Когда свергают женщин с пьедесталов... 2

Начало: http://www.proza.ru/2010/05/14/170
         
         
          4.
          Мрачное уныние захлестнуло Вольгу, как половодье, и длилось уже несколько дней. Оно изнуряло, высасывало силы и ввергало в бессильную ярость. По ночам ему снился один и тот же сон: мимо него стремительно проходит Крада, обдав его ветерком от развевающегося подола белого платья – и не узнаёт его. Он хочет окликнуть её – а слов нет, хочет догнать – но ноги наливаются свинцом. Девушка тает в конце извивающейся узкой тропы под бьющий по вискам хохот Демоне и он просыпается с пронзающим его грудь ужасом и с влажными ресницами…
          И начинается томительно длинный день бессмысленного шатания по мастерской среди произведений, созданных демоном во плоти Мастера – демонически прекрасных по виду и порочных по сути. Так их оценил Бажен, когда заходил взглянуть на них, чтобы определиться с залом и композицией показа.
          Он так и заявил, отказываясь выставить лучшее творение Вольги – скульптурную группу «Мистерия любви»: «Эта композиция демонически прекрасна, но, прости, я не приму её к показу, потому что она призывает к пороку…». И добавил, что у него совсем другой взгляд на любовь и на миссию искусства – а какой именно не пояснил. Виновато улыбнулся и ушёл, оставив Мастера в смятении и с невысказанными возражениями. Хотя чем он мог возразить этому юнцу, когда после последних событий и сам думал также…
          Тогда, после откровений Демоне в хоромах Мары, Вольга словно прозрел и понял, что его мучило всякий раз по окончании очередного творения: не было умиротворённой радости и упоительного покоя. И он начал крушить свои скульптуры, пока не выдохся. Собраться и успокоиться он сумел только после полудня и то благодаря тому, что его ждало свидание с Крадой, которое было необходимо его взломанной душе, как источник в пути по барханам. Но девушка не пришла на встречу – и это было для него новым ударом и совершенно неожиданным, поскольку ни одна женщина никогда ещё ему не отказывала и ни к одной из них он так не тянулся – робко, как юноша, и бережно, как антиквар к редкой старинной вазе из тончайшего стекла.
          Прождав Краду больше часа у реки и перебесившись двухчасовым шатанием по городу, он отправился к ней домой, чтобы убедиться, что  с ней всё в порядке, и там ему сказали, что с полчаса назад прибегал посыльный от дочери и сообщил, что та срочно уехала куда-то на этюды. Как ни правдоподобно выглядело это объяснение, Вольга безошибочно определил, что Крада не пожелала с ним встречаться. Должно быть дурная слава дошла до адресата…
          И всё это вкупе со знакомством с Демоне доконало Вольгу окончательно и вызвало такой приступ тоски, что если бы не Мара, добровольно принявшая на себя опеку над ним, он бы и есть забывал. Она пришла на следующий день с претензиями на забывчивость любовника, но, застав того в угнетённом состоянии среди мраморных осколков, принялась молча прибираться в мастерской…
         
         
          Мара любила Вольгу неистово и нежно, вкладывая в это чувство всю себя до последней капли. Это была последняя любовь глубоко одинокой женщины, в полной мере вкусившей горечь бестолковой и неприкаянной жизни и изверившейся во всём.
          Потеряв в одночасье любимого мужа и маленького сына, погибших во время селя в горах, она осталась один на один с горем, богатством и волчьей тоскою. Молодая, красивая и состоятельная вдовушка привлекла толпы самцов и искателей сладкой жизни – и Мара покатилась по наклонной плоскости. Мужчины сменяли друг друга в её постели с неприличной частотой, а успокоения сердцу не было – напротив, каждый разрыв оставлял свой рубец, множил её разочарование в любви и опустошал, подводя к последней черте.
          В день, когда на одном из приёмов Мара увидела Вольгу, она приняла решение уйти из жизни – и он стал ниточкой, удержавшей её от отчаянного поступка, за которую она уцепилась из последних сил. Она не пыталась понять почему и за что полюбила человека с прочной репутацией губителя женщин – просто приняла его к сердцу таким, каков он был в тот момент: искрящеся жизнерадостным и магнетически притягательным. А ещё он выделялся из толпы тем, что был самим собой.
          И она стала наблюдать за Вольгой, не претендуя на его внимание и, уж тем более, на ответные чувства, черпая интерес к жизни лишь от одной исходящей от него силы и уверенности. Чтобы быть неподалёку… так, на всякий случай. И такой случай настал, когда она встретила его у парапета в минуту растерянности с бутылкой в руках…
         
