Продолжение Артист - 4

   9.               

     Стёпке край как не понравилось это самое слово и обращение - «гражданин».
     Слышал он его уже. И не раз. И всё с каким-то нехорошим, оскорбительным оттенком.
      Научило, видимо, государство свой народ дёргаться от слова, за которое когда-то французы шли на баррикады, под пули и на эшафот с неимоверной гордостью и чувством собственного достоинства.
     У Стёпки оно, это слово, всегда вызывало внутренний сбой, панику и страх.
     Может, запомнилось:
«…Гражданин, пройдёмте!»
Когда они; мама, он, маленький, папа, офицер-пограничник, перед самой войной, прогуливались в городском парке Бреста? 
    Подошли какие-то дядьки в кожаных пальто –  он помнил только ноги. Много ног! И ещё; запах кожи, который потом всё время ассоциировался  со страхом и опасностью –  и это: « Гражданин, пройдёмте!».
     Эта фраза отняла у  него тогда отца…
      Больше он его не видел.
      Никогда.
      И не понимал ещё в тот момент, куда это дядьки в кожанках увели его отца? Такого большого, сильного, красивого…
     Потом,  – эти слова:

     - А с этой, что?
     - Пока, на счёт неё –  не поступало. Да куда она,  бля, денется!..

     И почему мама села на парковую лавку, обняла его, маленького, трясётся вся и рыдает?..

      «Гражданин, - пройдёмте!»…

     Потом пришли и за мамой.
     А его тоже должны были куда-то «забрать».
     Один из дядек, которые в их доме всё почему-то переворачивали и  разбрасывали, а потом, – увели маму, невысокого росточка, толстенький такой, в кожаном пальто и в чёрной шляпе, с усиками как у Гитлера под носом, нагнулся к нему, пахнул изо рта страшной вонью и  сказал Стёпе зло, сквозь чёрные, гнилые зубы:

     - Сиди тут, отродье! За тобой щас приедут и заберут.

      При этом он так страшно глянул на бедного Стёпу, так жутко оскалился, что тот с перепугу обмочился.
     Когда маму уводили, она кричала, вырывалась, тянула к Стёпе свои руки, падала на колени, а её всё тянули и тянули к двери. И даже били и ругались.
     Стёпе тогда стало так страшно, так обидно и стыдно, что он горько заплакал.
     Мама впервые не защитила его. Не смогла.
     Стёпка очень чётко и глубоко запомнил этот проклятый день. Особенно: «Придут и заберут»…
     Когда все ушли и щёлкнул дверной замок, а топот ног по лестнице затих, Стёпе всё слышался мамин голос и её плач. Она всё произносила его имя. Он, кажется, СВОИМ СЕРДЕЧКОМ слышал:

     - Стёпочка-а! Сыночек мой–и! Сы-но–че–к!!!

     Маленький Стёпа бросился под стоящую в углу их комнаты, железную, с блестящими металлическими шариками на боковых стойках, кровать. Забился в самый дальний угол. Туда он давно уже научился прятаться от мамы, чтобы её напугать. Так они иногда играли с ней. Он залез в угол и накрылся лежащим там старым маминым пальто.
      Пальто, ему казалось, очень сильно пахло МАМОЙ. Так пахло, что Стёпа перестал плакать, успокоился и затаился. После – заснул даже.
     Стёпа очень хорошо помнил, КАК было страшно ему тогда! Своим маленьким сердцем он чувствовал, что произошла какая-то Большая Беда.
     Он о ней, о беде, слышал уже. И не один раз. Взрослые часто говорили меж собой:

     - Ой, беда-то,  какая! Ой, горе-то…

     Но, Стёпа ни как не мог понять, какая же эта «беда» на вид?
     И вот, когда забрали папу, а потом и маму, он в тот момент для себя наконец-то уяснил, что « Беда» –  это те дядьки в коже и шляпах, которые забрали его маму и папу. Особенно, –  один из них; меленький, толстый, с холодными, не мигающими стеклянными глазками как у гадюки, которую Стёпа видел в зоопарке. С гнилыми, кривыми, жёлтыми с чернотой, вонючими зубами. С небольшими, как у Гитлера, усиками под носом. Стёпка же видел его на  картинках - карикатурах в газетах! Такая себе крыса! Который сказал:

