Vincolata. Часть 4

    “Читать абсолютную, дикую чушь, на немецком, на языке, который я понимаю – только потому, что нормальных немецких книг нет вообще в этом городе. Смотреть ненавистные скучные и пошлые каналы телевидения, только потому, что уже два месяца эти идиоты мне не могут наладить интернет. Сидеть здесь одной, без интернета. Учить всякую чушь, до которой мне в принципе нет никакого дела. И так каждый день. И в этом ад моего существования. Я ненавижу эту жизнь, искренне и без преувеличения. Я отношусь к ней с ненавистью, на которую только способен человек, и с иронией. Ждать здесь этих проклятых денег, этой мелочи, которую они дают, еще две недели, для того, чтобы только купить на них необходимую дешевую ерунду. Просыпаться с сознанием каждый день, что мне противно просыпаться и продолжать все это, просыпаться в голове со снами, которые отражают мои подспудные мысли и мою действительность. Например, сегодня мне приснился бывший муж, реально, как никогда.. Это заблуждение, что сейчас можно мыслить о прошлом более мягко. Никакого интереса нет даже мыслить об этом. Все это бывшее, все эти бывшие приходят ко мне во сне, потому что я одна. Потому что я просыпаюсь одна, и ни с кем не общаюсь, потому что мне никто не звонит, и нету проклятого интернета. Потому что я врала вам всем, и считаю это своим долгом, потому что правду вы ненавидите, и все ненавидят правду, и вы никогда больше не узнаете ее, по никакому доверию, будь она самая ерундовая и безобидная, о каком-то проценте национальности! Хватит уже копаться во мне и в моем прошлом. Все, что я делаю здесь, с таким мучением, это для того, чтобы никогда в жизни не могли придраться ко мне, или к моим детям за то, что они не того происхождения. Я всю свою жизнь положила на это, и думаю, что не зря. Всегда будут знать, что я европейской нации, и что я никто больше, и не была никем больше, и не буду никем больше, а дети получат или мою нацию, или нацию мужа, если только он будет остаточно умен для того, чтобы получить местное гражданство.. Хватит уже нам безвинно страдающих, за грехи тех, кого мы не знаем, и которые мы не совершали!”

    “Такого нервного истощения у меня давно не было, второй день таблетка. И будет еще каждый день. Потому что после ухода таблетки я уже просыпаюсь с депрессией. Я не могу этого объяснить. Вначале меня разнервировала ассистентка, потом счет и их угрозы, потом опять эти нохчи, которые строят из себя муджахедов. Все нормальные признаки мира они отменили, все обычные человеческие потребности тоже. Мою радость от солнца, от моря, от красивых домов они ненавидят. Они называют Европу, которая дала им убежище от смерти, проклятой. Они ненавидят все и всех вокруг. Они пытаются экзаменовать тебя по Исламу, прежде чем сказать хоть одно нормальное слово. Я не могу больше с таким людьми. Они точно сеют вокруг себя депрессию. Мне нельзя с такими людьми, я пытаюсь вырваться из депрессии, а они опять загоняют меня туда. А как, слушая их речи о ненависти к миру, не попасть в депрессию? Разве это я хотела, когда поддерживала наших, когда рисковала своей жизнью ради нашей идеи, нашей свободы? Разве этого хотел когда-то Джохар?
     Разве муджахеды так живут, как говорят эти «просвятители»? Муджахеды то борются, а эти что делают? Только не дают людям жить.
     Да, меня успокаивает вид оружия, нас всех успокаивает вид оружия. Но что они еще хотят? Они ищут женщину, не такую как я. Они ищут такую, которая будет для них рабом, и последует за ними и в глупость, и в пекло. Так я же вышла из этого, они хотят опять меня туда загнать? В жизнь без перспективы, на грани от смерти и безумия? Так это же и была моя жизнь!
      Я хочу теперь только спокойствия. Я больше не борюсь ни с кем. Я просто живу. И я хочу просто жить свободно. И иметь рядом с собой человека, рядом с которым я не буду трястись за каждое свое слово, я хочу, чтобы я могла говорить рядом с ним все, что у меня на душе, любые слова, и он бы понял меня. Я хотела бы человека, с которым я могла бы спокойно и свободно говорить правду. Пока нету такого на земле.
      Среди них  попадаются настоящие мерзкие, высокомерные козлы, которые поставили себя выше всего мира, и ведут себя с тобой так, как будто хотят показать свое превосходство. Но им это никогда, никогда не удается.
      Я вижу, что это люди злые в душе, и не добрые.”

