Голос

 Как-то бабушка рассказывала мне о геноциде армян. Ей и ее семье чудом удалось убежать из Карса и добраться до Тифлиса, где они прожили всю оставшуюся жизнь. Когда она мне это рассказывала, я, будучи тогда еще ребенком, представлял в уме эту жуткую картину. И вдруг мне послышалось пение, доносившееся издалека. Оно было таким заунывным и грустным, но так вписывалось в рассказ бабушки о геноциде, что вначале мне показалось, что пение мне послышалось, что это плод моей фантазии, под впечатлением грустного рассказа. Но прислушавшись, я услышал, что пение становится все громче и все приближается. Это уже была не моя фантазия, пение было реальным. Низкий, женский голос, в нем чувствовалась какая-то мистика и фатальность.  Пели на армянском языке, и как видно у нас во дворе. Я захотел увидеть ту, кто пел и выбежал во двор. Но во дворе уже никого не было, хотя голос все еще слышался. Я бегом вернулся в комнату и стал смотреть в окно, надеясь увидеть поющую женщину. Но из окна я ее не увидел, хотя вдали все еще слышался этот заунывный голос. Я много раз после этого слышал это пение, и каждый раз, когда я выглядывал в окно, чтобы увидеть поющую женщину, я опаздывал, и так мне ни раз не удалось ее увидеть.
 Много лет спустя я вновь услышал тот голос. Я спросил у мамы, кто это поет.
-Это одна женщина ходит по дворам и поет. Видно она когда-то была певицей, у нее сильный голос. Я еще в детстве слышала ее пение.
-А сколько тогда ей лет, что ты слышала ее в детстве, а она все еще поет, - удивился я, - и что это за песня?
- Тогда она была молодой. Это какая-то армянская песня, - ответила мне мама.
  После этого я больше не слышал это пение, и так и не увидел таинственной певицы.
                _
  В один пасмурный, осенний день я встретился с моим другом-фотографом Аликом Арутюновым.
- Пойдем, я тебя познакомлю с одной художницей, - сказал он мне, - ты увидишь ее работы.
- А что это за художница? – спросил я.
- Она армянка, - заявил мне с гордостью Алик, признающий только все армянское, но тем не менее не знавший армянский язык.
- Само собой, разумеется, - сказал я, - а все-таки, кто она такая?
- Это Гаянэ Хачатурян, она художник - самоучка.
   Так я впервые услышал это имя. Несмотря на то, что мне неинтересно было смотреть работы самоучки, я все-таки согласился пойти с Аликом к той художнице.
- А на что она живет, - поинтересовался я у Алика, по дороге к дому Гаянэ. Я знал, как трудно живется художникам, а тем более самоучкам и дилетантам.
- Она продает свои картины. А еще она поет в армянской церкви.
  Мы пришли в один дом в районе проспекта Плеханова, а вернее на улице Бакинской. Гаянэ со своей матерью жила в скромной квартире. Первое, что мне бросилось в глаза, это передняя комнатка, прихожая, завешанная картинами художницы. Чувствовалось, что они написаны по воображению, и представляли ее фантастический мир. В них была мистика. Вообще художники - дилетанты редко пишут натуру. Они любят писать сюжетные картины. Так и Гаянэ. Работы произвели на меня отнюдь не веселое впечатление. В них я почувствовал напряжение и замкнутость в своем собственном мире. Еще до того, как зайти в е дом, я предупредил Алика Арутюнова, не представлять меня в качестве художника, чтобы не смущать коллегу-самоучку. Гаянэ мне показалась женщиной наивной и замкнутой. Несмотря на то, что работы технически не произвели на меня впечатления, я не мог не отметить психологической нагрузки ее композиций. Только глубокий человек, с неординарной психикой мог их создать.
 - А ты не знаешь, как Гаянэ поет, - сказал вдруг Алик, заметив, какое впечатление произвели на меня ее картины. – Гаянэ, мы просим, спой для нас. Джованни такого пения никогда не слышал. Он обожает армянские песни.