         
         
          5.
          Седьмой день Крада прячется от искушения в добровольном затворе у наставницы, к которой примчалась, поняв, что противостоять своей любви самостоятельно не сумеет.
          В тот день, когда её ждала встреча с Вольгой, она боролась с собой изо всех сил, но за полчаса до назначенного часа была уже у реки – ноги сами вынесли её сюда, не внимая увещеваниям Матеры и собственного разума. Опомнилась она, лишь увидев обнимающихся влюблённых и поймав себя на мысли, что готова всё отдать за объятия Вольги. Всплывший в сладко закружившейся голове строгий глас наставницы отрезвил девушку и она обратилась в паническое бегство – прямиком к Матере.
          – Я знала, что ты придёшь сюда, – улыбнулась та, – и приготовила тебе келью.  Отдыхай. Завтра начнём занятия по ясновидению. Уверена, что у тебя всё получится.
          Матера не ошиблась в своей воспитаннице. Крада превзошла все её ожидания и стала «видеть» уже на третий день. Причём так ярко и необычно, что они решили эти видения фиксировать в рисунках, чтобы потом спокойно «прочитать» их. У Матеры не было никакого сомнения, что все акварели относились к Вольге, и довольно скоро она поняла о чём они.
          Это были картинки его детства до воплощения в нём посланника Алонзо. Яркие светлые отпечатки памяти семилетнего мальчика. Но один мотив повторялся чаще других: избушка в лесу и дымящийся огонь костра. И лишь однажды Крада изобразила чьё-то лицо. Лицо пожилой женщины со светлыми усталыми глазами и с лёгкой улыбкой на уголках губ. Видимо, близкий Вольге человек, скорее всего, бабушка…
          – Вот что я тебе скажу, девочка, – раздумчиво протянула Матера, отложив рисунки, – пора тебе пройти обряд посвящения. Завтра пойдём на озеро. Это потаённое озеро, священное со времён древних волхвов и имя его Слеза Творца…
         
         
          Тёплое облако пара от озера окутывало обнажённое тело Крады, приникшей к Столпу Посвящения. Она смотрела в синь и слушала монотонный речитатив Матеры. Слов она не различала, но особая ритмика текста и гортанный голос чтицы наполняли её вибрациями и делали трепетно чуткой ко всему видимому и осязаемому. И от действа посвящения волнение охватило всю её сущность, а любовь плескалась через край – любовь не только к Вольге, к близким и к Матере, а ко всему, в чём она пребывала. Она купалась в ней и была полна счастья и веры – и невесомо возносилась в синь. Горячие токи текли от кончиков волос и пальцев по всему телу, наполняя его и Душу блаженством. Время остановилось… Но всему приходит конец.
          – Запомни это состояние, Крада, – сказала Матера, подавая ей чистые белые одежды с вытканными серебром по вороту, рукавам и подолу оберегами, – это была гармония. Всякий раз, когда отголоски сегодняшних ощущений посетят тебя, ты будешь знать, что мысли твои вещие, а решения верные…
          – Запомню, Мати, – сияла очами Крада, надевая ажурное очелье, – даже, если бы не хотела… Такое счастье невозможно забыть. Поклон тебе за эти минуты, Мати!
          – Не спеши благодарить меня, милая, – грустно улыбнулась Матера, – ясновидение – это тяжкий дар, не всякой женщине под силу, а о мужчинах и говорить нечего. Хотя к ним оно, за редкими исключениями, приходит, лишь когда отбродит молодая кровь и они перестают быть рабами плоти. Да и то не ко всем и не напрямую, а через женщин. Да, они умеют черпать наши тайные знания, а потом сжигать нас на кострах… – она оправила очелье на лбу Крады и начертала на нём перстами неведомый знак. – Пойдём, я покажу тебе твой затвор. По обряду ты должна пробыть в нём семь дней и ночей, постигая скрижали и дважды в день, на утренней и вечерней заре, омываясь в Слезе Творца…
         