      “Чем больше они мне причиняют боли, тем больше я сама запираюсь и запираюсь, ухожу в себя, отвечаю жестко и поступаю жестко, в то время как мой естественный характер совсем другой, и склоняет меня поступать иначе. Но я не могу, я вынуждена подчиняться плохому. Тому, что делают они. Они вынуждают меня как в игре в шахматы. От обиды, причиненной одним, я тотчас же при первом случае наношу ее другому. Я уже не могу иначе. Все хорошее вымерло во мне. Потому что на все большие раны я должна отвечать все большими ранами. Я их наношу механически. Потому что я очень страдаю. И я уже не могу принести добро. От своего страдания я могу причинять только зло. И я при этом радуюсь, потому что вспоминаю, что причинили мне.
     Эти люди затерроризировали меня. Я просто хочу нормально выйти замуж, а они требуют от меня чего-то совсем другого. Они это не получат. Я не могу играть вслепую в чью-то игру.
    Они требуют слепоты, они требуют повиновения, в незнании, а у меня должны быть раскрыты глаза на все, я стремлюсь сама всегда доходить до того, что делаю, и никогда не действовать по чужому мнению. Потому что смешно и мерзко потом жалеть о том, что тебе приказали другие, или куда тебя повели другие, как это делают сейчас многие другие.
Я наоборот, где нужно, шла за них, где нужно, шла против них, и всегда по своему собственному мнению, и поэтому не сожалею ни о чем. Потому что я всегда делала то, что казалось нужным мне, а не кому то. И я знала всегда изнутри все резоны, по которым я это делала. Я не делала ничего поверхностного, что не было бы продумано мной самой.
     Я не могу, чтобы меня вели. Если это не юрист, не консультант, нанятый мной самой, чтобы вести меня в нужных вопросах, то никто другой не может меня вести. Я хочу, чтобы муж меня любил, и чтобы у нас не было противоречий в том, куда нам идти, чтобы было доверие. Чтобы он дал мне расслабиться при нем. Чтобы он дал мне право нормально знать, что мы делаем и зачем, чтобы он не говорил мне это в последнюю минуту и не ставил меня перед фактом. Чтобы не трепал мне нервы этим. Чтобы понимал, что у меня тоже есть нервы, и что я тоже могу нервничать. Чтобы я не должна была при нем держаться, как машина, и думать и делать все из-под тяжка. Чтобы он не вынуждал меня к этому. Чтобы он не оглядывался на слова, у меня может многое соскочить с уст, я на этом потом не настаиваю. Чтобы он не оглядывался на мной гнев, и не был злопамятным на аффект. Я очень аффективна, но я очень быстро отхожу, и в тот же момент забываю это. Я хочу чтобы этот человек меня знал, чтобы понимать, чтобы знал мои слабости, и умел прощать. Я хочу, чтобы он был человеком, а не религиозным истуканом. Все это мне не нужно в такой степени, я не способна к этому, и я не хочу больше из-за этого страдать. Дайте мне делать, что я могу, исполнять ровно столько, сколько я могу. Не надо у меня требовать, если я больна, чтобы я была здоровой.”
    
