Русалка

Я сижу на застекленной веранде сельского дома, неподалеку от президентского санатория «Волжский утес». Влетающий в затянутую марлей форточку ветерок гоняет по столу конфетные фантики и шевелит волосы у меня на голове.
По ту сторону от веранды, за стеклом, сидит русалка и не сводит с меня взгляда.
У русалки длинные грязные волосы, большая обвислая грудь и гусиные лапы. То есть это славянская русалка, а не какая-нибудь ундина или мермэйд.
Она подстерегала меня в саду. Когда она гналась за мной, я успел услышать ее дыхание и даже почувствовал запах изо рта. Запах тины и тухлой рыбы.
Когда ты долго находишься в осаде, то чего только не перепробуешь. Первые два дня я пытался укрепить дом. Придвинул к входной двери холодильник. Заколотил окна кстати оказавшимися в доме кусками фанеры. Но мне кажется, русалка не собирается проникать внутрь. Мне кажется, она хочет, чтобы я сам ее впустил.
У нее длинные кривые зубы. На пальцах ногти – тоже длинные и кривые.
Иногда она обходит вокруг дома. Я стараюсь передвигаться так, чтобы не терять ее из виду. Когда она проходит через двор, я вижу тело Лены рядом с собачьей конурой. В конуре уже давно никого нет.
После того, как я понял, что забираться в дом она не собирается, я принялся выискивать в «Большом мифологическом словаре» и бесчисленных справочниках любую информацию о русалках. Сведений оказалось много, но нигде не говорилось о том, как ее убить или прогнать.
Проходя мимо тела Лены, русалка тычет в него здоровым крюком, который всегда у нее в руках. Словно дразнится. Словно знает, что мы были больше, чем просто двое оставшихся в живых людей на черт знает сколько километров вокруг.
На четвертый день осады я принялся за алкоголь. Полбутылки водки «Мягков», триста грамм «Хеннеси», две бутылки «Изабеллы» и бутылка шампанского «Советское» - все это имелось на черный день у меня в баре. Рекламная компания алкопрома. Только необходимость в рекламе теперь отпала, также как и в алкоголе. Людей с каждым днем становится все меньше, а те, кто приходят им на смену, не употребляют спиртное.
В санатории (а если точнее – в президентской резиденции) этим маем планировалось провести саммит стран Европейского Союза. Тогда еще никто не знал, что через месяц не станет ни президента, ни Евросоюза.
Русалка смотрит на меня, и я вижу, как блестит слюна у нее во рту и на подбородке. Глаза в лунном свете похожи на две большие серебряные монеты. Эти глаза ничего не выражают.
Она может разбить стекло веранды своим крюком, но не делает этого.
Просто сидит и смотрит.
После того, как алкоголь закончился, я нашел себе новое увлечение. Шоколадные конфеты.
Лена очень любила шоколадки. Я нашел на кухне два полиэтиленовых пакета, доверху набитых сладостями. Шоколадки и чупа-чупсы оказались в тумбочке с Лениной стороны кровати. Погреб был завален мороженым в стаканчиках.
Не знаю, была она сладкоежкой до того, как произошло все это, или это было ее реакцией на случившееся. Если так, то я не удивлюсь. После того, как мир за пару недель становится другим – окончательно и бесповоротно – не мудрено тронуться умом хоть чуть-чуть. И поедание сладостей – не самый худший вариант.
В любом случае, сейчас ей не до шоколадок и карамели. Сейчас она лежит лицом вниз посреди двора, рядом с пустой конурой, и земля под ней темная от крови. Синее с белым платье покрыто бурыми пятнами.
Сегодня я провел ревизию. Моих запасов хватит еще на пару недель. Это если экономить. У меня есть мясные консервы (три банки), рыбные консервы (две банки), четыре пакетика лапши Lion King (бичпакеты, как их еще называли), банка майонеза «Провансаль» на перепелиных яйцах, пять кубиков «Maggi» и банка сгущенки от Главпродукта. Хлеб кончился позавчера. Есть еще конфеты, но на них долго не протянешь.
Когда я встаю, чтобы дойти до импровизированного туалета, который устроил в сенях, у меня под ногами хрустит ковер из фантиков: белые, коричневые, синие, красные, оранжевые бумажки, маленькие кусочки картона и обрывки фольги.
