в священников, партийные функционеры – в купцов, а холопы, ни с того ни с сего, возомнили себя господами?
Ручные и неприрученные, властные и несостоявшиеся, пустозвонные и сладкоречивые, самодовольные и закомплексованные, несуны и грызуны, мелкоплавающие и глубоководные, беспробудные и закодированные, травоядные и питающиеся нервными клетками близких, свиньи с человеческими лицами и лица в облике свиней... Сколько их было на моей эротической сцене! Весь животно-растительный мир - с его обилием и разнообразием. И какое счастье испытала я, сойдя по возрасту с этой сцены.
Меж тем всего несколько лет назад, пока бил гормональный фонтан, дела обстояли иначе. Семь лет назад я в Женьку безумно была влюблена. Помню, как познакомились. Рождественской ночью я сидела у соседей: в темной комнате, где горела свеча, слушала Моцарта. В дверь позвонили. Хозяйка бросилась встречать гостей. Один из них, лысоватый и тучный, сразу же прошел к празднично накрытому столу, а Женька сходу так и осел - у моих дивных стройных ног. Позже он говорил, что ровно за сутки до знаменательной встречи со мной у него завязался роман с приезжей девицей, которая была на четверть века моложе его самого. Перед чем он, сорокапятилетний кот, разумеется, устоять не смог: потерял свою бородатую голову.
Видно, так было угодно судьбе, чтобы он полюбил нас обеих и сходу, а мы обе – его одного. Окажись Женька тогда лишь моей половинкой, меня давно бы не было в живых: он мог выпить ведро.
Уж так случилось, что через пару лет после той знаменательной встречи, у меня зачался новый роман. Не менее страстный и бурный: я ласточкой одолевала скалистые горы и беснующиеся потоки горных рек. Еще через пару лет (любовь возгоралась с завидной последовательностью) я сменила дырявый шалаш на худую казарму, а экзотику бархатных южных ночей - на пыльный ландшафт унылого селения.
На том остыла, успокоилась, осела, перегорела. Эротический голод сам по себе куда-то бесследно исчез, а образ печального рыцаря, нуждающегося в женской любви и заботе, созданный пылким воображением, с годами и вовсе угас.
Однако мужчины, в которых я когда-то была влюблена, обо мне не забыли. Войдя в полосу активного старения, друг за другом, красавцы стали возвращаться. Первым вспомнил обо мне бородатый Женька. Юная дева, ясное дело, вышла замуж за юного плейбоя. И ему, измотавшемуся вконец между Питером и Москвой до последней нитки, ничего не оставалось, как вернуться на прежнюю орбиту - с бутылкой водки и цветком.
От Женьки несло перегаром, хотя с порога он заявил, что пил две недели назад. Разделся, прошел в комнату: оглядевшись, поставил бутылку на стол.
- Может, не будешь? – по-матерински заботливо осведомилась я.
- Да я немножко, - плеснул, порозовел: синий оттенок лица слегка оживился.
- Ну, рассказывай, где ты и как?
- Свою квартиру сдал. Снял угол.
- Работаешь?
- Сторожу.
- Что, если не секрет?
- Да так... один подвал...
- Странная штука - жизнь. Люди, которых когда-то любил, уходят... И - никаких сожалений, - намекнула я на угасший костер былых отношений.
- А у меня – наоборот. Встречаюсь - и словно мне не пятьдесят. Будто в молодость вернулся. Ну вот…
После второго стакана, взбодренный вниманием, Женька, как и должно, от проблем социальных перешел к проблемам сугубо политическим:
- Как ты относишься к Горбачеву? Я, например, очень положительно! Человек приличный. Вначале Хрущев, затем он разрушили страх, который в каждом сидел. Они открыли нам кучу возможностей. Но наше поколение оказалось растерянным. С одной стороны, работай - не хочу. С другой, мы и делать-то ничего не умеем. Не в смысле рук, конечно. Психологически. Привыкли, чтобы за нас думали. Такая бездумность и вышла нам боком: 300 миллионов граждан бывшего Союза – бескорыстно - отпахало на благо трехсот человек! Нет, я не призываю, как Шариков, все поделить. Но дайте жить другим! А то ведь хапают без меры! В шкафу - тысяча костюмов. Для кого? Для правнуков, которых глаза не увидят? А страна, что пол-Европы хлебом кормила, хлеб закупает! Ну вот, - Женька снова налил - себе. - Ты будешь? - спросил.