    “Я хочу уехать, уехать из этой страны. Мне здесь очень плохо. Здесь люди чудовищные, врачи и медсестры садистски злы и бесчеловечны, кругом одна тупость и низший класс.
Я не хочу больше ни с кем контактировать здесь, ничего делать, ничего учить, ни с кем общаться, никуда ходить, ничего не хочу. Если они меня так ненавидят. Я могу враждовать, холодно, упорно, неустанно, для меня это хоть и тяжелая, но рутинная работа, но я очень не хочу этого делать, не хочу иметь предмет для этого. Куда же мне переселиться, чтобы не было предмета для этого, где бы меня само собой уважали, и не приходилось бы доказывать это через суды? Где бы не прицеплялись ко мне, и просто оставили бы в покое. Где же такая страна? Где же такое место? Я же знала, я знала, что это не может быть здесь, что здесь мне не будет спокойно и комфортно. Ради этого жилищного комфорта и формального спокойствия я живу здесь, но у меня нету здесь спокойствия внутреннего, нету гармонии с окружающим. Мы слишком не подходим. Я хотела просто выполнить необходимые формальности, но я не просила меня ломать. Я же ко всем изначально хорошо отношусь, я не понимаю, что происходит. Люди вдруг ни с того ни с сего начинают ненавидеть меня, и начинают мне препятствовать. Я не понимаю, из-за чего это. Что же они хотят от меня? Ведь если бы у меня было много денег, я бы не обращалась ни к кому из них. Я бы просто проходила мимо их кабинетов и заведений. Меня бы все это не коснулось. Господи, помоги мне переехать отсюда, помоги мне устроиться в другом месте, окончательно, безо всяких будущих проблем! Я больше так не могу. Я не понимаю этот народ. Они не понимают меня. Когда-нибудь забыть бы друг друга в другом месте. Это мое горячее желание!
      Просто потому, что ты для них изначально враг, ты им ничего не докажешь. По моему, здесь просто нет таких профессий, которые решают чужие проблемы, - здесь есть только такие, которые их создают. Я не помню, чтобы такое было в какой-то другой стране, всегда находился кто-то, кто мне помогал, или к кому можно было обратиться за компетентной помощью. Но здесь такого нету. Здесь я заранее вижу, что они меня подведут, что они сработают против меня, потому что они заранее недобро ко мне относятся. В чем причина? Господи, скорее бы скинуть ее со своих плеч!”

     “Дети какие-то сватаются. 21 год. На много лет моложе. Не могу их даже слушать, какие-то детские разговоры. Не интересно с ними. Все десять раз изжеванное и пройденное. Ни за что не выйду за младшего. Только может ненамного младшего.

     Завтра я начну день с таблетки.”

     “Ты боишься на самом деле этих больших игр, и на следующий день или в следующее мгновение они кажутся тебе чужими. Как будто я не могла думать о них, как будто я не могла играть в них. Но потом как будто сознание поворачивается ко мне опять своей другой стороной, и я опять делаю свое. Это так сложно. Сложно переживать. Нормальный человек поседеет это переживать. Сегодня я чувствую, что я бессильна, и немощна, и обижена, а завтра что я могу перевернуть весь мир, что я могу все. Зачем мне эти суды? Одно сознание говорит, не надо, ничего не надо, а второе бросает вызов себе.
     Я одна, мне даже скучно это делать. Но какое-то чувство чести побуждает меня это делать. Честь требует удовлетворения. Просто надоело приносить за это слишком большую цену.

    Завтра я начну день с двух таблеток. Это моя защита победить страх, сидящий внутри, страх перед жизнью, и новыми сюрпризами. За что это мне? Может быть что-то меняется во вне? Может быть что-то меняется в личности со временем моего одиночества? Я не могу этого сказать.”

    “Меня преследует здесь какое-то несчастье в любовных делах. Только я начала привязываться к человеку, как он уже бросает меня. Уже начинает проявлять себя не как бусулб ваша, каким он казался, а как обычный бывший уголовник. Начинает использовать не тот лексикон. Раздражаться. Проявлять строгие черты своего характера. Он не понял, что мне нужно. Ему нужна была жена. А где же его любовь тогда? Где способность к любви? Кроме одной требовательности, совершенно преждевременной, я ничего не вижу. Он оттолкнул меня от себя. Он меня больше не привяжет. Ни за что на свете я не пойду в прежнюю кабалу. Это будет зверь, не человек. И он бьет свою жену.
     Что за злобный, противный человек. А еще он хочет называть себя муждахедом. Да он к настоящим муджахедам близко не стоит.

