Забытые сны о любви

                ЗАБЫТЫЕ СНЫ О ЛЮБВИ.

                Бахито И.У.


Лекция закончилась, и мы шли с ней по коридору старого, обшарпанного здания, навевающего уныние на большинство тех кто, имел хотя бы временное удовольствие посещать его. Облезлые стены и потолки, свисающая лохмотьями старая краска, скрипящие доски деревянных полов, тусклые, запыленные светильники, с трудом освещающие темные коридоры, двухсторонние гранитные лестницы, с массивными перилами, выкрашенными в половую, коричневую краску, пыльные стекла огромных окон в поворотах между лестничными пролетами, и массивные, крепкие двери в аудитории, выкрашенные в серовато-белый больничный цвет.
Наверное, когда-то давно, это здание блистало своей чистотой и было образцом в череде административных строений, символизирующих силу и авторитет власти, ее многозначность для тех, кем управляли из него.
Простояв столько времени, несмотря на внешнюю обветшалость, оно все еще было основательным и крепким строением. Его толстые, каменные стены твердо стояли на земле, успешно противостоя погодным и политическим ненастьям, без трещин и просадок, и даже сырость, гроза современных бетонных коробок, не смогла прижиться в них. На удивление, эти стены всегда были сухими и чуть теплыми, в любое время года,  в любую погоду.
Когда и кто строил это здание, я не знал, но те кто его строил, вызывали во мне уважение и благодарность, за мастерство и любовь к своему делу, за их заботу о тех,
 для кого они строили.
В начале, когда я, три года назад устроился сюда на работу, оно не произвело на меня впечатления,  вернее произвело, но в обратном смысле. Я ежедневно, исправно входил в него читать свой курс лекций, и так же исправно выходил из него, по концу рабочего дня, стараясь не обращать внимание на окружающий меня унылый антураж.
Так прошел месяц, второй, третий. И вдруг я обнаружил, что у меня возникло чувство  благодарности и привязанности к этому зданию. Мне было в нем очень уютно и спокойно. Когда я входил в него взвинченным, после часовой нервотрепки в городском транспорте, на остановках и улицах, у пешеходных  переходов, да мало ли еще где, то успокаивался, приходил в равновесие, злость и раздражительность исчезали, появлялось нормальное желание работать. Желание жить дальше.
Я и сам понимал нереальность этого. Иногда мое здравомыслие, напичканное твердым материализмом, начинало протестовать и спорить,  но в конце, концов уступало фактам, потому что, так оно и было.
Прошло еще время и теперь, входя в это здание, я стал мысленно здороваться с ним, как со старым, добрым другом, сослуживцем, добрым и отзывчивым коллегой по работе.
Коллегой, с которым у меня было много похожего, общего.
Мои знания и опыт жизни, были таким же обветшалыми, как краска на его стенах, но такими же фундаментальными, как сами стены.
До пенсии мне оставалось, чуть меньше года, наверно и ему, до сноса, оставалось от силы два, три года. Его как и меня, со всех сторон, окружала молодость, новенькие, сверкающие алюминием и стеклом, многоэтажные высотки, и не нужно было быть большим провидцем, что бы предсказать будущее для него.
То что я еще читал лекции на курсах, было не моей личной заслугой, а инерцией
системы, которая основывалась на старых правилах и инструкциях, требовавших, чтобы
была поставлена галочка в личных делах курсантов, о том, что у них с этим делом все
в порядке. Собственно и сами курсы, размещавшиеся в этом здании, доживали последние годы.
На здоровье, я не жаловался, и потому усердно асфальтировал мысли о том, что
буду делать став пенсионером.
Мысли тоскливые, суицидальные.  Как  я, еще здоровый, крепкий мужчина, окажусь запертым в четырех стенах своей конуры, наедине с этим светящимся ящиком, для идиотов, и унылым пейзажем задворок в окне. На, возможно, долгие годы, пока тоска не скажет своего веского слова.
Ему в этом смысле было проще. Пенсионная жизнь ему не грозила. Его бы просто сломали и разобрали, на мелкие кусочки, без особых сантиментов. И если откровенно, я тоже был бы не прочь, иметь такой же вариант в запасе.
ОНА.
Она появилась в составе новой группой курсантов. Молодость прекрасна, это понимаешь в моем возрасте, когда смотришь на симпатичную, хорошо сложенную и к тому же умную, с выразительными, большими, серыми глазами, женщину, примерно, двадцати восьми лет.
Возле нее, на перерывах, всегда крутилось несколько парней из группы, на зависть остальным дамам, а она, почему-то, во время лекции, смотрела на меня и загадочно улыбалась, уголками губ, что в первое время сбивало меня с темпа.
