Луна параноиков

Она не всходила уже полгода. Максим даже начал было надеяться, что больше не увидит ее никогда. Иногда, лежа в кровати, он ловил на оконном стекле серебряный блик. В эти редкие секунды он кутался в одеяло с головой. Лежал так до утра. Покрываясь потом. Сотрясаясь от мелкой дрожи. Лежал до тех пор, пока в тонкую щель между простыней и одеялом (для воздуха) не пробивался серый лучик нарождающейся зари.
Но сегодня все изменилось.
Точнее, изменилось все с неделю назад. Если уж быть совсем точным, тогда, неделю назад, была предпосылка, а сегодня имело место следствие.
Максим сидел перед монитором. Смотрел, как на белом фоне, словно загадочные насекомые появляются буквы. Буквы напоминали жуков. Или клещей каких-нибудь.
Знакоклещи. Жукобуквы.
Он печатал:
«Я живу в странном мире. В моем мире птеродактили реют над антеннами, а деревья истекают кровью».
Это была его молитва. Его покаянный канон. По мере того, как он печатал, ему становилось легче.
Максим торопился. Время позднее – из-за дома напротив вот-вот появится Луна. Его Луна. Когда это произойдет, он уже не сможет печатать. Он окажется в ее власти.
Максим печатал:
«В моем мире комары живут в церквях, а из книжных магазинов воняет падалью».

Все началось две недели назад.
Именно тогда новый администратор огласил новые правила. Теперь, когда в их магазин привозили новый товар, его необходимо было тут же разложить по полкам. И неважно, если у человека, который отвечает за отдел, сегодня выходной. В этом случае товар раскладывал кто-то другой.
Когда в его отдел прибыла новая партия, у Максима был выходной. И весь товар выложила Лика.
Лика. Как певица из девяностых.
Максим испытывал к Лике…как бы это назвать поточнее? Любовь? Симпатию? Он не смог бы ответить на этот вопрос. Для «просто дружеских» в их отношениях было слишком много чувственности. По крайней мере, со стороны Максима.
Часто, проходя мимо нее (или когда она проходила мимо), он ловил себя на том, что ощущает, как под кожей пробегают импульсы, очень похожие на электричество. Иногда он представлял, как обнимает Лику. У него под рубашкой – ничего. И у нее – тоже. Кроме бюстгальтера. Они стоят посреди стеллажей. За окном беснуется вьюга. Стекла иногда вздрагивают от порывов. В такие моменты отражения на них – все те же стеллажи - начинают мелко-мелко трястись. И вот они стоят так посреди холодной вселенной. И чувствуют сквозь тонкую ткань лихорадочное тепло.

Максим печатал:
«В моем мире девушка с работы – та, свое отношение к которой я не могу охарактеризовать, объяснить – общается со мной только потому, что я для нее – новый, неизвестный экспонат. Я еще я написал ей стихотворение. Думаю, это ей очень понравилось. Приятно иметь под боком своего поэтика.
Я конечно, не знаю, так ли это на самом деле. Потому что я не спрашивал Лику, так ли это. Но разве оно необходимо – спрашивать. Разве не так?»
Он печатал:
«В моем мире девушка, с которой я встречаюсь, Люда, встречается со мной лишь потому, что я похож на ее отца. И еще потому, что когда-то была влюблена в меня. Но в те времена я был с другой, и эта девушка не смогла меня добиться. А теперь вот, пять лет спустя – смогла. Так что теперь она может утешить свое самолюбие».
Подумав, допечатал:
«То есть этого наверняка я тоже не могу знать, но ведь это и необязательно – говорить с ней об этом.
Так ведь?
Я же параноик.
Скоро взойдет моя Луна».

После того, как новый администратор (точнее, администраторша) объявил новые правила. После того, как он узнал о том, что Вика выложила товар в его отделе. После того, как он уже в течение полугода ложился спать без валерианки. После всего этого администраторша утром поднесла ему тетрадку. Она сказала: «Распишись».
Он сразу узнал эту тетрадку. Зеленую. Корешок проклеен скотчем. На зеленой обложке надпись: «Для замечаний».
Он прочитал последнюю запись. Напротив его фамилии красовались выведенные почерком администратора – каллиграфическим, такой почерк может быть только у директора крупного предприятия или у диктатора - слова:
«Не следит за своим отделом. Периодически в его отделе убирается Лика».
Он чуть не смял эту тетрадку. Чуть не разорвал ее.
Он чуть не засунул кусочки бумаги администраторше в рот.

