еще меня любите за то, что я умру...

 
Памяти всех, кому не хватило
сострадания, посвящается.
 
Какие замечательные борщи она варила! Нина Ивановна Шахова. И пирожки у нее получались пышными, воздушными. Просто таяли во рту. И улыбка у нее была хорошая. Улыбка доброго отзывчивого человека. А еще она не умела отказывать, когда ее просили помочь. И эта отзывчивость была главным ее талантом. И только потом уже умение готовить аппетитные борщи и пирожки. Жизнь у нее была не легкой. Богатых хором она не нажила. И хлеб насущный доставался ей большим трудом. Но она не разучилась улыбаться и помогать людям. Много это или мало по нынешним временам? Пусть каждый решит сам. А по мне – цены не было ее доброй душе и отзывчивому сердцу.
 
Беда свалилась внезапно. Заболела Нина Ивановна. Той самой страшной болезнью, диагноз которой звучит как смертный приговор. И тогда оказалось, что она еще и очень мужественный человек. Мучительную и болезненную процедуру химиотерапии, а потом и операцию она перенесла стойко. Она боролась за жизнь, как умела. Дочери и взрослая внучка были рядом. С ужасом бессилия, понять который могут только те, кто пережил медленное умирание близких, они смотрели, как день ото дня любимая мама, мамочка, угасает, и ничем не могли ей помочь. Только любовью, только участием. Они бурно радовались, если ей становилось лучше, и впадали в отчаяние, когда ей становилось хуже. Украдкой, чтобы она не видела, чтобы не расстраивать ее, плакали. Молили Бога, ставили свечки за здравие, в робкой надежде на чудо. А Господь, словно испытывал семью на прочность. В это время умирает муж Нины Ивановны. И она, сама тяжело больная, перенесшая тяжелейшую операцию, до последнего дня ухаживала за ним, а в конце октября похоронила. Помню, как осунувшаяся, озабоченная, в черном платочке она суетилась во дворе в день похорон мужа. И до сих пор не могу понять, каким усилием воли она держалась в те дни? Где черпала силы, чтобы ни словом, ни жестом не выдать смертного ужаса, который разъедает душу раковых больных, точит, как ржа точит железо? Жить ей тогда оставалось всего месяц.
 
Возможно, он и есть глубокий смысл, заложенный Творцом, но неведомый человеческому разуму в том, что больные раком уходят из жизни в страшных мучениях не только физических, но и нравственных. И смысл этот, должно быть, велик по замыслу и прекрасен, как прекрасно все, созданное Творцом. Но земной разум человека, увы, не в силах постичь эту возвышенную божественную мудрость. И бедного заболевшего человека терзают боль и страх. Чувствовать свою надвигающуюся смерть, переживать ее мысленно, в воображении, изо дня в день, ощущать, как из тебя капля за каплей уходит жизнь и осознавать полное свое бессилие перед подлой болезнью – можно ли было придумать более изощренную пытку для человека? Он еще жив, но как бы уже мертв.
 
В таком же состоянии ужаса перед смертью, растянутой во времени, пребывают и близкие умирающего. Только тот, кто прошел через этот прижизненный ад, кто каждую секунду переживал смерть любимого человека – миллион смертей! в воображении – тот поймет меня. А всем другим – не приведи, Господи, испытать такое.
 
Умирающему от рака нужны лекарства, снимающие боль. Но, пожалуй, больше лекарств ему нужна психологическая помощь. Ему нужно, чтобы окружающие жалели его, чтобы каждую минуту он чувствовал, что его любят. Помните, как у Цветаевой; «Послушайте, еще меня любите за то, что я умру». Какой глубокий смысл в этих словах. Может, именно в них – разгадка тайны? Через боль и страдания Господь ведет нас к любви, он учит нас милосердию.
 
Человек не должен уходить из жизни с отчаянием и ужасом в душе. В так называемых цивилизованных странах давно уже существуют хосписы, где смертельно больным людям помогают примириться с мыслью о скорой и неизбежной смерти. Помогают уйти из жизни достойно, с миром и покоем в душе. Это важно уходящему. Это важно остающимся.
 
Говорят, теперь не принято скрывать от больных раком, диагноз. Мол, человек должен знать, что его ждет. Может, и должен, но не у каждого достанет мужества вынести это знание. И еще, я думаю, очень важно, в какой форме это знание донести до человека.
 
А что же Нина Ивановна? Она почувствовала себя хуже. Но с очередной консультации из онкологической больницы вернулась окрыленная. Анализы показали, что операция прошла успешно, метастаз нет. А усилившееся недомогание связано с вирусной инфекцией. И Нина Ивановна почувствовала облегчение. К ней вернулась надежда. А как радовались близкие! Как ликовали. Это теперь я понимаю, что врачи онкологической больницы из чувства милосердия не сказали правды. Не сказали, что операция не помогла, что Нина Ивановна умирает, и дни ее сочтены. Она слабела с каждым днем, но надежда не оставляла ее, ужас смерти отступил, не терзал ей душу. Но подлая болезнь делала свое подлое дело. Пропал аппетит, и несколько дней Нина Ивановна практически не ела. Обеспокоенные дочери вызвали врача. Может, капельницу поставить? Может, что посоветует? Ведь врач в такой ситуации и для больного, и для близких – первый, после Бога, а то и рядом с Богом.
 
Врач появилась к концу рабочего дня. Наверное, она была уставшей. Возможно, у нее было плохое настроение. А может, много своего горя и на горе чужое у нее просто не осталось сострадания и сил. Мне очень хочется верить, что все было именно так, а не иначе. Потому что если иначе, значит, не должна она больше работать врачом. Права не имеет.
«Что же это за инфекция такая, доктор, что я есть не могу? – спросила Нина Ивановна. Это же надо было понимать, что в ее ситуации диагноз «инфекция» звучал, как пропуск в жизнь, как счастливый лотерейный билет по сравнению с тем, страшным, диагнозом. И Нина Ивановна «цеплялась» за «спасительную инфекцию», как за спасательный круг. Это же надо было понимать, как она радовалась диагнозу «инфекция». Но, осмотрев Нину Ивановну, врач с досадой сказала: «Да нет у вас никакой инфекции!» И Нина Ивановна сразу все поняла. А родных врач, не утрудив себя говорить тише, или выйти в другую комнату, отчитала за то, что ее вызвали напрасно. Речь ее звучала приблизительно так: «Не ест? А чего вы хотели? Она умирает, у нее метастазы по всему телу!» За дословную точность сказанного ошеломленные родственники поручиться не могут. Слишком потрясла их жестокая откровенность произнесенных слов.
 
Врач конечно сказала правду. Но объясните мне, кому она нужна такая правда? Родным, которых отпаивали сердечными лекарствами? Или Нине Ивановне, которая услышав этот безжалостный «приговор», в ту же ночь умерла?
 
Нельзя отнимать у человека надежду. Даже на самом краю. Даже тогда, когда надежды нет. И меня никто никогда не убедит в обратном. Я знаю, обязательно найдется кто-то, кто скажет: «Но ведь она бы все равно умерла, только днем позже». Пусть так. Но нет покоя моей душе. Снова и снова я задаю себе вопрос: что чувствует человек, которого лишили надежды? И еще один вопрос я хотела бы задать врачу: как ей спится? Совесть не мучает?