Рецензия на книгу netoкратия а. барда

Рецензия на книгу «NETOКРАТИЯ. Новая правящая элита и жизнь после капитализма». Бард Александр, Зодерквист Ян.



Синтез технотронного подхода Э. Тоффлера и Т. Куна и марксистко-гегелевского подхода в концепции всемирной истории в книге «NETOКРАТИЯ. Новая правящая элита и жизнь после капитализма».


«Не исключено, что в будущем 11 сентября 2001 года станет памятной датой, исторической вехой, символом того, что информационное общество пришло на смену капитализму в качестве доминирующей парадигмы» - цитата из авторского предисловия к книге, которая переворачивает представления о современной социальной реальности. Новая концепция всемирной истории которая обосновывается и описывается в книге, поистине заново открывает большинство существующих до нее концепций и включает в себя их.  Теория и история обретают свою законченность в тождестве друг с другом, и если считать марксизм осевой парадигмой истории последних двух столетий, то теории нетократия есть подлинное снятие марксизма и его самоотрицание в своем теоретическом развитии. Технократические теории Э. Тоффлера («Третья волна») и Т. Куна («Структура научных революций»)и формационный подход исторического материализма К. Маркса и Ф. Энгельса синтезировались в теории нетократии. Смена научных парадигм (социо-цивилизационных волн) ; смены общественно-экономической формации. В первом просто за основу берется научно-эмпирический контур, во втором производственно-социальный. Но и то и другое материалистично, вопрос тут просто стоит в том, что чему подчинено, производство науке, или наука производству. Эти моменты сведены воедино в книге NETOКРАТИЯ.  Более всеобъемлющий формационный подход включал в себя и теорию развития науки, теперь же информационный подход, сумел включить в себя формационный, основываясь, прежде всего на диалектической методологии – системе снятий (поглощения друг друга) концепции.

В книге используются эти три концепции (истмат, теория парадигм, теория Э. Тоффлера) в синтезе. Дискурс ведется диалектическим марксо-гегелевским методом по форме умозаключения.

Основные выводы и прогнозы книги продолжают развитие абсолютного синтеза теорий Э.Тоффлера, Т. Куна, К. Маркса.  Речь идет о синтезе всеобщих понятий (данных в содержательной конкретности) этих теорий, таких как:

1. Парадигма (Т. Кун)

2. Технокультурная волна (Э. Тоффлер)

3. Диктатура пролетариата и отмена частной собственности (К. Маркс).

Все эти теории диалектичны, просто абсолютность, в которую коллапсируется диалектика выступает либо наука, либо культура, либо производство (экономика) в материалистическом понимании бытия. Взяв за основу три эти базовые теории Бард Александр и  Зодерквист Ян выработали теорию абсолютного снятия в истории философии и в истории истории диалектического материализма диалектическим идеализмом – НЕТОКРАТИЕЙ. В книге этот идеализм, называется МОБИЛИЗМОМ, а суперпонятие которое синтезируется таким образом есть понятие информации.


ГЛАВА I – ТЕХНОЛОГИИ КАК ДВИЖУЩАЯ СИЛА ИСТОРИИ
Из названия первой главы следует, что авторы видят технологии как фокус всемирной истории, отсюда выходит на первый план подход Т. Куна. В первой главе приводятся классические материалистические и эволюционистские воззрения на причины усложнения жизни первобытных человеческих сообществ.

Первое это возникновение языка как главного фактора возникновения технологий (т.к. язык это всеобщая форма бытия информации):

«Язык отличает нас от других животных. Для создания технологий требуется абстрактное мышление, которое в свою очередь возможно только при наличии системы лингвистических символов. Язык предоставил возможность социального развития, что привело к созданию устойчивых коллективов и открыло мир взаимоотношений с другими людьми. С развитием коммуникаций общественная жизнь принимала все более сложные формы. Язык обеспечил способность инновационного мышления вкупе с бесконечными выразительными и творческими возможностями. Это также привело к распространению информации среди всех членов общины»(Стр. 7).

Следующий этап самоорганизации системы социума на биолого-антропологическом уровне это возникновение письменности:

«Все четыре так называемые колыбели цивилизации — Месопотамия, Египет, Индия и Китай — образовались и развивались примерно в одно и то же время. Что объединяло их друг с другом (а равно и отличало от других государств, которые также занимались торговлей и металлургией), так это письменность. В Месопотамии для письма использовали глиняные таблички, и древняя книга состояла из нескольких табличек, хранящихся в кожаной сумке. Самые значимые тексты, например законы, обычно наносили на большие открытые поверхности, чтобы они были достоянием всех. Таким образом, основополагающие ценности общества, идеи и нормы, из разряда древнего и мистического знания, доступного лишь шаманам и передаваемого из уст в уста, трансформировались в ограниченное число декретов, предназначенных для чтения практически каждого члена общества. Прежде довольно примитивные и закрытые для внешнего мира народы становились все более развитыми и открытыми для контактов с окружающим миром» (стр. 7).

Дальше мы видим выделение информации как ключевого понятия бытия и истории, освоение и осознание которого и является главным фактором развития человечества и его противоречий.

«Интересно, что спад производства папируса в годы правления последних римских императоров многими историками считается важнейшей причиной упадка Римской империи. Даже письменная информация имеет пределы» - весьма характерно, что факт сокращения обращения информации  внутри системы (Римской империи), расценивается именно как причина коллапса системы, а не как симптом.

В книге проводится материалистический идеализм, который определяется скоростью циркуляции информации внутри сменяющих друг друга общественно-экономических формаций (авторы скрыто или явно используют классическую типологию исторических эпох Гегеля-Марска-Энгельса). Смены общественно-экономичских формаций определялись революциями не только в науке или в экономике, но главное (по мнению авторов книги) в области изменения способов передачи, обмена и распределения  информации. «Изобретение Иоганном Гутенбергом печатного станка в середине пятнадцатого столетия положило начало следующей эпохальной информационной революции. Печатный станок послужил важнейшим условием развития того, что стало современной наукой, со всеми связанными с этим великими открытиями и техническими усовершенствованиями, приведшими к индустриализации» (стр. 8). «Множество научно технической литературы начало циркулировать по Европе, и эта информационная волна ускорила развитие, прежде всего новых подходов и нового мышления в области информационного менеджмента, и вымостила дорогу постепенному развитию наук» (Стр. 9).

То, как представляют авторы завершение физической эволюции технологий коммуникаций, на мой взгляд, достаточно усеченно показывает абсолютную цель свободы в информационной реальности: «Интернет — это что то совершенно новое. Средство, благодаря которому практически любой человек после относительно небольших инвестиций в оборудование и при помощи нескольких простых действий может стать одновременно и создателем, и потребителем текста, образов и звуков. Трудно себе представить что либо более могущественное. В Сети мы все и авторы, и издатели, и продюсеры. Наша свобода самовыражения колоссальна, а аудитория необозримо велика. Простым нажатием кнопки любая информация становится немедленно доступной. Масштабы развития этого средства коммуникации не имеют себе равных». Цель Сети в том, чтобы каждый субъект мог с любого рабочего места, выполнить любую функцию управления-коммуникации. 

Такое периферийное явление в истории науки как децентрализация информации оборонного значения с целью снижения негативных последствий ядерного удара в случае войны, сыграла ключевую роль в создании первых элетронных сетей в 1960-х годах. Сети зарекомендовали себя очень хорошо и были объединены в единую научную сеть в Европе и Америке. Можно таким образом сказать, что сеть как форма общественного устройства является историческим следствием изобретения атомного (ядерного, термоядерного) оружия, и если продолжать мысль, то можно предположить что сеть это некий аналог атомной реакции, только в другом, в социальном формате, если рассматривать децентрализацию информации (Сеть) как реакцию на потенциальность ядерного фактора.

Информация становится интерактивной, то есть принадлежащей всем, каждому и никому одновременно только после выхода сети за пределы узкоспециальных сфер которые их породили:

«Однако только в конце 1980 х в результате прорыва в области технологий персональных компьютеров и средств связи между ними (модемов) интернет перестал быть инструментом исключительно военных и научных кругов и перешел в общественное пользование. Но даже в начале 1990 х о существовании интернета знали немногие. Только в декабре 1995 года глава Microsoft Билл Гейтс наконец объявил, что его компания намерена серьезно изменить приоритеты в пользу развития сетевых коммуникаций» (стр. 9).

По мнению авторов книги, существует две крайних оценки феномена интернета, это скептическая, которая гласит, что интернет существенно ничего не меняет, кроме как упрощает некоторые офисно-деловые операции, и входит в общую парадигму научно-технического прогресса. Вторая точка зрения – точка зрения энтузиастов, в соответствии с которой интернет решит все проблемы человечества и, наконец, реализуются идеалы демократии – прозрачность, выборность, интерактивность, реальное участие граждан в бизнес и политических процессах.  В книге критикуются обе точки зрения и на основе критики предлагается авторская точка зрения, примиряющая крайние позиции и выходящая за их рамки. Согласно этой точки зрения общественные противоречия просто примут новую формацию действительности. На фоне внешне незаметного (которые незаметны из-за своей огромности, подобно тому, как незаметно смещение ледника с горы), смещения акцентов произойдет революция в технологии создания мотивации потребителя для приобретения товара. «Рекламные кампании по продвижению холодильников, к примеру, не будут более акцентировать внимание на их способности предохранять молоко от порчи, поскольку мы будем считать это естественной функцией холодильника, но обращать наше внимание на возможности холодильника 'разумно' взаимодействовать с другими объектами в Сети» (стр. 10).

Согласно исследованию французского социолога Жака Эллюля, на которого ссылаются авторы книги,  существуют следующие предпосылки изменения парадигмы:

1.Научные открытия фрагмертарно описывающие предметы своих областей, количественно набирали критическую массу около 800 лет, от 1000 до 1750 года, после чего последовал индустриальный взрыв, когда способ производства окончательно сменился с ручного на мануфактурный, а впоследствии фабричный, когда произошло разделение труда – сетевое администрирование трудовых операций.  В данном образе мышления видна диалектика, а именно такой ее закон как переход количества в качества сформулированный К. Марксом. Ниже мы не раз остановимся именно на диалектическом образе мышления авторов книги.

2. Увеличения численности населения.

3. «Третья предпосылка для изменения парадигмы состоит в том, что должны быть соблюдены два специфических и частично вступающих в противоречие друг с другом условия, однако переходящие один в другой» (стр. 11).  Здесь мы видим опять диалектический закон единства и борьбы противоположностей в развитии К. Маркса.

4. Четвертая предпосылка это ослабление религиозных и идеологических табу (Далее авторы подтверждают данное положение следующим высказыванием Д. Дидро:«Человек не будет свободен до тех пор, пока последний король не будет повешен на кишках последнего священника» (стр. 12)).

В ходе дальнейшего дискурса авторы развивают эти положения, полностью согласовываюсь с ними и детализируя их:

«Технология встряхивает наш разум, как детский калейдоскоп, и появляется новый неожиданный мир идей и возможностей. Мы вступаем в новую культурную и экономическую эру. Дух времени определяет наши мысли, буквально. Ведь эра (парадигма) — это просто набор представлений и ценностей, которые объединяют людей в определенное общество» (стр. 13).

В первой главе полагается методология, описываются главные предпосылки и признаки смены парадигм, подводится аргументация и разрабатывается описание в первом приближении парадигмы информационного общества. Историческая необходимость перехода к этой парадигме обосновывается во второй главе.

Однако главный вывод который можно сделать по первой главе это некое несоответствие название главы и ее содержания. Глава называется «Технологии как движущая сила истории», однако исходя из рассуждения авторов движущей силой истории является способ бытия информации (обмен, распределение, передача). В то время, как технологии, в период средневековья были второстепенным и фрагментарным фактором влияния на политику и экономику. Ремесленничество еще не объединилось в цеха и в города и не нарождало будущий пролетариат.

ГЛАВА II – ФЕОДАЛИЗМ, КАПИТАЛИЗМ И ИНФОРМАЦИОННОЕ ОБЩЕСТВО

«Что правда, то правда — смирение редко приводит к успеху» (стр. 14) -именно такими словами, начинается вторая глава. Борьба противоположностей, воля к власти, борьба за существование (борьба наследственности и изменчивости) – центральные понятия борьбы выражены в теориях Ф. Ницше, Ч. Дарвина, Г.В.Ф. Гегеля подтверждают указанное выше соображение о том, что ход мышления авторов диалектичен (то есть содержит внутри себя борьбу рассудочных категорий противоположности чего-либо чему-либо), так как они  берут за основу философские воззрения этих философов (стр. 15). Действительно если в основу познания бытия полагается борьба внутри этого бытия и его познания, то фраза, которой начинается глава вполне оправдана, однако, думается  вовсе не следует полагать, что только борьба лежит в основе развития и это единственно правильное научно-философское воззрение.

Для иллюстрации повторяющихся механизмов исторического развития была использована мобилистическую диаграмма (стр. 15):


 





«В рамках мобилистической диаграммы можно дополнить двухмерную модель экзистенциального конфликта Ницше Дарвина третьим измерением, включив в рассмотрение ось времени, что позволит в любой момент обозначить причину конфликта» (Стр. 15).  Согласно воззрению, описанному выше, каждый элемент диаграммы это та или иная парадигма (формация), и в каждом элементе есть некий фокус, абсолют парадигмы, которую авторы  называют «религией эпохи» и которая определяет социальную структуру и базовые ценности общества. Само собой ценностной матрицей как раз и является информация, способ бытия которой выражен в технологиях (производства средства производства и производстве средств потребления). Просто на ранних эпохах, феодализма и капитализма, обратная связь, реакция (контртенденция) на изменение способа бытия информации осуществлялась и проявлялась в борьбе классов (сословий в феодализме), латентно и второстепенно, тогда как посткапиталистическая парадигма предполагает единство изменения и социальной реакции на это изменение вследствие тождества рефлексии информации, ее внедрения и потребления.

В борьбе за власть – в том числе и за собственность на первичную информацию – «Покорность раба делает господина господином, и оба вовлечены в вечную борьбу за признание, которое, по мнению Г. В. Ф. Гегеля, другого великого философа XIX века, является двигателем всего исторического процесса» (стр. 16).  Очередной абсолют – власть – с точки зрения самих авторов может быть всего лишь абсолютом отдельной эпохи. Авторы забывают добавить, что по Гегелю раб может стать свободным, так как может принять смерть взамен рабства. Но это значит не проиграть в борьбе, а победить в ней.  На протяжении дискурса во второй главе, авторы показывают образцы глубокой диалектики: «Все факторы на арене борьбы подвергаются фундаментальным изменениям в силу того, что их источник, константа, благодаря которой они существуют, внезапно пришла в движение. Последствия таковы, что действующие лица этой драмы более не уверены в том, что они хоть что то знают наверняка. Все в движении. Часть актеров застывают в своих прежних исторических ролях там, где еще недавно находился центр. Новые актеры выходят на сцену и немедленно развязывают новую битву вокруг новой ценности — точки, которую сместилась 'вечная истина' нового времени. Когда буря стихает, прежние герои вынуждены находить для себя другие, менее впечатляющие роли» (стр. 16). Впечатляют метафоризм и глубокое проникновение в суть феномена текучести диалектики бытия и времени. Однако, находясь под очарованием глубины смысла, не надо забывать что авторы, достаточно необоснованно подчинили вечность времени, внутри которого согласно их воззрениям смещаются «вечные истины».

Из этой подмены вытекает и смена феодальной парадигмы капиталистической (кстати, здесь особенно заметно, что именно в описании истории идет наибольшее сближение авторской точки зрения с марксистской слово парадигма смело можно заменить на слово формация, если акцентировать производство, а не информацию в качестве суперпонятия). Главной вечной истиной в феодальной парадигме, согласно воззрениям автора был Бог (согласно воззрениям К. Маркса – земля, труд – рабовлодельческое общество, земля – феодальное, капитал – капиталистическое – интересное совпадение знаменитой триады Маркса с его же формациями) и Бог был поглощен в капиталистическую эпоху, безнадежно устарел, а потом согласно Ф. Ницше «умер», но согласно вечной истине воскрес из мертвых. И это есть так, на мой взгляд, однако этот взгляд авторы комментируют так:

«Несмотря на все усилия, Ему (Богу) удалось выжить. Аксиомы, связанные с устаревшими парадигмами, зачастую весьма упорно цепляются за жизнь, в особенности среди маргинальных групп» (стр. 16).