Прямо на веранде, на тумбочке, стоит открытый ноутбук. От него никакой пользы, так же как от холодильника Stinol, телевизора LG, стиральной машины Indezit, магнитолы Vitek и мобильного телефона Pantech. Все это находится в доме. Сплошная реклама, если не учитывать тот факт, что те, кто скоро станут новыми хозяевами мира, не нуждаются ни в электричестве, ни в сотовой связи.
Приборы – доказательства краха рационального мышления и начала новой эры.
Еще одно доказательство смотрит на меня из сада и иногда переминается с одной перепончатой лапы на другую.
Люди не хотели смотреть в лицо правде даже после того, как сразу в нескольких местных газетах появились материалы об убийстве в одном из пригородных сел. Тело хозяина частного дома было обезображено и обескровлено. Полностью высушено. Снимок трупа опубликовали только в «Тольяттинском обозрении» - самом «отмороженном» издании, которое осталось таким даже после убийства двух главных редакторов. Остальные печатать фотографии побоялись.
Журналисты вначале отрывались, кто как мог. Не брезговали даже черным юморком. После того, как в течение нескольких последующих дней в пригороде нашли еще десять (или двенадцать – не помню) тел со схожими «симптомами», стало уже не смешно. А еще через пару дней перестали выходить газеты.
Стол в зале завален словарями, справочниками, художественной литературой, журналами и распечатками с Интернет-сайтов - всем, что я успел раздобыть, пока была возможность.
Ведьмы, инкубы, волколаки, лепреконы, чупакабре, дэвы, водяные.
Мой путеводитель по умирающему миру.
Тролли, домовые, вампиры, кобольды, кикиморы, эльфы, русалки, лешие, песочные человечки.
Пособие по выживанию в кошмарном сне, который в один прекрасный день стал явью. «Прекрасный» - это ирония, если вы меня понимаете.
Когда появилась русалка, Лены не было дома. Она пошла за продуктами в сельский магазин.
Перед тем, как уйти, она пошутила: дескать, на кредитной карточке у нее сейчас нули, но она попытается уговорить продавца дать ей продукты в долг. Мы вместе посмеялись.
Сейчас она лежит в окровавленном платье, а вокруг нее разбросаны пакеты с макаронами, банки с тушенкой и зеленым горошком, коробочки с молоком и заплесневелые буханки. Русалка ни к чему даже не притронулась.
Чем они вообще питаются, эти русалки? В преданиях говорится о том, что они затаскивают людей в воду. Завлекают с помощью пения (это про европейских) либо просто заволакивают силком (это про славянских). Но что они делают с телами потом? Жрут? Оставляют гнить?
С домом мне повезло. Вернее, нам с Леной. Впрочем, Лене сейчас на это наплевать, если вы понимаете, о чем я.
Добротный двухэтажный сруб. Вполне возможно, что здесь жил кто-то из местных чиновников. Может быть, даже глава сельской администрации.
Я поднимаюсь по лестнице, на ходу разворачивая шоколадный трюфель. Блестящая обертка падает и шуршит вниз по ступенькам. Бывший хозяин этого, наверное, не одобрил бы.
Расположенная на втором этаже детская залита лунным светом. Длинные тени тянутся от диванчика, деревянного коня, кроватки с высокими бортами и от стульчика для малышей - прямо к входной двери.
 Когда мы пришли в дом, он был пуст. На окнах детской изнутри видны были кровавые разводы. Понятия не имею, откуда они взялись. Мы не стали это обсуждать.
После того, как мы приняли решение остаться здесь, Лена взяла ведро, тряпку и смыла кровь.
До того, как прекратилось вещание, по телевидению успели показать серию репортажей из разных точек планеты. Некоторые я успел записать на пленку. Кассеты, наверное, и сейчас лежат дома. То есть в городе, если вы въехали,  чем я. Там же – вырезки из газет, местных, региональных и федеральных.
«Жители австрийского городка Трибен атакованы десятками карликовых существ, которые, по словам очевидцев, вылезли прямо из-под земли. Власти приводят цифру в девяносто погибших. Борьбу с неизвестной формой жизни ведут войска, но пока, по неофициальным данным, безуспешно».