     - Сиди, отродье! Придут и заберут…»

     И, - пришли.
     Когда щёлкнул дверной замок, Стёпа проснулся и перестал даже дышать. Он уткнулся лицом в мамино пальто –  его единственную теперь защиту! – и от страха слёзы опять потекли ручьём. Он впервые в своей жизни ПЛАКАЛ БЕЗ ЗВУКА!

     - Стёпочка?!..  Степаньчик?!!

     Этот голос он знал!  Это была тётя Паша. Добрая, всегда улыбающаяся, чуть полноватая. не старая ещё, их соседка по «коммуналке», которая всегда забирала его с детсада, если мама, по какой-то причине, не могла этого сделать.
     У Стёпы и тёть Паши «водилась» дружба.
     Тётя Паша позвала ещё раз.
      И тогда Стёпа не выдержал и завыл  из под кровати благим воем. Он помнит, как очень больно ударился головой о верх, обо что-то там её оцарапав, даже зацепился волосами. Рванул на этот голос, да так, что даже потекла кровь. Перелезая через мамино пальто, запутался, но, продолжая выть, лез к ногам тёти Паши, которые уже были видны, как к своему спасению.
     Он хорошо помнил, как она подхватила его, забеспокоилась:

      - Что с тобой?! Ты мой маленький! Ты мой хороший! Тебя не били?!
     Услышав про -  «били», Стёпка обхватил её шею руками, прижелся и добавил в свой вой такого жару, что тёть Паша серьёзно забеспокоилась, посадив его на стул у стены, зашептала:

     - Ну, тихо, тихо! А то нас не добрые люди могут услышать! Тогда – быть беде…

Слово «беда» уже начинало действовать на малыша магически. Он уже хорошо знал, кто это и  замолк, всхлипывая только периодически. Притихнув, начал наблюдать за соседкой. Ему опять стало невыносимо страшно.
     Она металась по комнате, собирала его вещи, выискивая их глазами среди разгрома и приговаривала, скорее,  причитала:

     - Ой, Степаньчик, золотце ты моё, да что же это делается-то на белом свете? Господи!
И так –  несколько раз подряд.
Но, увидев, что Стёпа уже готов «поддержать разговор» очередной порцией воя,  тут же бросилась к нему:

     - Ты тише, тише, миленький! Нельзя сейчас громко плакать! А то нас могут услышать. Потом поплачешь, а сейчас – собираться надо.

     Они с тёть Пашей едва только успели заскочить в её комнату, как под домом прогудел мотор и скрипнула тормозами машина.
     Пока кто-то громко топал по лестнице и, подойдя к входной двери, начал звонить в дверной звонок, тётя Паша уже успела запрятать Стёпу в платяной шкаф и прикрыть вещами. А он, оказавшись в руках хорошо знакомого ему человека, сразу успокоился и всё происходящее, стало для него походить на игру. В шкафу он уже прятался, было дело, и не боялся этого.
     В дверь снова позвонили, но уже настойчивее, и нетерпеливо хорошо, досадливо, грюкнули ногой.
     Тётя Паша вышла, открыла дверь  и с кем-то, в их общем коридоре, объяснялась.

 -  Какого  хнена возишься, твою мать?! –  гремело от двери.

     Там кричали и ругались, и слышен был мат и спокойный тёти Паши голос:

     -  Понятия не имею…Да. Мы с ними не общаемся. Я не знаю, где мальчик. Что вы хотите? У нас же –  первый этаж! Начало лета, окна открыты. Он мог и в окно вылезть. Напугали ребёнка до смерти. Где его теперь искать? Хорошо. Сообщу.
   