На протяжении трех-четырех страниц обосновывается достаточно тривиальное положение о том, что идея Бога была необходима для подавления одних групп людей другими. Однако характерно авторы объясняют феномен коммунизма – они называют его фактом капиталистической парадигмы и перевернутым христианством без Бога, забывая о том, что капитализм как сущность был описан именно дискурсом книги под названием «Капитал». Авторы считают, что капиталистическая идеология антибога – коммунизм, есть генеральная контртенденция капиталистической парадигмы по отношению к феодальной, но тогда не понятно как само понятие капитализма и исторического материализма могла быть сформулирована как противоположность коммунизму и как исторически эта противоположность была все-таки реализована. Никак не объясняется данный ход истории только сменой технологических парадигм. Также показывается то, как старые формы, наполняются новыми принципами и это есть постоянное бытие изменения. Как аристократия постепенно отдает властную функцию буржуазии, выполняя уже второстепенные, скорее музейно-декоративные функции в обществе. Однако и до сих пор существует клановость (то есть аристократизм) в финансовой, капиталистической сферах (например, Ротшильды), равно как и богатство потомственных аристократов (которые помнят о своем аристократизме, но смогли сделаться дельцами).

Представляется интересной вторая важная часть главы это разделение генов и мемов. Авторы вводят в дискурс интересное понятие «мема», который эквивалентен понятию гена в биологии. Мем имеет схожие с генам тенденции: «Также, как в биологии действует теория Дарвина, в социологии есть меметический дарвинизм. Изучая генетический дарвинизм, мы можем провести интересные параллели, демонстрирующие, как работает дарвинизм меметический» (стр. 26).

Очень интересно определение, которое дается мему авторами: «В густых джунглях сложной и часто противоречивой информации, окружающей нас, мемы, которые выживают и распространяются в конкретной среде, в конечном итоге становятся сильнее и сильнее, а мемы, которые не могут обрести почву под ногами, постепенно слабеют и отсеиваются». По сути, здесь под мемом имеется ввиду то, что старомодно называется идеологией (или концепцией, ценностью (если иррационально)), сам мем, понимается материально, т.к. само познание материально (материально идею понимали еще стоики). Конкуренция идеологий это конкуренция мемов в эволюционной среде, в постоянно меняющейся среде. 










Диаграмма мобилистической идентичности (стр. 22)

 




Однако непонятно, является ли абсолютная истина парадигмы, о которых велась речь выше, супермемом? Или мем это второстепенно-всеобщий ценностный объект. Думается что согласно суперидея парадигмы, согласно контексту является супермемом, правда авторы забывают этим уточнением связать две диаграммы которые они демонстрируют в главе. Сама по себе теория мемов, весьма интересна. На диаграмме точкой обозначен мем, вокруг которого формируются кластеры (этим кластером в парадигме является или монарший двор вокруг идеи(мема) монархии или банки и биржи вокруг идеи(мема) рынка). Мемом думается можно считать трансформацию импульсов единичностей в синергетическую всеобщность саморефлексии движения развития непосредственной определенности института социума.

Власть, как единственный согласно воззрению авторов, константный центр парадигмы, является генератором и одновременно черной дырой мемов.

В конце главы авторы показывают специфические контуры нового, информационного общества, нетократии, становление которого очень фактурно описывают:

«Также, как аристократия способствовала созданию самых важных легальных предпосылок для экспансии капитализма — государственной защиты частной собственности, так и все более маргинальная буржуазия будет использовать свой контроль над парламентской системой и полицию для легитимизации и защиты важнейших компонентов в конструкции нетократической власти: патентов и авторских прав» (стр. 24).  Действительно и в Гражданский Кодекс РФ не так давно включен целый раздел об интеллектуальной собственности, однако маргинализация представителей предыдущей парадигмы, постепенное их превращение в символов самих себя, в материю для новой формы, все же представляется несколько условным процессом, поскольку не содержит в себе объяснения причины данного процесса (кроме общей посылки, что мир есть борьба).

ГЛАВА III. ПЛЮРАРХИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО: СМЕРТЬ ЭТАТИЗМА И КРИЗИС ДЕМОКРАТИИ

Само название главы полностью совпадает с воззрением В.И. Ленина на феномен демократии. В своем труде «Государство и революция» В.И. Ленин (развивая воззрения
К. Маркса и Ф. Энгельса) видит государство как форму подавления эксплуатируемых эксплуататорами. Демократию же, как финт буржуазной демагогии, ее ключевой перл, в котором через обещание капиталистического рая, самоорганизации производства (посредством рынков) буржуазный класс держит под прессом пролетариат, В.И. Ленин хоронит вместе с государством, которое отмирает при смене социализма коммунизмом. Общество становится подлинно демократическим (тоталитарным)тогда, когда каждый член общества становится пролетарием (по идеологической сути). Красивая и милая демократия это лубок жестокого и репрессивного государства созданный буржуазной демагогией. Однако нельзя не считать политические институты демократии системообразующими и подразумевать под ними нечто совершенно бутафорское, т.к. в основании демократического политического режима лежит, прежде всего, либеральная идеология, которая является полюсом противоположности коммунализму. Итак, согласно В.И. Ленину как только исчезает государство, исчезает его красивая культурно-политическая обертка – демократия. Это тождественно названию главы, но может быть эта внешняя тождественность имеет различные теоретические основания.

Вначале главы проводится экскурс в историю, где снова описывается диалектика феодализма и капитализма, сквозь призму меметического дарвинизма. Главный мем, по мнению авторов, феодальной парадигмы это религия:

«Аристократы (для осуществления неограниченной власти на средства производства) имели мандат божественного происхождения, производное религии, приспособленной для этих цели: защиту права на земельную собственность. В феодальной Европе эту роль играло христианство. Цветные церковные витражи повествовали о поучительных историях, в которых послушание господину воздавалось сторицей, а стремление к независимости сурово наказывалось. Религия, словно губка, всасывала, растворяла и подавляла любые формы общественного сопротивления или неординарного мышления — буквально на всех уровнях общественной жизни. Привлекая наиболее яростных противников системы из подчиненного класса и соблазняя их престижной карьерой в организации, церковь обеспечивала мягкий буфер между классами» (стр. 25).

Тут можно заметить, что католическая Церковь вовсе не препятствовала развитию науки настолько, насколько могла. Более того, она стимулировала развитие науки для борьбы с суевериями и язычеством.  Если под наиболее «яростными противниками системы» понимать еретиков или Коперника, то не понятно, почему их не заманивали, а наоборот сжигали. Ведь это нелогично, если система и так всесильна, зачем ей быть репрессивной.

Однако далее авторы дают точное и полное описание принципов функционирования феодального общества:
«Феодальное общество держалось на этом альянсе монархии и аристократии, скрепляемом церковью и защищаемом армией. Всё это обеспечивало желаемую социальную стабильность. Поддержание status quo было основным и общим интересом монарха и аристократии. Любая угроза существующему строю подавлялась в зародыше. В результате получилась почти герметичная конструкция, где просто не существовало альтернативных вариантов создания центров власти, которые могли бы нападать или даже подвергать сомнению правящую структуру»(стр. 26).

Бог, по мнению авторов,  существует только в головах представителей заинтересованных классов. И поскольку Его существование не может быть доказано, необходимо подменить Его кем-то – монархом. В монархе концентрируется вся диалектика противоречий аристократических группировок. Интриги, которые есть сущность политики,  это движение этих противоречий. Монарх лавирует между интересами этих групп теми или иными действиями выпускает пар из конфликтов (кого-то жалует, кого-то казнит).

Сама пирамидальная структура монархии, Бог – монарх – аристократия – крестьянство, совершенно по-марксистски по мнению авторов зиждется на меме религии, но реальное основание это сельскохозяйственное производство. С марксизмом идет расхождение только в том пункте, что в книге движущей силой являются технологии (революции в которых и обусловливали социальные революции), а не производственные отношения, где социальные революции обусловливали технологические. Это как раз и есть диалектика материи и идеи (теории и практики) внутри материалистического понимания истории. Однако такое понимание все же в определенный мере возврат в идеализм, пусть и атеистический.   

Далее интересно показывается эволюция мемов сменяющихся парадигм:

«На вершине капиталистической иерархии таким носителем абсолютной ответственности за процветание и благоденствие человека (в роли правопреемника Бога) выступило государство. Подобно тому, как идея Бога почила и была заменена идеей человека, личности, так и идея монархии скончалась или же была низведена до чисто декоративной функции, а её место заняло государство» (стр. 27). Монархия была заменена государством, Бог – человеком при капитализме, а при коммунизме обществом. Все же непонятна с точки зрения данной теории, почему декоративная функция монархии столь долговечна и живуча. Если законы эстетики так же относительны, то совершенно непонятно зачем буржуазному классу победившего капитализма, воспроизводить эстетику побежденной аристократии. Если это подобно тому, как в Римском пантеоне приживались боги покоренного греческого народа, и потом в форме Византийского периода Римской империи покоренный народ, по сути, стал пассионарным содержанием империи, то не разовьется ли монархическая идея из чистой декоративности реликта в живую идею (мем) новой парадигмы? Гуманизм заменивший христианство не исчерпал ли свой потенциал богоборчества и теперь готов развиться в чистое антихристианство?

Однако главным направлением эволюции социума внутри капиталистической парадигмы с центральным мемом гуманизма, это с точки зрения авторов, было всеобщее образование – то есть просвещение, как принцип ускорения обращения информации.

Делая скачок от эпохи просвещения к современности (второй половине ХХ века), и никак не объясняя феномен двух мировых войн (по-видимому считая их перефирийным явлением с точки зрения своего взгляда на всемирную историю), авторы начинают описывать переход капитализма в нетократию, упирая на противоречие СМИ и власти главный мем которой – парламентализм.  «По мере ускорения медиализации и усиления влияния СМИ представители растущей индустрии медиа и развлечений стали все больше нападать на те политические группы, которые, по их мнению, препятствовали независимости СМИ и увеличению их власти. И поскольку масс медиа стремились в первую очередь избавиться от давления политиков, избранных народом в соответствии с принципом парламентаризма, то они и сделали этих самых политиков главной мишенью своей атаки» (стр. 29). Сам по себе парламент это либеральный принцип власти основанных на  сосуществовании (диалектику) всех идеологий, в том числе и самых деструктивных в теории. Можно ли сказать, что этот принцип не перекочевал в нетократический мем власти? Думается, что либерализм и есть подлинная константа концепции всемирной истории указанных в книге, так как авторами упоминается софист-диалектик Протагор в качестве основателя мобилизма – тем методом, которым они пользуются. Протагор сказал «Человек – мера всех вещей», что значит, всякая точка зрения имеет право на существование, что через Вольтера приобрело форму либеального мема парламентаризма в капиталистическом обществе.

На протяжении многих страниц главы пространно описывается отмирание капитализма и уступка им власти нетократии. Неожиданно подчеркивается то, национальное государство является фундаментом капитализма, тогда как классики марксизма-ленинизма всегда подчеркивали транснациональную суть капитала, космополитизм и глобализм мегаполисов – как порождение капитализма, тоже контрастирует с мнением о том, что национальное государство это фундаментальное основание капитализма. Ведь тогда и феодализма тоже, так как они сформировались именно при феодализме.

Однако само снятие «земли» как главного объекта ценности объясняется авторами так:

«В виртуальном мире важны виртуальные общности, что означает необходимость конструирования новой системы участия в политическом процессе. Парламентские выборы, конечно, могут проводиться через интернет, когда гражданин, имеющий избирательное право, сможет просто вводить свой персональный код в компьютер, а не идти на избирательный участок, но тогда исчезнет сама основа демократии — широкие дебаты, в которых все заинтересованные стороны в пределах географической области проясняют позиции по какому то вопросу. В сети каждый ищет себе подобных и создает вместе с ними новое виртуальное пространство, свободное от конфликтов внутри и по поводу пространства географического». Но ведь если в информационном обществе главный мем это информация, то не является ли та же информация о реальных географических границах государства адекватной заменой самих этих границ. Не будет ли виртуальная реальность просто повторением вселенной, а это значит и социальной структуры и не будет ли виртуальный мир отражать по новому старые противоречия. Однако в следующей главе авторы пытаются показать, что это не так.

ГЛАВА IV. ИНФОРМАЦИЯ, ПРОПАГАНДА И ИНДУСТРИЯ РАЗВЛЕЧЕНИЙ

В самом начале главы авторы пытаются дать определение понятия информации. Начинают они с этимологии латинского слова informatio, которая распадается на два значения: Первое: изображение или обозначение, второе — объяснение, интерпретация. Дальше дается эволюция значения от этимологического к современному.

«Английское существительное information появилось в Средние века, но еще много столетий не привлекало широкого внимания. Незаметно произошло изменение смысла слова, что, впрочем, не означало, что оно стало более употребительным или значимым, скорее наоборот. В первой половине XX века, когда капитализм был в самом расцвете, под информацией понималось нечто, что мы искали в справочниках или библиотечных каталогах, то есть более или менее интересные факты и подробности о том, о сём. Это могли быть цифры, имена, адреса, даты и т. п. Информация была на попечении рядовых служащих или заштатных отделов больших компаний. Не существовало еще понятий «информационная теория» или 'информационные технологии» (стр. 35).
В середине ХХ века понятие информации претерпела внутреннюю революцию в форме кибернетической теории Н. Винера, что обусловило осмысление перехода капиталистического общества в информационное (или технтронно выражаясь от индустриального в постиндустриальное). 

«Смещение значения слова информация началось в США в 1950 е годы в связи с новым витком развития, вызванным появлением первых компьютеров. Математик Норберт Винер тогда предсказывал вторую индустриальную революцию, которую осуществят «думающие» машины, способные подобно человеку накапливать опыт и извлекать уроки из прошлого. Главная идея здесь — обратная связь: машина воспринимает результаты своей работы как еще один вид данных и делает необходимое сама. Винер рассматривал обратную связь, и «умную» обработку информации в качестве фундаментальной сердцевины жизни вообще. Эти идеи, вкупе с растущими возможностями компьютеров, оказали существенное влияние на научный мир и позднее — на самые широкие слои населения. Они привели к появлению новой сферы научных исследований на стыке математики, лингвистики, электроники и философии, известной ныне как искусственный интеллект» (стр. 35).

Сам по себе искусственный интеллект бесконечная по своей глубине проблема. С этой  главы начинается самый интересный пласт книги, собственно описание информационного общества и его руководящего класса – нетократии. Нетократия это бытие информации в форме искусственного социального интеллекта, то есть в максимально развернутой форме, где живое есть симулякр жизни – информация, а мертвое есть субъекты ее рефлексии и коммуникации. Действительно человек в информационном обществе живет в форме искусственного интеллекта сети, все его желания и действия пережиты за него и определены не им, а искусственным социальным интеллектом – нетократией. На наш взгляд именно в связи с этим и возникло окончательное определение информации, которая приобрело следующий вид:

«Информация — это то, что может быть переведено в Цифровой код и передано от источника к получателю с помощью средства связи. С точки зрения теории информации, нет разницы между научной формулой, колыбельной песенкой и набором лживых предвыборных обещаний»(стр. 35). Еще Аристотель критикуя пифагорейцев по сути предсказал появления интернета, когда показывал пифагорейское понимание мира как числа. Однако те же греки вывели невозможность нахождения квадратуры круга (то есть нахождения количественной зависимости между площадью круга и равному этой площади квадрата). Из этого следует что пространственность не тождественна числу, что в ней есть трансцендентность которая ускользает от количественной точности. Как известно современная математика претерпев кризис внутри себя, не смогла решить эту задачу – нахождения квадратуры круга (функции, интегирование и дифференцирование – формы проявления этой невозможности), а наоборот вернулась к конкретности естественных наук, теперь уже в форме интернета, в форме информационно-бинарного описания природы. Очевидно, что двоичный код – это предел рассудочной формализации вариабельности реальности – бит означает выбор между логическим противоречием, между нулем и единицей, между бытием и ничто. Теперь эта рассудочность возвращается в реальность в качестве социального интеллекта, частично, но не тотально, как предполагают авторы книги, определяет эту реальность. Тождество математики и диалектики в интернете как социальной форме информации все же имеет ограниченность в самом себе, так как диалектика, как математическая функция бытия, все же не исчерпывает само бытие и истину. И нельзя считать верным выражение Маршалл МакЛюена , «посредник и есть послание» (The medium is the message.), которое цитируют авторы. Потому что посредник все же есть нечто большее и самоценное, как бы не хотела бы этого нетократия, она не может сделать тождество диалектики и математики абсолютным и решить квадратуру круга (этого знания нет в числе научных достижений которые узурпирует нетократия).