         
          Оставив Краду наедине с собой и с откровениями древнего знания, Матера отправилась восвояси. Шла она неторопко, размышляя о воспитаннице и её любви, вызвавших в памяти многократно откладываемые на потом мысли и планы возвращения прав женщин на исполнение предназначения Творца.
          Она была благодарна провидению за подвернувшуюся заботу о Краде, поскольку давно пора было объявить войну Алонзо. Видимо, время тому пришло. Значит, сегодня она вызовет его на серьёзный разговор. Давненько они не общались…
          Но сначала надо кое-что прояснить о Вольге, проверить свои догадки. Тем более, что он будет предлогом к беседе. Тут без скрижали не обойтись.
          На место Матера добрела к закату солнца и сразу затворилась в опочивальне и зажгла свечи. Обложившись акварелями Крады и сняв покров с прозрачной кварцевой скрижали, она сосредоточилась и осторожно повела подушечками длинных гибких пальцев по тайнописи. Нужные слова проявились сразу: родовые истоки, источник, волхв, мать матери, беснование, огонь и… Чертополох? А почему бы и нет, если речь о бесовщине?
          Ещё несколько минут Матера читала тайнопись и согласно кивала, беззвучно повторяя каждое разгаданное слово. Кажется, всё сложилось в целое и она теперь в силах кое-что подсказать возлюбленному Крады. Только бы он был достоин её!
          Отложив скрижаль, она ещё раз просмотрела акварели воспитанницы и на одной из них сделала надпись. Пока всё. Остальное подождёт до завтра. Матера подошла к узкому зарешёченному окну и любовалась закатом, пока последний луч солнца не утонул за горизонтом. Теперь Алонзо…
         
         
         
