Разгадка Тунгусского метеорита

- Вот, например, Аполлон…
- Что, и он тоже?
- Конечно, посудите сами: голубоглазый, высокий, с пепельными кудрями – обязательно тюрок. Вы хоть Назыма Хикмета вспомните. Все турки с аристократическими древними корнями – светлоглазые и светловолосые.

Я с сомнением вспоминаю, что корни, кроме тюркских, на ныне турецкой земле могут быть какие угодно: греческие, лидийские, ликийские, византийские, готские, славянские, но Шамилю ничего не говорю. Еще обидится и перестанет приходить. А он, в отличие от Аполлона, маленький, значительно лысый, требовательно смотрит тёмно-карими глазами сквозь очки. Ему не интересна лукавая почтительность к старшему. Всё равно, я лучше послушаю.

Национализм бывает разных видов, этот – самый безобидный, когда в прошлом назначают таких значительных и обязательных к уважению предков, что как-то несолидно спрашивать о достижениях ныне живущих потомков. Впрочем, к Шамилю даже такая простительная хитрость не относилась, он был бескорыстен в своем увлечении. Писал хорошие, мускулистые стихи на татарском (или башкирском), сам под псевдонимом их переводил, его печатали. Или под переводами стояла его настоящая фамилия, псевдоним же был на обложке. Шамиль Анак. Анакомыслящий.

Не потому его печатали в Уфе, что понимали и очень высоко ценили столь непривычные в провинции верлибры, похожие чем-то всё-таки на Хикмета, а потому, что приехал Анак из Москвы с уже приобретенным именем. В Москве он печатался, был доцентом Литинститута, его приезд на малую родину был окружен слухами, что именно за не рекомендуемую ЦК КПСС ревнивую любовь к своей нации он и вылетел из теплого гнезда.

Его увлечение, возможно, было всеохватным и всесезонным, но для хождения по редакции русскоязычной молодежной газеты он каждый год выбирал определенное время. Нет, не подумайте плоско, не шизические весна-осень, а именно лето было у нас его временем. Он бросал хождения по башкирским и татарским этажам Дома печати и застревал у нас летом именно потому, что в это время наезжали практикантки с журфаков разных престижных университетов. Во-первых, свежие в городе и значит вдвойне симпатичные, а во-вторых, достаточно свободные, образованные и любознательные, чтобы Шамиль мог с ними поддерживать разговор.

Именно что разговоры, больше ничего этому пятидесятилетнему холостяку не надо было. А может, и надо, но робел. Или просто столько энергии тратил в завоевании внимания, что потом охладевал. По крайней мере, продолжений вне стен редакции эти встречи, насколько можно было судить по косвенным признакам, не имели. Зайдешь, скажем, в отдел учащейся молодежи, а там Шамиль заливается. Весь покраснел, а уши стали вообще багровыми, как у петуха наливается гребень перед броском на курицу…

Что там понимали девочки – кто знает. Но не гнали взрослого дядьку, вели себя прилично. Да и говорил он красиво, с тем особым русским чистым выговором, который отличает настоящую национальную интеллигенцию. Плюс симпатичный, какой-то из древности, восточный акцент в растягивании гласных. Как отзвук Корана. Но о религии он особо не распространялся, может быть, по московской аналогии боялся обвинений в антисоветской пропаганде. Зато вовсю фантазировал на не менее скользкую пантюркистскую тему.

В этой теме, кстати, он приходил в столкновение с литтоварищами с других этажей Дома печати. У них-то был национализм иного рода, не временной, а пространственный. Они делили между своими места на карте, в чиновничьих кабинетах и у кассы. А он пытался обозначить древнетюркские корни спорящих между собой башкир и татар, доказать всему миру, что именно их предки заложили основы всей цивилизации.

Здесь ему сопутствовало смутное личное происхождение и литературная двойственность: в Казани и в Уфе его равно считали не своим писателем. В Казани, кстати, его родной брат считался писателем татарским. А Шамиль на каком языке писал? Подозреваю, что на тюркИ, том литературном диалекте, на котором до революции 17-го писали многие мусульмане России – и нынешние азербайджанцы, и нынешние узбеки, казахи, туркмены, татары и башкиры. Правда, многих из них для имперской простоты раньше скопом именовали татарами…

Поэтому со мной Шамиль мог быть более откровенным, чем с национально-литературными собратьями. Через четыре часа речевой практики оторвавшись от очередной девушки, румяно цветя на мышином фоне спинки дивана, на котором любили расписываться уезжавшие практикантки, он рисовал, как бы тактично оппонируя моему происхождению, миграционные пути такой древности, о которых не мог знать Авраам, выходящий из Ура шумерского. Ссылался, естественно, на индийские эпосы, на кочевников Льва Гумилева, на археологические открытия земляков, нашедших местный Стоунхендж.