Исходя из этого же нельзя разделить энтузиазм авторов по поводу следующего:
«Идея Винера о том, что управление информацией есть величайшее таинство и суть жизни, получило наилучшее из возможных подтверждений в 1953 году, когда биологи Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик 'взломали' генетический код и научились 'читать' спиралеобразный текст молекулы ДНК. Новая биология полностью приняла воззрения и терминологию теории информации, невозможно представить существования биологии без прорыва к новой информационно технологической парадигме. Мы знаем теперь, что синтез протеина есть исключительно показательный пример передачи информации, а молекула ДНК — не что иное, как совершенный мини компьютер» (стр. 36). В самом деле, структуру генома, которая внеположна пространственна, нельзя абсолютно точно трансформировать в цифоровой код. Нанотехнологии позволяющие сделать внешнее копирование на субатомном уровне, в конечном счете, не учитывают квантовый уровень. Аналогия ЦНС с BIOS, поэтому можно считать именно аналогией, что является драмой всей теорией информации. Для тождества ЦНС с BIOS, придется рассчитать квадратуру круга, то есть число ;, что безуспешно пытаются делать суперкомпьютеры в научных центрах в разных точках планеты. Однако эту безуспешность предсказали еще греки, но это упорно игнорируется нетократически ориентированной партией интеллектуалов, в том числе и авторами рецензируемой книги.

«Плюрализм и разнообразие являются величайшей честью новой парадигмы, путеводной звездой культа информации. Но эта множественность и плюрализм внутренне противоречивы» (стр. 37). Здесь словом плюрализм, обозначается то, что называется в капиталистической парадигме парламентаризм. То есть просто сменена площадка разнообразия с реальной, на виртуальную. Где плюрализм есть принцип упорядочивания хаоса, хотя по своей сути и есть хаос, но, находясь в вязко-жидкой виртуальной среде в качестве некоего принципа он упорядочивает этот хаос, делая его жизнеспособным.

Но главное, по мнению авторов это то, что мир подчинился закону тождества виртуальности и реальности. В новой парадигме появились люди, которые создают события и поводы для новостей из жизни социума:

«Сегодня мы живем в мире, в котором каждая секунда внимания каждого отдельного человека является предметом самого жгучего интереса со стороны PR экспертов. Жизнь стилизована и упакована. Вместо высказывания мнения по поводу реально происходящих событий PR эксперты создают сами поводы для новостей. Они не выражают никакой позиции по поводу событий, но обеспечивают условия, чтобы реальность была представлена в новостях так, чтобы общественное мнение уже было окрашено в соответствующие цвета». Мотивация, мода, общественные события, празднование, история, развлечения, все это создается и интерпретируется нетократией. Главное это то, что жизнь людей живется за них самих, все их желания и вкусы определены за них. Даны лишь узкие диапазоны вариантов, ассортиментов, внутри которых происходит выбор товара или услуги.

Нетократия, равно как и демократия предлагает на выбор не принципиальные альтернативы, а производные. Допустим: «казнить или не казнить?», - в этом вопросе выбрали уже за человека, что мол «казнить», ему же дают выбрать, только способ казни: повесить, расстрелять, утопить, но не дают права выбора по альтернативе более фундаментального уровня.  Тоже самое, в альтернативе потреблять или не потреблять, уже решено за человека, что потребление это главная жизненная установка, и ему дается лишь выбор внутри этой установки, которую выбрали за него.  Плюрализм этимологически означает множественность, противоположность однородности, монолитности. Этот принцип совершенно неверно противопоставлять демократии и парламентаризму, потому что плюралистичность также свойственна и парламентаризму. Данное отрицательное единство реальности и виртуальности можно назвать медийностью, где нетократы находятся в иллюзии того, что они управляют реальностью и навязывают уже производную из этого иллюзию сконституированной ими реальности консьюмерату (электронному пролетариату), которая верит в нее и ведет себя сообразно с этой верой,  но все же некое свойство человеческой природы вносят свои трансцендентные коррективы в поведении и в истории, которые неподвластны нетократам, равно как неподвластны технократам квадратура круга. Итак, медийность это иллюзия иллюзии. Именно это явление  и рассматривается авторами как основная проблема нетократии:

«Переизбыток информации и недостаток контекста тесно связаны, являются двумя сторонами одной медали» (стр. 38).

 Однако, по моему мнению не совсем верно интерпретируется ими:
«Наравне с другими вспомогательными факторами — растущей урбанизацией, разрушением нуклеарной семьи, упадком традиционных институтов — такое состояние постоянной незащищенности создает ценностный вакуум, который с готовностью заполняется всевозможными экспертами, до зубов вооруженными даже еще большим количеством информации. Брак, воспитание детей, трудовые навыки — всё это сегодня подвергнуто сомнению. Эксперты постоянно издают все новые указания. Единственное, в чем мы уверены наверняка и что также питает уверенность экспертов, — это современная наука, которая учит, что любое знание является временным, так что все истины мира рано или поздно должны быть пересмотрены».

Если сравнить город со сколапсирующей звездой, а взрыв этой сверхновой звезды с буржуазной революцией (когда принцип торгового города, побеждает принцип производящей земли), то очевидно, что после этой революции, уплотнение достигнет своей критической массы и материя перейдет в антиматерию-ничто-черную дыру. Если рассматривать ничто, как то что определенные религоизные верования понимают как ад, а ускорение потребления и обращения соблазнов и искушений в социуме как именно то уплотнение материи, то вполне можно ожидать некое подобие перехода из свехплотности урбанизации человечества, в антиматерию, в социальное и возможно метафизическое ничто.

Урбанизация как ключевой материальный процесс информационного общества сопровождается отказом от традиционной семьи. Нетократия понимает это как естественную эволюцию, однако в данном случае, на мой взгляд, однако исходя из критики возможности абсолютной информатизации общества, нельзя сказать, что традиционные ценности могут быть абсолютно исключены и что это возможно даже теоретически, т.к. хотя бы в производящих, развивающихся странах, нуклеарная семья наиболее эффективный способ воспроизводства.

Главная творческая, интеллектуальная составляющая потребления это развлечения.
Развлечения это и есть реальность нетократии, главная цель ее эволюции. Все жизненные события подаются как некая игра, как нечто несерьезное, смешное, приносящее удовольствие. Новости, политика, экономика, культура, все это показывается как декорация реальности, но не сама реальность. О мире говорят, что его нет, что это всего лишь полигон развлечений, а подлинный мир это мир интернета, это мир как раз того, что выдумывается, что само выдумывание мира это и есть мир.

«Развлечение — вот чем сегодня стремится стать информация магнит, притягивающий внимание сильнее всего остального, наиболее значительная движущая сила экономики. Развитие приближается к точке, в которой каждая отрасль экономики будет все больше и больше напоминать индустрию развлечений. Процесс похода по магазинам уже в значительной степени превратился в развлечение сам по себе не говоря уже о том, что целый ряд товаров для развлечения продается на автозаправочных станциях или сдается в прокат в библиотеках. Элемент развлечения повышает у потребителя ощущение законченности процесса и потому является одним из решающих факторов, например, при выборе названия товаров. Именно этот «встроенный» элемент развлечения делает один товар более предпочтительным по сравнению с другим и, как реактивный двигатель, ускоряет оборот товаров на полках реальных и виртуальных магазинов» (стр. 41 .

ГЛАВА V. КУРАТОРЫ, НЕКСИАЛИСТЫ И ЭТЕРНАЛИСТЫ. НЕТОКРАТЫ И ИХ ВЗГЛЯД НА МИР

В этой главе авторы делят философские течения, которые были выработаны на протяжении всей истории философии по двум основаниям:

«Начиная с самых ранних философских течений, западная мысль разделялась на два основных направления. Мы решили называть их мобилистическая и тоталистическая традиции, прекрасно понимая все возможные возражения против такого разделения. Например, философия Гераклита (мобилиста, по нашей классификации) вдохновила тоталиста Платона, ученика тоталиста Сократа, на его фундаментальную концепцию мира идей. Тем не менее, из педагогических соображений, сфокусируемся на различиях между этими направлениями, а не на их сходстве».

Попытаемся понять, что авторы подразумевают под тотализмом и мобилизмом в отдельности. Начнем с первого.

«Тоталистическая традиция характеризуется созданием великой системы: желанием выявить единственную теорию для всеобъемлющего объяснения жизни и истории. В китайской мысли эквивалентом этого мировоззрения является конфуцианство. Сократ, Платон и Аристотель были центральными фигурами тоталистической традиции, которая доминировала в Западном мире, их идеи были развиты создателями великих систем от Декарта и Канта до Гегеля и утописта Маркса. Христианское учение, вкупе с политической идеологией капитализма, также принадлежали к этой группе. Церковь и государство, в том виде, в котором они получили развитие в нашей цивилизации, следует считать тоталистическими институтами» (стр. 42).

Если тотализму присущ всеобъемлющий универсализм, то чем не тоталистична теория авторов, которая также претендует на универсальность? Если возразят что авторы вовсе на это не претендуют и оставляют всегда зазор между возможным знанием истины и самой истины, но тоже самое следует из систем Платона, Аристотеля и Гегеля, в которых вовсе не утверждается их абсолютность, особенно у Платона и Аристотеля. Может быть, под тоталистичностью в их системах авторы книги подразумевают энциклопедизм и широту кругозора, а также бездонной глубиной проникновения в суть вещей, но это почетное свойство зарабатывается большим трудом, который и окупается в законченности системы, но который никто не мешает приложить авторам в той же степени, чтобы их теория стала подобной по своему значению.

«Тоталистическая мысль базируется на понятии неделимого субъекта. Философские правила аксиоматичны и воспринимаются как данность. Понятие ego — основной строительный блок этой системы. Подразумевается, что все мироздание вращается вокруг ego, подобно тому, как Луна вращается вокруг Земли» (стр. 42). Понять, как вокруг одного субъекта может вращаться весь мир можно, но понять, как одновременно один мир будет вращаться вокруг «разных» центров, то есть вокруг каждого отдельного субъекта, достаточно трудно. Также сложно понять, что подразумевается под неделимостью субъекта, совершенно очевидно, что материально субъект, если так можно выразиться, делим, а так как ни Гегель, ни Аристотель, ни Декарт, ни Платон не отрицали существование материи, то хотя бы в этом смысле их философия получается не была «тоталистичной». Но, однако, может быть авторы имеет ввиду нематериальную неделимость. И в этом случае в системах тотализма есть места делению – душа и психика делима. Душа распадается на эмоции, рассудок на смыслы, разум на мысли. Конечно если признать существование души, но в данном вопросе это неважно, так как тело делимо и этого достаточно чтобы не считать индивида неделимым (хоть этимология слова individual – именно такова – неделимый). Но думается что это этимология вызвана не вульгарным представлением о неделимости материи, а о неделимости единства души и тела во время жизни, хотя это мнение  может быть ошибочным, и нуждается  в отдельном рассмотрении.

Интересно также понимание авторами платонизма и выведение христианства из платонизма:

«Изначально подлинно существуют идеи, они непостижимы; тогда как вещи, которые мы постигаем, — лишь плохие копии. Христианство также присоединилось к этой концепции, хотя в его случае связь с истинной реальностью более проблематична. Утопия существует, но не здесь и не сейчас. Христианская утопия частью представляет собой потерянный рай, но также и грядущее небесное блаженство: мир до грехопадения, и мир после Судного дня. В этом смысле, когда христианство обращается к будущему, оно одновременно обращается и к прошлому в безотчетном стремлении вернуть то, что уже когда то существовало»(стр. 42).  Надо признать, что это достаточно цельное видение. Материя не есть просто копия идеи, материя это способ бытия истины идеи в восприятии. Материя неминуемо должна была быть для Платона лишь отблеском идеи, даже иллюзией, но для авторов, которые знакомы с христианством в отличии от Платона, непростительно непроспекулировать отношение материи и идеи в свете эдемского и постапокалиптического состояния материи с учетом воплощения в материи абсолюта – Бога-Сына Иисуса Христа. Когда в Слове отождествилась материя и идея, что открыло для человека и плоти спасительность идеального и духовного мира. Поэтому христианство не понимает реальность (материю) по платонически ущербной (ущербность присуща реальности, но и вечность ей присуща тоже, вот в чем суть), хотя, безусловно, предпосылки гениальности Платона (которая была ограничена тем, что Христос еще не воплотился) оказали влияние на становления христианского миропонимания. Но ведь и каббала содержит в себе платонизм – просто окончательно извращая его суть, равно как и оккультизм в целом. Понимая превратно и платонизм и как следствие христианство, авторы книги неминуемо уходят в самоограничение либо просто в ошибку пытаясь на основе таких аксиом, безаппеляционно делать далеко идущие выводы и обобщения.

Дальше характеризуя тотализм авторы указывают следующее:

«Важнейшим аспектом тоталистической философии является то, что мысль сама по себе не имеет ценности. Задача философии является чисто инструментальной: сделать собственное существование ненужным. Когда утопия будет достигнута, потребность в тоталистской философии отпадет, подобно тому, как фонарь становится ненужным, если вы уже выбрались на свет» (стр. 43). Здесь указывается, что для тоталистов мысль не имеет ценности, хотя в другом месте указывается, хотя в другом месте авторы говорят противоположное: «Тоталистическая философия просто одержима способностью человека к абстрактному мышлению, и, прежде всего, она очарована человеческой способностью постигать четвертое измерение: время и использовать это для того, чтобы рассматривать мир как ретроспективно, так и с точки зрения будущего» (стр.43).

 Также можно увидеть еще одно противоречие где в одном месте авторы говорят о жесткости и строгости структуры тоталистов:

«Тоталистическая мысль во всех своих формах строго иерархична» (стр. 44).  Понятно, при строгой иерархичности нельзя говорить о высокой подвижности этих форм, но, тем не менее, авторы делают это на этой же странице: «Динамизм тоталистической мысли сделал её равно пригодной как для защиты существующей системы власти, так и для её критики и свержения» (стр. 44). Значит тотализму присущ и динамизм и иерархичность, однако совершенно непонятно как могут формироваться сложные социальные иерархии в универсальной традиционалисткой системе при динанизме этих самых форм. Но тут, по-видимому сразу скажут о законах исторического развития, однако забыв упомянуть что все эти законы были открыты представителями лагеря так называемой тоталистической мысли.

Полагая такое понимание истории философии, авторы начинают интерпретировать историю, в очередное раз объясняя причины смены парадигм (формаций):

«Переход от феодализма к капитализму был связан со сменой парадигмы как в развитии науки, так и в технологиях. Именно астрономы и ученые, такие как Коперник, Кеплер, Ньютон и Галилей, заложили основы нового взгляда на мир. То, чем были озабочены мыслители раннего капитализма, так называемые философы эпохи Просвещения, было не столько по настоящему новым мышлением, сколько попыткой подлатать и адаптировать старые и традиционные воззрения к новым наукам и их революционным открытиям относительно природы вещей. Однако стремление установить некую независимую объективную истину и найти центр бытия оставалось актуальным. Не было идеологического пространства, в которое можно было втиснуть новое представление о мире, где отсутствовал центр мироздания. Это привело бы к необходимости отказаться от тоталистической платформы, в то время как перед ней все еще стояли важные задачи» (Стр. 44). Не доказав, что геоцентризм необходим в христианском мировоззрении, авторы совершенно в духе воинствующего атеизма противопоставляют науку и религию, считая что это взаимоисключающие модели мировоззрения. Однако совершенно очевидно, наука в своих фундаментальных аксиомах не противоречат религиозному взгляду на мир. «Не было идеологического пространства, в которые нужно было втискивать антропоцентрические представления» - когда в Евангелии сказано «Ибо вот, Царствие Божие - внутри вас» (Лк. 17:20-21), неужели можно считать что Творец создавший космос и все центры этого космоса, создал Храм для Своего Царства внутри каждого человека, важно ли знать где находится центр (или рассудочное представление о нем) вселенной, если внутри человека находится Царство Творца создавшего все, что вне человека и самого человека, то есть саму эту вселенную?
Совершенно очевидно, что падения парадигмы геоцентризма, не отменяет антропоцентризма, а точнее того факта, что внутри человека больше, чем то, что окружает его. Это и определяет гениальность цитаты И. Канта: «Две вещи приводят меня в изумление: звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас». А от антропоцентризма через нравственный закон к теоцентризму.