Иногда, после лекции, она подходила ко мне с вопросами, на которые я подробно, с усердием, отвечал. Тем более, что мне было приятно общаться с ней.
В этот раз, мы с ней задержались чуть больше. Все уже разошлись, коридор был пуст и когда мы подошли к лестнице ее каблук провалился в щель между досками пола.
Она не удержала равновесие и стала падать. Я успел обхватить ее за талию, не давая упасть, и ее, влажные, чуть приоткрытые губы, оказались совсем близко.
Бес меня попутал. Все произошло как-то само собой. Ее губы были совсем рядом,
 в ожидании. Влечение их было настолько сильно, что я не удержался и слегка прикоснулся своими губами к ним.
Да, я ее поцеловал и с ужасом ожидал реакции. Возмущенного взгляда, резких слов, и  даже пощечины. И поделом. Мне заранее было стыдно, за свой поступок. Слишком велика была разница между нами и в годах, и в служебных взаимоотношениях.
В этот миг я, мысленно, сам себе подписал справку о временном помешательстве.
Но вместо этого почувствовал, как ее руки обняли меня за шею, а голова легла мне на плечо, осыпав мое лицо шелковистыми, ароматными волосами.
Я стоял, в полной растерянности, не зная, что мне делать дальше, оглядывая пустой коридор и молясь, чтобы, не дай бог, кого-нибудь сюда не занесло.
Она прикоснулась губами к моему уху и прошептала:
- Мне понравилось, как ты целуешь.
  Поцелуй еще раз.
И подставила губы. Я поцеловал, но уже смелее и дольше, а потом несмело спросил:
- Может, пойдем?
Она подняла голову, посмотрела мне прямо в глаза:
- Боишься, что кто-нибудь увидит?
Неприятно, но правда.  Я действительно боялся этого. Сказались штампы воспитания,
черт бы их побрал. Мне бы наплевать на всех и на все, раз уж так получилось, в конце-то,
концов, это было мое личное дело, а я заелозил, начал оправдываться:
- Нет.
  То есть да.
  Не хочу сплетен о нас.
Она оглядела пустой коридор, лестницу и сказала:
- Только вытащи мой каблук, он застрял.
Я присел, вытаскивая каблук ее ботинка из щели и одел его ей на ногу, а она мягко гладила меня по голове и шее, как котенка. Оказалось, что это довольно приятно.
Потом мы шли с ней по улице. Она взяла меня под руку и прижалась к ней всей грудью.
Мы болтали о всякой чепухе, иногда останавливались и целовались, снова шли, и снова целовались, пока не пришли к ее дому. Я поцеловал ее и она, махнув мне на прощанье рукой, исчезла, простучав каблуками по бетону подъезда.
Через день у меня была очередная лекция в ее группе. Ничего не изменилось. Она так же смотрела на меня и загадочно улыбалась. Занятие я провел кое-как, торопя время
в ожидании момента, когда все уйдут и мы с ней останемся наедине. Но она, о чем-то весело болтая со своими поклонниками, вышла вместе с ними.
Когда в аудитории никого не осталось, я осторожно выглянул в коридор, но там никого не было. Мне стало горько и обидно, так словно у меня отняли что-то очень дорогое и ценное. Я подошел к окну и оперся на стену, глядя как там, за окном, легкий снег заметает следы на заднем дворе здания.
От стены потянуло теплом, сочувствием и уютом. Тепло было живым, поглаживающим мои скверные мысли, от чего они таяли, истончались, и исчезали.
Постепенно я успокоился, удовлетворившись тем, что доказал себе неизбежность такого окончания, моего неожиданного романа. Все-таки разница в годах, в жизненном опыте и все такое прочее, а вокруг столько молодых, симпатичных ребят.  По-другому, не могло и быть.
Точки и восклицательные знаки были расставлены, можно было уходить. Я одел свою просторную куртку, натянул кепи и поплелся к выходу.
  Она стояла в фойе, уже одетая, в окружении тех же ребят. Они о чем-то увлеченно
разговаривали, разбавляя тему жаргоном и остротами, а я стараясь быть незамеченным прошел к входной двери.
Я стоял на остановке, повернувшись спиной к холодному, колючему ветру и высматривал автобус за поворотом, когда вдруг услышал ее обиженный голос за спиной:
- Почему ты меня не подождал?
Не зная что сказать, я обернулся и посмотрел ей в глаза.
Она, без тени смущения, продолжила тем же тоном:
- Эгоист.
  Видишь мне холодно.
Она расстегнула молнию на моей куртке и прижалась ко мне всем телом. Я укрыл ее отворотами куртки и повернулся, укрывая своей спиной от ветра.