          6.
          Свеча, скрижаль и зеркало – вот всё, что нужно было ей для таинства. Матера снова взяла скрижаль и, положив ту на колени, отразила ею в зеркале огонёк свечи. Неведомо откуда взявшаяся тень наползла на отражение и, сгустившись, превратилась в силуэт человека.
          – Зачем потревожила старого небожителя, жрица? Что тебе нужно? – голосом приглушённым расстоянием и полным сарказма поинтересовался гость.
          – Чтобы задать тебе такой же вопрос, – спокойно ответила «жрица». – Что тебе нужно, Алонзо? Зачем ты натравливаешь на женщин своих демонов? Разве мало тебе власти? Мало тебе бессмертия? Оставь моих сестёр в покое! Ни ты, ни твои выученики не стоите ни единой из них, даже самой падшей! Ты думаешь, что держишь наш мир под контролем? Думаешь, что Хаос лучшее из мироустройств и Порядок никогда не восстановится?
          – А ты думаешь иначе? – съехидничала тень «небожителя», не собираясь ждать ответа. – Не обольщайся! Алчность, блуд, ложь и жестокость крепко укоренились в подлунном мире. И это залог вечного Хаоса. Мои парни следят за этим и с превеликим удовольствием, потому что получают сладкую плату натурой... – и он расхохотался сиплым клёкотом, отчего зеркало начало вздрагивать, а пламя свечи взметнулось вверх. Резко прервав веселье, Алонзо принялся высокомерно бахвалиться, как тщательно он отбирает кандидатуры для воплощения тьмы и какие редкие экземпляры искусителей и уничижителей в его тёмной гвардии: сильные, умные, талантливые…
          – Вот об одном из них я и собираюсь говорить, – перебила его Матера, – о Вольге. Хочу предупредить тебя, что начинаю борьбу за его душу и изгоню из него тьму… – тень в зеркале начала резко удлиняться, затем сжалась в комок, что свидетельствовало о возмущении пастыря демонов и, возможно, скором выплеске злости. Но это Матеру не пугало. – Твои демоны ломают женские души и пьют их – но они неисчерпаемы, потому что в каждой горит искра Творца, способная разгореться в пламя любви и поглотить тьму. Любовь творит свет и лечит воплощённых и таковых немало. Что же ты об этом-то молчишь?
          И Алонзо молчать не стал – он взвизгнул:
          – Много ты знаешь о любви! Откуда тебе знать, какова она? Как тёмная, слепая страсть выжигает в золу душу? Как она служит наруку моим молодцам и уничтожает свет? Ты же девственница!
          Гость поперхнулся возмущением и Матера перехватила инициативу:
          – Да, я девственница. И это мой выбор моё предназначение. Творец дал мне дар ясновидения и направил на особый путь служения Порядку и Гармонии. И ты, сам того не ведая, помог мне принять это решение.
          – Я?!! Помог стать тебе моим врагом?!
          – Ты, Алонзо. Когда один из твоих «гвардейцев» погубил мою сестру. Она не вынесла его жестокой игры и ушла из жизни. Оттого, что любила твоего демона искренне и светло, всем сердцем, всей душой – и не приняла его условий. Это ты ничего не ведаешь о любви, потому что в твоём понимании душа там не участвует, а только тело. Но любовь это выше плотского наслаждения, это полное слияние любящих. Если бы такая любовь воцарилась в миру – ты бы не был бессмертным. И хватит об этом! Я не собираюсь рассуждать с тобой о духовных материях. Готовься потерять одного своего демона. И это только начало. Я вошла в силу и ко мне пришло нужное Знание.
          – Это мы ещё посмотрим! – взвилась тень и отделилась от зеркала. – Похоть неодолима. Потому что плоть каждый день просит пищи, а душа…
          Матера решительно задула свечу и стало темно, тихо и душно. Она распахнула окно и впустила в опочивальню слабый свет скрывшейся за лёгким облаком Луны и свежий воздух. Звёзды россыпью бликов дробили ночную тьму, изредка подмигивая ей, и Матера, перестав ворочать в мозгу жернова неприятного разговора с Алонзо, улыбнулась им всем сразу: ишь, женщина для них лишь плотская утеха! Им бы сообразить, что не зря и жизнь, и звёзды, и планеты, да и сама Вселенная сути женского рода! «А если вдруг все женщины откажутся рожать? Чем ты будешь тешить своё тёмное нутро, Алонзо?». В момент появления этой неожиданной мысли, Луна, выплыв из-за облака, проложила дорожку света в окно – и пришло облегчение от тяжести на сердце…
         
         
          За дверью послышался шум и вскоре створки её приоткрылись и в свете горящей в руках свечи показалось озабоченное лицо одной из насельниц затвора:
          – Мати, тут какая-то странная женщина рвётся к тебе. Я ей говорила, что уже поздно, а она ни в какую…
          – Оставь свечу и впусти посетительницу.
          Женщина ворвалась в опочивальню сразу после этих слов. Она была достаточно молода, красива и взволнована. Рыжие кудри выбились из-под покрова и горели жаром как и её тёмно-карие глаза. Обдав неистовым взглядом Матеру, она опустилась на колени и выдохнула:
          – Не мучайте его, умоляю! Он совершенно потерян и одинок! И я боюсь, что он сгорит или сорвётся и наложит на себя руки!
          – Постой, постой! – опешила Матера. – Я ничего не поняла! Назови себя и открой мне секрет: кого я мучаю? О ком речь?
          – Меня зовут Мара, я вдова, – выпалила гостья и достала из широкого рукава свёрнутый в рулон лист бумаги. – Вот, вот она его боль! Скажите ей, чтобы она оставила его в покое! Моего Вольгу…
          Ах, вот оно что! Вот он кто герой романа этой несчастной! Матера молча развернула рулон: это был рисунок сангиной. Вернее, портрет. Портрет Крады. 
          – Отдайте Вольгу мне! – взывала Мара, заламывая руки. – Только любовь к нему заставляет гореть моё сердце! – Я люблю его так, как никто и никогда не будет любить. Он всё, что держит меня в жизни. Но он под чарами вашей воспитанницы и пропадает! Скажите ей, чтобы она оставила его в покое!
          – Я не смогу ей ничего сказать, – ответила Матера, сворачивая портрет Крады и пряча тот за спину, – моей воспитанницы сейчас нет в городе. Она далеко. А за Вольгу не беспокойся, милая, он не из тех, кто умирает от любви. Он воплощённый… – короткая пауза дала Матере возможность понять, что Мару это сообщение не удивило и не смутило. «Тем лучше» – подумала она и пошла напрямую: – Просто у Вольги сейчас трудный период. Он борется с тем, чтобы тьма не поглотила его душу полностью. Но того света, той искры, что ценой своей жизни дало ему любящее сердце бабушки ему уже не хватает. А без него он жить не хочет. Он уверен, что тогда не сможет творить…
          – Свет… Бабушка… – растерялась Мара. – Да разве такое возможно, чтобы передать свой свет? Свою любовь? Как?!!
          – Если это угодно Творцу, то да, возможно… – начала было Матера, но заглянув во вспыхнувшие безумством глаза гостьи, осеклась.
          Мара осыпала поцелуями её руки и подняла лицо:
          – Пожалуйста! Умоляю тебя, Мати! Как она это сделала?!
          – Через поцелуй в родничок после молитвы… – тихо ответила Матера, успокаивая себя тем, что так или иначе всё в воле Творца…
         
