Двор

               
               
                Нина Готтзаат.


Жили-были в нашем дворе куры и кролики; куры — на насестах внутри двора, а кролики находились во дворе только зимой. Летом жили ушастые в домиках на улице, на природе, — лениво развалившись на сене, подставляли свои бока солнечному теплу. Их мех, отливая серебром, искрился на солнышке. Казалось, они вечные сони, но стоит только подойти к ним, они тут же высовывали свои носы из домиков, попрошайничали. А уж попрошайки они были отменные — сразу как бы спрашивали, без особого стеснения:
— А что вы нам принесли, покажите. Ну что, что? Хлеб, морковку, свеклу, капусту? Все лакомства пойдут. Ну что стоите, смотрите на нас. Быстрей угощайте! Это здорово, это вкусно, всё это мы очень любим!

К нам часто приходили в гости дети, и когда им разрешали пообщаться с кроликами, начинался детский переполох. Дети бежали к домикам ушастых по плиточной дорожке наперегонки, соревнуясь друг с другом, кто быстрее добежит. Вначале малыши останавливались, и, затаив дыхание, любовались красноглазыми, а потом начинали их гладить, почёсывать. Ушастые, как артисты, становились на сетчатые ячейки дверок, показывая вначале своё белое брюшко, а затем и спинки с всегда вылизанным и ухоженным мехом, потом старательно умывались, чистя лапами и без того чистые мордахи. Исполнив свою роль «красивого и ласкового животного» с большим мастерством, отходили в дальний угол домика, как бы говоря:


— Насмотрелись? Хватит, нечего зря смотреть. Если что принесли, так опустошайте свои карманы, — и терпеливо ждали, чем же их на сей раз порадуют.

Начиналась суета — детишки доставали морковки, кочерыжки и протягивали ручонки в домик, маня длинноухих ближе, чтобы вновь потрогать. Те же дети, у кого было пусто в карманах, рвали траву — подряд, без разбору — и совали ушастым в домик. Одни кролики, схватив, что досталось, убегали в угол и там принимались за еду, другие располагались у дверцы, делясь с теми, кто вообще остался ни с чем.

У кроликов была и ночная жизнь — то ли, подрастая, чесались зубы, то ли ближе к осени раздражал запах созревающей капусты, морковки, свеклы, яблок в саду. Как тут не соблазниться — на воле всего вволю.

Вот тут и начиналась их кроличья работа. День и ночь грызли они, милые, деревянные стены своих домиков. Работа кипела круглосуточно, особенно по ночам, когда никто не мешал, подготовка шла капитальная: уставали одни, тут же за работу принимались другие. А грызть они умели отменно, быстро. Прозевал утром, не проверил стены их домиков, не заделал дыру, если она была, — жди, точно будет побег.

Они ведь не соображают при этом, что это хозяевам будет поймать их нелегко, а вот собаки могут без особого труда схватить. Что тогда? Прости-прощай, кроличья жизнь! Да ещё все грядки перетопчут — где же тогда взять морковку, свёклу, капусту на зиму тем, кто не сбежал. Нет же, бестиям и в голову не приходило, что могут оставить своих же братьев и сестёр голодать зимой, да и петух не потерпит, вступит в схватку за свой птичий двор.

У птичьего двора был своя жизнь. Петух жил во дворе, клевал, что дадут, да ещё промышлял со своей куриной семьей. Получалось очень даже безбедно. Ну и как тут потерпеть чужака? Нет, петух территорию не может уступать!

Петух был скандальный, драчливый — просто беда. Натерпелись мы от его строптивости незнамо сколько. Жалобы сыпались со всех сторон, замучили: то детей, проходящих мимо, разгонит, то взрослых норовит клюнуть, а то ещё проходу не даёт соседскому петуху, и вот так ежедневно — с кем-нибудь да сцепится за пределами своего двора.

А однажды, такой скандал закатил, другой со стыда бы сгорел. И надо же было умудриться клюнуть собаку, да ещё не чью-нибудь, а самого начальника! Угораздило же, а? Начальник проходил с женой и собакой мимо нашего двора. И чем нашего петьку огорчила, чем ему, шельмецу, не понравилась эта псина? В голову не вложим никак. А нам скандал. Не стерпел начальник такого безобразия, и ну допрос с нас чинить:

— По какому такому праву ваш паршивый петух да мою породистую собаку с медалями клевать будет? Да что это он себе такое, стервец, позволяет?