     Стали дальше общаться. Зачем-то я придумала эту панацею. Чтобы он и дальше оскорблял меня. Я не хочу больше с ним общаться. Он сам меня вынудил к этому.
Мне надоело считать себя несовершенной и ущербной, как ему нравится. Если это ваш Ислам и Иман, забудьте про него со мной, я слышать об этом не хочу.

     Только не опять страдать. Мы с ним не сошлись. Это очень больно и прискорбно, но мы с ним не сошлись. Он истрепал мне все нервы. Я его ненавижу. У нас нету ничего общего с ним. Он вел себя так, как будто он только и искал повода, чтобы со мной расстаться. Он добился полного отторжения. Хорошо, что его сейчас нету в мсне, это его счастье.
    Он признался мне в симпатии к другой женщине, он только придирался ко мне, и не уважал меня.”

     Он был просто слишком строгий. Когда они расстались, Исмина опять жалела об этом. Жалела, что не выдержала его строгости. Может быть, он ее критиковал именно там, где было особенно больно. А она не могла это терпеть. В этом нету ничьей вины. Нельзя терпеть боль больше, чем ты можешь выдержать. А мягких методов что-то понять может быть и нету. Кто станет что-то понимать и познавать просто так, а не от боли, и неудовлетворенности? Это стало для нее толчком. Жаль, что он ее эволюцию больше не увидит.
   
      Несовершенство можно признавать перед собой, но не перед другими. На несовершенство других тоже нельзя указывать прямо. Они знали оба, что им не хватает “собар”. Или может быть, она это знала. Он написал, дай Аллах нам “собар” и смерть на пути Аллаха. Нам – это он имел в виду, “собар” ей, а ему – смерть на пути Аллаха, а не “собар” им обоим. Даже от этого разделения веяло для нее грустью и отчужденностью.
      Как жалко, что они не сошлись, два таких похожих характера. Ей не нужен был человек слишком поспешный и быстрый, ей нужно было время размышлять, что-то менять, колебаться и переделывать, а такие люди не давали на это времени и это не признавали. Они были разных темпераментов. Только не человек другого темперамента, думала она. Она делала вещи быстро, когда уже была на них готова, и делала любые вещи быстро, но только не то, что касается мысли. Она привыкла думать и решать столько, сколько ей было нужно, и она не любила, чтобы ее в этом торопили. От того, что ее бы торопили, она начинала только еще больше сомневаться. Ее решимость было нечто ее собственное, рожденное ей самой. А на это, как и на всякие роды, нужно было время, и нельзя было их ускорить. Никто из этих людей этого не понимал. Они не были ее темперамента, они не были людьми мысли.
     Разница темпераментов, а не характеров, вот что их разделило.

     Но то, что он ее удалил из мсна, то, что он ничего не мог и не хотел изменить, ее шокировало. Для нее это был недостаток терпения. То, что она сделала, это всего лишь логически ответила ему. Если бы он изменил немного свою логику, она бы изменила в ответ свою. Она была логический человек, и отвечала на слова. А он воспринимал данные конкретные слова и логический ответ ему как эпохальную перемену жизни, как что-то экзистенциальное, от чего должна была меняться жизнь и его конкретные шаги. Это никогда было не правильно в жизни, но люди поступают именно так. А если задуматься, то никакие слова не имеют такой жизнетворческой силы. Если бы это понимали, то не выводили бы свое поведение из чьих-то тех или иных слов. Это фикция. Любой логический ответ можно поменять, в ответ на новый логический запрос. Но на это людей уже не хватает. Их мысль краткосрочна и мыслит событиями. Поэтому невозможно ни примирение, ни изменение к лучшему.