         
         
          7.
          В то время, когда Крада проходила обряд посвящения, Вольга метался в горячечном беге за ускользающими бредовыми видениями, наполненными картинками его жизни, чаяний и деяний. В них было множество женщин, но  неизменно присутствовали Крада и бабушка. И ещё какая-то незнакомая величавая матрона, возносящая руки к небу и бубнящая молитву низким голосом Мары. Остальные женские лица, стёртые из памяти, были расплывчаты и похожи друг на друга недоумённым и печальным выражением глаз. Они, эти некогда близкие женщины, всегда появлялись в тот момент, когда ему казалось, что он уже настиг Краду и вырвал из её рук свечу. И Крада исчезала в их толпе, высоко подняв свой светильник, словно указывала кому-то путь. Затем свет дробился жутким сиплым хохотом и становилось так темно, что Вольгу охватывал ужас. Он звал бабушку и та приходила, обнимала его, целовала в голову и шептала ласковые умиротворяющие слова. И он забывался коротким сном…
          В день, когда он пришёл в себя, бабушку сменила Мара и он удивился, что не прогнал её, а позволил ей целовать его и успокаивать, а потом напоить водой и лечь рядом. Сон его на этот раз был глубоким и целительным. Без видений.
         
         
          – Хвала Творцу, ты пришёл в себя! – с улыбкой воскликнула Мара, поднося к его спёкшимся губам целебный отвар. – Трое суток в горячке. Я очень за тебя испугалась.
          Взгляд её в тёмных подглазьях светился, но лицо было осунувшимся и усталым. Вольга вспомнил, как прогонял её, и в нём шевельнулось некое подобие раскаяния:
          – Извини. Я был груб с тобой. Унижал, гнал…
          – Не надо, не извиняйся. Ты ни в чём предо мной не виноват. И унизить меня больше, чем я сама себя унизила, уже невозможно. Я просто была рядом, это было нужно мне. Больше, чем тебе. Если ты не против, я останусь с тобой ещё на пару дней, пока ты не окрепнешь. Потом уйду.
          – Оставайся, – безо всякой радости позволил Вольга и отвёл глаза. И заметил изменения в интерьере мастерской. – Ты зачем завесила все зеркала, как по покойнику?
          – Они тебя смущали. Перед тем, как свалиться в горячке, ты был не в себе, метался по комнате и разговаривал со своими отражениями в зеркалах. С Демоне.
          Вольга насторожился:
          – Что ты знаешь о Демоне?
          – Всё. Ты подолгу с ним спорил, не замечая меня, – спокойно ответила Мара и усмехнулась, – ведь я для тебя пустое место…
          – Извини, – буркнул Вольга, явно тяготясь этим разговором, – иди отдохни. Я тоже посплю ещё. – Мара, слегка пошатываясь, послушно пошла в другую комнату, но он остановил её спонтанным вопросом: – Скажи, я что-нибудь рассказывал тебе о своей бабушке? Почему ты целовала меня так же и с теми же словами, как она?
           Мара обернулась и равнодушно пожала плечами:
          – Ничего не говорил. Это известный народный способ помощи молитвой…
         
