V

уже больше половины третьего ночИ.


Тонкая живая вереница ползущих тараканов коричного цвета с длинными усиками, тёмными глазами, еле заметными, если не приглядишься и не посмотришь прямо в их морду с челюстями, размеренно проползает по тёмному граниту, немного сбоку от моих ног. Размеренно, чётко, словно по команде ступая то на левую тройку лап, то на правую, похожие на иноходцев в своей странной манере передвигаться. Глядя вниз на них, я почти неслышно, но всё же выдыхаю, и иду вперёд, по их же полосе движения, а не по встречной. Насекомые передвигаются тихо, так тихо, что звука шагов их лапок с маленькими крючочками совсем не слышно, так тихо-тихо... что я слышу гулкое и медленное сердцебиение идущего по левую сторону от меня Чернобыльского.
Сегодня мы молчим. Оба. Мне хватает зуда в голове, когда создаётся ощущение непрекращающегося движения из стороны в сторону, а ему - контроля за ситуацией, творящейся не вокруг меня, но внутри. Когда надо, когда я близок к той границе, где уже окрасится в этом мире всё яркими беспокойными и нездоровыми цветами, когда я почти готов сорваться, глухо завыв, закружившись по одному мне видимому обручу на земле, а потом найти какую-нибудь стену и с чувством подолбаться о неё, тогда-то он и сжимает свои длинные клыки на моей шее, выверенно, не раня до конца, но заставляя отвлечься на более насущные проблемы и одуматься. Сегодня же он более нежен, чем обычно, настолько, конечно, насколько может быть таким зверь.

Я бросаю на него косой взгляд уставших глаз, он без слов отвечает мне взглядом четырёх ярко-голубых с нормальной формой зрачков.

Обычно, когда мне плохо, когда я готов уткнуться лбом в стену и не двигаться, не двигаться, пока тело не занемеет и не продрогнет от ночного холода, утренней росы и дневного дождя, тогда, стоит только переступить границу двух миров, как он оказывается рядом. Рядом. Но не для того, чтобы поддержать. Для того, чтобы вдавить в камень, сделать больно, сделать ещё больнее, выкорчевав в душе, которая, возможно, есть, хотя никому точно неизвестно, все возможные нелицеприятные вещи, показав мне, каков я на самом деле, а ещё дав увидеть, что я делаю то, чего терпеть не могу. Чего терпеть не можем мы оба.

Жалеть себя.

И когда я это делаю, когда прихожу в эту грязную серость с кровавыми разводами на чёрных остриях камней, тогда меня уёбывают так сильно, как может только... как могу только я сам. Становится жутко больнее, чем когда бы то ни было, я практически раздавлен, живописными каплями кляксы размазан по холодному камню, а в голове носятся и беснуются ехидные издевательские замечания и вопросы: "Тебе больно? О, тебе больно, да?.. А вот так будет больно? Нет? А если вот так вот? О, уже не думаешь, что до этого было плохо? Похвально". Не щадит. Не щажу. Бьёт и рвёт когтями и клыками кожу так, чтобы хотя бы теперь была причина для жалоб.

Смотрю, как он безразлично переступает торчащий из земли металлический кол, а сам на автомате перехожу через колдобину.

Но тогда жалость не наступает. Тогда я стискиваю зубы, беззвучно рычу и поднимаюсь, с поломанными частями тела, со спотыкающимся пульсом, с усталостью и тяжестью в голове, но решительно поднимаюсь для того, чтобы перестать заниматься тем, что не поможет. Я могу искать причины долго, до старости, но лучше наловчиться находить возможности, чтобы что-то поменять. Чтобы больше не спотыкаться на шагу и затем не махать ладонью с приветственной обречённостью Чернобыльскому, получая за это четыре когтя диаметром, равным двум дюймам, в живот, проворачивающихся там и делающих таким ясным сознание.
Что-то не получилось и всё - конец света? Какая фигня, право слово! Попробуйте лучше вот эти костяные изогнутые лезвия, наверняка вам понравится, да и в крови не хватает железа. А ещё у вас, кажется, нет хорошего настроения и всё кругом плохо? Ой да ла-а-а-адно, всё плохо - это когда у вас нет рук, ног, они оторваны и лежат рядом с вами кровавыми ошмётками, когда вы слепы и не можете видеть, а ещё внезапно оглохли - вот это действительно не очень как-то. А так... Пф. Да вы славно живёте, могу я сказать!

Я задираю голову к небу и зарываюсь взглядом в серое небо, с такими ползучими, тягучими беловато-грязными облаками, с мелькающими где-то высоко-высоко, а может, и низко-низко, чёрными крыльями от перьев ворон.

Обычно он не знает жалости. Вернее, я сам её не знаю к самому себе. Если же начинаю ступать на опасную тропу ноющей жалости - включается защитная реакция в виде сокрушительных ударов, заставляющих злиться, оскаливать клыки, подниматься на ноги и идти в наступление. Чернобыльский ведь не зря большой, с огромными когтями, острыми длиннющими клыками и довольно отталкивающим истеричным смехом... Когда нужна защита, нет уверенности в себе или в чём-то другом, то всё, что создаётся тобой тогда, состоит из острых углов, топорщащихся колючек, злых оскалов, окрашенных кровью и яростью. Просто потому, что глубоко внутри ты не защищён, тебя можно уязвить, задеть, напугать, вторгнуться к тебе и сделать больно.

Сейчас длинноухое лохматое чудо с жёлтой шерстью в фиолетовую пупырышку молча идёт рядом. Идёт, чтобы через пару шагов уныло и мрачно рыкнув, с нотами обиды и растерянности, сбить меня с ног на землю, где, повернув голову, я бы встретился взглядом с коричневыми ножками и светлыми брюшками тараканов. Сбить с ног, чтобы улечься рядом, свернувшись бубликом, и утянуть меня к себе, обняв лапами и чуть не раздавив. Ну да, куда там до нежностей... Он неуклюж в проявлении чувств, тогда как ловок и стремителен, как ящерица, в передвижении с одного места на другое, и не только в пределах материального.
Урчит, гулко, хрипло, иногда затихая, чтобы прокашляться, и хватает витиеватыми лапами, переворачиваясь на спину и перетаскивая меня на себя. Длинная густая шерсть на груди и животе греет, а надо мной нависает мигающая люстра с тремя плафончиками. Один побит. И где только умудрился....
Когда один язык ласково проводит по моему уху, я понимаю одну вещь. Вернее, две.
Что я дурак. И что я устал от того, от чего смешно устать.
Поэтому, стоя перед стеной, где можно рвануть вперёд, откатиться назад или зарыться в землю, стоит всё же выбирать, что делать. Стоит говорить "хватить" чему-то одному, выбирая то, что будет, наверное, правильнее.
Слышу, как он урчит, а его когтистые лапы скрещены на моём животе. Вижу белое затянувшееся куревом из облаков небо. Чувствую, как накатывается тяжесть, а челюсть разрывает от зевков... И меня уже нет. Я почти уже сплю.

13.05.'10