Голодное сердце 8

День, когда людям Гнея Ленарвана позволено было беспрепятственно войти в Ловенну, чтобы осуществить сделки по обмену пленными с людьми принца Шейкоба, выдался тёп-лым и солнечным. У ворот прибывшие сторонники герцога сдавали оружие и получали пропуск, после чего им гарантировалась неприкосновенность до заката.
Когда солнце коснулось шпиля восточной башни цитадели, у её ворот появился призе-мистый бородатый человек в оленьей куртке с протёртой белой полосой наискось, пустым колчаном из-под стрел и вместительной сумкой, прикреплённой к поясу, которая била его при ходьбе по ногам. Неизвестный заявил, что разыскивает сотника  Ирлинга Ирлингфорсона Хомфолка по важному делу. Когда означенный сотник появился у ворот, бородач, не смущаясь, глядя смело и открыто, заявил, что зовут его Борд Бордссон, что он служит капитаном отряда лучников герцога и пришёл по делу о выкупе рыцарского сына Эберта Элиассона Лейса. Поскольку цитадель была резиденцией принца, и провести внутрь такого гостя было нельзя, Ирлинг Ирлингфорсон отправился с ним в ближайшую харчевню, где прошли переговоры. Борд Бордссон сразу взял быка за рога и заявил, что хотя он человек не богатый, однако готов выложить за интересующего его пленника всю имеющуюся у него сумму в количестве двухсот серебряных лейров. Если же Ирлинг Ирлингфорсон сочтёт, что сумма мала, то он хочет сразу предупредить, что других заинтересованных в освобождении Эберта Элиассона лиц на свете нет, и, отказавшись, он потеряет уже имеющиеся с ним, Бордом Бордссоном, деньги, не приобретя ничего взамен. Борд Бордссон приготовился к трудным переговорам и борьбе с алчностью противника, однако сотник Хомфолк не торговался и на все условия согласился сразу. По нему было видно, что как человек благородный, в расчётах с деньгами он не силён. Участники переговоров вновь вернулись к воротам цитадели. Капитан лучников остался снаружи, а Ирлинг Ирлингфорсон вошёл внутрь, чтобы привести пленника. Поскольку, в нарушение всех правил, Эберт Элиассон содержался не в городской тюрьме, а практически рядом с резиденцией принца и без охраны, сотник зашёл к себе, чтобы прихватить плащ, который должен был скрыть мальчика от излишне любопытных глаз и помочь вывести его из крепости. Застав дома своего ближайшего друга, сотника Хэриворда Шентона, он поделился с ним радостной новостью. Друг не только одолжил ему один из своих плащей, но и вызвался сопроводить к воротам. Пленник Ирлинга, совсем юный мальчик, едва вставший на ноги после тяжёлой болезни, не вызывал у них озлобления, которое обычно  достаётся на долю врага.
Когда сотники и Эберт Элиассон, сердце которого билось, словно пойманная птица, на-столько он волновался, что надежда на обретение свободы в последний момент может рассыпаться в прах, пдошли к воротам, им повстречался племянник коменданта цитадели Лейшел Алисандер.
- Хотелось бы мне знать, господа сотники, кто этот юнец, идущий с вами? – спросил он приказным тоном. – Я так понимаю, это тот самый пленник, которого не смогла найти охрана цитадели? Это его ждёт вражеский лучник за воротами?
-У вас просто мания на поиск врагов, господин Алисандер, - не моргнув глазом, ответил Хэриворд Шентон. – Это мой племянник, который привёз мне вести из дома.
-А я думал, что у вас нет родственников, господин Шентон, - с нехорошей лаской в голосе пропел господин Алисандер, перегораживая дорогу.
- К вашему сведению, у меня семь братьев, господин Алисандер. Солдат, - обратился Хэриворд к стоявшему на воротах служивому, - кто этот мальчик?
Солдат, состоявший в сотне Шентона, о чём господин Алисандер не догадывался, так как люди подобного ранга все были для него на одно лицо, ответил:
- Племянник господина сотника. Он ещё утром его спрашивал.
Подвинув плечом фыркнувшего от обиды племянника коменданта, Шентон, Хомфолк и пленник вышли за ворота. Они сочли нужным отойти подальше, прежде чем позволили Эберту Элиассону выразить бурную радость по поводу того, что он видит своего покровителя. Ирлинг отвернулся, чтобы скрыть набежавшую слезу. Как многие люди, которых трудно назвать особенно добрыми, он был склонен к внезапным приступам жалости, которые, однако, быстро подавлял.