          Она ушла в свои хоромы не через двое суток, как собиралась, а на следующий день. Потому как поняла, что ещё немного и уже не сможет дойти до дома без посторонней помощи из-за стремительно растущей слабости…
         
         
          Силы вернулись к Вольге на удивление быстро. Он пытался занять себя набросками лиц из своего бреда, смутно чувствуя, что те являлись к нему не просто так, а с каким-то тайным смыслом, сулящим откровение. И на третий день вынужденного одиночества ноги сами понесли Вольгу в галерею Бажена.
          Он не пытался понять, зачем он туда идёт, но когда вошёл в зал, безошибочно направился к стене с акварелями Крады. Свет и радость, исходящие от них, заставили его сердце сначала замереть, а потом забиться неистово и жарко. Он переходил от листа к листу и постепенно наливался уверенностью, что в них кроме портрета женщины, похожей на бабушку, есть нечто, что он ищет, и вот-вот это нечто приоткроет перед ним тайну маленького солнышка в омуте его души.
          Вольга жадно вглядывался в акварели и время остановилось. В третий проход глаза его зацепились за покосившуюся избушку, перед которой горел костерок: вот!!! Вот оно откровение! Он должен вернуться к истокам своей судьбы, отыскать эту избушку, где бабушка творила над ним тайное действо. И отыскать старика! Хотя вряд ли тот жив: тридцать лет прошло… Вольга на несколько секунд прикрыл глаза, чтобы воскресить в памяти лицо лесника, но увидел только изрядно поношенный ватник с торчащими из него лоскутами заплаток – а, когда поднял веки, взгляд выхватил на рисунке надпись. Интересно: что там написано? С трудом, но разобрал: окуривание чертополохом… И резко выпрямился: да! Именно чертополох жёг дед в костре! Бабушка говорила, что так положено при падучей, чтобы изгнать бесов…
          «Демоне, ты слышишь? – мысленно спросил он своего подселенца, – я буду изгонять тебя курящимся чертополохом! – и вздрогнув, ухмыльнулся. – Ну да, всё верно: ты это я». Вольга снова и снова разглядывал акварели и постепенно узнавал детали забытого пейзажа, бабушку и родник, бьющий почти из-под корней старого дуба…
          Да! Немедленно! Собираться и ехать в детство!
          Вольга стремительно направился к выходу и чуть не сбил с ног высокую величавую матрону. «Это она! Женщина из видения!». Он резко оглянулся и, поймав её строгий пытливый взгляд, машинально кивнул, как старой знакомой. Матрона сощурила огромные светлые глаза в улыбке, от которой Вольгу пробрала дрожь то ли вины, то ли страха, то ли раскаяния.
          И он поспешил ускользнуть и от всевидящего взгляда и от холодной улыбки Матеры…
         
         
         