     Две недели Стёпу не выпускали из дома на улицу. Ему приходилось сидеть дома, пока тётя Паша была на работе. И он только тихонько, из-за занавески, выглядывал  во двор. Там щебетала детвора, и его нестерпимо тянуло к ним. Но было строго сказано: «Нельзя! Увидят тебя, заберут!». И этого было достаточно.

10.
    Потом тётя Паша отвезла Стёпу в деревню, к своей родне, в семью своей сестры Тоси. На электричке. И всю дорогу он молчал. Навалилось сразу всё. Стёпа понял, что как было, – уже не будет никогда. Что всё рухнуло, родителей  нет и не будет, его куда-то везёт тётя Паша. Всё  как-то не так. И это непонятное «ВСЁ» придавило его с такой силой, что Стёпа перестал разговаривать, а только молчал и плакал. Со временем  разучился и плакать «в голос».

     Когда Стёпу только привезли в село, которое располагалось в небольшой долинке у леса,  недалеко от железнодорожной станции, встретившиеся сёстры, долго разговаривали и плакали, сидя во дворе за столом. Потом пришёл работы муж тёть Тоси, который работал главным механиком в МТС и подключился к разговору, время от времени поглядывая в Спёпину сторону.
    Он помнил, как тётя Тося подозвала к себе пришедшего с улицы Ваню, своего сына, который был старше Стёпы на пару с небольшим  лет и сказала ему:

     - Вот, сынок, - это Стёпа, твой теперь младший братик. Будешь его защищать и оберегать.

      Ваня тогда обрадовался, улыбнулся, подошёл и обнял младшего за плечи. Да и у Стёпы никогда не было старшего брата, вот только, выразить свою радость, у него не получалось. Не получались слова. Не получалось, - улыбнуться. И он заплакал. Жалобно, с подвывом, уткнувшись в грудь старшему.

11.
     Потом началась война.
     Начался всеобщий Хаос отступления и эвакуации. Ваниного отца сразу же призвали в действующую армию и он офицером ушёл на ближайший пункт формирования бронетанкового полка. А тётя Тося, как жена призванного в Красную Армию, офицера, и как учительница поселковой школы, оказалась с двумя  детьми и не хитрым скарбом на железнодорожной станции для эвакуации.
     Стёпа помнил суматошную людскую беготню, неразбериху, доводящую людей до истерики и озверения, мат на каждом шагу, крики кругом, паровозные постоянные гудки и вагоны, вагоны, вагоны с громадными, выше его роста, колёсами. И от всего этого веяло страхом. Физически  ощутимым, липким, неприятным, как пот…

     У них в вагоне, когда все с грехом пополам загрузились, нельзя было даже повернуться  от неимоверной тесноты. Все какие-то злые, взвинченные, крикливые и «братством», о котором долбали мозги всё довоенное время каждому советскому гражданину, и не пахло.
     Не далеко от станции успели отъехать, как  раздался громкий крик, потом уже – суета голосов:

     - Смотрите!!! – показывая в небо.

Те, кто был ближе к окнам правой стороны поезда, и могли видеть, открыли в изумлении рты: по небу летела целая туча самолётов с крестами. Их было множество! Такого их количества вообще –  никто, никогда в жизни не видел!
     Их полёт завораживал и одновременно до жути пугал. Людям казалось, что они стали невольными свидетелями какого-то чужого праздника, где демонстрировалась сила не их, а чужого государства. Самолёты шли в сторону станции, от которой их эшелон недавно отъехал.

     - Смотри, сколько их! Господи!..
     - Да откуда ж столько-то?!
     - Где ж у них столько набралось?
     - А нас не тронут?
     -  Да чего им мы-то? Мы ж не военные…
     - А шо, на нас написано, шо мы – не военные? Им как видать?
     - Да не…  Им станция, похоже, нужна…

Кто-то, в проходе, на эту фразу, ойкнул и женский голос тихонько завыл:
     - Ироды-ы! Тама же у меня сестра с дитями осталась!