Потом подошел автобус. Потом мы сидели на кухне в моей квартире, пили легкий, горячий глинтвейн из высоких бокалов, чтобы согреться, и слушали блюзы. Потом она спала у меня на плече, прижавшись ко мне сосками своей груди, обняв меня за шею и ее волосы, в такт дыханию, мягким шелком, щекотали мне лицо. А я гладил ее плечи и иногда нежно, легким прикосновением целовал ее губы и шею.
Любая сказка когда-нибудь кончается. Моя, закончилось через две недели, когда курс лекций был прочитан. Две недели, которые были посвящены только ей, ее капризам и фантазиям, кстати вполне реальным. Идя со мной по улице, она вдруг могла вполне
серьезно спросить – а почему ты не даришь мне цветы? Я от неожиданности беспомощно оглядывался по сторонам, и конечно, невдалеке замечал продавца цветов. Или  мечтательно произносила – что-то очень шампанского хочется, и оказывалось, что подходящее кафе, находится почти рядом с нами. Как это не странно, но мне нравились ее
неожиданные капризы.
Когда пришло время уезжать, она настояла, чтобы я ее не провожал, и обещала позвонить через пару дней. Мы расстались на улице, на остановке автобуса. И все закончилось.
Звонка не было ни через пару дней, ни через месяц, ни через два.
Зато через полгода, меня скромно выпроводили на пенсию. На последок, я, прижавшись лбом к теплой стене, попрощался со зданием, и больше в него не заходил,
хотя иногда приходил и с противоположной улицы мысленно здоровался  ним.
Но однажды придя, похолодел. Здание было уже наполовину снесено. Огромный,
железный монстр, крушил его своими безжалостными когтями с торжествующим скрежетом и гудками, на радость, рядом стоящим, стеклянно-алюминиевым дворцам.
Вспомнился сюжет из мира природы, когда львица рвет зубами пойманную лань,
а вокруг застыли в предвкушении пиршества, над остатками ее обеда, вечно улыбающиеся гиены.
Я повернулся, не в силах смотреть на это, и поплелся к себе в конуру.
Ящик что-то показывал, но без звука, который я выключил. Звук, в отличие от изображения,  мешал мне думать, вернее сочинять варианты, как, не нарушая христианских заповедей, покончить с этой тоскливой, однообразной бессмысленностью.
Глубокая ночь успокоила бурление улиц, наступила лечебная тишина. Я сидел уставившись, невидящим взглядом, в экран, спиной к двери.
Входная дверь чуть скрипнула открывшись, но я даже не обернулся, мне было все равно кто там и что там. По прихожей простучали каблуки и, такие нежные, ласковые, желанные,  руки обняли меня за шею. Ее щека, мягким бархатом, потерлась о мою небритую щетину, увлекая меня в заоблачные высоты  неги.
Прижавшись губами к моему уху, она легким шепотом спросила:
- Ты звал меня?
Я закрыл глаза, боясь спугнуть это видение:
- Я очень долго ждал тебя, любимая.
  Очень долго.
  Бесконечно долго.
  Так долго, что мое ожидание превратилось в печаль.
  Прости.
  Это моя тоска и печаль звали, ту.
  Другую.
  Хорошо, что пришла ты.
  Даже, если мне это кажется или сниться.
  Только не уходи, не исчезай сейчас.
  Прошу тебя.
Погладив меня по голове, она сказала:
- Конечно, милый.
  Успокойся.
  Все прошло, все позади.
  Я вернулась к тебе и печали больше не будет.
  Никогда.
  Ведь это я.
  Та, кого ты звал и та, которую ты ждал.
  Видишь, я пришла за тобой.
  Теперь все будет хорошо.
  Не думай не о чем.
  Все это уже не важно и не нужно.
  Это был сон.
  Просто детский, нехороший сон.
  Тебе все снилось, а теперь ты проснулся.
  Проснулся, чтобы жить.
  Среди тех, кто ждет, когда ты проснешься.
  Когда встанешь и придешь к ним.
  Пора малыш.
  Ну, открывай глаза.
  Скоро рассвет.
  Нам надо идти.
Она взяла меня за руку и мы пошли с ней к двери. Куда, зачем, мне было совершенно безразлично. Ее теплая ладонь, согревала любовью мои холодные, замерзшие пальцы, и от этого, все остальное стало незначительным, микроскопичным, не стоящим ни малейшего внимания. Куда бы она меня не повела, я бы все равно пошел с ней, лишь бы моя рука, все так же, чувствовала ее мягкую ладонь.
Двери уже не было. Там, вместо нее был вечерний полумрак и светло-коричневая тропинка ведущая на холм. Когда мы поднялись на холм, я оглянулся, и не увидел ни двери, ни комнаты, ни здания, ни города вообще, в котором я когда-то родился и прожил всю жизнь.