Однако авторы смешивают религиозный антропоцентризм с либерально-софистским:

«В этом ключевая ценность тотализма. При антропоцентрическом взгляде на мир все соотносится с человеком и его потребностями: все, что нам интересно в других объектах, событиях или существах — это их похожесть на человека или полезность человеку, который и есть мера всех вещей» (стр. 43).
Совершенно очевидно, что это не так, особенно с точки зрения полезности, если взять хотя бы эстетический аспект вещей, где вещь, будучи прекрасна само по себе, не несет непосредственно материальную пользу этим. Понимая условность этого аргумента (но, не опуская его вес), можно сказать, что видя гармонию внутри мира (что явилось телеологическим доказательством бытия Бога Ф. Аквинского), все же в этом мире, в его многообразии есть свобода, потенциальность для его познания, которое бесконечно. Человек может познавать материю, и тот факт, что в религиозном представлении материя была создана для человека, вовсе не отменяет возможность бесконечного, научного ее познания и получения радости от этой формы познания истины. В то время как софисткая точка зрения Протагора (Человек – мера всех вещей) предполагает то, что каждый человек может копировать формы мышления, наполняя их ложным содержанием (то есть несуществованием), доказывать любые положения. Да и объединение Сократа и его антагониста софиста Протагора в одной группе представителей тотализма – тоже выглядит странным.

Дальше философия тотализма демонстрируется на примерах систем ряда известных философов:

«Трое проницательных и передовых философов нарушили адаптивные правила игры, но их новаторское мышление дорого им обошлось. Голландец Барух Спиноза оказался в буквальном смысле отлучен от своих современников, в том числе и от своей еврейской общины. Его монизм коренным образом противоречил тоталистическому дуализму. Шотландец Дэвид Юм был вынужден отступить и смягчить свои наиболее радикальные убеждения. Лейбниц, первый в ряду великих немецких мыслителей, счел необходимым тщательно закамуфлировать истинно революционные элементы своей теории — что сама суть существования — это скорее движение, а не вещество — за различными усовершенствованиями тоталистической мысли, более понятными и приемлемыми для его современников. В тоталистических исторических книгах Лейбниц гораздо чаще представлен в качестве блестящего математика, 'последнего из великих людей Ренессанс» (стр. 45), нежели как предтеча барокко в философии». Во втором предложении цитируемого абзаца авторы допускают диалектику уже в национальности
Б. Спинозы – совершенно не ясно, кто он еврей или голландец. Монизм Спинозы противоречил тоталистическому дуализму, по мнению авторов, хотя этимологически слова тотализм и дуализм звучат достаточно странно и противоречиво (целая двойственность). И вот тут я бы действительно согласился с авторами оценивая систему
Б. Спинозы, но я бы отнес ее, даже по их достаточно условной квалификации именно к тотализму! «Тоталистическая традиция характеризуется созданием великой системы: желанием выявить единственную теорию для всеобъемлющего объяснения жизни и истории»(стр. 42) – именно такова система Б. Спинозы, его абсолютная субстанция с атрибутами, тот всеобъясняющий метод дедукции при построении теорем и их доказательств используя который Спиноза и развертывает  свою систему.

Совершенно непонятно в чем конкретно был вынужден уступить Давид Юм по отношению к тотализму – об этом в книге не говорится. По поводу Г. Лейбница авторы выражают что, что он сделал революционное открытие: «что сама суть существования — это скорее движение, а не вещество». Однако если данное положение революционно, тогда не понятно, почему Ф. Энгельс вслед за К. Марксом, по-видимому принадлежит  к утопическому тотализму, т.к. К. Маркс согласно авторам к нему принадлежит (стр. 42), тогда как именно Энгельсу принадлежит тезис «Движение есть способ существования материи». И еще менее ясно, зачем Г. Лейбницу, революционеру, в таком случае писать фундаментальный «тоталистический» труд «Опыт теодицеи о благости Божьей», где он создает глубочайшую богословскую апологетику необходимости зла в мире, во имя торжества абсолютной правды, абсолютного добра и любви при полной самодостаточности этой правды. Эта работа Лейбница вызывала ярые антипатии к нему от «мобилиста» Вольтера, которые выразились в ерничанье над великой идеей о лучшем из возможных миров, но Вольтер так и не смог в своих произведениях как-либо эту идею серьезно раскритиковать («Кандид или Оптимизм», «Микромегас», «Простодушный», «Царевна Вавилонская»).

Наконец авторы всю совокупность несколько искаженной интерпретации (которая выдается постепенно за аксиому) прилагают к изложенной ими концепции всемирной истории:
«В то же время буржуазия не была готова допускать философской альтернативы тоталистическои традиции, поскольку она была основой гуманистической сверхидеологии, священной и неоспоримой. Трагическим следствием этого безвыходного положения стало то, что философия при капитализме оставалась под контролем служителей тотализма, которые, подобно престарелым членам Политбюро, были обречены на медленное и беспомощное вымирание, но не хотели, да и не могли уйти в отставку. Это означало, что сдвиг парадигмы в философии так и не произошел: гуманизм во всех смыслах означал продолжение старой традиции, а отделенная от государства Церковь застряла где то на полпути между святым Павлом и Аристотелем. Время для всеобъемлющей философской революции еще не настало»
(стр. 46). Используя именно то, превратное понимание антропоцентризма – как закостенелую догму, стоящую на пути прогресса, а не как включающее в себя этот прогресс (его позитивные стороны) положение, авторы отождествляют христианский антропоцентризм («Человек – венец творения») – с гуманизмом!  И говорят что гуманизм это лишь тоталистический вариант Бога, который удовлетворял капиталистическую парадигму. Совершенно искажая истинное положение дел, если иметь ввиду самодостаточность объективной гармонии (которую по-крайней мере нельзя считать логически некорректной) христианского учения о человеке и научного понимания бесконечности вселенной и материи и поэтому буржуазии, достаточно было сменить власть и уже свой класс поставить на службу Богу и этой идеи было бы совершенно достаточно. И это было бы проще с технической точки зрения, достаточно было провести репрессии на аристократию, а идеологический рупор в Церкви, просто произвести чистки, и перекрасить идеологию. Поэтому нельзя объяснять смену христианского антропоцентризма гуманизмом сменой феодализма капитализмом. А вот наоборот – вполне даже возможно, разрушая институты Церкви, появилась идеология гуманизма, которая оправдала урбанизацию и все более безнравственное отношение к эксплуатируемым классам, а раз безнравственное значит «эффективное», а раз эффективное значит и прогресс и индустриализация. Все это было вызвано введением процентов в экономике Европы в XIV-XV вв. и потоком золота и территорий – то есть соблазнов, которые инициировали коррупцию в нравственных в своей сущности структурах общества.

Можно добавить, что гуманизм это софистика на уровне свободы человека, под гуманизмом понимается не свобода от греха, а свобода от страданий, свобода выбора. Но, прежде всего гуманизм это лубок нравственности как принцип либерально-софистической демагогии. Быть гуманным по отношению к меньшинству. Звучит очень высокопарно, однако поскольку либеральный принцип оставляет право существования всем меньшинствам в легальном поле, то быть гуманным к страшным преступникам, возводиться в самоцель. Никто не возникает против светлого содержания этой гуманности как прощения преступления, в той мере, в какой это пропорционально смягчающим обстоятельствам и чувству совести. Но когда под видом гуманности оправдывают сами идеи существования, якобы только в теории, того или иного вида зла, то гуманизм просто проявляет себя как главным принципом любого вида зла.

2. Мобилизм. Тождество мобилизма и диалектики.

Во второй части пятой главы авторы переходят к рассмотрению прогрессивного философского течения – мобилизма, который был загнан в подполье и теперь после смены капиталистической парадигмы.
 
«Только теперь, когда всемирная сеть приобретает четкие очертания, а капиталистическая структура начинает рассыпаться как карточный домик, пришло время для широкого пересмотра тотализма. Нетократическое мировоззрение основывается на идеях, которые не новы и уходит корнями в Древнюю Грецию, но которым не удавалось составить влиятельную альтернативу тоталистическому мышлению, доминировавшему в философии. Мы назвали это альтернативное учение, характеризующее способ мышления и восприятия элиты эпохи информационного общества, мобилистической традицией. Она берет начало от греческого философа Гераклита и до сих пор произрастала в полном забвении, слабо мерцая в тени господствующего тотализма». 

Видя все несообразности, которые несет в себе течение тотализма и всю искусственность данного обобщения, можно вполне обоснованно усомниться в правомерности самого деления философского знания на два вида и попытаться понять что может быть классическая история философия Г.В.Ф. Гегеля справляется лучше с задачей описания истории развития всемирной философской мысли. Однако, для того чтобы быть в этом больше уверенным необходимо рассмотреть философию мобилизма, подлинную ее суть как с точки зрения авторов, так и с объективной точки зрения. Авторы начинают с философии Гераклита. Своим высказыванием о том, что нельзя войти в одну реку дважды Гераклит проводит то учение, которое называется чистой диалектикой. Мир есть становление, течение, борьба бытия и ничто в форме возникновения и уничтожения. Все релятивистские концепции морали (ницшеанство), биологии (эволюционизм), физики (теория Эйнштейна), логики (софистика) основаны на этом предположении. Что же лежит в основе мобилизма в таком случае, если предположить, что Гераклит один из главных его представителей? В таком случае в основе мобилизма лежит диалектика, и по большому счету мобилизм это и есть чистая диалектика, отрицающая абсолютность любого понятия (в системе Г.В.Ф Гегеля такая диалектика есть дух в качестве рассудка – дальше рассудочной диалектики не пошли скептики – это естественное завершение чистой диалектики – скептицизм, а дальше уже релятивизм). Диалектика как не только метод, но и содержание мышления, является самоотрицанием мышления. Сквозь изменчивость становления противоположностей, не проступает непреходящая идеальная всеобщность изменяющихся в материи, но неподвижных в идее категорий. Например, река движется, но она остается рекой именно потому, что движется.   Если бы она не двигалась, она была бы скорее озером. Поэтому рассматривать лишь особенное в единичном, но не рассматривать всеобщность в каждой единичности, это значит отрицать логическую бесконечность единичности. Однако авторы пользуются языком, или словами, где каждым словом, может быть обозначены бесконечное количество реальных или воображаемых предметов. Слово «звезда» является всеобщим для каждой отдельной из бесконечного количество звезд, равно как слово «число» содержит в себе множество всех чисел и подходит к каждому в отдельности.

Также и с рекой, реку определяет не то что она движется, а то, что она река, то, что она есть, прежде всего, всеобщий опыт. Нельзя войти в одну и ту же реку дважды, но можно прочитать одну и ту же книгу дважды. Возразят что прочитается эта книга по-разному (получаться другие впечатления и т.п. и буквы поменяют свою субмолекулярную структуру), а я могу возразить, что войду в одну и ту же субстанцию – в H2O и мне неважно, что эта субстанция подвижна. Да можно и так сказать, что, мол, я вошел первый раз в реку и вышел, через пять секунд зашел второй раз, но та вода с которой соприкасалось мое тело, просто ушла ниже по течению, но она осталась в реальности и никуда не делась, и поэтому если часть этой воды считать необходимой частью целой реки, то я вошел именно в ту же реку, но в просто в другую воду. В тоже всеобщее, но в другое особенное. Всеобщая вода, река, особенное время и место. Единичное единство всеобщего и особенного. И не надо конкретное особенное, отождествлять с всеобщим. Нельзя войти в одну и ту же воду в реке дважды (хотя если догнать эту воду – то можно), но никак не в одну и ту же реку – меняя свою структуру, материя остается собой, а входит человек в материю, структура это лишь сиюминутная конкретность материи. Однако, безусловно, отрицать изменчивость тоже не нужно, нужно его отделять от абстрактного производного представления о движении и конкретности материи в движении.

Поэтому, думается нельзя говорить об абсолютной изменчивости мира. И это показано не только соображениями выше, но и многими величайшими философами и учеными, которых перечисляют и сами авторы. Безусловно, есть изменчивость, но есть и постоянство, о котором упоминают в негативном смысле и сами авторы:

 «Несмотря на все усилия, Ему (Богу) удалось выжить. Аксиомы, связанные с устаревшими парадигмами, зачастую весьма упорно цепляются за жизнь, в особенности среди маргинальных групп» (стр. 16).

Показывает пример диалектичности мобилизма и следующее рассуждение авторов:

«Придется привыкнуть, что роскошь стабильности более недоступна, и единственно постоянная вещь — сами изменения. Все течет. Социальная и экономическая стабильность, ранее бывшая нормой жизни, теперь станут редкостью и признаком стагнации» (стр. 13). 

Действительно текучесть реальности выражается в скептицизме – высшей форме мыслящей диалектики. Все текуче в своей относительности. Однако выше уже показывалось, что эта текучесть никак не противоречит более глубокому пониманию реальности, а лишь включается в это понимание (на примере систем Гегеля или Канта).
Теперь выяснив диалектичность мобилизма, попытаемся показать некоторые его авторские штрихи:

«Утопия, эта тоталистская мечта во всех своих проявлениях, стала главной мишенью мобилистов. Утопия считается явным инструментом власти, требующим от человека полного подчинения и ограничивающим его в свободном мышлении и полнокровной жизни в настоящем. В обмен на его свободу в более или менее отдаленном будущем человеку обещана награда. Он обменивает свою свободу на прогресс и надежду на участие в грядущей утопии. Дорога к ней размечена «объективными истинами» тотализма, аксиомами, которые приверженцы мобилизма оспаривают и считают самыми любимыми ловушками власти: ego, бытие, дуализм, иерархия, законы, вина, страх, жертвенность, память, реванш, симпатия, прогресс и т. п. Все эти «истины» сходятся вместе в той точке, где находится награда, награда за добровольное рабство и страдание, на которое человек себя обрекает либо потому что его одурачили, либо потому что он позволил, чтобы его одурачили, либо хотел, чтобы его одурачили. Конкретный пример этого различия, когда капиталисты гордо пренебрегают настоящим и отодвигают удовлетворение своих потребностей далеко в туманное будущее, в котором эта «отложенная» жизнь принесет дивиденды и большую ценность.
Мобилистическая философия отвергает все это и взамен, в качестве единственной награды, предлагает воздух свободы и ограниченные, но реальные возможности в настоящем. Первичная задача мобилизма есть задача дворника — очистить мышление от прелых листьев интриг по поводу власти. Цель — вытащить на свет и обезвредить любые попытки оправдать иерархии, которые мы вынуждены строить только лишь для того, чтобы сделать существование более понятным»
(стр. 46).  Обвинение тотализма в дуализме, снова вызывает удивление, при том обстоятельстве что сам метод мобилизма – дуалистичен(диалектичен) – этот принцип главный в философии Гераклита, этот же метод мышления используют и авторы. Да и само сочетание тотализма и дуализма – диалектично (дуалистично). Значит мобилистическое философия не может отвергать дуализм, равно как и бытие, раз его сущность этот дуализм составляет. То, что капиталист стремится накапливать капитал, это результат его пресыщения существующим положением, поэтому он вкладывает деньги в воспроизводство прибавочной стоимости. А предложение «воздуха свободы» здесь и сейчас – есть вполне эпикурейское положение, которое было расктритиковано многими великими мыслителями (И. Кант, Сократ, Платон, Аристотель, Г.В.Ф. Гегель,
Ф.М. Достоевский и многие другие). Ни с точки зрения пользы для здоровья в области практического разума, ни с точки зрения продвижения к познанию истины в области теоретического разума не может добавить сиюминутность, кроме копания в каше доводов и альтернатив. И опять же против так называемого мобилизма работает включенность его идеалов в более общую и стройную систему – никто не говорит, что не нужно жить здесь и сейчас (никогда не откладывай на завтра, все то, что можно сделать сегодня), что не нужно мыслить и умозаключать, а также творить. Настоящее существует в действительности и в возможности одновременно. Будущее, вечное, присутствует в действительном через возможное, через нравственный выбор.

Далее авторы обходятся общими словами восхваляя  мобилизм так:

В мобилистической традиции, мысль ценна сама по себе. Потому мобилистическая критика не склонна вступать с властью в диалог, она не устраивает торг, а обнажает установившиеся «истины», «прогресс» и «вознаграждения», лишая их иллюзорного блеска. Таким образом, эти истины показываются как утратившие связь со временем (стр. 47).

Видно что мобилисты не любят дискутировать с оппонентами, а просто обнажают мерзость установившихся «истин» - вот только, к сожалению ни одного конкретного примера такого «обнажения» в тексте.

Однако авторы идут еще дальше, они считают, что их идеи вызывают восхищения у представителей тотализма и в пример ставят Ницше и Гитлера:

«Другой пример — анти фашистская философия Ницше, которая, будучи вывернута наизнанку, стала идеологическим оружием нацизма в Германии 1930 х годов. Так, часто наибольшими ценителями мобилистов являются их злейшие враги. Подражание, как известно — самая искренняя форма лести, но зачастую подражатели упускают или не понимают самую сущность того, что имитируют. Тоталисты везде ищут выгоду, в том числе и для самих себя, и настаивают на логической строгости. Мысль должна удержи ваться в рамках языка. Вот почему мобилистическая философия парадоксов — беспристрастное самодостаточное мышление — для тоталистов непостижима».