    “Писать теперь довольно странно, когда я отказалась от депрессии. Мир мой не стал красивей, но я отсекла эту ненужную его часть. Кроме того, я отказалась еще от нескольких вредных вещей: от ненужных фантазий, чтобы занять свои мысли, от временного и тайного курения, и от лицемерия. То есть от проявления слабости в Исламе. Насколько это для меня возможно, конечно, в данное время. Я одна, и я стараюсь держать Рамадан, хоть я умираю от слабости и жажды. От меня ушел один жених, другой бросил, но я не поддаюсь больше депрессии и дурным мыслям. Я перестала, насколько могу, панически думать о каждом шаге, каждом слове и каждом своем выходе, или действии. Как будет так и будет, и нужно просто дойти туда, куда идти нужно по графику, но не загружать все оставшееся время в промежутках мыслями об этом. Аллах меня избавь от этой паранои.
     Но в жизни не прибавилось признаков жизни. Многие вредные привычки ушли, в том числе я перестала обращаться ко всем подряд фильмам ужасов, и старым, и тем, которые уже смотрела. Отказаться от них совсем я не могу, но буду смотреть редко, только вновь выходящие. Свое время я постараюсь забить чтением и в особенности чтением Корана.
     Он хотел, чтобы я стала такой, чтобы я стала настоящей бусулб йиш. Но только он при этом не вернулся, чтобы поддержать во мне это чувство. Чтобы поддержать во мне эту решимость. Поэтому я движусь как механизм, без признаков жизни. Он хотел переменить меня к лучшему, но ему не хватило терпения. Средство было другое - ему нужно было просто вернуться. Но он этого не сделал. Оставив меня по сути тем, кем я и была, только без старых вредных привычек. Ему не нужно было этого говорить, это знание было во мне, и сидело во мне. Чтобы моментально от всего отказаться, и стать правда тем, что я говорю, мне нужно было только одно средство – не “даават”, а чья-то любовь. При ней бы я свернула горы. Но он этого не понял.
     Ведь все остальное и не было во мне чем-то укорененным, а лишь наносным, лишь признаком депрессии. Когда от любви депрессия уходит, в момент уходят и все вредные привычки.
     Но он хотел мне делать “даават”, и попрекать меня, и указывать на мои слабости. А я не переношу людей, которые делают это в открытую.
    Не сошлись. И нового никого не появилось. И количество новых джахилей и мимолетных ненужных людей способно вогнать в депрессию. Но я отвергаю ее. Я ей не поддамся. Я выдержу, как выдерживала раньше. Постоянно потерю лучших. Потерю и уход их из моей жизни.
     Этот ушел и не вернулся. А другой, ехал и не доехал, услышал наверное слухи и поверил им, и решил не ехать, и больше не звонить. Может быть, ему донесли, что я купалась в море на глазах у столпища незнакомых чеченцев. Все они этим кончают.
     Все, кто кажется сначала хорошим, этим кончают. Тот не стерпел моего гнева и ответа на его несправедливость, этот поддался сплетням и ненужным разговорам, другой перестал звонить, потому что не хватило терпения, еще одному не понравились мои ответы на вопросы о кухне, и т.д.
     Все они такие. Все они судят так. Каждый на своем уровне. Каждый через интернет, через мсн, через телефон или еще хуже, через других. А когда встречаются, они все боятся встречаться дольше, именно потому, чтобы не узнать меня лучше. Это парадокс, казалось бы, именно это и нужно для нормального брака. Но они хотят другого. Они заранее обрекают этим мой брак, даже если он состоится. Черт с ними со всеми!”
   