Приходилось даже соглашаться: именно вдоль западных склонов Урала проходили и скифы, и гунны, и монголы. Всех этих детей пустыни Гоби Шамиль смело причислял к тюркам. Как и, естественно, ариев, не мог же он их оставить на поругание разного рода фашистам. Почему бы задолго до скифов и гуннов по Уралу не пройтись пенной арийской волне еще более древних тюрков, оставив нам каменные загадки Аркаима?

Однако смелая мысль Шамиля на этом не останавливалась. Как современный человек он предполагал, что за именами античных богов скрываются древние герои. Откуда? Понятное дело, с Атлантиды. Тут записи мифических египтян и греков принимались на полную веру, как сообщения современных уральских историков. Конечно, голубоглазые и светловолосые гиганты-атланты были самими первыми тюрками, оставив последующим клад знаний, ставший основополагающим тюркским вкладом в цивилизацию. Как же при этом совместить затверженные пути миграции и западный ареал атлантов? Здесь Шамиль не принимал за истину географические предположения египтян  и гнул свою пустынную линию. Но с учетом несомненных геологических положений, церемонно позволяя младшему проявлять школьные знания.
- Вы же знаете, что было на месте пустыни Каракум? Или Кызылкум?
- Ну…море…
- А почему бы среди этого моря не быть острову?
- Тоже возможно.
- Так вот, это и была Атлантида!
- Дак море-то было в тех краях миллионов сто назад, во времена ранних, допустим, динозавров, а Атлантида – уже на человеческой памяти, по крайней мере – на памяти устных преданий. Тысяч десять-пятнадцать тому назад – максимум! Не совпадает.
- Ну, не придирайтесь! Кто считал эти века.
- Геологи.
- Могли ошибиться. (Тоже, предтеча Фоменко!). Так вот, вы знаете, почему Байконур построили в тамошней пустыне?
- Удобное место, на орбиту корабль быстро выходит. Параллели-меридианы…
- Правильно! И древние тюрки, жившие в Атлантиде, это прекрасно знали!
 - ?!
- Ну конечно, именно поэтому они там, на острове посреди древнего моря и построили свой космодром!
- И назвали древним тюркским словом Байконур, что в переводе означает «Дворец выдающегося мыслителя».
- Не зубоскальте! Лучше ответьте мне, что такое, по вашему, Тунгусский метеорит?
- Одни считают, что камень большущий, другие – ледышка, мой отец верит, что инопланетный космический корабль.
- Он молодец! Только корабль не инопланетный.
- Ага, тюркский. Потому и упал на Тунгуску, к родственникам.
 - Конечно, тюркский, то есть…атлантический. Они его запустили с разведывательной целью, в нем – космонавты в анабиозе. Ну, те нашли подходящую планету, куда можно перебраться в случае катастрофы на нашем Солнце, нацелили корабль на Землю и опять вернулись в анабиоз.
- Слишком много накапали – и промахнулись.
- Да вовсе не поэтому! Пока спали в корабле, здесь времени-то сколько прошло, Атлантиду поглотило море, потом его дно поднялось – и стала пустыня. Приводные маяки – так это называется? – в этих пертурбациях пропали, вот они и пролетели мимо Байконура. Вы по карте-то посмотрите – прямо на Тунгуску линия ведет от Байконура.

Переводческих гонораров, наверное, хватало одинокому бывшему доценту, вот и мог думать о таких посторонних вещах. Зла никому не делал, даже не желал. Хороший доисторический националист. А его собратья до сих пор между собой дерутся в нашей с ним Уфе, используя, в том числе, аргументы из его арсенала: кто древнее, кто самобытнее. А на Кавказе в фольклорных книжицах обязательно предками называют нартов, притом называют соседи, подчеркивающие разность происхождения и нынешнюю взаимную елетерпимость. Но эти невинные вроде бы аргументы в их стычках наливаются, бывает, самой настоящей кровью. Как уши Шамиля, только не безобидные.

Наверное, дело в биологии, в стратегии подвида: чтобы уцелеть в самостоятельном качестве, надо как можно ярче отделиться от ближайшего родственника. Один философ-идеолог недавно признался, что благодарен советской власти за то, что спасла она башкирский язык от участи стать восточным диалектом татарского. И не вспомнил, как та самая власть сначала расстреливала тех, кто писал по-башкирски и по-татарски, пользуясь письменностью тюркИ и арабским шрифтом, потом расстреливала ту интеллигенцию, которая освоила внедренную большевиками национальную письменность на основе латинского алфавита…

Ну и где тут атлантическая солидарность?