Совершенно диалектическая философия Ницше (основанная на зороастризме, в его манихейском прочтении – в основе которого главное религиозное диалектическое учение о мире – мир есть борьба света и тьмы, добра и зла – тогда как в христианстве – добро не нуждается во зле – оно самодостаточно, это положение главный объект изощренных художественно-спекулятивных умствований и критики Ф. Ницше), создала гуманистическую теорию сверхчеловека – именно Ницше объявил «Бог умер», и именно он по идее, должен быть певцом капиталистического режима, который заменяет по мнению автора, человека на Бога. Однако авторы видят в Ницше именно мобилизм. А то что фашистская мораль, основанная на превосходстве нации над другими, на идее о сверхчеловеке – так эта идея вполне следует из философии Ф. Ницше, особенно если учесть что он немец, и это вовсе не является каким-то вывертыванием наизнанку его идей, а вполне логичное применение их на практике – строительство общества сверхлюдей-арийцев на базе немецкой нации.

Однако далее авторы отсекают от себя диалектику на словах, но используя ее в своем дискурсе как метод в следующем пассаже, показывая развитие самого мобилизма сквозь соответствующие имена:

«В начале 1970 х наступил прорыв принципиально нового философского учения, в авангарде которого стояли два ницшеанца, Жиль Делёз и Мишель Фуко. Мобилистическая традиция вновь обрела опору в научном мире и стала распространять свое растущее влияние. Идеи Ницше покорили Францию и быстро расширили границы своей империи. Фуко, Делёза и их многочисленных последователей назвали, в основном их оппоненты философы, постмодернистами. Этот противоречивый термин возник в связи с тем, что они подвергали критике позднейший проект тотализма — модернизм. В противовес ведущим мыслителям тотализма, Делёз выступил в защиту пионеров традиции мобилизма, от Гераклита, через Спинозу и Юма, к Ницше. Но Делёз также разработал свою собственную концепцию, которая, по признанию многих современников, включая того же Фуко, войдет в историю философии как наиболее значительный вклад, сделанный в XX столетии. Соединив монизм Спинозы с ультраматериализмом Ницше, Делёз произвел фронтальную атаку на тоталистское восприятие ego как устойчивого феномена, а равно и на тоталистический дуализм и диалектику».

Этот абзац – вершина развития всех искажающих наслоений. Ниже авторы говорят, что тот же Ж. Делез говорит о наступлении эры «дивидума» - то есть разделенного, двойного, однако выше уже рассматривалось в каком смысле понимается недилимость индивидуума и что это не мешает самопознание личности, но опять же двоейственность дивидуума не есть ли то же, что диалектичность только другим словом? Если постмодернизм, по мнению авторов, является венцом развития мобилистической мысли, который развивался под гнетом тотализма на протяжении более чем двух тысяч лет, то все же хотелось бы от них услышать содержательное развертывание философских систем философов причисляемых ими к мобилизму. Но мы видим лишь внешнее обозначение учения Б. Спинозы «монизмом» или учение Ф. Ницше «ультраматериализмом»,
и почему-то диалектика опять оказывается в лагере тотализма, хотя еще раз отметим, что именно гераклитовская философия диалектична.

Однако если даже взять разделение на тотализм и мобилизм на вооружение, то можно будет сказать, что мобилизм это чистая диалектика, а тотализм это диалектика, но при этом еще нечто еще, абсолютное. И, по-видимому авторам не нравится именно это абсолютное, однако к сожалению они не говорят об этом открыто. Но саму диалектику открыли тоталисты, а мобилисты лишь ее бессознательно использовали в построении своих систем (которые также как и системы тоталистов претендуют на универсальность), также как на это претендуют авторы.

Дальше авторы окончательно «хоронят» выдуманный ими тотализм используя идеи
Ж. Делеза:

«Не ego производит мысли, скорее уж мысли производят ego. Когда мысль меняется, меняется и оно. Не существует такой вещи, как неизменное ego, базовая предпосылка тотализма. Поэтому невозможно утверждать, что человек в качестве суверенного субъекта в состоянии открыть «истину», изучая окружающую среду. Вместо этого мы вынуждены признать, что человек по большей части конструирует истину, соответствующую его целям и обстоятельствам. Никакая истина не выживает вне обстоятельств, в которых создается и в которых функционирует. Так что тоталистический поиск «универсальной истины» абсурден».

Сама слегка эмпирическая идея понимания истины как тождества субъекта и объекта, мысли и действительности принадлежит Аристотелю, однако далеко не следует распространять ее на всех мыслителей. То, что не эго производят мысли, но наоборот, то что мысль конструирует реальность, а не наоборот – здесь авторы возвращаются в плоскость классической философской проблемы о первичности бытия или сознания, материализма и идеализма, однако маскируя это они становятся тем больше тривиальными, когда не находят в себе сил признаться что копаются в том, что уже давно считается проблемой и изучается. Последнее предложение цитируемого текста о том, что «тоталистический поиск универсальной истины абсурден», никак не противоречит религиозной точки зрения лаконично выраженной Тертуллианом «Верую – потому что абсурдно», да и апофатический принцип богопознания в религии вовсе не противоречит этому. Однако наиболее возвышенное учение примиряет обе позиции (недиалектично) и то, что познание универсальной истины возможно через веру (в той мере в какой Бог сам себя дает познать, но это уже бесконечность) и невозможно абсолютно через разум (для католиков возможно было богопознание через логику, возможно от незнания православного понимания этого вопроса, которое апофатично, но это не значит что отрицает всякую возможность познания, авторы думают, что религия также стремится к абсолютному разумному познанию внешней истины – Бога, как и позднее наука – материю). Поэтому опять авторы не предоставляют ничего нового и того чего еще нет в христианском богословии.

3. Структура нетократического общества.

3.1 Этерналисты

Соединяя в некую смесь диалектические концепции Ф. Ницше, Ч. Дарвина, а также феноменологическую (систему – построенную на абсолютности логики феномена, каждый феномен может быть трансформирован в смысл) Ж. Делеза авторы выводят мыслителя новой парадигмы – этерналиста:

«Делёзианский концепт тела без органов имеет нечто общее с дарвиинистскими генами и мемами. Соединив воедино учения Ницше, Дернина и Делёза, мы получим необходимые предпосылки для появления на свет первой из трех центральных фигур нетократической системы: мыслителя, которого мы назовем этерналистом (вслед за ницшевской идеей бесконечного становления, от англ. eternal). С точки зрения зтерналиста, все живые создания, все гены и мемы, и все делёзианские кластеры, имеют начальную точку — сингулярность1. От этой сингулярности феномен распространяется до бесконечности, время oт времени давая начало новым сингулярностям и новым сложным системам»(стр. 49).

По сути этерналиста можно назвать эволюционером. Действительно находясь в потоке изменения, любое влияние на объект познания, есть создание этого объекта. Истина есть познание, но не познаваемое, истина это процесс. Объединяя в этерналисте и дарвинизм (диалектика материи человека) и ницшеанство (диалектика морали человека, относительность добра и зла) и постмодернизм – как отрицание не только Бога и человека, но и природы, авторы стремятся объединить в изменении как абсолюте информацию и свободу. Подлинная свобода, по мнению авторов,  это и есть изменяющаяся в себе информация и сам человек есть во всех смыслах это изменение и свобода (выбора интеллектуальных, плотских и творческих развлечений) это, прежде всего и есть идея этого изменения. Схватывая эту идею, это всеобщее, этерналист высвобождает энергию информации в изменении, которое конституирует его творческая, медийная интуиция – то есть одновременно познает и создает. Совершенно очевидно, что это субъективный идеализм, что здесь отрицается самостоятельность внеположенности бытия, объективность как таковая. То, что кластеры, гены и мемы имеют сингулярность – здесь мы видим монадологию Лейбница, но нельзя платоновские идеи считать сингулярными в пространственном смысле, хотя Г.В.Ф. Гегель утверждал, что идея кругла внутри себя. Однако непонятно, почему все феномены имеют сингулярность у этерналиста, а вот человек (как по мнению авторов утверждает тотализм) – ее не имеет. Или самосознание нельзя считать феноменом? Однако это не так ни по И. Канту, ни по Э. Гуссерлю. Самосознание как «я» есть феномен, самосознание как вещь в себе есть свобода. Поэтому нельзя понять причины исключения неделимости индивида из всеобщности сингулярности феноменов, если индивид тоже является феноменом.

3.2 Нексиалисты, кураторы, консъюмтариат.

В нетократическом обществе много ролей, классов, эти классы пришли на смену капиталистическому строю. Помимо этерналистов, чья роль состоит в описании и интерпретации нетократической реальности, в сети существуют еще нексиалисты и кураторы, где первые составляют ядро того или иного мема в нетократическом обществе, а вторые организуют и создают сети этих мемов, выдумывают сами мемы и реализуют их в сети. Значит этерналисты это теоретики нетократии, кураторы это практики, а нексиалисты это реализаторы-участники созданных кураторами мемов.

«Мир представляется как единая всеобъемлющая органическая сеть, в которой кластеры генов и мемов составляют её узлы. И если этерналисты — это толкователи этой реальности, то участники, находящиеся в её узлах, есть еще одна категория нетократов — нексиалисты (от латинского nexus, связанные вместе). Связь между ними осуществляется с помощью представителей третьей, самой могущественной из нетократических категорий — кураторов. Кураторы указывают нексиалистам путь, в то время как их общий взгляд на мир формируется философами нетократического общества — этерналистами аналитиками. На взаимодействии этих трех ролей и построено нетократическое общество. Если сравнить эту структуру с капиталистической иерархией, можно заметить, что кураторы занимают место политиков, нексиалисты приходят на смену предпринимателям, а этерналисты заменяют ученых» (стр. 50).

Авторы выделяют и низший класс, который приходит на замену пролетариату, это консъюмтариат.

«Делёз и Фуко были очарованы возможностями электронной прессы и интуитивно продемонстрировали понимание изменений и новых возможностей, которые откроются вслед за технологическими изменениями. Их размышления во многих аспектах совпадают с нашим собственным анализом парадигмы информационного общества и могут быть применены каждым, кто надеется таки разобраться в истоках и сущности как новой элиты — нетократии, так и нового низшего класса — консьюмтариата» (стр. 52).

Далее авторы будут касаться консъюмтариата и его места в нетократическом обществе. Все же нельзя не признать, что социологическое описание нетократии,  структурных форм этой парадигмы достаточно точно.

Но вот авторы дают принципиальное отличие капиталиста от нетократа:

«Представим себе двух нетократов, встретившихся на заброшенном острове среди живописных развалин и прекрасных пляжей, но без всякого намека на индустрию туризма. Это типичный пункт назначения дли нетократа, превосходное место для того, кто предпочитает туризм в форме эксклюзивного доступа. Когда два нетократа на закате сидят в шезлонгах, потягивая прохладительные напитки, их раздирают сомнения по поводу того, должны ли они сохранить местонахождение этою острова в секрете ото всех, кроме своих ближайших друзей, или, наоборот, настроить здесь гостиниц и аэропорт, сделав его доступным для всех туристов мира, то есть, грубо говоря, инвестировать в него, а затем перепродать с выгодой?

 Если они выберут секретность, значит, они выберут стратегию эксклюзивного использования; если же, напротив, предпочтут инвестировать, значит, возобладала стратегия неограниченного доступа. Разница между нетократами и капиталистами в том, что у нетократов всегда есть оба этих варианта. Знание об острове имеет такую большую ценность для нетократа, а прибыль такую невысокую, что эксклюзивность может быть ценнее, чем экономическая выгода» (стр. 50).

Итак, цель капиталиста, по мнению авторов,  это всегда априорное извлечение выгоды, а цель нетократа не всегда. То есть нетократ включает в себя капиталиста, но капиталист не включает нетократа. Но не является ли эта эксклюзивность простым признаком элитизма который капиталист, если захочет, может себе позволить, и не является ли инвестирование для  нетократа тем вынужденным пиаром без которого он нетократ не может обойтись. Да нетократ больше ориентирован на замкнутые сети, а капиталист на открытые, но именно этим они дополняют друг друга и могут срастиcь друг в друге как  например, капиталист-IT-технолог, вроде Б. Гейтса или А. Касперского,
Д. Яна.  По-крайней мере так происходит в реальности. Но нельзя отрицать ценности поставленных авторами проблем и их взгляд на структуру социальной реальности, из неверных посылок, может проявиться верные сами по себе выводы и этим интересные, потому что использовался бессознательный диалектический, а не сознательный формально-логический метод умозаключения.

Завершая конспект наиболее важной во всей книге главы, хочется отметить как авторы, выводят высокую нравственность нетократии говоря о том, что эгоцентризм капиталистической парадигмы полностью был отменен нетократией, потому что эгоизм это тоталистическая ценность, но не мобилистическая.  Ego есть то неделимое в индивиде, за которое так держится капитализм, тоталистическая философия.

«Интерес нетократической власти к секретности и эксклюзивности, в сочетании с убыстряющимся темпом перемен в обществе, означают, что правила нетократического общества будет невозможно формализовать. Как результат того, что правила сетевого этикета не писаны, а просто подразумеваются, на уровне интуиции, а не сознания, отсутствие правил будет единственным правилом общества, характеризуемого постоянным движением и прерывностью. Законы и правила в их традиционном западном разнообразии отыграли свою роль. Любопытно в данных обстоятельствах то, что нетократия достигает превосходства над капиталистами и консьюмтариатом, используя добродетели мобилистической философии. В сетях самого высокого уровня нет места для хвастовства и самонадеянности. Вместо этого наибольшее признание имеют открытость и щедрость.Парадоксально, но именно эти способности нетократов мыслить за пределами своего собственного ego, строить целостности на членстве в группе, а не на индивидуализме, по принципу электронных племен более, чем на информационном чванстве, позволяют им контролировать развитие ситуации. Старомодный индивидуализм и приверженность своему 'я' — теперь атрибуты низшего класса» (стр. 52).

Итак, нетократия оказывается в своей мобилистической сущности, предполагает естественным путем высокие нравственные, альтруистические идеалы, которые присущи элите нетократии – кураторам и этерналистам. То есть, эгоизм и индивидуализм, это теперь рудименты прошлого и свойственны они инерционно низшему классу – консъюмтариату. Однако совершенно очевидно, что это вынужденная «нравственность» есть не более чем способ распространения интеллектуального сетевого вируса – того или иного мема, который и обрастает электронным племенем. Нравственность была отменена еще капитализмом и совершенно очевидно, что еще больше усугубляется эта отмена нетократией, усугубляется до возврата симулякра нравственности, уже не в форме гуманизма как либеральной выдумке, а в форме способа распространения конъюнктурного информационного, сетеобразующего контента. И если старомодный индивидуализм теперь атрибут низшего класса, то тот нигилизм который предлагается нетократией, есть просто всеобщий буддизм, отрицание не только природы и свободы, но и каждым себя самого. Конечно это последний этап безнравственности, ее вершина, это не стояние по ту сторону добра и зла, это уже чистое делание зла другим через отрицание бытия самого себя и ценности самого себя – что предполагает мобилистическая философия.

Можно повторить снова, что данная социальная модель мобилистического дискурса реальности, была бы наверно обоснованной и верной, если бы мы не показали выше всю условность разделения тотализма и мобилизма.

Мобилизм по сути есть выделение диалектики из христианского миропонимания + либерально-софисткое отрицание существования христианства, и что кроме диалектики в мире ничего нет. Однако если этот ничем не доказанный постулат включить в христианское миропонимание, то мы вынуждены констатировать, что социальная структура с энтузиазмом описанная авторами, все же не может существовать в том виде, в котором она описана.


ГЛАВА VI. ГЛОБАЛИЗАЦИЯ. ГИБЕЛЬ СМИ И РОСТ КОНСЬЮМТАРИАТА

Самые первые строки главы подтверждают данный выше анализ мобилизма, как иного названия диалектики, которую, между прочим, по мнению авторов мобилизм атаковывал на протяжении всей истории борьбы с тотализмом: «В соответствии с логикой мобилизма, каждая сила имеет свою противоположность; каждое действие встречает определенной силы противодействие» (стр.52). Что еще раз подтверждает внутреннюю противоречивость деления философию на тоталистическую
и мобилистическую.

В шестой главе авторы описывают процесс глобализации как необходимый процесс развития нетократического общества, основным препятствием которого являются национальные государства.

Авторы выделяют два типа глобализации – капиталистический тип и нетократический тип.

1. Капиталистический тип глобализации.