     “У меня другой характер, другой ум. Мы с ними не понимаем друг друга. Где я найду свое применение, своему направлению ума? Они простые, и живут абы как.
А мне нравится мое направление! Мне нравится спорить, мне нравится ирония, логика, логические игры, рассуждения, я все позволяю себе в уме, все, что я хочу. Никто не может в этом ничем ограничить меня. Где же найти таких людей, чтобы это им тоже доставляло удовольствие? Эти люди не мои. Они понимают все не так, если бесятся от этого, но это говорит только о том, что многие из них необразованные и никогда не учили гуманитарные науки. Они мне не интересны. Они говорят, что я издеваюсь, или иронизирую, или цепляюсь к чему-то, или выделяюсь, или еще чего-нибудь, невежественные темные люди! У них это в ауле так называется, все наше образование и наши потребности ума. Я больше так не могу. Я не могу находиться среди них, мне душно. Меня воспринимают или как какого-то «мессию», со странностями, или ненавидят, в своем большинстве. А на самом деле это просто заурядные выкладки любого студента. Как же я устала от всего от этого.
     Из них никто не учился в нормальных местах, в цивилизованных городах, в элитных учреждениях, в этом вся беда. Ну есть же среди них и те, которые учатся, и очень талантливые, но где же они все? Просто не в нашем месте. Или не в нашей ситуации. Неужели никто из нашей ситуации так и не выбился здесь в люди? Никто не стал здесь профессором, или государственным деятелем, неужели все как работали на стройке, так и остались работать там же?
      Я сжимаю зубы. Мне хочется сказать «нет». Если бы мне было сейчас 20 лет, и я жила бы здесь благополучно, то я бы им показала. Но у меня много лет ушло только на то, чтобы оказаться здесь на нулях. Что же теперь будет? Куда мы придем?
      Если бы я отделилась от них, может быть меня ожидал бы прогресс. Я бы вышла из русско-язычного пространства, навсегда. Мне оно и не нужно. Если от него не отказаться, то и другие языки так и останутся на среднем уровне. Только таким радикальным путем можно достичь близости совершенства в другом языке. Если бы не это замужество и дети, я бы сейчас решилась на это. Но уже не могу. Мне нужна семья. А какая для меня теперь возможна семья, если не наша?
      Если с нашими у меня ничего не сходится, то о чем говорить с другими? Чтобы я всю жизнь упрекала и себя, и их в том, что они не наши. Нет, ни за что. Я же знаю себя, что это именно так и будет. Кто мне даст стать в этой семье человеком, достичь чего-то? Работать я не хочу, но достичь – да. Для меня это другое.
      Эти люди ничего не кончали, но еще смеют пытаться относиться ко мне покровительственно, даже не зная меня. Я больше так не могу. От этой пропаганды, что женщина не совершенна, меня уже тошнит. Кто бы низ них относился бы хотя бы уважительно. Не потерплю этого дерьма от будущего мужа. Каким же он должен быть?
      Не слабым, не жестким, не тупым, и не заучным, без нотаций и без необразованного давления. Он должен быть свободным человеком, как я. Свободным от общества, от традиций, как я. От работы и от иллюзий. Но не свободным от любви. Зависимым от любви ко мне. Такого я хочу.
      Может это раб, которого я описала. Но я ведь тоже известный кровосос. Пусть он будет таким же.” 

     “Сегодня из-за этих уродов нохчи с У. сошла с Рамадана. Долго держалась, но потом все-таки нервы взяли свое. Может быть это прощается по болезни. Очень много таких негодяев. И все они в основном в В,  и в У., и еще в Х.   В других странах более или менее нормальные. У меня не было депрессии, но был скачек нервов, когда во время чтения нервы гложили меня изнутри. Пришлось нарушить Рамадан. Завтра постараюсь опять держать, и не позволять себя выводить из равновесии этим недоумкам.
     Но с какой иронической ненавистью я думаю опять о них, просто мне давно не попадалась эта мразь. Как хочется им отвечать, отвечать, отвечать, и не жалеть на них дерьма. Тайно я всегда смогу радоваться. И явно тоже. От каждого обмана. От каждого кидания. От каждого слова. С нелюдьми же можно так поступать. Ведь сказано же в Коране, воздавать им тем же. Когда нибудь придет и мое время вам ответить. Вы только ждите этого. А я появлюсь неожиданно.
     Сколько они преследовали и моих знакомых тоже. А за что? За то, что мы беззащитные женщины? Чтоб все семьи и весь род их вечно страдали за это. Желаю им привета от самых паршивых “мушриков”, которые перережут им горло. Они даже «герои» по сравнению с ними.”

   “Заходят нормальные, но младше. Или с других стран, которые никогда сюда не приедут. Или со слабым Иманом.  С ними моментально расстаемся, они мне не нужны.
    Мне надоели их стереотипы. Надоели их суждения, потому что они все насквозь неправильные, и не подходят ко мне.
    Я буду врать нещадно. Я даже предполагаю уже, как я буду врать им, и я испытываю огромное удовольствие от такого представления. Потому что они встречают меня только с враждой. На любые вещи я буду отвечать все наоборот. Они заслуживают этого.”