Максим печатал:
«В моем мире задача у всех предельно проста: выебать в жопу Иисуса Христа. В прямом смысле. В моем мире христианские добродетели утратили силу. Значение. И если Христос придет сюда, ему не поздоровится. Только его больше не станут распинать. О нет. С ним поступят гораздо хуже. Как? Смотри выше.
Те, о ком писали классики. Все эти Базаровы, Ставрогины, Ростовы, Безуховы, Чацкие, Чичиковы, Свидригайловы, Раскольниковы. Все эти люди. Смешные, жуткие, ищущие, потерявшие, но всегда - живые. Все они – персонажи мифологии. Наивные. Отживающие свой век на книжных полках. Потому что живых людей в моем мире нет. Остались только мутанты».

В тот самый момент, когда он прочитал замечание в свой адрес, он понял, что скоро Луна взойдет снова. Что ждать осталось недолго. Что надо быть очень наивным, чтобы полагать – вот, мол, все изменилось. Вот, мол, Луны больше не будет. Мол, будет только обычная луна. Нормальная.
Его Луна все это время просто пряталась где-то. Может, на другом полушарии. Или она специально скрылась за той, нормальной – чтобы усыпить его бдительность.
От терпел неделю. Он думал об администраторше. О Лике. А потом рассказал ей. Лике. Оказалось, она не знала об этой записи. Он верил ей. Он и изначально не держал на нее зла. Даже удивился, когда она спросила:
«И ты терпел все это неделю? Почему сразу не рассказал мне?»
Как он мог объяснить?

Максим печатал:
«Вот я сижу здесь. В моем жутком мире. И скоро взойдет моя Луна. Но прежде я хочу воззвать к Тем, Кто Услышит. К Лежащим На Пустырях Шприцам и к Неспящим Девам Полуночных Магистралей. К Осколкам, Забившимся в Глаза Погибших в Аварии Детей».
Он печатал:
«Не знаю, существуете ли вы на самом деле. Я творю вас здесь и сейчас. И, давая вам имена, я наделяю вас силой. Мои пальцы, ударяя по клавиатуре, задают ритм вашему пульсу. Дробный и неровный».
Он печатал:
«Взываю к Матери Задушенных Ремнями Дочерей.
Взываю к Лимфе, налитой в бутылку из-под «пепси». 
Взываю к Лорду Пустых Остановок и Заблеванных Подъездов.
Взываю к Великому Игроку, к Ночному Ветру – тому, что теребит волосы замерзших на лавочке бомжей».
Он печатал и печатал, и в процессе не увидел даже – ему не надо было видеть, он чувствовал – как из-за дома напротив показался краешек серебристого диска.

Он не держал зла на Лику. Во всяком случае, злился не за то, что она расставила товар в его отделе. Нет. Он злился за то, что благодаря молчанию, в которое она погрузилась в их разговор, благодаря фразе: «А почему ты сразу не сказал?» - он чувствует себя виноватым. Он злился на себя. За то, что расстроил ее. За то, что не смог ей объяснить все нормально.
Он не держал зла на свою девушку. На Люду. За то, что она позавчера пошла гулять ночью с Юлием, их общим знакомым. Он злился на себя. За то, что ревнует. Следовательно, привязался. А если он привязался – это плохо. Потому что его Луна чувствует, когда его кровь начинает вскипать. Чувствует – и всходит. И тогда он может сделать плохо тем, кто рядом.
На кого он держал зло – это на администраторшу.
Он знал, что в другом случае смог бы сдержаться. Но сейчас – нет. Потому что Луна не любит ждать. Потому что, прежде чем забрать его, она должна принять жертву. И жертвоприношение должно быть произведено искренне. А, видит бог, он сейчас искренен.
На работе, меряя шагами пространство между стеллажей, он скрежетал зубами. Он шевелил губами и выталкивал наружу шепот:
«Сука, сукасукасукасукасука….»
Он думал: «Вначале она сказала, что можно раскладывать чужой товар. Что взаимопомощь – это хорошо. А потом она штрафует меня за то, что кто-то выложил за меня мой товар».
 Он шагал и думал: «Поступать так – это все равно, что сказать ребенку: вот дорога, переходи ее на зеленый свет, а потом, когда он сделает это, ударить его по голове. Или оттаскать за уши».
Он думал: «Начальник, который нарушает свои же правила – это не начальник. Это, простите, тряпка. Как я могу знать, чего хочет начальник, если он сам этого не знает?»
Он думал: «Плохого начальника надо наказать».
И тут же, пока он шагал от одного стеллажа к другому. Пока расстроенная Лика сидела где-то в центре зала. Пока в Мексиканском заливе вокруг нефтяной вышки, на которой произошла авария, строили защитный купол. Пока все это происходило, ему в голову пришла еще одна мысль. Очевидная в своей ясности. Мысль, пришедшая ему в голову еще неделю назад.
«Тебя просто хотят отсюда убрать. Хотят найти повод уволить. Или хотят, чтобы ты сам уволился».