- Нет, - ответила я.
- Да и армия, в этом смысле, организация развращающая. Наша армия – это малая копия зоны. Дали свисток - дуй в туалет, дали еще - отправляйся на ужин. Думать-то не надо. Не позволено думать. Потому и бегут на волю пацаны, абсолютно не приспособленные. Я служил на подводной лодке. Там понимают, что одна твоя ошибка или раздражение могут всем стоить жизни: если лодка терпит бедствие, либо спасаются все, либо все погибают. Здесь же, на гребаной суше, каждый – сам по себе. До других – никакого дела! Поэтому люди и пьют. От безнадеги. Стакан хлобыстнул - забылся. Ну вот...
Выпив, Женька вновь наполнил стакан: от проблем политических перешел к проблемам идеологическим:
- В основе любого капитала лежит криминал. А уж в России - особенно. И при этом церковь тысячи лет талдычит: «Не укради»! Нет, это не церковь, а черт знает что. Чуть ли не все кагэбисты стали священниками! И чем их узколобая набожность отличается от партпропаганды? Было: партии слава! Стало: слава Богу! Лишь бы засунуть человека в футляр. Он еще не научился ходить, а ему уже всучают костыль: религиозный. Его не учат ходить – самостоятельно! Ну вот, - залпом опрокинув очередной стакан, Женька взял огурец, протянул галантно мне:
- Ты будешь? – спросил.
- Нет, - ответила я.
- А наше правительство! Разве это правительство? Это же восьмое чудо света! Много было всяких, но такого, как сейчас, еще свет не видал. Полосатая гидра со старой музыкой и новым - нечленораздельным - текстом. При этом никто ни за что не отвечает. Переставляют с места на место, словно худой горшок, который жалко выбрасывать. Нагадил в регионе - берут в центр. Напакостил в центре - отправляют в регион. Клинтона едва не съели за какой-то мимолетный роман. Здесь же - раздолье! Осели на доходных местах, перекрывая кислород честным людям. Куда ни обратись - стена. Куда ни пойди - вымогательство. А вся околовластная труха, с зарытыми в землю кольцами и деньгами, живет и процветает. Церковь же, знай, машет метлой, окрапляя воров. Им отстегивают – они молчат. Создали Фонд помощи контуженным - из олигархов. Почему не создать? Идите, служите, защищайте отечество. А мы помолимся - за ваши убиенные души!
Кстати, тебе еще один сюжетик: крещение Руси. Поезд с названием «Духовное возрождение России» колесит по разграбленной стране. В селениях, где провода срезают на лом, чтобы не сдохнуть от голода, посреди улицы ставят бадью с водой. Сюда тянется очередь из деревенских баб. Окунет монах головку в бадью, сверху польет ее ледяной водой – православный обряд завершен! И дальше… Локомотив «возрождения» мчится в крестовый поход. Чем не массовое вступление в ряды ВКП (б)?
И все-таки я верю в Россию: страна вырвется на волю, - Женька неожиданно совершил крутой разворот. - Спросишь: почему? Да потому что свобода заложена в нас - генетически. Как желание есть, пить, спать, размножаться. Потому что в России, помимо денег, еще существует такое понятие как «душа». Я чувствую это по людям. Как не пытаются ту душу убить и унизить, она жива. И когда-нибудь воскреснет. Ну вот, - он махом опрокинул последний стакан.