На женщину цикнули:
     - Ну, що развылась! Навоешь ишо… Сказано, - это ещё не всё, им войска, наверное. нужны, а не мы и станция! А, может, их куда в другое место несёт…  Чего зазря бомбы кидать-то?..

     И в этот момент, от большой группы самолетов отделилась небольшая и, с воем, ринулась вниз на их поезд.
     Стёпа услышал страшный грохот: немецкие самолёты стали бомбить их эшелон. Паровоз остановился и начал подавать тревожные, длинные и короткие гудки. Бомбы начали рваться справа и слева от поезда. От взрывов загорелась росшая в поле пшеница. Началась давка. Люди бросились из вагонов, лезли друг через друга, кого-то, упавшего, топтали ногами и он кричал и матерился. Тётя Тося схватилась за баулы, перепуганная до смерти, она пыталась протиснуться к выходу из купе и, толкая впереди себя детей, старалась прикрыть их собой, кричала:

     - Ванечка, Стёпчик, давайте вперёд! На выход!! Не останавливайтесь детки!
В этот момент какой-то дядька заступил проход между ими и матерью Вани, протискиваясь к выходу, при этом больно ударив Стёпу корзиной по плечу.
     Ваня подхватил Стёпку и подсадил на приоконный столик, чтобы того не придавили и стал звать маму. Но тётю Тосю вытеснили уже в проход далеко от них другие люди. На весь вагон прозвучал  душераздирающий крик:

     - Люди!!! Ребёнок! Люди!!!

     И в этот миг –  грохнуло.  Их вагон сильно подбросило вверх. Люди повалились друг на друга, оконная рама, возле которой стояли ребята, хрустнула и разлетелась, и от удара чьей-то спины они оказались прямо напротив оконного проёма.
     В следующее мгновение другая авиабомба угодила в насыпь. Прямо в переднюю часть их вагона, подбросив его с большой частью людей, скопившихся в тамбуре и на сходнях, и положив сам вагон поперёк, перпендикулярно насыпи на бок. От удара о землю хлопцы вывалились. Им крупно повезло. Под купе, в котором они ехали, оказалось свободное пространство. В него-то ребетня и  вылетела, т.к. в момент паники Ваня крепко прижал к себе младшего.
     Вагон от взрыва сразу загорелся. В поле, на ветру, огонь мгновенно стал пожирать высохшее в порох вагонное дерево. Это по инструкции вагон сгорает за 10 – 15 минут. Но в горящем вагоне, да ещё в чистом поле летом, образуется дополнительная тяга, которая способна претворить огонь  в пылающий, считанные мгновения, факел.
     Ваня сразу же потянул Стёпу из под  вагона  и они отбежали в поле. Он, оставив Малого,  сам побежал к вагону и закричал:

      -  Ма – мА! Мам!! Маму - ля - я!!!