«Проект капиталистической глобализации подразумевает соединение наиболее эффективных, и потому наиболее прибыльных, методов производства с наиболее благополучным, и потому наиболее способным платить, потребляющим классом. Эта связь осуществляется посредством потока товаров, услуг и капитала, независящим от национальных границ. Заинтересованность в свободном передвижении людей ограничена степенью их полезности в качестве рабочей силы. Из этого автоматически не следует интерес к самой личности и/или её идеям. Идеи хороши, если только они могут выступать в качестве продуктов, охраняемых авторским правом, то есть товаров» (стр. 52).

Характерно, что авторы называют национальные государства главным оплотом и порождением капитализма. Однако, здесь можно сказать, что не сами национальные государства порождены капитализмом, а их республиканская форма правления и либеральный парламентаризм, как главный мем этой формы. Во многих развитых капиталистических странах даже умеренная националистическая идеология это маргинальное явление в сфере публичной политики.

2. Нетократический тип глобализации.
 
«Нетократическая глобализация — совершенно иное дело. Это скорее социальный феномен, базирующийся на предоставляемых новыми технологиями возможностях коммуникации и контакта между различными культурами через огромные расстояния. Если великая цель капитализма — повысить прибыли с тем, чтобы, выйдя в отставку, заниматься личной жизнью, то великая цель нетократов — улучшать и развивать взаимные коммуникации, включая странные опыты и жизненные стили, которые становятся возможными благодаря новым технологиям. Нетократы стремятся познать все универсальное на глобальной арене, потому они хотят предложить универсальный язык, с помощью которого смогут испытать всевозможные экзотические ощущения, по которым они тоскуют» (стр.54).

Здесь мы снова замечаем условность авторского разделения философии на мобилизм и тотализм. Дело в том, что именно тотализм стремиться к поиску универсальной истины и системы, однако если это так, тогда не понятна совершенно «тоталистическая» цель «познать все универсальное на глобальной арене» и «предложить свой универсальный язык» - язык это, как известно форма бытия истины. Как может мобилистическая нетократия иметь совершенно тоталистические цели? Или все же мобилизм и тотализм имеют что-то общее? Однако если авторы не дали достаточно четкие различия и того и другого, в очередной раз встает вопрос о правомерности этого разделения вообще, если в первом присутствует второе, а второе в первом, то думается что все слишком намешано и неопределенно.

Тотализм это диалектика+абсолют, мобилизм это диалектика=абсолют. 

А что касается «экзотических» ощущений, по которым тоскуют нетократы, то это вообще непонятно, как может быть что-то внешнее, экзотичное для того, кто создал универсальный язык, описывающий всеобщие формы реальности.

Все-таки у такой глобализации должно быть обоснование в виде сверхзадачи. Что преследует глобализация, для чего она нужна, почему она необходима с точки зрения нетократического класса? Цели капиталистической глобализации ясны – это авторитарная власть транснациональных компаний в обмен на стандартизированный потребительский рай. Здесь мы видим черты рассудочной плановости и унификации в формах корпоративного фашизма. Капитализм эволюционирует и проявляет себя в разных формах интеграции (вертикальной, отраслевой, клановой, функциональной, территориальной, национальной), но транснациональные буржуазные интересы только частично идут в разрез с интересами наций, на территорий государств которых располагаются производственные комплексы, но это не значит, что конкуренция между компаниями не приобретает национальный характер, национальные элементы, элементы культуры  воспроизводятся в технологиях брендинга. Именно мировые бренды во многом отражают национальность, несмотря на то, что штат компании работающей под тем или иным брендом, может быть укомплектован совершенно интернационально. Но тут нужно продумать эволюцию капитализма как такового. Воспроизводство мировой прибавочной стоимости обусловлено больше уже не удешевлением труда (путем привлечение масс из аграрного сектора в промышленный через автоматизацию сельского труда)и автоматизацией производства и как следствие миграцией пролетариата из сферы физического труда в сферу услуг, но и миграции производств из процветающих районов мира в развивающиеся. При этом система воспроизводства имеет антисистему – плановость – социалистические страны. Высвободившееся энергия спекулятивного капитала после реструктуризации центра антисистемы – СССР – создала условия для массового внедрения интернета (технологическую оболочку нетократического общества), но теперь, необходимо должно последовать снятие интернета, то есть включение его в более общий процесс-форму. Авторы описывают эволюцию нетократического общества, так как будто существует только один мобилизм, то есть диалектика, и они правы в своем описании ровно настолько, насколько диалектика действительно влияет на ход этой эволюции и является этой эволюцией.

Авторы не утверждают что какой-либо тип глобализации «лучше», но то что капиталисты в конце концов уступят свое влияние нетократам для них является твердо установленным фактом:

«Мы не утверждаем, что какая то из форм глобализации лучше, это просто две разные силы с разными целями в рамках двух разных систем. Но при обеих формах это электронный колониализм, экономический в случае буржуазии, культурный — для нетократии. Интересно, что, возможно, в будущем эти силы едва ли станут развиваться параллельно. Как только капитализм начнет развиваться в направлении, противоположном сетевым структурам, контролируемым особенностями технологий, проект рано или поздно выйдет из под контроля, и капиталисты неминуемо уступят свое влияние нетократам» (стр. 54).

Электронный колониализм – есть естественное состояние нетократии, покорение бесконечных виртуальных пространств главная вот по какому направлению высвобождается пассионарная энергия нетократов. Космополитичность нетократов их системообразующий принцип:

«Следует признать, что новый правящий класс по сути своей космополитичен. Нетократическая глобализация ведет к появлению глобальной электронной культуры. На практике это выражается в том, что нетократы в каждой стране будут объединяться на базе тесных контактов и общих интересов, но без какой либо ощутимой солидарности по отношению к тем иммигрантам, которые подстригают их лужайки или водят поезда метро. Нетократы будут характеризоваться тем, что они манипулируют информацией, а не управляют собственностью или производят товары» (стр. 57).
Итак,  интернет это первый глобальный космополис. Конкуренция капиталистической и нетократической глобализации все же на наш взгляд оставит как раз место для принципа национальности, потому что для подавления друг друга и капиталисты и нетократы будут стремится привлечь на свою сторону именно население (объединенных мемом национальности) продавая им мемы их же национальной идентичности в обертке того или иного бренда, либо в обертке инфократической постмодернистской иронии культуры и истории.

Однако здесь можно дать цитату из «Критический заметок по национальному вопросу» (стр. 10) В.И. Ленина, в которой он показывает две основные тенденции капитализма. Очень интересно посмотреть это в привязке с вышеизложенным:

«Развивающийся капитализм знает две исторические тенденции в национальном вопросе. Первая: пробуждение национальной жизни национальных движений, борьба против всякого национального гнета, создание национальных государств. Вторая: развитие и учащение всяческих сношений между нациями, ломка национальных перегородок, создание интернационального единство капитала, экономической жизни вообще, политики, науки и т.д.

Обе эти тендеции суть мировой закон капитализма. Первая преобладает в начале его развития, вторая характеризует зрелый и идущий к своему превращению в социалистическое общество капитализм».

Наверно К. Маркс заслужил кличку утописта от авторов именно за то, что капитализм, по его мнению, должен необходимо перейти в социализм. Главный вопрос каким путем – революционным или эволюционным. Диалектика раннего и позднего капитализма в национальном государстве как принцип, главная идея развития центрируется вокруг национального вопроса. С одной стороны национальные тенденции усиливаются при раннем капитализме и ослабевают при капитализме позднем и полностью снимаются при социализме, который интернационален в пролетарской борьбе с буржуазией. Буржуазия и пролетариат интернациональны, но таковы ли крестьяне? Нет. Национален именно аграрно-территориальный класс, а не космополитический урбанарий. Поздний капитализм создает города, в которых механизация и автоматизация вытесняет аграрный тип производства, то есть сам принцип национальности в классовом смысле (именно на это указывает в своей системе Э. Тоффлер).
 
В этом смысле авторы и В.И. Ленин схожи во взглядах на национальный вопрос в капиталистическом обществе, что еще раз доказывает промарксисткий классовый подход, а значит и диалектизм в методологии авторов.


ГЛАВА VII. НОВАЯ ЭРА В БИОЛОГИИ И ЭТИКА НЕТОКРАТОВ

Название главы говорит само за себя. В первом абзаце проскакивает довольно амбициозная авторская оценка достижений в области экономической науки:

«Экономисты разных стран создавали сложные модели, впечатляющие во всех отношениях, если не принимать во внимание их абсолютно неверное и бесполезное представление об экономической реальности. Уже отправная точка их рассуждений содержала ошибку. Представляли ли они правую или левую часть политического спектра, главенствующая цель оставалась одной и той же — построить всеохватывающую теорию, которая сводила бы экономику до уровня сложной, но все же доступной для понимания и управления игры, в которой нет проигравших» (стр. 62). Конечно, говорить о полной бесполезности научного труда все же наверно мне кажется несколько преждевременно, даже если считать, что всякая теория стремится к универсальности. К тому же дальше авторы начинают развертывать классические экономические теории, которые вроде абсолютно бесполезны и неверны, начинают они с А. Смита:

«Шотландский профессор философии Адам Смит, центральная фигура классической политической экономии, открыл закон всемирного экономического тяготения — личную заинтересованность. Согласно Смиту, когда каждый человек руководствуется личными интересами, это парадоксально приводит и оптимальным результатам для экономики в целом. Разные люди, очевидно, имеют разные таланты и способности, и когда они обладают свободой для развития своих талантов и их применения, экономические показатели растут на благо всех. Поэтому всякие искусственным препятствия наподобие тарифов на импорт, приносят вред, поскольку система является саморегулирующейся. Расширение рынков означает рост производства — суть проповеди либерального оптимизма. Но даже Смит не включил в модель фактор изменений. Его теории описывает воображаемое состояние равновесия, либеральную утопию, а не бурлящую реальность» (стр. 63). В этой оценке можно согласиться с авторами. Кроме последнего предложения абзаца, в котором критикуется правильно описанная модель А. Смита. Во-первых, непонятно, почему внешняя бурлящая реальность не может скрывать за своей суетностью более глубокие принципы упорядочивания этого бурления.   Во-вторых, непонятно почему, по мнению авторов
А. Смит совершенно не включает фактор изменений (вообще это сложно себе представить, как это теория не описывает движение, а значит изменения каких-либо процессов по открытым этой теорией закономерностям), может быть авторы имеют ввиду что закон абсолюта личной заинтересованности ущербен и не дает полной картины изменения реальности, но тогда это надо было указать, т.к. неясно, какие именно изменения должны включаться и описываться теорией.

Дальше авторы пишут о Давиде Риккардо:

«Так, Дэвид Риккардо исходил из идеи, что количество ресурсов и товаров на рынке ограничено. Когда население растет, и, следовательно, число потребителей, увеличивается, растущий спрос ведет к росту цен, особенно на продукты питания. Баланс смещается в пользу землевладельцев, то есть производителей продуктов питания. Рост их доходов равен затратам потребителей и снижению доходом рабочих. Нет другого способа увеличить прибыли кроме снижения зарплаты, что, естественно, вызывает социальную напряженность. Благодаря работам Риккардо интерес к экономической теории сильно возрос, так что экономика стала считаться наукой, способной объяснить едва ли не все. Она заменила находившуюся в параличе философию в качестве метанауки» (стр. 63).

Весьма интересное и сжатое описание теории Риккардо. Это описание показывает формально-логический дискурс Риккардо – когда одно вытекает из другого. Одно является причиной другого. По поводу «паралича» философии – несколько смелое заявление, на фоне «Науки логики» Г.В.Ф. Гегеля и «Критики чистого разума» И. Канта, и  вообще расцвета немецкой классической философии в начале XIX века. А то, что одно из еретических течений философии выродилось в экономософию К. Маркса – это закономерный процесс – весь «Капитал» материалиста К. Маркса это перевернутая с ног на голову «История философии» идеалиста Г.В.Ф. Гегеля, где закон «прибавочной стоимости» Маркса просто материалистическое понимание «абсолютной идеи» Гегеля.

Дальше идет весьма интересное и ценное наблюдение по поводу Ч. Дарвина и
Т. Мальтуса, где авторы утверждают, что Ч. Дарвин переложил принципы борьбы за существование и естественного отбора из принципа Т. Мальтуса о том, что рост населения планеты регулируется количеством ресурсов, то есть внешней средой.

Теория Мальтуса основывалась на необходимости баланса между числом людей и количеством ресурсов. Согласно безжалостному принципу Мальтуса, население растет значительно быстрее (геометрически или экспоненциально), чем производство продуктов питания (арифметически). Этот дисбаланс не может длиться долго и должен быть так или иначе ликвидирован. В природе это регулируется голодом или другими катастрофами, а для людей одним из вариантов является война. Нищета и страдания неизбежны в любом случае, а прогресс — химера. Подавая нищим, мы лишь ухудшаем общее положение, поскольку увеличиваем количество ртов. Парадоксально, но Мальтус, этот мрачный крестный отец «безвыигрышной» философии, значительно способствовал эволюции в виде утверждения теории изменений и развития. Тупик, в который зашел Мальтус в своих рассуждениях, сделал возможным совершенно новый тип мышления. Что сделал Чарльз Дарвин, так это применил историю к истории. Он показал, что изменение — это не отклонение от естественного хода вещей или нарушение равновесия природы, но аутентичное состояние. Биологические виды, которые всегда считались вечными и неизменными, как идеальные геометрические фигуры, на самом деле являются продуктом исторического развития других, ныне вымерших биологических видов. Они развиваются, приспосабливаясь к обстоятельствам. Проблема была в том, что Дарвин никак не мог обнаружить движущую силу процесса — идею, объясняющую причины и механизм изменений (стр. 64).

Сама доктрина Мальтуса, его нравственная квинтэссенция о том, что, подавая нищим мы уничтожаем себя, так как быстрее закончатся ресурсы очень красноречиво снимает феодальную нравственную парадигму. Логика материалистического капитализма здесь выражена со всей честностью и открытостью. Т. Мальтус забывает, что ресурсы возобновляемы, и не будут тратиться с такой скоростью, если их не расходовать на искусственные потребности и ненужную роскошь. Но то, что на этой перевернутой с ног на голову теории нравственности, основана теория эволюции, вполне открывает нам истинное нравственное лицо диалектики – основного метода теории эволюции. Виды животных это не застывшая идея, а результат развития материи – вот главный постулат эволюционизма, который не видит, подобно Гераклиту, что ничто не мешает застывшей идее оставаться фоном для развивающейся материи. То, что карась произошел от амебы, вовсе никак не противоречит существованию идеи карася в возможности докарасьной реальности. Равно как Бог создал одновременно души всех людей в вечности, но которые еще и не родились во времени, также Он создал виды всех существ в вечности, но подчинил их законам эволюции во времени или просто законам времени, потому что эволюция по большому счету и есть время. Да и сам Ч. Дарвин говорил что, увидев один раз глаз стрекозы, невозможно не поверить в Бога, и то, что по словами автора Дарвину не удалось сделать, объяснить идею, объясняющую причины и механизм изменений, это значит что Дарвин не смог умозреть реальность во всей совокупности своих определений, но это естественно, так как в абсолютную совокупность может умозрить только абсолютное, то есть Бог.

Интересно в этой связи определение эволюции, которые дают авторы:

«Эволюция — это некий алгоритм, математическая операция с большим массивом чисел, примененная к реальной жизни. Если угодно — компьютерная программа, сито, отделяющее победителей от неудачников. Американский философ Дэниел Деннетт сравнил этот процесс с теннисным матчем: играют двое, победитель проходит в следующий круг, проигравший выбывает и погружается в забвение. Как в любом турнире на выбывание, есть только один победитель, который обладает качествами, наиболее выигрышными при данных правилах игры. В теннисе все решает мастерство, но в бросании монетки все дело в удаче, или, другими словами, способности избежать неудачи. Вероятность того, что кому то удастся выиграть двадцать раз подряд, ничтожно мала. Однако, если бы в таком турнире на бросание монетки приняли участие 1 048 575 участников, то наверняка нашелся бы кто то, кому бы это удалось. Такой алгоритм безошибочно определяет победителя, независимо от числа участников. Эволюция есть разновидность соревнования, построенного по олимпийской системе — на выбывание; правила его исключительно сложны и содержат большой элемент случайности. Кроме того, правила все время меняются. В первом раунде вы кидаете монетку, а во втором, возможно, это будет бег в мешке, задом наперед и с завязанными глазами. И все равно победитель будет выявлен, к прискорбию многих и многих проигравших» (стр. 65).