 Я никогда не делился с Аликом своими музыкальными приоритетами, но посчитал этот аргумент весьма убедительным.
- Я с удовольствием послушаю, мне очень нравится церковное песнопение, - добавил я, помня, что Алик мне сказал, что Гаянэ подрабатывает пением в армянской церкви.
  Гаянэ не ожидала подобной просьбы, и смутилась. Она что-то сказала, стараясь отказаться, но мама Гаянэ, которая до этого тихо сидела на кушетке и слушала нашу беседу, поддержала нас:
- Гаянэ, спой, видишь, как гости просят.
  Тогда Гаянэ, поборов свое смущение, готова была уступить нашей просьбе, сказав:
- Только прошу, не смотрите на меня.
  Мы удобно устроились и приготовились слушать ее пение. Хотя я старался не смотреть на нее, но краем глаза заметил ее волнение. И все-таки через несколько секунд она начала петь.
   Она пела какую-то религиозную песню на армянском языке. Услышав ее голос, я заметил поразительное сходство с тем пением, что слышал в детстве, и которое у меня ассоциировало с армянским геноцидом. «Не может быть, неужели это она, - подумал я, но тут же отбросил эту мысль, - та певица по возрасту не соответствует Гаянэ. Даже если бы сейчас она была жива, то должна быть глубокой старухой. Но тот же голос, та же манера петь, и те же ассоциации с геноцидом».
  Когда Гаянэ кончила петь, я не удержался и начал ей аплодировать, сказав какой-то комплимент, который ее еще больше смутил. Потом, беседуя со мной, она заинтересовалась моей профессией. Как видно мой внешний вид выдавал, что я художник.
 Я не знал что ответить, и первое, что мне пришло в голову, так это сказать что я певчий.
- А где вы поете? – спросила меня Гаянэ.
- В католической церкви, - ответил я.
- Спойте что-нибудь.
  Такого оборота событий я не ожидал, и был застигнут врасплох. Обычно меня не просят петь, скорее наоборот. Но отказать Гаянэ, после ее исполнения армянской религиозной песни, я не мог. Вот и решил все-таки спеть. А раз сказал, что пою в церкви, при том католической,  спел  для нее «Аве Марию» Шуберта. Без аккомпанемента, без голоса, и, к сожалению, без слуха.
- Как хорошо вы поете, - похвалила меня Гаянэ, - Я обязательно приду в католическую церковь послушать вас.
  Я понял, что моя шутка далеко зашла, и решил перевести разговор на другую тему, я подумал, «а если она действительно придет в католическую церковь послушать, как я пою». И мне стало стыдно и неудобно.
                _

С тех пор прошло много лет. Мне не раз приходилось встречаться с Гаянэ. Она уже знала, что я художник. Но мне любопытно было знать, помнит ли она, ту нашу первую встречу у нее дома и мое исполнение «Аве Марии». Не знаю, не думаю. А вот ее пение я никогда не забуду. Его забыть нельзя.
  Как-то она рассказывала, что когда режиссер Сергей Параджанов услышал ее пение, то настаивал повезти ее в Ереван и устроить в консерваторию, но Гаянэ отказалась, сказав, что не хочет поступать в Ереванскую консерваторию, а хочет рисовать в Тбилиси, и не представляет свою жизнь без живописи. Так Ереван потерял певицу, а Тбилиси приобрел художницу.
 Сейчас, когда Гаянэ уже нет, когда ее картины так высоко ценятся, издаются каталоги ее выставок и альбомы с репродукциями ее работ, интересно, приходила ли кому-нибудь мысль записать на магнитную ленту ее пение.
                _
    Голос исчез также неожиданно, как и появился.  Мы его больше не услышим, но он некоторое время останется в нашей памяти, пока не исчезнет навсегда.  А вот живопись останется.