«Число погибших от рук неизвестных убийц в Лондоне насчитывает полторы тысячи. Количество жертв растет».
«Президент Магаото найден мертвым на своей загородной вилле. Медики констатировали смерть от разрыва сердца. Это уже не первый случай в ряде южноафриканских государств. Создается впечатление, что жертвы были напуганы до смерти».
И так далее, и тому подобное. С десяток вырезок. Минут сорок на видеопленке.
Считанные дни.
Все, что я успел собрать.
Краткая хроника умирания мира.
 «Сайонара» человечества, если вы врубаетесь, что я имею ввиду.
Все произошло очень быстро. Слишком быстро, чтобы кто-то успел хоть что-нибудь понять.
Слишком-слишком-слишком-слишком, говорю я пустой детской. И добавляю: сайонара.
Деревянная лошадка молчит, так же, как мячики, покрывальца, подушки, книжки на полках и подвешенные над кроваткой погремушки.
Я вспоминаю Лену и говорю: адиос.
Я подхожу к окну. Отсюда весь поселок – как на ладони. Никаких источников света, если не считать луны и звезд.
За домами лес. За ним – горы, такие же, как миллионы лет назад, то есть тогда, когда человек у Бога был еще только в проекте.
Лена была очень набожной. Вместе со сладостями она притащила домой Библию, молитвослов и маленькую книжку в мягкой обложке, что-то вроде «Карманного справочника православного христианина».
Мир вокруг нас захватывали существа, о которых христианская доктрина упоминала не иначе как о проявлениях суеверия и невежества, а она читала «Отче наш».
Сейчас она лежит рядом с пустой собачьей будкой, в рваном окровавленном платье, в окружении испорченных продуктов и сама уже давно начала портиться.
Она хотела верить в то, что после смерти окажется в мире, куда более лучшем, нежели этот. Надеюсь, так и случилось. Очень надеюсь.
Я слышу шорох и через несколько секунд вижу, как русалка выковыливает из-за угла.
Она следит за мной, так же, как я – за ней. Мы не оставляем друг друга надолго.
Луна светит ей в спину, и я вижу только черный силуэт. Из-за крюка одна рука кажется длиннее.
Мне хочется крикнуть ей – зачем ты меня пасешь? Даже если я убегу, меня поймает кто-нибудь другой. Какой-нибудь упырь. Вурдалак.
Мне хочется завопить – залезай внутрь и убей меня.
Она не шевелится. Стоит и смотрит. Ее тень тянется к дому.
С минуту я раздумываю, а не прыгнуть ли из окна. Вниз головой. Тогда я не достанусь ей.
Я беру из кармана барбариску. Разворачиваю и кладу за щеку. Слюна приобретает ягодный вкус.
Нет.
Инстинкт самосохранения, если вы втыкаете, о чем я толкую.
До того, как вырубился Интернет, я перелопатил кучу сайтов. На одном из них был снимок дракона, зависшего над Останкинской телебашней. В информационном сообщении говорилось, что по личному указу президента в воздух поднялись два «Мига». Через двадцать три минуты оба самолета превратились в груды расплавленного железа.
Ни тот, кто сбросил новость на сайт, ни тот, кто отдавал летчикам приказы, не знали, что дракона может убить только сказочный рыцарь. Или принц. Или что-то еще. Что угодно, но уж всяко – не самолет.
Их вообще нельзя убить обычными средствами.
Были, правда, те, кто смекнули, что к чему.
Многие румынские крестьяне принялись обвешивать двери и окна связками чеснока, предварительно запасясь осиновыми кольями и серебряными пулями. Им удалось продержаться до тех пор, пока с далекого севера не нахлынули полчища гоблинов и троллей. С этими тварями они уже не знали, что делать.
Даже у нас кое-кто принялся чертить у себя  в домах круги, вырезать обереги, впопыхах собирать  разные травки и варить разные зелья. Но знаний у таких «знахарей» все равно было недостаточно, а существа распространялись слишком быстро. Как эпидемия. Постоянно появлялись новые.
Сейчас Тольятти завален трупами похлеще, чем какой-нибудь Чикаго времен Великой депрессии или Ленинград в период блокады.
Село, в котором находится мой теперешний дом, расположено на противоположном берегу. Когда с запада дует сильный ветер, он приносит запах мертвечины с той стороны Волги. 
