Мертвое царство покинутых замков

Please, remember me
As in the dream
We had as rug-burned babies
Among the fallen trees
And fast asleep
Aside the lions and the ladies
That called you what you like
And even might
Give a gift for your behavior
A fleeting chance to see
A trapeze
Swing as high as any savior
But...

I&W

На окраине заброшенного парка аттракционов, что располагался в трех километрах от города и километре от главной дороги, зиял глубокий овраг, по дну которого протекала кроткая речка, бравшая свое начало в горах Челан, и которая по весне на краткое мгновение превращалась в обезумевший яростный поток, сносящий на своем пути деревья и ворочающий огромные валуны… Однажды, очень давно, во время затяжных дождей в этот овраг сползло несколько тон земли… Хорошо, что никто не пострадал… Но оползень случился слишком близко от парка, и тот закрыли, как небезопасное место, до той поры пока, как пообещали власти, не укрепят стены оврага… Этого так и не произошло… парк так и не открыли… Дорога к нему постепенно заросла, и лес подступал все ближе к старым аттракционам. О нем забыли все, кроме неразлучной парочки…
Оползень дошел до древнего платана и так никогда и не продвинулся дальше. Слишком огромным и старым было дерево… Длинные мощные корни пронизывали землю на несколько десятков метров вглубь… Это и было очень надежным природным укреплением стен оврага… Властям не было нужды закрывать парк. Вековой гигант, нижние ветви которого были недосягаемы для детей, а крона была настолько раскидистой, что куполом прикрывала половину парка и половину оврага… необъятный ствол, корни, вздыбленные арками над землей, кора, которая напоминала покрытую разномастными возрастными пятнами морщинистую кожу древнего старика… Родители часто рассказывали им наравне с библейскими историями, мифы и легенды, например, о духах деревьев… и если они взаправду и существовали, то в этом волшебном дереве обязательно должна была обитать дриада…
Они частенько сбегали сюда, здесь было их маленькое королевство с заброшенными, рассыпающимися замками. Они любили эти развалины и издаваемый ими скрип, пронзающий воздух, словно кашель туберкулезника, пролетающий сквозь пространство застывшего парка пока его, наконец, не поглощал густой лес. Этот парк внушал одновременно чувство ужаса и восхищение своей всеобъемлющей неподвижностью… Ведь по определению он должен был находиться в постоянном движении, в иллюзорно-хаотичной эпилептической горячке… а тут словно само время остановилось и ржавело вместе с разваливающимися, прогнившими насквозь деревянными лошадками карусели и осыпающимися ржавой пылью остовами крошечных трамвайчиков. Именно в этой абсолютной неподвижности и укоренилась завораживающая жуть, так манящая странную парочку… у них к последним годам школы даже зародился особый ритуал – встречать сумерки в кабинке чертова колеса, застрявшей в самой верхней точке окружности. С этого места открывался вид на распростертое море леса национального парка Уэнатчи, а чуть подальше, рукой подать, возвышались пики северной части хребта Каскадных гор: горы Святой Елены, Худ и Адамс, чьи ледяные зубья часто скрывались за облаками. В хорошую же погоду была видна даже белоснежная вершина самой большой горы этой части хребта, а также, по совместительству, спящего вулкана, Рейнира, о котором они с самого беспробудного детства наизусть знали кучу индейских легенд и баек. И когда на небо величественно взгромождалась огромная темно-желтая луна, их руки безошибочно находили друг друга и пальцы сплетались в трепетном молчаливом восхищении перед предстающей картиной высеребренной лесистой гряды и таинственно мерцающего в россыпи звезд Млечного пути… и тогда они буквально осязали зарождающийся мощный вздох и слышали скрип планеты, проворачивающейся вокруг своей оси…
…именно там их судьбы изломились под острым углом… спустя месяцы разлуки, жажды, муки, нетерпения… неведомая сила, словно магнитом притянула их отражениями в зрачках. Именно в этой самой кабинке, опасно раскачивающейся над туманным мраком, поглотившим землю с их разрушенным королевством, под этой огромной темной луной он впервые коснулся ее иначе, нежели миллионы раз в прошлой жизни… и уже никогда бы не смог коснуться ее по-старому….