    “Я могу лечиться только в Z/, я могу учиться только в Z/, и я могу жить только в Z. Куда бы я ни переехала, они никогда не узнают, откуда я переехала и кто я, эти проклятые сплетники. Как они со мной, так и я буду с ними, а может быть и еще хуже.  В моем сердце и вправду пылает злоба. Потому что от них я слышала гадости не только в мой адрес, но в адрес всех самых хороших людей, которые сейчас пали смертью храбрых. А сколько они их поносили при жизни, сколько подозревали в самых гнусных вещах, сколько клеветали на них, а сейчас почитают шахидами. Будь прокляты эти лицемерные люди. У них нужно умереть, чтобы избавиться ото всех ложных слухов и домыслов, или чтобы у тебя умер муж, или чтобы тебя постигло другое несчастье. Они не любят правдивых и счастливых, и преданных делу Аллаха. Им нужно в каждом человеке искать дерьмо. Если они это открыто не делают, с теми, у кого большая, но тупая семья отпетых джахилей, то только из-за собачьего страха перед ними. А одинокую женщину, всю жизнь отдававшую на пути Аллаха и за других людей, они готовы стереть с лица земли. Будь они прокляты за это! И я еще буду об этом открыто говорить, и буду делать все в своей жизни, все им назло! Потому что они не заслуживают ничего другого. Я никогда им не пожелаю спасения. Одних мучений и неприятностей, которые они сами специально создают другим людям. Когда-нибудь мне суждено будет сказать о них. Когда нибудь, с хорошей позиции, я скажу, что эти сплетники – дерьмо. А если не с хорошей позиции, то я предпочту умереть с ножом против них. Сейчас, если еще один грязный человек из них сделает мне дерьмо, я полью его и его родственников заслуженным тройным матом.. Если кто-то тебя достал, и если ты хочешь кого-то достать, бей по его близким – это и мое тоже верное правило.
    Они не знают меры, они не знают своего места, а Аллах не любит преступающих.”

    “Подруга позвонила, и пригласила меня на свадьбу. Я их познакомила, и я этому рада.
А мы расстались опять с очередным женихом. Из-за его недоверия, оскорбительных выводов и докапывания.
    Я выйду замуж за того, кто не будет до меня докапываться. Кто сумеет доверять, не спрашивая и не рассказывая ничего лишнего. Кто не будет меня переменять. Кто будет мне льстить, а не критиковать. Кто будет ко мне добрым. И кто вернется сам даже после двух разрывов отношений, как этот. Этим он меня устраивал. Из-за этого я бы даже склонилась выйти за него. Но он начал очень навязчиво мне доказывать, что он мне не доверяет. Он извинился два раза, но это повторилось снова и снова. И потом он сам понял, что такие отношения невозможны. И я не хочу такого терпеть. Мне больно от этих докапываний. От подозрений, от недоверия. Я так больше не могу, и не хочу этого слышать..
    Не то, все не то.. Никто не возвращается на прежнее место. Время течет, но все меняется. Мне заблокировали этим языком дыхание. Развязать, освободить свой мозг. Подавить отчаяние, навязываемое мне. Идти в другое место. Звонить им противно, решать проблемы противно..”

     От их неуважения Исмина страдала страшно. Это сложнее всего было перенести. Ее буквально выворачивало наизнанку от каждого проявления их неуважения. Они обращались с ней неуважительно, давали ее телефон без ее разрешения, не понятно кому, каким-то черкесам, до которых ей не было дела, сначала делали предложение, а потом забирали его, по указам жены. И особенно эти, которые называли себя бусулб, в С., в Х.,  обращались с ней наиболее нагло. Именно у них было больше всего лицемерия. Все-таки братья в Н. больше ценили ее, она делала вывод. Да и вообще они не страдали такими пороками Имана, как здесь. Из-за неуважения она порвала со своим бывшим женихом. Из-за неуважения и не знакомилась ближе со многими другими. Они видели в ней не то, чем она была. Они понимали ее не так. Она ненавидела их в такой степени, что у нее перехватывало дыхание при мысли об этом. У нее заранее чесались руки отомстить им, потому что она заранее видела в них потенциальных подлецов – и не ошибалась! По их неуважению она судила об этом.
   