     Он начал бегать вдоль вагона, приседал, заглядывая в щель, из которой они только что вылезли, и откуда вырывались уже языки пламени,  в надежде её увидеть, отпрыгивал от жара, бежал опять вдоль начинающих  пылать во всю останков вагона и звал, звал, звал…
     К их вагону уже от жара  нельзя было подойти.
     А вокруг, мир рвался; грохотом взрывов, воем пикирующих фашистских бомбардировщиков и падающих бомб, треском самолётных пулемётных очередей и горящего пламени, метающихся людей на фоне развороченных взрывами вагонов.
    Вагоны валялись справа и слева от насыпи, из них выскакивали люди и разбегались в разные стороны. Из вагонов уцелевшие пытались вытащить тех, кто не мог выбраться сам, но просил помощи. Если только их кто-то слышал или оказывался рядом. Те, кто были в поле, падали, кто, -  от пуль, кто, - прячась от них, прижавшись к земле.
     Стёпа спрятался тут же, за отлетевшей вагонной колёсной парой и с ужасом наблюдал за происходящим. Рядом землю прошила пулемётная очередь. Так рядом, что его обдало фонтанчиком поднятой пулей земли. Несколько пуль звякнуло о колёсный чугун. От страха он ещё глудже спрятался за вагонное колесо.
     Степа видел, как  Ваня бегал вдоль их вагона. Потом, вдруг, споткнулся и зарылся лицом в пашню. Да так и остался лежать на земле. Он лежал и не двигался. Вокруг него было много так же неподвижно лежащих людей…
     В какой-то миг ад стих.
     Только слышался гул уходящих самолётов, которые превращались на горизонте в удаляющиеся точки. Паровоз и несколько вагонов за ним, лежали развороченными и сброшенными с насыпи и тоже догорали.
     Снова возникла какая-то суета. Спасали людей из  повреждённых вагонов, оставшиеся в них пожитки, оказывали помощь раненым, кот-то разыскивал своих, периодически выкрикивая имена. Местами возникали ссоры и перебранки, а то и небольшие потасовки; кто-то тащил чужое…
     Стёпа увидел недалеко от того места, где он прятался, сидящую на земле, совсем обезумевшую молодую женщину с безжизненно лежащим телом маленькой девочки на её руках. Она сидела прямо на поле и качалась. Вперёд – назад, вперёд – назад…  Как будто укачивала свою маленькую дочку. В такт покачиванию, её маленькая ручка тоже покачивалась, отчего казалось, что девочка жива. Если бы не залитое кровью платьице в синий горошек. Кровь тонкой струйкой стекала и по свисающей ручке…
     Вот тогда Стёпа испугался сильно во второй раз. Он заорал:

     - Ва-ня-яаа!!!

     Он как-то боком, на четвереньках, стал подползать к месту, где лежал  Ваня. Подполз и услышал, что тот плакал. Плечи его вздрагивали. Живой. Целый:

     - Ва-ня… – Выдавил из себя Стёпа, трогая его за плечо и тут же удивляясь и прислушиваясь к своему голосу:

     - Вань, ну вставай!
     - Ваня! – Уже требовательнее добавил он.

И он начал уже сильнее тормошить Ваньку. Тот не реагировал и тогда Стёпка завыл вовсю.
     Его «пожарный» вой привёл старшего в себя. Мальчишка, вдруг, вспомнил, что он – «старший брат». Что, обязан;  «защищать и оберегать», как говорила мама. Ванька сел, вытер рукавом глаза, притянул к себе меньшого, и с тоской и болью оглянулся на остов их бывшего вагона.
     Стёпка продолжал поскуливать, но уже тихо и  успокаиваясь. И от этого Ване стало ещё тоскливее. Он стал оглядываться по сторонам в поисках матери, но её нигде не было видно. Он перевёл взгляд на вагон и, вдруг, сам испугался от обрушившихся на него мыслей о ней. Ваня не удержался и слёзы градом покатились по его щекам…
     Ваня плакал молча, лишь вздрагивая плечами и открыв рот. То ли боялся снова взбудоражить Стёпку, то ли это был плач, как результат высшей степени накала человеческих сил.
     В свои семь лет с лишним Ванька уже много чего понимал. Начинало доходить то, что случилось самое страшное; мамки его больше нет. Мысль утвердилась после того, как  его взгляд снова вернулся к сгоревшему вагону и он разглядел в чёрной, искорёженной массе металла и пепла какие-то обгоревшие останки людских тел. Их было много.
     Ваня потянул малого прочь, подальше от этого ада. Тот шёл и ныл, как будто давно соскучился по этому занятию, но успевал внимательно крутить головой по сторонам:
     - Тетя…тетя…
      Как будто бренча Ваньке по нервам, и выматывая ему душу.
      На горизонте, в той стороне, где была станция, в небо поднимались большие клубы чёрного с серым дыма. Ваня понял: там – ещё хуже. И они пошли в противоположном направлении.

Продолжение следует...