КОТИ

В доме моих родителей заканчивалась вечеринка. Гости слега разбрелись по квартире, за обеденным столом остались только Муза и я, с бокалом недопитого вина.
- Коня, посмотри, какие у меня красивые ноги, – указала Муза мягко отведенным в сторону мизинцем точно на мои колени. На них уже расположилась высунутая откуда-то из-под скатерти длинная, одетая в очень изящную туфельку и серебристо-белый чулок нога. Приторможенное алкоголем сознание не сразу донесло до меня смысл сказанного. Муза  Михайловна, сорокалетняя плосковатая, но очень элегантная женщина, дирижер камерного оркестра, только что вернувшаяся из Франции, куда она ездила со своими музыкантами, была у нас в гостях.
- Божественные,- наконец отреагировал я и, чтобы удостовериться в этом, медленно повел ладонью левой руки в сторону острой коленки. Миновав ее, я понял, что божественность начинается именно с этого места. Моя рука уже шла дальше, когда я почувствовал какое-то маленькое круглое препятствие и конец серебристо-белого чулка. Я понял, что нужно немедленно остановиться. Ее муж сидел невдалеке и играл в преферанс с моими родителями.
В увольнении я бывал дома почти каждую неделю, так как проходил армейскую службу в родном городе. Муза была другом моих родителей, и я видел ее довольно часто, но видимо только теперь, когда армейская патина слегка подправила мой юношеский облик, ее серебристо-белый чулок, подогретый белым Токайским, неожиданно среагировал на меня.
Пулька завершилась, далее был традиционный чай с тортиком, и мы стали прощаться.
Она долго стояла перед зеркалом, пристраивая непослушный локон, слегка поворачивая голову, искала позу, в которой она иногда походила на Плисецкую. Достав из сумочки красивый флакон, она прикоснулась им к шее, и подозвав меня пальцем, повелела поцеловать ее в щеку над этим местом. Я почувствовал абсолютно незнакомый мне, какой то теплый, красно-фиолетовый запах.
- «Коти», -сказала она мне заговорщически,- Франция. Муж элегантно предложил ей руку, и они пошли к двери, унося с собой новый для меня запах.
Я, солдат срочной службы, стоял в карауле с внешней стороны ворот своей воинской части. Набережная открывала мне великолепный пейзаж, легкие порывы ветра не позволяли разглядеть детали. Отраженная в реке церквушка на том берегу вздрагивала и расплывалась. Я даже пытался задержать дыхание, чтобы помочь разгладить поверхность от ряби, и уже казалось - это поможет, но в последний момент картина все же распадалась на пазлы.
Тугой, наполненный удивительными запахами, майский воздух и предзакатный мерцающий свет, идущий, казалось, отовсюду, почти отключил мое сознание и совершенно притупил чувство долга и ответственности, столь необходимого часовому. Люди, изредка проходящие мимо, проплывали какими-то размытыми, цветными пятнами, органично вписываясь в этот трепетный пейзаж. Они несли за собой шлейф запахов потревоженного ими волшебного воздуха. Мир казался преображенным, я готов был увидеть Ангела.
Не знаю, как это произошло, но, пропустив мимо моих расфокусированных глаз очередное размытое пятно, мои губы непроизвольно, четко и достаточно громко произнесли:
- Коти? - услышал я свой голос. Пейзаж с отраженной в реке церквушкой стал вдруг неожиданно четким. Тень, проплывшая мимо, сделала еще пару шагов и остановилась. За ней остановился  и шлейф, в котором я обнаружил еще только вчера представленный мне Музой новый запах французских духов. Я с большим трудом вышел из транса и, повернув голову в сторону остановившейся тени, обнаружил ожившую страницу из журнала Вог. Я никогда не видел в нашем провинциальном городе таких красивых женщин. Она была так хорошо сложена, что очень простое, видимо купленное в местном универмаге, платье смотрелось на ней, как очень дорогая, эксклюзивная одежда, привезенная, откуда-нибудь из Парижа.
- Коня, это ты?- напряженно всматриваясь в меня, каким-то почти знакомым голосом, спросила она. Я так же внимательно всматривался в ее совершенное лицо, которое не напоминало мне ни о чем. Но вдруг что-то произошло, ее отдельные черты сложились в такую композицию, которая оказалась похожей на лицо девчонки из восьмого класса. С такими мелкими мы, десятикласники, тогда практически не общались. Она же вообще была «гадким утенком», в школе считалась дистрофиком, и на танцах мальчишки ее обходили стороной, предпочитая пухленьких, где было за что подержаться. Правда, я пару раз танцевал с ней, разглядев своим художническим глазом проблески античности в ее облике, но острые лопатки быстро остудили мой эстетический запал. Она все понимала, и теплые лучики благодарно светились в ее глазах. Мы не виделись, видимо, лет пять. Она подошла ко мне, все еще рассеянно улыбаясь. Передо мной стояла настоящая супермодель из какого-нибудь дорогущего западного журнала.