А петух действительно, на сей раз то ли совсем озверел, то ли ослеп — медалей не заметил, то ли собаку не признал, — что она собака начальникова, а не чья-нибудь. А, может, вспомнил, как этих породистых собак, с медалями и без, спускали с поводков порезвиться с его куриной стаей, и они разорвали в клочья его курочек. Чёрт его знает? Совсем выжил из ума. А нам каково? Начальник наступает на нас, кричит:

— Развели тут курей, не проехать, не пройти!

Мы не стерпели и встали на защиту куриной семьи. Случилась потасовка. Так клок волос начальника в руке и остался.

А петуху что, отошёл в сторону и кудахчет, собирает курочек, чтобы увести от греха подальше. Не знаю, как этот инцидент восприняла публика дачного посёлка, кого осуждала, а кого оправдывала. Только ославил петух нас по всей округе.

А уж во дворе форс держал Петрик — так звали петуха, — прямо скажем, королевский. Красная раздвоенная борода, красная корона на голове. Но если петух был во дворе королём, то его шесть курочек были важными королевами — нарядные перья, переливаясь, блестели, гребешки скорее походили на кокошники, узорчатый, зубчатый верх кокошников свисал на бок, словно бархатные кисти и расшитые бисером многоцветные подвески.

А когда мы их кормили, петух деликатно брал в клюв зерно и звал своих курочек, а те опрометью бросались на его зов, хотя рядом с ними тоже лежали зерна. Подбежав, ждали, кому из них  отдаст предпочтенье. Он бросал зерно полюбившейся курочке, не забыв при этом клюнуть другую, как бы наказывая за прошлое непослушание, а если какая курочка пыталась съесть зерно не по его петушиному уставу, происходила целая потасовка.

Потом, поубавив пыл, все вместе тут же щипали траву и ели вперемешку с зерном. Ничего не поделаешь, такие заведены строгие порядки и этикет при Его Величества птичьем дворе.

И всё бы ничего, но всегда приходится быть начеку, то от собак защищаться, то корова того гляди может наступить, а тут кошка лезет на рожон, да и кроликам не позабыть объявить войну, а то отнимут территорию, совсем осмелели. И так в напряжении целый петушиный день — Петрик к вечеру так выматывался, что утром иногда просыпал вовремя спеть свое «ку-ка-ре-ку».

Ну а кролики, вырвавшись на свободу из своих домишек, везде совали носы. Им было всё в диковинку, всё в первый раз, — любопытные, доверчивые такие. Петух же догадывался об их растерянности и долбил, если те вовремя не давали дёру.


Под окном, окруженным кустами крыжовника и красной смородины с одной стороны, и двумя кустами вишни — с другой, находился лужок с ладошку, заросший клевером. Ушастые, несмотря на множество опасностей вокруг, прибегали на лужок полакомиться. Лужок всегда подкашивался, и листики клевера были нежные, соблазняли своей свежестью.

Любил там прогуливаться со своим гаремом и Петрик. Однажды куры разбрелись в поисках еды. Петрик вальяжно и лениво разгребал землю, поклевывая личинок, червяков, и до того увлёкся этим занятием, что совсем забыл о своих петушиных обязанностях, потерял бдительность. И вдруг до его уха донёсся шорох. Петрик насторожился, встал, расправил крылья, принял грозный вид, ещё до конца не понимая, откуда ждать нападения.

Я, проходя мимо, увидела его грозную позу и думаю — кому это он сегодня войну объявил? Вокруг никого не видно. И тут из куста крыжовника выскочил с огромной скоростью и прытью ушастый, разбежался, что было сил оттолкнулся от земли, в воздухе проделал сальто и, собрав все силы, задними ногами ударил петуха. Удар был такой мощный, что Петрик свалился замертво. На сей раз кролик оказался из тех, кому, наверное, не раз доставалось от петуха. Он и решил дать бой крылатому, чтобы знал наших. А сам в кусты и был таков, и поминай как звали. Петрик от такого неожиданного удара не сразу оклемался, лежал долго, потом медленно встал, потряс головой, как бы проверяя — на месте ли она, потом похлопал зачем-то по бокам крыльями, принял грозный вид и побежал искать обидчика.