Итак, по мнению авторов – эволюция это алгоритм, но это вначале цитируемого определения, зато в середине в эволюции уже присутствует случайность. И что оказывается существует способность избежать неудачи у той особи, которая еще не мутировала в себе ген этой способности. Или удача той или иной особи это случайность внешней среды, тогда как это может алгоритмом. Потом авторы проговариваются о своей несостоятельности решить фундаментальную гносеологическую проблему отношения точности и вероятности, они говорят, что из 1048 575-ти участников «наверняка» один подкинет монету 20 раз и выпадет одна и та же сторона. Главный вопрос теории вероятности не в том, что произойдет или не произойдет данное событие, а просто внутреннее, диалектическое колебание между альтернативами. Абсолютного знания теория вероятности не дает, да это ей и не нужно, она лишь устанавливает мертвую, количественную зависимость прогнозируемого события и неопределенной по отношению к результату причины этого события. Сама эта неопределенность есть случайность. И вроде бы главная задача теории вероятности исключить случайность вообще. Но все дело в том, что она просто исключена и является мифом. Допустим в рулетке вероятность того, что выпадет зеро 1 к 36, а вероятность того, что оно не выпадет 35 к 36 и теперь, чтобы не выпало – теория вероятности окажется правой. Есть только один момент в том, что она не может совершенно положительно сообщить, что же выпадет и эти количественные соотношения бессмысленны. Скажут что случайность инкорпорирована в бытие, определена алгоритмом, но тогда зачем говорить вообще о случайности, если она есть не более чем наше незнание истины. Однако, если авторы пытаются эволюцию представить как математический алгоритм и, тем не менее, считают возможным чтобы внутри этого алгоритма имелось место для случайности, то они необходимо должны были оставить место для некоей вероятностности самосборки алгоритма. Но если звенья этого алгоритма вероятностны в своих переходах, а структура этих звеньев строго количественна, то каждая мутация должна быть непреодолимой проблемой алгоритма вследствие с одной стороны запрограммированности всех эволюционных изменений, а с другой стороны лишь вероятностностью реализации программы алгоритма. Строго говоря, этим и отличается движение от изменения (а также физика от химии), тем, что именно движение может быть вычислено, тогда как изменение предполагает химизм, конкретность движения материи, в отличии от абстрактной всеобщности механики движения тел в физике. Так вот эволюционный химизм никак не поддается математической формализации, равно как не поддается этой формализации ДНК. Возможно физическое копирование физических же свойств материи (генов), но не их идею, не внутренний сущностный комплекс клетки. Однако авторы придерживаются другого мнения:

«В 1953 году исследователи Фрэнсис Крик и Джеймс Уотсон впервые описали уникальную структуру молекулы ДНК. К началу 1960 х стало возможным различить отдельные «слова» генетического кода, и к середине того же десятилетия — полностью «взломать» его шифр. Сегодня, в начале XXI века, составлена полная «карта» генома человека» (стр. 66).

Или:

Наше знание о природе человеческого вида растет ошеломляющими темпами. Составление генетической карты генома человека, то есть приблизительно 100 000 генов, распределенных в хромосомах, представляет собой химическую формулу человеческого существа. Этот невероятно длинный текст — объемом в миллиард слов, эквивалентный 800 Библиям — не просто доступен для прочтения, что дает нам детальную информацию о нашем прошлом и будущем, его даже можно редактировать! (стр. 68).

Разделяя радость авторов об ошеломляющих открытиях в области генетики, все же приходится считаться с фундаментальной проблемой высказанной выше. Это несоответствие математического описания физической реальности. Границей между математикой и физикой как раз и является теория вероятности, которая и есть по-большому счету форма выражения трансцендентности отношения квадратуры круга (математика – квадрат, реальность – круг, сама теория вероятности - треугольник). Трансцендентность же каждого конкретного генома состоит в том, что в каждой клетке присутствует идея всеобщности, но особенного целого – организма, тогда как наука ищет всеобщность по отношению ко всем особям, ко всему виду, видам.

Создание генетической карты индивида – вещь такой же осуществимости – что и преодоление сверхсветового барьера. Согласно самим воззрениям авторов это противоречит мобилизму, который утверждает, что все движется. Тогда как любая карта это, как известно, статичный снимок реальности, который устаревает сразу после создания, и взять аксиому  мобилизма о том, что «все движется» здесь вовсе не будет излишним, если не учесть что геном сам по себе содержит всеобщую целостность динамической конкретности особи, но это целостность растянута по всей жизни особи, а не только в том, моменте в котором был сделан снимок генома. Организм это не конкретное здесь, но это вся его жизнь, вся совокупность его проявлений в реальности (и в возможности), и вот эта конкретность и есть то число пи, которая неразрешима для абстрактной математической всеобщности метода научной генетики.

Ведь если станет, известен всеобщий смысл отдельного организма, то по сути это остановит движение материи в нем – то есть процесс старения, но, как известно для остановки процесса старения, нужно отменить время, а это в свою очередь и означает преодоление сверхсветового барьера, для чего, между прочим, необходимо уничтожить вселенную, если исходить из законов физики. То есть превратить массу вселенной в энергию – взорвать, для того чтобы энергия опять перешла в массу и сколапсировала  в сверхплотную сингулярность электрона, первоатома.

Однако авторы продолжают рассуждать в духе материалистического эволюционизма или что тоже самое, диалектического материализма:

Эстетическое восприятие — подобие встроенной сигнальной лампочке генетического отбора. Мы радуемся, когда наш малыш начинает ходить или говорить, и ценим собачью верность; при всем при том, и ребенок и одновременно полезны и приятны: польза и удовольствие взаимозависимы, потому то ребенок и собака эстетически привлекательны для нас, как и мы для них (стр. 66).

Интересно было бы узнать, как это генетически определяет поведение человека музыка Бетховена или Чайковского. Скорее эта музыка антиэволюционна (что в принципе так и есть (но не инволюционна, или регрессивна – иначе она бы не была классической)) – так как будит в человеке чувства любви и добра, даже против его воли (можно вспомнить фильм «Заводной Апельсин» Стэнли Кубрика), и интерпретировать по фрейдистски это чувство сублимацией первичных инстинктов нельзя, потому что эта музыка вызывает эмоции противоположные по своему содержанию допустим инстинкту размножения или самосохранения. Аксиома «борьбы за существование» держится на той же аксиоме мобилизма об абсолютной ценности жизни (Этот тезис проходит параллельно с мобилистической идеей о том, что наше понимание неизбежности смерти и борьба против болезней и старения являются центральным звеном нашей самоидентификации. (стр. 71)), однако факт героизма, подвига жертвы, показывает относительность этой аксиомы, а следовательно и вытекающей из нее аксиомы эволюционизма – борьбы за существование.
 

В заключение главы авторы совместно цитируя  журналиста Р. Райта проводят мысль, что война есть главный фактор кооперации самых разных эволюционных сил:

«Журналист Роберт Райт, который написал «Не нуль», одну из тех книг, в которых биологически обусловленный мир проявился наиболее вразумительно, предположил, что у войны есть эффект коагуляции, вынуждающий людей к естественной солидарности; война создает внешнюю угрозу, приводящую к разнообразным формам тесного сотрудничества» (стр. 71).

На этом основании наверно почти можно сказать, что война это двигатель прогресса. Однако здесь опять перепутали причину с целью.

Война не причина, но абсолютная цель прогресса и эволюции.  Через диалектику средств защиты и нападения прогресс воспроизводит себя. Война это высшая ступень ничто в эволюции, абсолютная цель эволюции и ее абсолютная идея, которая выражена
Т. Гоббсом – «Война всех против всех». Война это частный случай борьбы и единства противоположностей (в случае войны защиты и нападения).

ГЛАВА VIII. КОНВУЛЬСИИ КОЛЛЕКТИВИЗМА СМЕРТЬ ЧЕЛОВЕКА И ВИРТУАЛЬНЫЙ СУБЬЕКТ

 Развивая эволюционистские рассуждения предыдущей главы, авторы приходят к следующему:

«Одним из следствий революционных открытий в генетике и усиливающегося влияния биологии стала полная «релятивизация» понятия «индивидуум», преобразующая его из абсолютной ценности в относительную (стр. 72)».

Здесь авторы продолжают исходить из выдуманной ими борьбы мобилизма и тотализма. Причем, обвиняя в грехе индивидуализма выдуманный ими тотализм называют главу не конвульсии «индивидуализма», но «коллективизма» Однако авторы точно бьют в цель, потому что знают куда бить. Просто говоря об индивидуальности, авторы прежде всего имеют ввиду душу человека, и именно абсолютная ценность души нетократической аморальности преобразовалось в относительную.  Объективно это одновременно так и не так. Для нетократического общества ценность души относительна, но объективно эта ценность абсолютна. Называя душу индивидуальностью, наделив ее животными свойствами субъекта общества потребления материальных благ, авторы наделяют ее теперь бессвойственной текучестью информационного общества, то есть релятивностью, преходящейстью.

Дальше авторы показывают очень интересное различие между столицей и метрополией, которое обосновал философ Мануэль ДеЛанда:

Столицы и метрополии в капиталистическом обществе выполняли совершенно разные функции. В то время как столица воплощала саму власть, метрополии были в известной степени свободны от ограничивающих законов и правил. Поэтому метрополии стали центрами разнообразных видов деятельности и явлений, которые рассматривались правителями государства и националистическими пропагандистами как сомнительные, сточки зрения морали, и опасные для общества. Это могло быть ростовщичество, проституция, работорговля — все, что в позднем средневековье считалось подозрительным. По этой причине метрополии стали ареной для всякого рода экспериментов по части стилей жизни и образов мысли, потому что обладали степенью свободы, немыслимой для самого государства. В метрополии гонимые и ненавидимые находили убежище. Люди приходили и уходили — это не только позволялось, но и в точности соответствовало идее метрополии. Контролю уделялось меньше внимания, и со временем развился кочевой стиль жизни, а охота к перемене мест стала стилистическим идеалом метрополий (стр. 76).

Конечно, дать различие метрополии и столицы с позиции мобилизма, с позиции авторского понимания всемирной истории непросто. Метрополии в понимании авторов это центры свободы  информационного обмена, тогда как столицы это центры всеобщности национальной культуры. Культура для мобилистического, эволюционистского понимания, есть нечто реликтовое, в каждую секунду своего самообновления и преображения уже безнадежно устаревшее, вследствие того, что опосредуется она рефлексией, которая всегда запаздывает. И поэтому столица, есть средоточие, прежде всего культурной идеи государства-нации. Тогда как метрополия и есть то самое мобилистическое, гераклитовское изменение, текучее различие. Следует отметить, что авторы совершенно не учитывают историософию О. Шпенглера и его концепцию мировых столиц. Тоже самое делал и В. И. Ленин, когда, прочтя «Закат Запада» совершенно интеллектуально не отреагировал на прочитанное, хотя чувствовал ущербность и недостаточность классового принципа марксистской теории в систематизации культур и цивилизаций.

Для В.И. Ленина не было понятным, каким образом возможно интеллектуальное, теоретическое снятие противоречия  единства разных национальностей в одном классе и наоборот разных классов в одной нации, и единство этих единств в реальности.   Дело в том, что диалектическая реальность именно такова и поэтому Ленин  был в теоретическом и практическом тупике:

«Учесть наперед все возможные соотношения угнетенных наций и пролетарским освободительным движений среди угнетающей нации (как раз та проблема, которая делает столь трудным национальный вопрос в современной России) – вещь невозможная» (В.И. Ленин. Критические заметки по национальному вопросу (стр. 63)).

Однако Ленин нашел выход из этого тупика, отбросив теории, став на определенный период историческим деятелем, а не теоретиком. Но, придя к власти, он осуществил мечту Платона и стал философом, управляющим государством, единственным в своем роде.

Труд В.И. Ленина «Государство и революция» по-своему решил это противоречие, а труд А. Гитлера «Моя борьба» по-своему.

Далее авторы приводят конкретные примеры городов-метрополий, городов-столиц и городов-гибридов:

Примерами таких городов гибридов являются Лондон, Санкт Петербург, Нью Йорк и Буэнос Айрес. Другие города принадлежат, с исторической точки зрения, к какой то одной категории. Париж, Мадрид, Берлин, Москву и Пекин можно назвать типичными столицами, а Венецию, Амстердам, Сан Франциско, Шанхай и Гонконг — типичными метрополиями (стр. 77).

Конечно, авторы имеют ввиду не грубое разделение на финансово-экономические и административные центры, нечто более тонкое. Возможно, под столицами они понимают тоталистический тип города, а под метрополиями мобилистический. Однако нужно все же понять о каких эпохах говорят авторы, сами они это, к сожалению не детализируют. Сан-Франциско хоть и портовый город, но с миром он связан, пожалуй, все же авиа-сообщением. Лондон был и столицей нации и метрополией – в этом можно согласиться однозначно, по поводу Санкт-Петербурга можно высказать соображение на этот счет Патриарха Московского и всея Руси Кирилла: «Сам по себе город конечно, конечно, особенный: здесь встретились две культуры, две цивилизации. С одной стороны, это город, построенный западными архитекторами, но с другой – это православный город. То, что величественные православные храмы Петербурга построены в западном стиле, свидетельствует не о слабости наших предков, а о силе русского духа. Мы не боялись в XVIII и XIX веке встречаться с иной культурой, потому что сами были очень сильны. Кстати, непременным условием диалога с людьми иной культуры должна быть внутренняя сила того, кто в этот диалог вступает, иначе разговор заканчивается поражением, а может быть, даже и порабощением. Так вот, православный Петербург никогда не переставал быть русской столицей и православным городом, несмотря на то что в нем – в культурном отношении – происходила встреча с Западом» (Архиепископ Иларион (Алфеев) «Патриарх Кирилл: жизнь и миросозерцание», Стр. 29). Поэтому можно сказать, что в случае Санкт-Петербургом – Петроградом – Ленинградом – Санкт-Петербургом, все же мобилистичность (метрополийстность) временно победила в период с 1917 – 1991, но так называемая тоталистичность (то есть столичность, национальность) города постепенно возвращается к нему уже навсегда, если исходить из контекста всемирной истории.  В то же время Мадрид вполне можно было назвать метрополией в XVI веке, равно как и Рим, когда он был столицей Рима как империи, а не Италии.

Но вот авторы продолжают проводить свою мысль методом диалектики уже созданных ими новых категорий столиц и метрополий (в новых, в контексте их теории), но со старым содержанием – где  первое есть по сути то, что они называют «тотализмом», а второе «мобилизмом»:

Прирост населения теперь обеспечивается за счет больших городов, а число сельских жителей, несмотря на честолюбивые программы местных политиков, неумолимо сокращается. Война за долю рынка между городами ведется не с помощью оружия на земле и на море, а с помощью информационного менеджмента в виртуальном пространстве. В этих новых обстоятельствах столицы и метрополии все более удаляются друг от друга. Значение столиц падает, тогда как метрополии с их процветающими банками знаний, их подвижностью и способностью создавать не знающие границ альянсы, становятся прототипом урбанистического идеала новой эпохи. Зависть столицы в отношении подвижности и независимости метрополий лишь ускоряет распад национального государства (стр. 78).

Вслед за В.И. Лениным авторы считая национальное государство порождением капитализма, повторяют ту же ошибку, думая что можно просчитать на стратегическом уровне свои диалектические выкладки. Точно также как Ленин думал, что демократия отомрет вместе с государством в связи с отменой частной собственности и установлением диктатуры пролетариата,  авторы считают, что нации отомрут вместе со столицами, в связи с отменой ценности права собственности вообще (то есть по сути реальности) и установлением диктатуры информации. Однако, равно как и Ленин, авторы витают в иллюзиях своей теории, и наверно не меньше чем Ленин являются удачливыми практиками. Ведь один из авторов, Александр Бард, это реализатор сексуальной революции, следующей исторической качественно иной революционной ступенью после социалистической революции.

Авторы продолжаю смаковать беспомощность традиционных ценностей, видят в них рудементарную инерцию прошлого и с удовольствием описывают человека нового представляемого ими общества:

«Смысл не в том, чтобы достичь какого то конечного результата благодаря упорству и дисциплине, а в том, чтобы сохранять и, ж можно больше возможностей. Мы говорим здесь, по меткому замечанию Делёза, не об индивидууме, человеке неделимом, а об дивидууме, человеке делимом. У этого дивидуума не одна идентичность, а несколько, да и те бесконечно делимы. Это соотносится с тем 6иологическим фактом, что внутри человека невозможно обнаружит какую либо единую контролирующую инстанцию. Человек — это просто место встречи массы противоречивых сил и стремлений, не имеющее центра» (стр. 79).

Итак, на историческую арену вступает человек диалектический (мобилистический). Это Николай Ставрогин, это Адольф Гитлер, это Сальвадор Дали и многие другие сверхлюди выдуманные и реальные, а точнее ирреальные. Проявить свою индивидуальность это значит быть вечно в изменении, вечно разным, быть актером самого себя. Играть добродетели, идеи и никогда не быть собой – то есть своей совестью и душой, если конечно образно представить что центр человека это и есть его совесть.