          8.
          Придя к озеру за Крадой, Матера застала её сидящей в глубокой задумчивости на поваленном грозой дереве у входа в пещеру, обустроенную под келью. Она подала воспитаннице знак, чтобы та не вставала, и присела рядом. Крада выглядела подавленной и Матера поспешила развлечь её новостями прошедшей недели. Хотя, в общем-то, опуская повествование об Алонзо и Маре, и рассказывать-то было нечего. Разве что о том, как тоскует по девушке Бажен и о посещении галереи Вольгой.
          При звуке дорогого имени Крада немного ожила, но то, что Матера услышала от неё после того как умолкла, не порадовало её.
          – Я поняла его сущность, Мати, – тихо сказала Крада, глядя себе под ноги. – У него тернистый путь борца. Он силён и безжалостен от рождения. Цинизма в нём тоже немало. Как и романтизма и таланта, который требует пополнения энергетики. Поэтому он способен использовать для достижения цели любого и жалеть никого не станет. По духу он скиталец. И семья ему противопоказана, женщины ему нужны лишь для коротких передышек и подпитки. И… ты понимаешь как… только для плоти. Думаю, он не умеет любить сердцем. Творцом ему предписана вечная борьба, и если не с кем-то, то с самим собой. И душе его мятежной покоя нет и не будет никогда…
          – Да он чудовище! Как же ты можешь любить его, девочка?
          – Не знаю, Мати… Люблю и всё. И жалею. Он же не понимает, чего лишён.
          Лицо Крады было бледным, но взгляд лучился ясностью:
          – И я увидела будущее, Мати. И поняла в чём моя миссия… – сердце Матеры зашлось от сострадания, но она не произнесла ни слова и дождалась продолжения откровения. –  Скоро Вольга обретёт себя и поймёт, что должен делать, и будет творить ради искупления содеянного… Я не должна ему мешать. Напротив, я всю жизнь буду помогать ему. Но как женщина, оставшаяся непокорённой им, как путеводный свет...
          – И что? Что ты решила для себя?!
          – Я стану затворницей, как ты, – спокойно ответила Крада.
          – Нет! – воскликнула Матера. – Не делай этого! Затворницами становятся женщины пожившие в миру, потерявшие родных и любимых! А ты ещё молода, ты должна рожать детей! Я видела совсем другую судьбу для тебя. Я видела тебя матерью троих дочерей с прекрасными именами: Вера, Надежда и Любовь. И ты и они могли бы сделать многое для восстановления Порядка и Гармонии в нашем погрязшем в разврате мире. Крада, опомнись, не беги от своего предназначения!
          Крада задумалась, прислушалась к чему-то внутри себя и кивнула:
          – Хорошо, Мати, я подумаю. В тиши. Дай мне время и место в твоём затворе. Хотя бы год затворничества. Один только год…
         
         
          В день, когда Крада вернулась в город, чтобы поселиться в затворе Матеры, Вольга уехал почти за тысячу вёрст в глухие леса искать исцеления у родовых истоков. Он довольно быстро отыскал избушку лесника, починил крышу и обустроил домик для жилья. Нашёл и расчистил Родник с минеральной водой, и даже пучки чертополоха в полуразвалившемся амбарчике со слежалым подгнившим сеном. Во время работы и в коротких перерывах он много думал о прошлом и будущем, а по вечерам, держа перед собой небольшое зеркало, подолгу разглагольствовал перед Демоне – то выговаривая ему, то каялся, отчего тот заметно скучнел и бледнел.
          Гложущая нутро тоска постепенно отпускала Вольгу. Он жёг в костре чертополох, пил из Родника детства и беседовал во снах с бабушкой. И светлел душой и мыслями, с каждым часом уверяясь, что нечто важное снизойдёт на него и укажет, что делать в будущем. И такое случилось. Как-то вдруг, как всегда бывает, когда чего-то подспудно ждёшь, желая того и опасаясь разочарования.
          Это случилось на вечерней заре у Родника, когда он медленными глотками вкушал воду и светлое видение Крады. Упиваясь им, он взглядом художника оценил красоту и чистоту образа девушки и непроизвольно воскликнул: «Она совершенство!». И с этим словом на него снизошло: он будет являть миру совершенство Женщины! Потому что прозрел и видит это. Пусть пока только в нескольких: в Краде, в Матере, в бабушке и в …Маре. В мраморе, в дереве, на полотнах он будет создавать красоту, дарящую бескорыстную любовь и  далёкую от порока. То о чём говорил ему недавно Бажен… Возвести на пьедестал совершенное создание Творца, явить остальным красоту и гармонию – разве не в этом миссия настоящего Художника?
          Вечером, поведав о своих планах собственному отражению, он позволил себе пошутить над Демоне:
          – Ну что, подселенец? Худо тебе? Понятно, ты разочаровался и во мне и в Учителе. Видать, совершенные создания Творца ему всё же не по зубам. Но ты не отчаивайся. В конце концов, плюнь на него, как он когда-то на своего Учителя, и переходи на мою сторону. Тогда мне не нужно будет тратить время и силы на борьбу с тобой и вместе мы такого наворотим!
          – Сумасшедший, – буркнул Демоне, мысленно прощаясь с мечтой о бессмертии.
          – Сам такой, – ответил Вольга и победно расхохотался.
          Откуда-то из глубины леса ему вторила проснувшаяся сова…
         
         
         
         
Коллаж автора.