Хлопот этот двор приносил нам немало: сейчас нужно было идти и быстро дыры забивать, затем комбикорм раздавать, траву косить и разносить по кормушкам красноглазых. А тут ещё петух пропал, куда исчез? Не выдержало петушиное сердце поражения: то ли решил исчезнуть на время, то ли жалость у кур вызвать, мол, смотрите, каково приходится? Непросто быть королём!

Вначале пошли искать ушастого — с ними всегда больше проблем, чем с птичьим двором — куры-то на насест сами приходили. Но на сей раз кролика нашли быстро. Он сидел под кустом всё того же крыжовника. Устал, переутомился после драки с петухом. Зашли с обеих сторон куста и на редкость быстро поймали. Правда, без неприятностей не обошлось — исцарапали все руки, но беглеца достали и посадили в домик.

Но если кролик был на месте, то петуха нигде не было. А, вот появился! Увидев петуха, мы успокоились и приступили к работе. Но петух словно взбесился — стал носиться по двору, как ракета, резко меняя направление и заранее предугадывая все наши манёвры. Никакие оцепления, никакие замки не были для него преградой. Щуку в реке поймать было легче, чем петуха на суше. Когда Петрика прижимали к изгороди или к стене дома, он проскальзывал между ног, когда его брали в клещи в кустах смородины, куст словно взрывался, и петух с криком взлетал на крышу сеновала.

Увидев наши манипуляции с петухом, к нам на помощь пришел соседский мальчик Миша. Он пробовал воззвать к его петушиному сердцу:
— Милый петушок! Петрик! Мы же твои друзья, уступи, пожалуйста. Тебе давно спать пора. Тебя курочки ждут на насесте.
Но не тут-то было, петух не сдавался, по-прежнему прятался. Стали ждать захода солнца. В темноте куры плохо видят. Наконец все от него отступили, нам был нужен отдых. Взмокшие и уставшие сели на крыльцо. Принесли квасу попить, всех мучила жажда.

Но когда закатилось солнце, и Миша пошел искать Петрика, оказалось, что петух исчез. Исчез бесследно. Все снова были подняты на ноги. В течение получаса, не меньше, мы снова обыскали каждый уголок двора, бурьян, крапиву, сад, садовые постройки. Петуха нигде не было, гениальный петух пропал.

— Неужели он улетел за реку? Неужели решился на такой перелёт? — размышлял Миша. — Но он же тяжёлый. Что же он подумал про нас, если решился на такое?

Я не верила, что Петрик мог улететь со своего любимого двора, от своих шести курочек.
Гениальный петух дал мат в три хода. Уже в сумерках Петрика нашёл Александр.
— Я же шахматист, — говорил он, — поэтому быстро разгадал его петушиные ходы. Вон где он, вон туда смотрите, да смотрите же на берёзу, на берёзе сидит.

В сумерках сквозь ветви берёзы проглядывало то ли небо, то ли отражение от окна, или от куполов Ново-Иерусалимского монастыря. Всё это было золотисто-розовым, и на фоне этого закатного огня отчётливо прорисовывался силуэт большой и гордой птицы с зубчатой короной на голове. Петух повернул голову и встревожено подал голос. Все, задрав голову, стояли и любовались им. Он украшал собой эту берёзу, этот двор и этот дом.

Если сегодня его не поймать, завтра все грядки перероет, собакам может послужить хорошим ужином, надо брать.
— Возьми его, — говорит Александр.
А как его возьмёшь?
— Стряхни его. Где упадёт, там и прижмётся.

Но нет, Петрик решил не сдаваться. Он и в сумерках хорошо видел. Мы столкнули его длинным шестом, но он ещё долго носился по двору, пока не был водружён в принудительном порядке в курятник.
— Ко-ко! — ласково спросонья говорили курочки, когда он устраивался между ними на насест.