Однако мы видели что принцип деления философии на тотализм и мобилизм неверно, следовательно, неверно интерпретировать историю как будто в ней шли процессы отражаемые этим делением и на основе этой интепретации прогнозировать будущее. В Сети идентичность человека будет проявляться только в текущем контексте с тем, чтобы в следующий момент претерпеть захватывающие дух изменения (стр. 79). Безусловно, авторы правы – диалектика субъекта существует, существует мобилизм субъекта, но это не значит, что существует только диалектика в субъекте, а больше ничего нет, в этом и есть главная ошибка авторов.

Субъект перестает быть личностью, общество живет его жизнь за него, он становится виртуальным субъектом, плюрархического общества:

То, что мы описываем — это виртуальный субъект плюрархического и, соответственно, постмодернистского общества, в котором каждый решает за себя, и ни у кого нет возможности принимать решения за других во имя большинства. Было бы большой ошибкой путать плюрархию с чем либо, напоминающим анархию. Плюрархия — это не то же самое, что отмена правил, где каждый делает, что заблагорассудится. В плюрархическом обществе скорее больше правил и законов, чем при демократии, и они значительно более запутаны, абстрактны, и в большей степени скрыты и неоспоримы. Однако плюрархические правила игры не устанавливаются политическими или юридическими институтами государственного толка: суды и парламенты скоро увидят, как обесценятся их власть и статус. Правила игры в сети будут построены на принципах меметического дарвинизма, замысловатой системы — сетикета (netiquette), и именно это характеризует строгую этику информационного общества и быстро займет место законов и правил капиталистической парадигмы (стр. 78).

Интересно, что дарвинисткий принцип эволюционизма (диалектики) был присущ и капитализму, что же тогда нового предложит информационное общество, если авторы говорят что оно будет строиться на принципах меметического дарвинизма, то есть, по сути, на тех же принципах дарвинизма что и при капитализме?

Плюрархия не есть анархия говорят авторы, но законы плюрархии совершенно не всеобщи и тогда совершенно непонятно как они регулируют общественные отношения. По-видимому авторы имеют ввиду что законы меняются вслед за меняющимися общественными отношениями, но если это так, то это довольно давнее общее место правоведения.

Но далее авторы говорят, что нарушителей сетикета будут наказывать исключая их из жизненно важных для них сетей (стр. 79), считая что интернет настолько захватит жизнь людей и заменит им реальную жизнь, что это будет абсолютно эффективным инструментом власти. Однако это вызовет соответствующую реакцию, будет формироваться контртенденция, антисистема, которая, по мнению авторов должна включиться в процесс эволюции нетократии и наоборот стимулировать его, подобно тому, как коммунизм стимулировал развитие мирового капитализма. На наш взгляд мнение авторов именно таково, и оно вновь не совсем верно, вследствие неистинности мнения о всеобщей победе мобилизма.   

ГЛАВА IX. ВЛАСТНЫЕ ИЕРАРХИИ ЭПОХИ АТТЕНЦИОНАЛИЗМА — СЕТЕВЫЕ ПИРАМИДЫ

То главное что хотят сказать авторы в этой главе, что главная валюта нового общества будут уже не деньги, но внимание (attention). Именно за внимание будут бороться кураторы – смотрители сетей.

Интересна оценка замены фрейдизма шизофренией:

Так, например, терапия для нетократов больше не будет базироваться на психологических или психоаналитических моделях более или менее интегрированною, единого ego. Фрейд и все его последователи, толкователи и противники по терапевтической лавочке отыграли свои роли. На смену им приходят шизо аналитики и теоретики прогрессивной коммуникации с их ситуативно и интерактивно ориентированными идеями на счёт социального интеллекта и контролируемого расслоения личности. В информационном обществе люди будут скорее стремиться излечиться от излишней целостности сознания, нежели от шизофренических наклонностей. Само наличие, а не управляемая форма, шизофрении является нетократическим идеалом (стр. 86).

С авторами можно согласиться в том, что фрейдизм есть некая потенциальность шизофрении, и в текучесть интерсубъектности нетократа обязательно будет включено фрейдисткое учение о первичности сексуальных инстинктов, на котором и будет основана креативность эволюции постмодернистской нетократии.

Но вместе тем немного жаль авторов, когда в очередной раз видишь образцы их диалектической логики в действии, когда они описывают полуавтопортретные фигуры будущих нетократов:

Нетократические дивидуалы будут в постоянном поиске твердой опоры, с тем лишь, чтобы тут же обнаружить, что опора в движении. Тогда, в надежде обрести почву, они перейдут на платформу другого уровня, и все лишь с тем, чтобы обнаружить, что и она в движении (стр. 87).

Единственная надежда заключается в том, что авторы проговариваются о стремлении нетократов найти почву, нечто твердое, абсолютное, тоталистическое, но с трагедией для себя  обнаружат, что это лишь призрак.


ГЛАВА X. СЕКС И ПЛЕМЕННОЙ СТРОЙ, ВИРТУАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ И НЕРАВЕНСТВО УМОВ

Главная мысль этой главы наверно является главной мыслью всей книги и в некотором смысле оправданием образа жизни авторов.

Гомосексуализм, садомазохизм, отсутствие сексуальности вообще — все это будет иметь не меньше прав на существование, чем все прежние формы, стимулируя развитие все новых и новых видов отношений. Интернет уже в значительной степени стимулировал беспрецедентное количество экспериментов по части секса и отношений, просто таки настоящий взрыв экспериментаторской деятельности! Ключевое слово в данном контексте — гомосексуализм. Гомосексуальная культура освобождает гетеросексуальное общество от страданий по поводу «нормальности» и «нормативности» и быстро растет за счет имитации успешных сообществ гомосексуалистов. Секс больше не является объектом контроля и регулирования. Им не занимаются для того, чтобы выполнить социально связующую роль в государстве или на рынке. Теперь это всего лишь основа дли построения новых, более или менее устойчивых, племенных общностей в Сети. Гомосексуальная культура, таким образом, является подлинной тенденцией. Секс и совместное проживание заменяются сексом и племенной общностью (стр. 96).

Нетрудно заметить, что все же нечто, твердое, неизменяющееся в нетократическом обществе все же присутствует, а именно гомосексуализм. Говорить общие слова о том, что гомосексуализм это форма социального самоубийства, разложения не имеет смысла.

Следует рассмотреть этот феномен подробнее, потому что именно он, по  мнению авторов, является главной тенденцией и целью всей эволюции человечества на сегодняшний день.

Если исходить аксиомы авторов об абсолютной ценности жизни человека в нетократическом (да и в либерально-капиталистическом) обществе, то полнота жизни в настоящем моменте проявляется в удовольствии. Гомосексуализм по своему символизму означает прежде всего псевдоотрицание  смерти субъекта, так как имитируется размножение, с заведомой жадностью в передаче своей жизни, семени, своему потомству и потребление этого семи абсолютно для удовольствия с исключением даже случайного зачатия новой жизни (что невозможно полностью исключить при контрацепции в гетересексуальном соитии). Но это псевдоутверждение своего личного бессмертия, означает смерть рода и своей собственной, является утверждением абсолютного эгоизма и человеконенавистничества. Но самое главное что гомосексуализм прежде всего символически означает диалектический круг, которая выражается змеей пожирающей само себя. Зачиная в того, кто сам зачинает – это и есть аллегория которая выражается змеей пожирающей себя самое, показывая актом своего псевдобессмертия ради абсолютно эгоистического удовольствия смерть возможного потомства обоих гомосексуалистов и смерть их самих, которое заключается одновременно в символическом искажении, как и мужской природы (актив), так и женской (пассив) – то есть человеческой.

Поэтому совершенно закономерно, что диалектика выражает себя в окончательных формах всеобщности смерти. Соитие – как то, что является физической причиной жизни, является физическим символом смерти для гомосексуалиста. Поэтому гомосексуализм можно понять, как вершину развития войн, как достижение абсолютной цели войны – смерти ради смерти. Но конечно не всякая война, направлена на разрушение, имеются ввиду, прежде всего, агрессивно-наступательные войны, а не оборонительные.  Материальность агрессии разжигателя войны, как социально-политический феномен, объединяются с экстремумом из всех возможных низменных страстей – гомосексуальной – в исторической конкретной всеобщности проявления диалектического принципа смерти в истории.

Однако это последняя атака диалектики на человечество, на его духовную структуру. Физически диалектика истории, как принцип свободного самоуничтожения, проявила себя в ХХ веке, но была снята в победе России во второй мировой войне.

В свете вышеизложенного описывать вензеля рассуждений этой главы не имеет особого смысла. В основном авторы повторяются и говорят о том, что в нетократическом обществе все будет изменчиво и старые, традиционные институты будут размыты в сетикете, в сетевой морали, по сути гомосексуальной дивидуальной (диалектическо-ницшеанской) морали (половые извращения помимо гомосексуализма не хочется даже описывать, о них можно сказать, что при всей их отвратительности, они все же не являются таким чистым злом как гомосексуализм, в следствие самоочевидной ущербности такого вида похоти).

Авторы пишут также о диалектике борьбы академиков с нетократами. Поскольку одно из свойств софиста-диалектика состоит в том, чтобы не работать и, имея поверхностные знания о предмете, войти в прелесть диалектического рассуждения о нем (не возвышая свой познающий дух до тождества диалектики и разума и снятия этой диалектики в понятии, а лишь софистически болтаясь между понравившимися рассудку противоположностями (которые достаточно тривиальны и скудны, в следствии отсутствия эмпирического знания у субъекта)), такие софисты-нетократы с удовольствием будут «дискутировать» с академиками, с подлинной элитой знания (конечно академики-бюрократы имеются здесь ввиду в последнюю очередь, но именно они будут связующим звеном для репрессий подлинных ученых нетократами).

Хочется добавить, что здесь слово диалектика добавляется при каждом удобном случае не потому что она везде мерещится автору этих строк, а потому что диалектика действительно присутствует в мире и в мышлении, и системка предлагаемая авторами, есть просто теоретическое и практическое ее следствие и бытие.


ГЛАВА XI. ЗА КРЕПОСТНОЙ СТЕНОЙ — ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА НЕТОКРАТОВ И ВИРТУАЛЬНЫЕ РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ

Переходя к заключительной главе, хочется отметить что все самое важное было уже высказано выше. Авторы умеют удачно называть главы и во многом по этим названиям можно судить о содержании этих глав.

Здесь авторы, понимая что: «Несмотря на все усилия, Ему (Богу) удалось выжить. Аксиомы, связанные с устаревшими парадигмами, зачастую весьма упорно цепляются за жизнь, в особенности среди маргинальных групп» (стр. 16) – все же оставляют место традиционным ценностям в моделируемом ими обществе. Совершенно в духе марксизма они говорят о том, что капитализм уже беремен нетократией и что после разрешения от родов, он должен необязательно умереть, но возможно существовать параллельно некоторое время, а может быть даже и пережить свое дитяти, как это и бывает при жизни.

И естественно, что между капитализмом и нетократией должна встать проблема «Отцов и детей» и решиться через «внуков» – через контрреволюционеров, которые, вспоминая традиции дедов, обрушатся на режим отцов. Но это старое диалектическое видение, которому уже не меньше чем 200 лет. Авторы не могут продвинуться дальше в нем и поэтому в заключительной главе они говорят о том, что было уже придумано до них. Самое интересное, что могли они сказать, они сказали – это, прежде всего описание структуры нетократии, ее участников, и новые классы, которые действительно имеют место быть в виртуальной реальности.

«Потребителям мятежникам будет недоставать образованности и дисциплины рабочих движений прошлого, а равно и долгосрочной цели. Не будет стремления объединить консьюмтариат вокруг общей цели, будь то внутри или вне системы, и не будет веры в организованную революцию или ревизионизм, то есть пойдет постепенная нетократизация консьюмтариата через политическую борьбу и упорный труд. Сохранится лишь революционная эстетика: романтизация сопротивления как такового, опьянение духом беспорядочного коллективного разрушения. Но и только» (стр. 102).

Очень детально и подробно описывая свои идеи, авторы расписываются в своей теоретической беспомощности хотя бы представить аналог благородного марксизма для пролетариата у консъюмтариата. Они не находят в себе смелость признаться себе в том, что возможно возникнет некий виртуальный «Маркс» и создаст супертеорию для защиты интересов угнетенных так сказать классов, точно также как ликующие буржуа на протяжении периода от французской революции до середины XIX века, не могли представить себе возникновение «Капитала». Очередные неолиберальные похороны марксизма, сопровождаются методологическим гимном марксизму, который выражается в сдирании и метода мышления и классового подхода в социологии и формационного подхода в истории.

Наступление информационного общества и прорыв в сфере интерактивных СМИ символизируют еще один гигантский шаг по направлению к тому, что Жан Бодрияр назвал «гиперреальностью». Есть причины, по которым многие люди в стане нетократов и среди консьюмтариата предпочитают вымысел реальности, поскольку вымысел предоставляет существенно большие возможности самоидентификации и создания социальных общностей. Постепенно мир вокруг все больше напоминает Диснейленд (стр. 103).

Итак, цель нетократии это, прежде всего создания иллюзии, тотальной иллюзии реальности. И заставить всех поверить в истинность этой иллюзии. Конечно, авторы говорят об апокалиптической идее как об основном меме  для объеденения консъюмтариата, совершенно при этом забывая что по их собственной теории идея Бога, была похоронена еще отцами консъюмтариев – пролетариями – эта идея была мемом их дедушек – крестьян, и воскрешать эту идею для борьбы с нетократией при полном, по мнению авторов, атеизме и индивидуализме самих конъсюмтариев архиглупо.

Но вот в мудром пафосе авторы преподносят следующее заключительное рассуждение:

В конечном итоге, борьба идет более не за контроль над производством, а за контроль над потреблением. Одной из характерных черт нетократов является то, что они контролируют свои собственные желания и оказывают сильное влияние на желания других, тогда как желаниями консьюмтариата управляют свыше. Когда власть нетократов станет нестерпимой, консьюмтариат начнет ей сопротивляться. Глашатаи «новой экономики» верят или делают вид, что верят в возникновение коллективной, радостной реальности, в которой социальные конфликты будут разогнаны ветром перемен и все проблемы будут решены с помощью больших потоков информации. Такая точка зрения настолько же наивна, насколько лицемерна. Напротив, с развитием информационного общества трения между виртуальными классами усилятся. История не умерла. Она воскресла и предстала в совершенно ином обличье.
И так же, как возрождение истории требует новых игроков, так и внимательное наблюдение за информационным обществом нуждается в новых обозревателя (стр. 106).
 
Контроль над потреблением, а не над производством – действительно глубокая мысль. Смещение этого акцента результат эволюции экономики. Стягивание материи вокруг эго в процессе потребления. Действительно, культ потребления это высшая стадия социального эгоизма по отношению к природе. Это высшее стадия возвеличивание себя перед природой, но только без идеи Бога (в христианской интерпретации все действительно создано для человека и человечества, но  с учетом, более ценного, того, что есть нечто более ценное – а именно душа каждого человека, которая частично доматериальна, а частично субматериальна), вплоть до отрицания бытия этой природы, полагания бытия не бытия, а только изменения.

На этом можно закончить этот реферативный обзор. В заключении хочется добавить, что авторы не заключили, показав обширный кругозор, все же не включили детальный разбор принципиальных концепций всемирной истории. Это О. Шпенглер «Закад Запада», К. Ясперс «Осевое время», «Истоки истории и ее цель», теорию этногенеза Л.Н. Гумилева.  По теории информации они не коснулись аналитической философии Б. Рассела и Л. Витгентшейна и многих других. Согласно авторам Ф. Фукуйяма частнично прав, утверждая и обосновывая в своей книге «Конец истории» факт одноименный названию книги. Но авторы утверждают что настает конец истории капитализма и наступает информационная эра, которая безусловно закончится неоязычеством, эрой водолея, так как наука исчерпала себя в качестве религии и нетократы в реальной действительности (хоть в этом не признаются авторы) на деле окажутся сетевыми язычниками-оккультистами и это можно обозначить как генеральную тенденцию всей диалектической эволюции. Неважно, какие суперпсевдотеории (подобно-коммертируемой)  будут обслуживать это общество, главное то, что секуляризованное капиталистическое общество, перейдет в фазу оккультизма, в эру водолея, потому что «информационно» наполнить информационное общество кроме оккультизма попросту больше нечем, ни перспективами освоения космоса или биологического бессмертия, ни мечтами о потребительском рае на земле.