- Милка,- еще не вполне уверенно промямлил я, - какой же ты стала красавицей, - это сколько же воды утекло, где живешь, чем дышишь? - полезли из меня штампы.
- Ах, - отмахнулась она смущенно улыбаясь. Вот бегу к Светке Алымовой, помнишь, из нашего класса, она живет здесь за углом.
- Конечно, - соврал я.
- У нее сегодня день рождения. Слушай, приходи-ка ты к нам, а то у нас одни бабы, если не считать ее мужа, алкоголика, еще Галка будет Стрельникова, из параллельного класса. Помнишь?
- Да, да, – еще раз соврал я. Не помнил я, конечно, никаких Галок и Светок. Все наше мальчишеское внимание в те годы было приковано к уже зрелым и сформировавшимся красоткам, на которых пялился весь город. Они обладали формами, пройти мимо которых было невозможно. Они были причиной постоянных скандалов и драк в ресторанах и на танцплощадках. За ними вереницами ходили мужики и подростки, отталкивая друг друга, и глотая слюну, пока, какой-нибудь из солидняков, не окольцовывал ее, и тогда к ней пропадал всякий интерес. А вскоре ее можно было увидеть на речке, стоящей на коленках у проруби и полощущей белье.
- Говорят, ты стал известным, скандальным художником? – хитро прищурившись, спросила Милка.
- Да, по видимому, - я вспомнил запись в книге отзывов на последней выставке, «…а художника Коню отец в детстве мало порол.» -Да, да.
- Ты такой смешной в этой форме, - я пожал плечами, - В общем, ладно, приходи вечерком, вот уж девчонки удивятся, - она решительно повернулась и пошла прочь, унося с собой бледный шлейф французских духов.
- Вот тебе и Коти. – подумал я, занимая снова позицию часового.
Вечерок у меня мог начаться не раньше отбоя, то есть после одиннадцати. Завершив все свои дела и дождавшись, когда ротный покинет расположение части, я реквизировал из его кабинета огромный букет сирени, заботливо поставленный услужливым дневальным, и, переодевшись в спортивную одежду, маханул через забор в самоволку. Народ был уже хорошо подогрет и встретил меня с ликованием. Я, конечно сразу узнал милкиных одноклассниц, да и с мужем-алкоголиком мы тоже где-то пересекались, город маленький. Двумя штрафными я быстро наверстал упущенное. Мы пели под аккордеон, и настежь открытые окна одноэтажного деревянного дома  разносили наши песни по всей округе. Белая ночь звенела какими то насекомыми, свет без теней казался мистическим. Милка вблизи уже не выглядела супермоделью, а была уютной и, даже какой-то домашней.
Мы долго мотались по чьим-то палисадникам, перелезали через заборы, пели, танцевали и целовались. Под утро мы очнулись где-то под лестницей на совершенно спущенном надувном матрасе, пахло мышами и утренней сыростью. Мы лежали и разговаривали о жизни. Видимо я тронул ее больную тему, рассуждая о том, как нелепо она смотрится в этом городе, и, что по ней плачет Голливуд, хотя  прекрасно понимал, что деваться ей некуда, родилась не тогда и не там. Милка категорически уходила от вопросов о себе,  курила и читала наизусть Лорку, она знала довольно много его стихов. А я любовался ее совершенным телом, мысленно представляя его частью своих картин.
Уже поднявшееся солнце и петухи напомнили мне о том, что пора становиться в строй, из которого я  неожиданно и самовольно выпал. Милка проводила меня до дырки в заборе, и я пошел на свою войну в полной уверенности, что она так и будет стоять у этой дыры, пока я не вернусь.
Больше я ее никогда не видел. Я пытался ее искать, но безуспешно. Несколько раз  спрашивал Светку, но она как-то странно пожимала плечами и отводила глаза в сторону.
Я не успел в нее влюбиться и поэтому мог рассуждать трезво – у человека своя, возможно очень интересная жизнь. Обладая такими данными, а это талант, можно было бы пробиваться на подиум, в театр, в  кино. В конце концов, просто можно было удачно выйти замуж, рассуждал я.
Где-то через полгода, уже зимой, я зашел к Светке и обнаружил там совершенно пьяного мужа-алкоголика.
- Да ****ью она была, *****ю, по гостиницам моталась, спортсмены там, командировочные, капуста, - яростно кричал он мне, глотая пьяные сопли.
Ее нашли убитой в какой-то подворотне, она лежала на снегу с совершенно изувеченным лицом, рядом с ней нашли окровавленный флакон духов Коти.




А.Кондуров     октябрь 2009. Лимни.  Греция.