Под платаном стояли старые скрипучие качели, почти сросшиеся со стволом и немного накрененные из-за вздыбливающихся под каркасом корней… Оползень почти добрался до них, но платан остановил его, и теперь, когда дети на них качались, то у них возникало чувство, словно они парили над пропастью. Они очень любили взмывать вверх над тридцатиметровым обрывом и страшный натужный скрип, и ржавую арматуру остова со сползающей и осыпающейся синей краской… Они были такими безрассудными… Он раскачивал ее изо всех сил, упиваясь ее заливистым смехом, любуюсь слезами восторга на пылающих щеках и широко распахнутыми глазами, зеркалящими тяжелую зелень платана… Он раскачивал ее так яростно и упоенно, сам пребывая в радостной эйфории, пока, наконец, качели не совершали полный круг, переворачивая мир с ног на голову, а она не заходилась в победном хриплом вопле, глядя на речку, проносящуюся в тридцати метрах над головой… и обязательно тянулась босой ножкой, стараясь дотронуться до нижней ветви исполинского дерева… с возрастом у нее получалось все лучше… счастливое легкомыслие…
Они мечтали вскарабкаться на самую макушку платана, недосягаемую, словно Эверест… его гладкий необъятный ствол уходил на недостижимую пятиметровую высоту, на которой начинались массивные нижние ветви…
Однажды, когда они лежали в его корнях и смотрели вверх, на небо, сквозь переплетение ветвей, она вдруг вскочила и обезьянкой вскарабкалась на верхнюю перекладину качелей… уцепилась руками и начала раскачиваться. Он смотрел на нее с изумлением лишь долю секунды, а потом сразу все понял и, затаив дыхание, перевел взгляд на нижнюю ветвь, потом на пропасть.. когда он вновь взглянул на все быстрее мелькавшую фигурку, его глаза переполнял ужас… Он впервые смертельно испугался… этот страх парализовал его и отнял голос. Девчушка взлетала, набирая силу и амплитуду, все быстрее и быстрее, выше и яростнее, пока ладони не загорелись и не ослабли руки, но она продолжала толкать свое тело вперед и назад… и вот, словно качели, раскрученные солнышком, ее ноги мелькнули над головой, и тогда она из последних сил толкнула себя вперед и отпустила перекладину, взмыв на секунду над оврагом… Казалось, на мгновение остановилась сама планета, а время резко ударило по тормозам… казалось, само дерево шагнуло ей на встречу, словно сачком, ловя тугим сплетением ветвей тонкую фигурку… мгновение, и она уже сидела на массивной ветви, а в ее глазах застыло отражение небо…
- Никогда!!! Слышишь!!! Никогда больше не смей это повторять, - зло закричал паренек, его голос дрожал, а по щекам катились слезы. И ей впервые в жизни стало стыдно за себя…
- Прости меня… - прошептала она побелевшими губами, сама только сейчас испытав страх…
Она медленно соскользнула с ветви в его широко расставленные руки, и они упали в колыбель из корней… Он изо всех сил сжимал ее, уткнувшись лицом в живот, и рыдал, постоянно повторяя, словно сумасшедший: «Никогда… не смей… так… делать… Никогда! Джаз!»

Этот краткий фрагмент из их жизни Роб запомнил навсегда… и стоило ему лишь прикрыть глаза и сделать крошечный мысленный шаг в том направлении, как тот момент уже сбивал его с ног, возрождаясь с такой болезненно-яркой четкостью, что сердце сжималось, пропуская удар за ударом… Несколькими годами позже, в один единственный год триумфа тщеславия в консерватории и одновременно душевной пытки и голода по ней, в одну из бессонных ночей он вновь и вновь закрывал глаза, терзая воспоминания… и пальцы летали по клавишам сами по себе, создавая мелодию о ней, о вспышке ужаса и боли, об облегчении осознания, что она жива и невредима и о мучительном не отпускающем спазме, с которым уходил шок… Роб окрестил ее «Воздушный акробат»… долгая не записанная мелодия, навсегда связанная с ней…