Странно, но меня это нисколько не огорчило, а даже наоборот, обрадовало. Что-то
такое, связывающее меня с прошлым, оборвалось, освободив из липкой, вязкой паутины нескончаемых забот, проблем, множества  разных мыслей и переживаний. Плечи, сами собой, выпрямились, как будто сбросили нечто, все время давившее на них. И голова, последнее время опускавшаяся все ниже и ниже к земле, вслед за плечами, вспомнила о небе.
Было только тропинка, по которой мы пришли. Позади нас она исчезала в полумраке, а впереди, заканчивалась у приоткрытой входной двери здания. Желтоватый свет, исходящий из фойе этого здания, ложился дорожкой на ступени у входа, освещая их.
Я сразу узнал его. Это было то самое здание. Только теперь оно было сильно помолодевшим. Его стены, безупречной белизны, слегка светились белым светом.
Из ажурных, с разноцветными витражами, окон, разливался по полумраку радужный свет,  и временами, в них, мелькали тени от фигур, каких-то людей. И звук. Здание звучало тихой, приятной нотой.
Она отступила чуть в сторону и указала мне на здание:
- Тебе туда.
Я двинулся вперед по тропинке. Хотел о чем-то ее спросить. Обернулся.
Она стояла на том же месте и смотрела мне в след.
- А ты?
Она махнула рукой в сторону здания:
- Потом.
  Все потом.
  Иди скорее.
Я послушно пошел дальше. Шаг за шагом. И вдруг осознал, что при каждом шаге, мои воспоминания, начиная с самого раннего детства, сжимаются в капли и капают на тропинку, тут же поглощаясь ею без следа.
Вот школьные годы сжались и превратившись в каплю исчезли в земле. Потом
студенческие. За ними работа, друзья, женитьба, смерть жены. И так поочередно.  При  каждом шаге. Звенья всей моей жизни. Звено за звеном. Вниз по цепочке. Выжимались  из памяти. Орошали свежие следы от моих ног.  Высыхали.  И так все. Все, что хранила моя память, переставало существовать. Навсегда.
Но сами цепочки не исчезали. Они оставались на месте, пустые, но уже готовые принять что-то новое. Видимо именно для этого, они освобождались от всего старого, теперь уже ненужного содержания.
 Когда очередь дошла до ее глаз, смотрящих на меня на лекциях, я остановился. Остановился, потому что не мог, и не хотел, чтобы и это исчезло. Все остальное, ладно,
не жалко, оно давно пережитое и передуманное. С тем я уже примирился, сжился, но с ней...
Ее голос, вывел меня из ступора, заставив слегка вздрогнуть:
- Так можно простоять хоть вечность.
  И ничего не решить.
  Если уж очень хочешь, можешь вернуться обратно.
  Никто тебя не неволит.
  Всего-то надо, развернуться.
  И все будет по-прежнему, как было.
  Если ты так дорожишь, тем, что уже было.
  Прошло.
  И никогда не вернется.
  Даже любовь.
  Может быть самое прекрасное, что есть у людей.
  Но  любовь, милый, лишь игра.
  Игра между смертью и жизнью.
  В ней всегда выигрываю я.
  Потому, что все когда-нибудь заканчивается.
  Каким бы прекрасным оно не было.
  И это мой выигрыш.
  А жизнь, всегда проигрывает мне.
  Но становиться еще богаче.
  Такая вот, у нас, странная игра.
  Подумай.
  Неужели, что было, дороже для тебя, того, что будет?
  Ведь ты о нем ничего не знаешь.
  Какое оно?
  То, что будет.
  Что там?
  Как там?
  По-моему, стоит рискнуть.
  Ну же.
  Забудь все, и иди.
  Там тебя ждут.
  Тебе там будет хорошо.
  Очень хорошо.
  Ты даже не представляешь, как.
Я обернулся на голос, но никого не было. Тогда я спросил в пространство:
- Ты со всеми так?
Она весело рассмеялась и вечерний сумрак отозвался звоном колокольчиков:
- Никак ревнуешь?
  А знаешь, мне приятно.
  Как жаль, что раньше ты этого не делал.
  Нет милый.
  Не со всеми.
  Только не спрашивай о других, тебе лучше об этом не знать.
Я спросил:
- Почему я?
Она помолчала немного, задумавшись, отвечать или нет:
- Меня попросили.
Я уже догадывался каков будет ответ, но все равно решился спросить:
- Кто?
Она, взяв меня за плечи, мягко повернула лицом к зданию:
- Ты и сам знаешь.
Я почувствовал, как ее губы коснулись моих губ, а потом ее рука слегка подтолкнула меня
в спину:
- Все.
  Больше никаких вопросов.
  Иди.
  У нас нет выбора.
И я сделал шаг, сбросив с себя остатки  долгого и тяжелого детского сна.


17 марта 2010 года Филадельфия                Бахито И.У.