В селе тоже есть трупы, но их меньше. Гораздо меньше.
Я смотрю на предметы в детской и думаю о том, что у меня тоже мог бы быть ребенок. Теперь это маловероятно. Почти невозможно. Для продолжения рода мне необходима самка моего вида.
Блондинки, брюнетки, шатенки, рыжие, лысые.
Полные, худенькие, высокие, низкорослые, стройные и кривоногие. С пышной грудью и «плоскодонки».
В магазинах, на улицах, в квартирах, в парках, в подъездах и на площадях.
Девушки из трудных семей, наркоманки, модели, девушки в медицинских халатах и в униформе. Дочери депутатов и слесарей.
Выбирай – не хочу.
Проблема в том, что ни одна из них не пригодна для оплодотворения.
Я выхожу из детской и спускаюсь на первый этаж.
Скрип.
Скрип.
Я специально не сглатываю, чтобы рот наполнился ягодной слюной. Улыбаюсь, радуясь, что русалка сейчас наверняка пребывает в замешательстве.
Она не видит меня, так же, как я – ее.
Мы играем в прятки.
Я вспоминаю песню местного исполнителя. Там есть слова: «Ты со мной играешь в прятки под моей грудною клеткой».
Где сейчас этот парень?
Валяется со следами чьих-нибудь когтей на шее?
Несется по шоссе с перекошенным от ужаса лицом и выпученными глазами, преследуемый стаей оборотней?
Сидит в темном подвале или в квартире, стараясь не издавать ни звука, боясь услышать шаги (стук, шорох, цоканье, шелест) за дверью?
Когда окончательно стало ясно, что никаких улучшений не предвидится, я ушел из города пешком.
Водить машину я так и не научился. Одно из преимуществ прежней жизни, которым я не успел воспользоваться. Так же, как не успел съездить в Англию, сказать бывшей однокурснице, что до сих пор люблю ее, заняться сексом с тремя девушками одновременно и написать роман, действующими лицами в котором были бы мои друзья и знакомые.
Лену я встретил уже на этом берегу. Она сидела посреди трассы М-5 и что-то напевала себе под нос. Рядом стояла черная «десятка». Из открытой со стороны водителя дверцы свисала окровавленная рука. Рука покачивалась, словно тело внутри кто-то сильно дергал.
Я взял ее за предплечье. Поднял рывком. Она продолжала петь.
Не знаю, чья рука торчала из машины. Ее парня. Брата. Отца. Мы никогда об этом не разговаривали.
Веселое майское солнце выглянуло из-за облаков. От порыва ветра задрожали стекла вокзальных окон, а дверца машины стала раскачиваться туда-сюда.
Я ударил ее несколько раз по щекам. Она прекратила петь, но все равно продолжала стоять как вкопанная.
Из кабины доносилось глухое урчание и звуки, напоминающие треск рвущейся материи.
Я начал потихоньку отталкивать Лену прочь от машины. Шаг за шагом. Она не сопротивлялась.
Метров через триста с той части дороги, где стояла машина, донесся вой.
Волчий вой посреди бела дня. Он до сих пор стоит у меня в ушах.
Я глотаю кисло-сладкую слюну.
Барбариска – как память о мире, которого больше нет.
Мы сели у обочины. Непонятно почему, но та тварь из машины не стала догонять нас. Может, просто наелась.
Мы просидели около часа. Потом Лена более-менее пришла в себя – настолько, чтобы продолжать путь.
Путь? Путь – это когда есть какая-то конечная точка. Цель. У нас ничего такого точно не было. Просто шли, куда глаза глядят.
Через несколько километров мы свернули с М-5.
Мы шли всю ночь, а под утро вышли на поселок (село? деревню?) неподалеку от «Волжского утеса».
Конфета хрустит на зубах. Я мешаю языком осколки и вновь задаюсь вопросом, который не дает мне покоя с того самого дня.
Почему на протяжении всего пути нас не тронули?
Мы шли по проселочной дороге, как два привидения, такие же молчаливые и чужие этому миру.
Много раз дорогу пересекали тени. Двуногие. Четвероногие. Совсем без очертаний. Но ни одна из них не метнулась в нашу сторону.
Почему нам дали дойти?