ТАЙНА ПРЕВРАЩЕНИЯ ЛЮДЕЙ В НЕЛЮДЕЙ
Никакой особой тайны в таком превращении нет. Просто есть порода людей, взращивающих нелюдей: холуи и лакеи, слизывающие куски с барского стола. Порода холуев, в свою очередь, вырастает из инертности окружающих. Таким образом, один, пассивный, вид способствует появлению другого – угодливого. Вместе они рождают третий тип - человека властного: есть раб - будет диктатор. Или его гибрид: нефтяной король, угольный барон, строительный магнат, на службу к которым, в охрану, устремились тысячи бывших военных.
Что нас объединяет? Вышли мы все из народа. Что нас разъединяет? Мы - это прочие граждане. Они - это бывшие граждане, ставшие ныне господами. Так - перестроились. Мы, как приличные люди, родились в капусте. Они, похоже, в навозе. От того и мстят за обиды, полученные в детстве.
Так что дело не в идеях - плохих или хороших. Дело - в людях, извращающих любые идеи. Это великий ум малое возводит до великого. Малый же ум, напротив, великое низводит до малого.
Должна заметить, интуиция меня подводит редко. Лет за пятнадцать до так называемой «перестройки» предчувствовала: великой державе скоро конец. Наверное, так происходит потому, что любые мысли не исчезают. Однажды рожденные, они витают где-то в пространстве, а ты их ловишь, словно рыбку на крючок. Не думаю, будто пророки - особые люди. То обычные люди. Как правило, уединившиеся. Ведь только уход от толпы позволяет увидеть то, чего, в каждодневной бытовой суете, не замечают другие.
О своей влюбчивости уже говорила. Без любви я погибаю. Чтобы не погибнуть окончательно этим трудным временем, я влюбилась в «человека в кепке». Так назвал его один из самых честных воров-разбойников страны. Но очень боюсь, что с ним произойдет то же чудесное перевоплощение, как и с тем, за которого (в свое время) столь дружно отдали свои голоса. Дабы предотвратить беду, решила написать ему письмо.
«Дорогой Юрий Михайлович! Простите за попытку дать небольшой совет. Если Вы, вместо громких деклараций, поставите перед обществом хотя бы одну реальную цель - ликвидировать огромную разницу в доходах, то обретете множество единомышленников»...
Написала и задумалась.
Да, но ведь моя знакомая, Маленький Чиновник Большого Министерства, имеет мизерную зарплату. И при этом у нее девять машин, три квартиры, много других прочих благ. Что за чудесное превращение? И что тут может сделать Юрий Михайлович? Поставить у каждого стола милиционера?
Фразы вычеркнула.
Следующее напутствие выглядело так: «Сделайте доступной систему кредитования, особенно - для молодых. Введите льготное налогообложение для желающих организовать свое дело»...
Написала и задумалась.
Представила, какое количество коридоров надо будет обойти, сколько стен вытереть от пыли, сколько каблуков истоптать, дабы получить справочку у чиновника, стоящего на страже личных интересов. Решила: проще умереть от голода под банановым деревом, чем бегать вокруг него с тачкой.
Фразы вычеркнула.
Далее посетила следующая умная мысль: «Сосредотачивать рабочую силу в одном мегаполисе – крайне вредно не только для людей, но и для самой Земли. Создавайте рабочие места в небольших городах и поселках, ставших ныне местами взращивания потенциальных преступников»...
Написала и задумалась.
А на какие бабки? Если все бабки покоятся в банках других государств?
Фразы вычеркнула. Вдохновение покинуло меня.
«Много их было, толковых идей, - понурилась я. - Но все они разбивались - о Маленького Человека, без которого бессилен даже Самый Большой Человек».
юбовь 53-Слово
Призвание женщины - облагораживать мужчину ч. 1
© Copyright: Лилия Шульгина, 2010
Свидетельство о публикации №210051200496
Свидетельство о публикации №210051200496
Рецензии