В присутствии нотариуса была оформлена бумага, свидетельствующая о честности за-ключённой сделки, после чего сотники, расстроив содержателя ближайшей пивной тем, что не заглянули к нему, отправились обратно.
-Деньги небольшие, но для выкупа Рихимера не лишние, - одобрительно сказал Хэри-ворд. – Сумма уже набралась довольно приличная. Мы с отцом Себастьяном оценили кольцо принца и выручили за него четыреста золотых лейров. Сам отец Себастьян дал четыреста серебряных лейров. Даниил де Лил подкинул триста пятьдесят. Прибавим эти двести твоих, да я ещё подкину сто пятьдесят. Люди из его отряда собрали кое-какую ме-лочь. В общем, есть с чем торговаться. Я попытаюсь сбить на него цену до нашей суммы, а то и ещё меньше. Гляди-ка, только священника помянешь, а он тут как тут.
Сотники увидели, как через двор цитадели к ним решительно направляется отец Себа-стьян. Собственно, «отцом» он назывался только по должности, так как по возрасту ему едва можно было дать больше двадцати восьми лет.
-Приветствую, господа сотники! – уверенно сказал он. – Как продвигается ваше дело?
-С божьей помощью, святой отец, - ответил Хэриворд. – Спасибо вам, ваше пожертвова-ние больше всех.
-Благодарить не за что, - завил священник. -  Это подарок от старшего брата за то, что я согласился пойти по богословской стезе. Всё хотел отправить их ему обратно, да мы по-стоянно находимся далеко от его дома. Тратить я их не хотел, а тут как раз хорошее дело подвернулось. Может быть, зайдём ко мне и поговорим? Что стоять посередине двора на радость зевакам?
Сотники согласились, потому что срочных дел у них не было.
Отец Себастьян занимал помещение в нижней части основного здания цитадели. В окно ему были видны двор, лестница внутренней галереи, колодец и главные ворота. На креп-ком дубовом столе у него стояла накрытая полотняной салфеткой тарелка, и лежали стоп-кой книги, одна из которых была раскрыта. На покрытой вязью скорописи странице вид-нелась картинка с вышагивающими друг за другом разноцветными собаками: книга была про охоту. На стене висела знаменитая секира, принадлежавшая деду отца Себастьяна, с  которой он никогда не расставался.
Священник пригласил гостей присесть за стол и, сняв салфетку с тарелки, предложил им угощаться хлебом и говядиной. Рядом с едой были водружены серебряные стаканы и кувшин с сидром.
-Когда наши едут в Бараделло за пленными? - спросил  отец Себастьян.
-  Послезавтра, - ответил Хэриворд.
- И кто будет возглавлять отряд? – поинтересовался священник.
-Марино Фальеро и Йоринд Мур. – сказал Ирлинг.
-А что, Йоринда уже выпустили?
-Да, и это хорошо, что ему поручат такое дело, а то после казни его людей он сам не свой, - заявил Хэриворд. – А вы, отец Себастьян, стало быть, не очень в хороших отноше-ниях со своим братом?
-А почему это тебе интересно, Хэриворд Норкассон Шентон?
-Да я со своими братьями тоже не в ладах.
-Я думал, что у тебя никого нет.
-У меня семь братьев. Я родился, когда мой отец был уже очень пожилым человеком.  Ему было сорок два года, и у него было семеро взрослых здоровых сыновей, так что он не очень обрадовался. Троих из них он впоследствии пристроил в монастыри, а четверо так и жили в нашем замке при нём.  Мать моя рано умерла. Я был хилым, поэтому, когда дела королевы с герцогом Ленарваном пошли под гору, и герцог потребовал заложников, меня-то отец и отдал. Наверно подумал: «Всё равно не жилец, какая разница!» Я провёл почти десять лет в замке, где было ещё несколько таких же, как я, заложников: принц Шейкоб, моя жена и ещё несколько.
-С вами жестоко обращались?
-Да не особо, замковый священник, отец Стефан, даже пытался нас учить, но я тогда считал, что читать и писать – дело не рыцарское, а потому так ничему и не научился. Те-перь жалею. А вот моя жена была любимицей отца Стефана: всегда его слушалась и была внимательной. Ей даже разрешалось ходить с ним по всему замку, а нам с Шейкобом -  нет.
-Я слышал, что вы с принцем бежали из замка.