Мы сразу приметили этот дом. Он возвышался над остальными. Я подумал: раз уж мы протопали черт знает сколько, то почему бы не пройти еще двести метров?
Мы оба были настолько измотаны, что сразу же повалились спать. Проснулись, когда было уже темно, и сидели всю ночь, прислушиваясь к звукам снаружи.
Потом мы возвращались в город. Лене надо было кое-что забрать, да и мне тоже. Разные мелочи. Так в доме появились Ленины библии, сладости, мой ноутбук и кое-что еще из электронного барахла. Я думал найти в селе автономный источник питания. Не вышло.
Мы уже начали потихоньку привыкать к тому, что нас не трогают. Оказывается, нас оставили лишь на время.
Я прохожу на веранду и снова усаживаюсь в кресло. Пытаюсь собрать мысли, сконцентрироваться – на чем? Сам не знаю. На чем угодно.
Ничего у меня не выходит.
Тянет в сон, но, стоит сомкнуть веки, как перед глазами встают заваленные телами города. 
Я вижу садящихся на крыши многоэтажек горгулий. Толпы оживших мертвецов, гуляющие по торговым центрам. Оборотней в опустевших кинотеатрах. Сатиров и нимф на заброшенных военных базах.
Я успел убежать от неуклюжей русалки. Спрятаться в дом.
Я вижу таких же, как она – сидящих, свесив лапы, на причалах, переговаривающихся о чем-то на своем русалочьем языке.
Я просто сидел в доме и ждал, когда вернется Лена. А русалка ждала вместе со мной.
Что интересно – ни одна из мифологических тварей не попыталась вступить с людьми в контакт. А ведь, если верить преданиям, многие из них общались с людьми. Некоторые даже дружили.
Я вижу целые семейства эльфов - эльфих и эльфят, расстреливающих из луков стада воющих от ужаса двуногих существ, еще недавно считавших себя венцами творения. Вижу милых пушистых зверьком с красными глазками и острыми зубами, душащих во сне человеческих младенцев.   
Когда Лена открыла калитку, я закричал, пытаясь не то предупредить ее, не то отвлечь на себя внимание русалки.
Ее лицо побелело. Сделалось как «Творожок «Любимый». Как «Маслице «Деревенское». Как кисломолочный напиток «Айран».
Она рванулась к дому, не выпуская из рук пакеты с хлопьями, палками колбасы, консервами.
Может, если бы она бросила  все это, то успела бы?
Я беру со стола «Сникерс». Медленно разворачиваю. Откусываю. Закрываю глаза. Когда я открою их, она будет стоять там же, где и раньше. Прямо напротив меня. По ту сторону от веранды.
Мне надо усыпить бдительность хитрой русалки – сечете фишку? Нет?
Я сижу в кресле с закрытыми глазами, а в это время в окрестностях села гигантские летучие мыши висят вниз головой на линиях электропередач. Электричества больше нет. Зато есть они. Летучие мыши то есть.
Когда я раскачиваюсь в кресле, оно еле слышно поскрипывает.
Если не открывать глаза, то может показаться, что за окном – обычная июньская ночь. Ветерок из форточки приятно овевает лицо.
Не спать.
Не открывая глаз, я бросаю фантик на стол. Тщательно пережевываю остатки. Шоколад. Карамель. Арахис.

Для того, что я собираюсь совершить, мне потребуются все силы. А еще не хватало поперхнуться в самый ответственный момент.
Открываю глаза. Русалка там, где я и ожидал.
Подмигиваю ей.
Вскакиваю с кресла. Разворачиваюсь и бегу на другую сторону дома. В комнату, окна которой выходят во двор.
На бегу сбиваю стоящую в коридоре тумбочку. Адреналин, видимо, зашкаливает, потому что я не чувствую боли. 
Тяжелое дыхание. Топот ног. Стук сердца. 
Нельзя. Сбавлять. Темп. У меня в распоряжении – считанные секунды.
Врываюсь в кухню. Хватаю со стола чайник. Швыряю в окно.
Звук бьющегося стекла.
Закрываю лицо руками. Прыгаю в окно. Я похож на актера из боевика.
«Крепкий орешек». «Схватка». «Двойной удар». «Скала». «Последний бойскаут». «Адреналин». Груды кассет и дисков лежат на прилавках и полках магазинов. Пластмасса. Хлам.