      Темный, темный лес.. Большая масса изменений. Изменений в ничто. Чего хочет человек, который не может ничего гарантировать? Она не могла просто так отдаться любви. Ей нужны были средства в этом браке.

    “Я знаю, что мне страшно. Я выпила таблетку анти-анксиоз. Против страха. А от чего конкретно, я не знаю. Против незащищенности. Я не смогу оставаться одна. Меня нужно будет так устроить, чтобы я не оставалась нигде одна. Чтобы кто-то из его родственников был рядом. Или он сам. Но его нету.
     Я уже неделю не общаюсь ни с кем по интернету, знакомые не выходят на связь. А потом он и вовсе перестал работать. Ходила к знакомым, тоже через силу, жаловалась на жизнь.
     Было много стресса, и я выпила не подходящую мне таблетку. От нее меня тошнило 5 дней. Надо было как то вылезти из этого кризиса, но я не знала, как. В интернете переменила все адреса, и вышла из ненужных контактов. Так жить, чтобы не нуждаться ни в чем. Я не нуждаюсь в них. Но этим ничего не решается. Стараюсь учиться. Или просто где-то быть, пока после длительности внимания меня не охватывает страх. После чего принимаю таблетку, и уже не могу учиться. От чего это? Чтобы заглушить боль.
Страх приходит от растерянности. Потому что все сейчас начинает разлагаться. Как бы при жизни. Прежние стимулы куда-то уходят. Прежние опоры в жизни размыты. Ничего не существует. Ни прошлого, никого. И никого рядом. На связь надеяться нельзя.
Было бы легче, если бы я знала, куда мне нужно стремиться войти, чтобы быть с кем-то рядом, но я не знаю. Никакой желаемой группы не существует. Никакой желаемой цели.
Куча противоречий.
     Только не страх. Сейчас он не нужен. Я учусь просто чтобы куда-то идти. На самом деле я ничего не хочу. Я еще не почувствовала здесь ни к чему силы и интереса, чтобы чего-то хотеть. Или своей предопределенности.
     Здесь все размыто. Как будто свет здесь закончился. Я вязну в сетях чужого, не понятного и не близкого языка. А прошлое куда-то уходит. А будущего не появляется. Его не видно. Даже в малейшей перспективе.
     Я все делаю от беспомощности, а не от желания что-то делать. Так жить невозможно. Но нечего менять. Если бы я знала, что и в какую сторону менять, я бы поменяла, или хотя бы стремилась к этому. Я читаю, что-то слушаю, о чем-то думаю, что-то смотрю, а внутри все поглощает скука. Независимо от происходящего. Я как будто смотрю на все из остановившегося времени. Я сейчас не понимаю, зачем это все, и что я хочу с этим сделать. И те, кто могли поддержать, не оставляли мне надежды. Потому что они сами не привыкли надеяться. Потому что я вырвалась из их среды. Кого же найти просто сильнее меня, чтобы он стал мне другом? Просто сильнее, и обладающего большим, чтобы было на кого ориентироваться?
     Даже этого сейчас нету. Глухая степь. Ничего нету, и связь с прошлым пропала. Фильмов я больше не смотрю, сайтов не читаю, и реальности той не знаю. И люди ушли, которые хоть что-то несли оттуда.
     А нового не приходит. Новое никак не рождается. Не образуется новой истории, новой реальности. То, что давит, это не реальность. Я имею в виду другую реальность, вдохновляющую. Ее больше не образуется. Все последние вдохновения ушли. Здесь нечем и не от чего больше вдохновляться. Кабала учебы только кабала. Она не ведет ни к чему. За этим бессмысленным зубрением и учением ничего нету. Я не могу сыграть то, чего нету.
     Почему же я не могу выдержать это все? Почему я чувствую так? Почему сейчас «счастливая эмиграция» для меня оборачивается этим кошмаром?”