-Да, было дело. Целый месяц добирались до столицы, а королева отругала нас и отпра-вила обратно. Рыцарь, который за нас отвечал, конечно, решил, что заводилой был я, и пришлось мне сидеть месяц в подвале на хлебе и воде в компании с крысами Хорошо, что в темнице было окно на уровне земли, и поэтому я мог развлекаться видом ног слуг, ша-гавших мимо в конюшни и на кухню. Там я узнал о смерти моего отца. Все меня жалели, и я даже всплакнул, так жалко было, что я его никогда не увижу, хотя сказать по - правде, я вообще его смутно помню. Впрочем, это ничего не изменило, и я просидел в этом трек-лятом замке ещё три года, а потом дела королевы пошли в гору, и нас всех освободили. Принц мне сразу предложил остаться на службе, но я решил поехать домой. Он не хотел меня отпускать и сказал, что даже если я уеду, его предложение о службе всё равно оста-нется в силе.
-Но вы поехали,  Хэриворд Норкассон?
-Конечно, прямёхонько в наш родной Шентон. Ехал недели три. По дороге все мечтал, как стану жить с братьями душа в душу. То мне виделось, как осенью мы будем скакать на охоту прямо по полям, а крестьяне будут падать на колени  и ломать шапки. Я так и слышал собачий лай, звуки рожков, до того размечтался, что чувствовал, как пахнет пре-лый лист в лесу. То, бывало,  представлю, как крещу какого-нибудь новорожденного пле-мянника в церкви, а кругом стоят родственники, держат свечи, все торжественные и на-рядные. Иногда я мечтал, как зимним вечером, когда будет завывать вьюга, мы все будем сидеть перед камином и беседовать о новостях в округе, или поедем на рынок в ближай-ший город и станем делать покупки. Но ярче всего мне виделась картинка с октябрьским утром, когда ночью ударили заморозки, и трава вся покрыта инеем, а я выхожу с детьми братьев в замковый сад. Они просят меня сорвать им задержавшиеся на ветках последние яблоки, мы грызём их и смеёмся.
-И какова была встреча?
-Сначала меня не узнали и чуть не спустили собак. Потом разобрались. Родственников набежала целая толпа. Все меня хотели обнять и поцеловать. Я расчувствовался, как те-лок. Помню, что слегка перебрал за ужином, всё рассказывал им, как жил в заложниках, а все ахали и меня расспрашивали. В спальню я добрался, пьяный от вина и от счастья.  Просто не верилось, что всё так хорошо. И вот, когда я сидел там, а голова у меня шла кругом, вдруг открывается дверь, и входит мой старший брат. Сел и начал рассказывать о том, что народу в семье, мол, много, а доходы малы. Я сначала подумал, что он со мной как со взрослым посоветоваться хочет, и уже готов был сказать, что стану ему во всём по-могать, как он вдруг и говорит: «Ты, Хэри, человек молодой, понятное дело, что в такой глуши, как наша, тебе делать нечего. Насколько ты к нам? Какие у тебя планы на буду-щее?» Тут у меня в глазах потемнело. Кажется, вся жизнь перед внутренним взором в один миг пронеслась, причем не только та, которую я прожил, но и та, о которой мечтал. Я зажмурился, и замелькали передо мной крестины, прогулки в саду, посиделки у камина и всё прочее, чего никогда - никогда у меня уже не будет. Даже хмель из головы, и тот вылетел.  Когда я открыл глаза, то сказал, что он, конечно, прав, я  устроился на королев-скую службу и должен завтра рано утром ехать обратно. Я не сказал, мол, об этом за ужи-ном, чтобы всех не расстраивать. Боюсь, что голос мой предательски дрожал, и он обо всём догадался. Брат, казалось, даже расстроился, он похлопал меня по плечу и заявил: «Жаль, что у тебя короткий отпуск, но делать нечего, ведь служба открывает такие пер-спективы, что терять их ни  в коем случает нельзя!» Он сказал, что завтра все родственни-ки устроят мне торжественные проводы, но я уехал, едва рассвело, пока все ещё спали. С тех пор я родственников  не видел.