Неудачно приземляюсь. Боль в лодыжке.
Поскуливая, прыгаю мимо тела Лены, мимо продуктов – к пустой конуре.
Конура стоит вплотную к длинному сараю. Если хорошо оттолкнуться, то можно попасть на его крышу. А там, с другой стороны сарая – что? Не свобода. Не избавление. Там – конец затворничеству. Там – отсутствие русалки.
Топот широких перепончатых лап, ни с чем не сравнимый Ее топот – из-за угла.  Глухой стук – крюк задевает за бревенчатую стену,
Нога.
Ноганоганоганога….
Ставлю ладони на конуру. Подтягиваюсь. Опираюсь коленом.
Мне почти удается встать на крыше конуры, когда что-то впивается в здоровую ногу и дергает назад. Падая, я ударяюсь лицом о стену сарая.
Твердая шершавая поверхность.
Боль.
Темнота.
Тишина.

Раньше я боялся выходить на работу после трехдневного запоя, боялся, что девушка ответит мне «нет».
Сейчас я сижу на застекленной веранде сельского дома. Окна веранды выходят в сад.
Я боялся японских фильмов ужасов, зеленых машин и романов Франца Кафки. В каждом романе Кафки речь шла о людях, попавших в тупиковую ситуацию.
Теперь русалка наблюдает за мной не так пристально, как раньше. Этого не требуется.
Раньше меня пугал фильм «Война миров».
Русалке не надо за мной следить. С вывихнутой лодыжкой на одной ноге и распоротой икрой на другой далеко я не уйду.
Она подходит ко мне почти вплотную и ставит на пол миску с хлебом и молоком.
Хлеб и молоко. С момента попытки моего побега прошло четыре дня, а она все кормит меня хлебом и молоком. Может, намекнуть ей, что пора бы сменить меню? Знал бы я, как это сделать.
Раньше я боялся летать на самолетах и ходить по темным улицам.
Теперь я не боюсь ничего.
Серьезно.
Когда ты лежишь, практически не в состоянии двигаться, в пустом доме под присмотром русалки и знаешь, что на десятки (а может, и сотни) километров вокруг не осталось ни одного живого человека, и что мир уже никогда не станет прежним, то уже трудно чего-то бояться. Сечете?
Русалка с самого начала не собиралась убивать меня. Теперь я знаю это. Правда вот, не знаю, сколько еще протяну на диете из молока с хлебом. Рана на ноге начала гноиться. Русалка не хочет, чтобы я умирал – но что она может сделать?
Она даже перевязала мне ногу куском шторы. Грубо, но кровь остановилась. Сейчас нога ниже колена распухла и каждое движение причиняет боль.
Русалка не знает, что такое медикаменты и дезинфекция.
Кажется, я понял, почему она не трогает меня. Мифам и легендам нужна подпитка  Всем этим существам необходимо, чтобы кто-то в них верил. Люди для них – как антенны. Проводники. Передатчики. Они нуждаются в нас. Без нас они не могут существовать.
А может, им просто скучно каждый день видеть себе подобных. Может быть, люди вносят приятное разнообразие в их жизнь.
Я вижу людей в клетках, в вольерах, в загонах. Они сидят, тупо уставившись в пол, и едят хлеб с молоком, а русалки, баньши и лепреконы смотрят на них и жуют попкорн. Я представляю все это и тихонько хихикаю.
 Вполне возможно, что и Лену она убила лишь потому, что не хотела, чтобы мы продолжили свой род. Антенны антеннами, разнообразие разнообразием, но популяцию надо контролировать. Может, у них есть что-то вроде плана, в котором указано, какой процент людей можно оставить в живых. Может быть.
А еще очень даже может быть, что русалка просто не есть человечину и бережет меня для друга-упыря. Не знаю, правда, дружат ли русалки с упырями. Для того, чтобы узнать, надо встать и дотянуться до полки, где лежат мои словари. Но я не могу этого сделать сам и не знаю, как попросить русалку.
Русалка скрывается в коридоре.
Я тихонько напеваю песенку местного исполнителя.
Я думаю о том, что никто здесь не слышит, как я фальшивлю. Морщусь от боли. И пытаюсь улыбнуться.

Конец.

(25 апреля 2007г.)