Он печатал:
«Я взываю к Бездне Пивных Горлышек.
К Огням Зажигалок, на которых лопаются глазные яблоки».
Он знал, что все это реально. Не мог объяснить – откуда. Просто знал. Что если он сильно верит во что-то. Если видит образы. И при этом выражает образы напечатанными словами. Что если он делает все это – его образы проецируются на реальную жизнь.
Он верил, что если пожелать – только серьезно, от всей души, кому-нибудь зла – оно зло коснется того, кому оно предназначено. Может, в другом виде. Не напрямую. Но обязательно – коснется.
Он всегда верил в это. Так же, как и в то, что рожденное им зло вернется к нему самому. И пока этого не произошло, он должен уйти по зову Луны. На этот раз – навсегда. Не понимал, как это многие люди недооценивают силу веры.
Последние полгода он носил крестик. Сегодня, придя с работы, он сорвал его. Бросил об пол. Потом выкинул в окно.
Луна всходила, он чувствовал ее зов у себя в крови. Чувствовал, как от напряжения сводит скулы. Как сердце ускоряет свое биение в два, в три, в пять раз…
Он не мог поступить иначе. 
Он достал с полки иконы. Те, которые выпросил у матери. Они полетели следом за крестом.
Он хотел было произнести множество богохульств. Хотел пожелать администраторше и ее семье – мужу и ребенку - множество горестей. Хотел, но передумал.
Он печатал:
«В моем мире никто не любит меня за то, какой я есть. Все любят не меня, а тот образ меня, который они себе выдумали».
«Понимаете? – печатал он, сам не понимая, к кому обращается – Это же ад. Я - в аду».
Он хотел было пожелать сыну начальницы – ему, кажется, года четыре – медленной и мучительно смерти. Лучше всего – от менингита.
Он не мог сдерживать себя. Он очень долго терпел. Луна ждала жертву.
Хотел пожелать ее мужу переломать ноги и остаться калекой на всю жизнь.
Хотел пожелать ей, потеряв единственного ребенка, спиться и покончить жизнь самоубийством. Лучше всего – повеситься. Он хотел бы, чтобы эта сука перед смертью обосралась. Чтобы, умирая, чувствовала запах собственных фекалий.
Но потом он сказал себе: «Стоп!»
Стекла снова дрогнули.
Половинка лунного диска виднелась из-за дома.
Он сказал себе: «Ты что, забыл? Если сейчас ты пожелаешь - все это не сбудется. Вся энергия уйдет впустую. Необходимо записать. Только тогда - получится».
И он сел печатать.
У него еще есть время. Время, прежде чем он шагнет в объятия Луны параноиков. Прежде, чем он станет частичкой ее сияния, он должен прихватить кого-нибудь с собой.
Он обязательно успеет…
…в тот момент, когда Луна параноиков засияла во всю мощь. Когда весь город оказался в ее власти. Когда один из каких-то заигравшихся допоздна мальчишек чересчур сильно толкнул товарища. Когда какой-то веселенький подвыпивший мужичок вдруг швырнул бутылку в витрину магазина. Когда какая-то уставшая мать ни с того ни с сего саданула ребенка головой об угол дивана. Когда у кого-то на кухне лопнул стакан…
Когда все это произошло, Максим уже шагал в окно. Ему вслед улыбалась Мать Задушенных Дочерей, а в лицо смотрел Великий Игрок Ночной Ветер - тот, что шевелеит волосы замерзших бомжей…

6 мая 2010г.