-А мой брат, - задумчиво начал отец Себастьян, - был всегда человеком разумным и справедливым. За это я его не переносил. Сам-то я всегда был горячим, сначала делал, а потом думал. Брат опекал меня после смерти родителей. По завещанию отца он должен был определить меня в духовное звание. Я, разумеется, был против, и мечтал только о войне. Однажды я заехал на деревенские танцы, и, будучи не очень трезвым, принял уча-стие в драке (хоть убей не помню, кто первый начал), сломал об кого-то скамейку. Терпе-ние у брата кончилось, он посадил меня под домашний арест и заявил, что не выпустит, пока я не выполню отцовскую волю. Я сидел месяца два. Сначала он ходил ко мне и пы-тался вести беседы по душам, но это лишь сильнее распаляло меня к сопротивлению. То-гда он оставил меня в покое. Я посидел совсем один, соскучился и согласился при усло-вии, что он отдаст мне дедову секиру. Мы договорились, что он пришлёт её по первому моему требованию. Я знал, что он сдержит слово. В монастыре я сначала скучал и вёл се-бя тихо. Настоятель решил, что я образумился, и послал меня стеречь от браконьеров мо-настырские пруды с рыбой. Это дело мне очень понравилось. Через неделю я потрепал как следует парочку браконьеров, а они оказались не совсем из простых. Чтобы замять скандал, настоятель отослал меня учиться в Париж, на богословский факультет. Гарантировать, что я дойду до Парижа, должен был один учёный монах, с которым мы по дороге совершили паломничество в Рим. Хороший был человек: многому он меня в жизни научил. Когда я вернулся, настоятель, увидев, что хотя я и одолел все положенные премудрости, но горячность моя не исчезла,   не рискнул запирать меня в обители и рекомендовал на службу принцу. Брат же прислал мне прочувствованное письмо о том, как он рад, что я таки выполнил волю отца, и приложил  к нему деньги – мою часть наследства. Я же хотел их вернуть, да мы сразу отправились в поход, и как-то не получилось…
-Но секиру он отдал? – спросил Ирлинг.
-Да, я сразу по приезде из университета напомнил ему о ней и написал, что если ему бу-дет тяжело прислать её мне, я могу и сам приехать. Он прислал. Мой брат всегда держит своё слово.
-А секира знатная, - прищёлкнул языком Хэриворд.
-Да, в нашем роду уверены, что она, побывав во многих битвах, напилась столько крови, что приобрела собственную душу. Дед считал, что у неё женская душа, и назвал её Рут-борга. Говорят, что она чувствует, когда прольётся много крови, и подаёт знак.
-А при вас она подавала знак? – шёпотом спросил Хэриворд, косясь на секиру.
-Пока нет. Всё-таки она очень старая.
-Слышите? Кто-то поёт, - вдруг сказал Ирлинг.
Все прислушались. Во дворе, который был виден из окна, сидели люди и тоже слушали. Пение доносилось откуда-то сверху, с галереи.
-Это моя жена поёт, - сказал Хэриворд с гордостью.
Госпожа Беатрикс пела старинную балладу:
Отправился юный Борд в поход,
И дома не был он целый год.
Король обратно привёл войска:
К родному дому Борд подскакал.
Встречает мужа жена у ворот,
Сияя от радости, в замок ведёт.
Родня поздравить его пришла,
Но сумрачен Борд во главе стола.
Своим чередом шумный пир идёт:
Хозяин сидит, не ест и не пьёт.
Вот гость последний покинул дом:
Остались супруги в зале вдвоём.
«Что точит тебя? – спросила жена. –
Поранила ль сердце твоё война?
Иль обо мне кто плохое сказал?
Спроси соседей: тот лжец наврал.
Меня огорчаешь ты тем, что молчишь,
Ты словно из мира другого глядишь».
«Пойдём у постели детей постоим», -
Борд в спальню пошёл, жена – за ним.
Глядел он на спящих и сумрачен был,
С трудом поднял руку и благословил.
Качнулся – его поддержала жена,
Была его плоть сквозь кафтан холодна.
Она коснулась его волос,
А он отодвинулся и произнёс:
«Вот что скажу я тебе, жена,
На Западе дальнем есть сторона,
От тяжких там я скончался ран,
И был мне покой в могиле дан.
Душа моя взмыла на небеса,
Но тут же вернулась, тебя услыхав.
В могилу тихо спустилась она,
Вырвав тело из смертного сна.
Я жалобы слушал издалека,
И сердце моё давила тоска.
Печали ты изливала свои,
И старые раны открылись мои.
Когда ты плакала целые дни,
Болели и кровью сочились они.
Я встал и на зов твой обратно пошёл,
Но был мне мой жребий очень тяжёл.
Я здесь, и меня ты, жена, прости,
На волю душу мою отпусти.
Мне тошен вкус хлеба и солнечный свет».
Жена его тихо сказала в ответ:
«Когда б довелось мне всё раньше узнать,
То я б о тебе не посмела рыдать.
Ступай, пусть в земле упокоится прах,
А дух будет принят на небесах».
Борд вышел из дома и сел на коня:
Никто не видал его с этого дня.
Едва песня закончилась, как послышался сильный грохот. Священник и его гости обер-нулись: старая боевая секира упала на пол.