НЕ ЗНАЮ

     Она подошла к старой сирени возле заборчика, облокотилась на него, передернула плечами, будто поежившись, склонила голову к правому плечу в синем парадном бархатце халата, и стала смотреть, как шевелятся листья, перебираемые сквознячком улицы, как неровен отражаемый солнечный свет в окнах напротив, на проезжавших и проходивших мимо людей. И кому-то могло показаться, что женщина не в себе. Отвечать на вопросы она начинала действительно странно и путано, сама редко соблазняясь заговорить первой. Большие темные глаза, еще нехорошо увеличенные стеклами очков, смотрели на мир до сих пор с вопросом, по-детски, пронзительно растерянно, до жути внутри, будто глаза несмелого насекомого из укрытия. И говорили с ней немногие, только те, кто хорошо знал ее. Но все же случалось, опережала чужой интерес, торопливо, будто выборочно отвечая на уже заданные когда-то вопросы. И тогда, пухлые сухие губки, будто уже и не закрывались:

- Свежим воздухом поделиться желаешь? Ну, спасибо, Катенька, уважила. А то все крылья, задницы, куриные головы снятся. Видишь, брюхо какое разъехалось. Жизнь спокойная в дрянь превращает. Только что я ей плохого сделала? Хотя, может, и сделала. Но не знаю пока об этом.

- Как твои там, Саня? Всю ночь свет опять горел?..

- Книжки подневольным читала. Мы же спим по желанию, как придется. Ночь, день – им какая разница?  Телевизор круглые сутки теперь смотреть можно. Он и поломал их понимание. А у Валька к тому же зрение совсем испортилось. И чтобы видения ярче были, просит и звук пошикарнее. А соседи ругаются. Я их всех понимаю. Но с ними объясняться давно уже трудно. Без меня многих движений не сделают. И все же бояться их молчаливой бессонницы стала. Я начинаю им говорить, а вокруг будто бы еще тише становится? Смотрят вроде как на меня, а видят что-то другое. Что поделаешь, если жизнь разрешает молчать? Уйдешь в свою комнату, но и там беспокойство не отпускает.

- Так ты что же, и мать с ним поселила?

- Она сама взъерошилась и настояла. Все равно, говорит, на разных простынях валяетесь, так уж лучше я с ним рядышком буду – пора опять привыкать… И тебе повольготней станет. Поначалу и я подумала, что так будет лучше. Только жизни до наших дум не всегда есть дело. Это как во сне, в толпе, вроде бы знакомого доброго узнаешь – плеча касаешься, а поворачивается зверюга с открытой пастью, слюнями обрызгав. Но еще до рыка и действия, тебя вонью с ног сшибает. И эта вонь остается самым страшным в твоей памяти.

- А на улицу больше нет желающих, помочь их выносить?

- Нет. И дело уже даже не в желающих. Они сами теперь от мира своей жизнью отгородились. И моя вина здесь, конечно, есть. Когда со свекровью беда случилась, мне совсем немного оставалось до пенсии – нужно было «вредность» выработать. Может, помнишь те времена – никто никого за людей не считал. С работы вылетали даже за усталый взгляд. Вот и просили меня выйти пораньше. И выходила. А после говорили – нужно задержаться. И задерживалась. Домой возвращалась – только бы самой до кровати. А они лежат бревнами – терпят. Тогда казалось – все понимали. Да, видимо, как-то по своему.

       Пожилая соседка Катенька смотрела мимо, грустно, без суда, и все же как-то безжалостно. И тоже говорила будто бы что-то не то:

- Так я же помню, Саня, как ты замуж шла! В белом мы все счастливые и чувствуем себя победительницами. И если без предстоящих бед нельзя, то пусть они проходят рядом, и только щекочут нервы в этот момент, нас не касаясь, что б как в кино… Правду я говорю, Саня?

- Правду ты говоришь, Катенька! Когда замуж шла, я о бедах совсем не думала. И Валек был царь! И свекровь царица. Все шептали – цепляйся, – а эти уж вывезут! Да, вот ведь – далеко им вести не пришлось. Хотя зря я это. Свекрови нельзя быть неблагодарной. Наши общие беды ее и подломили. Может, если бы не ее жизнелюбие и возможности, она бы и выстояла. А так, столько всего перевести в напраслину… И внука не спасла. И Валька не подняла. Теперь сама лежит с ним рядом и молчит. А взгляд, как и у тебя, Катенька, – недобрый! Но, как и за что судить меня, тоже не знает. А может, и знает, но сказать боится – сын услышит.

- Не одна, значит, вина была? Ты сходи – покайся!

- Позавидовать бы безвинным, да не хочется. При желании грязь в углах все равно отыщется. Бывает, что и каяться все равно, что – отрекаться! И так неладно, и эдак нехорошо. Головой, что киваешь, Катенька, будто подпеть пытаешься. Слушай лучше. Не роман, конечно, в тонкой книжечке, а вечерком, к закатному солнышку, может и ничего, если послушать от нечего делать. И лучше с интересом. Тебя же тогда здесь не было – порхала где-то. Что и знаешь – с чужого языка. Но у Валька, если помнишь,  со здоровьем  и раньше не очень было. А настоящие проблемы начались,  как стало ясно, что с сыном проститься придется. Два с половиной годика ему уже было. Ручонки к нам тянул. Улыбался тихо, будто боялся радости. Смеяться так и не выучился. Тогда и о Вальке сказали – все одно к одному сошлось, к его генам: и грехи молодости, и вредная работа, и медленная смерть сына. Но надежду вселяли – выстоять можно! Вот и старались. Свекровь особенно. После внучонка, может, даже еще усерднее. Куда только Валька не возили тоже. И верили все. А своей внутренней веры ему не хватило. За себя недолго был бойцом. На словах еще хорохорился. А в глазах читалось смирение, будто бы где-то подглядел, как наш оптимизм сбрасывал козыря его беспомощности. Только когда друзья приходили, еще вроде как приподнимался духом. И старался от них не отставать с винцом. Потом становился злым, и болезнь лютовала несколько дней. И мы перестали радоваться гостям. Тогда друзья оставили нас. Навещал, помогал только Вовчик, пока не замерз. До сих пор на нас грешат – опоили. Ерунду просто так не стряхнешь.

- А зачем ты сползла на Вовчика? Не о нем рассказать хотела.
 
- Не о нем. А мужик замечательный был. Запивал только.

- Не томи – ближе к делу.

- Это, как догадываешься, не только к делу, но и к телу. Лет десять, тогда прошло, как Валек обезножил. А свекровь дама, ничего была, держалась. И погуливала, конечно. Но новый год приходил уже без привычного сватовства. Она чувствовала нелады и со своим здоровьем, потому и старалась, с удовольствием удовольствия запастись. Только этот товар пугливый – аккуратнее нужно с ним. Да и я вроде дурочки на нее смотрела. Уж не знаю, что она в тех глазах читала. Но однажды шепнула, как прошипела – любовничка бы нашла, где была – не спрошу. Я вся красная сделалась, смотрю на нее и дрожь унять не могу. И она ничего больше не сказала. А взгляд виноватый и жалостливый, будто расставалась, провожала куда-то. Всю ночь тогда проревела – за что, думала, обижает? Только вскоре ко мне на работе стал подлаживаться Ивашка. Его так девчонки из-за фамилии переиначили. Любопытный такой, смешной и наглый. Преподнес мне как-то цветы при всех, на отрыжку старого кактуса похожие. Я смотрю вокруг – у всех рты раскрыты – ароматы жуткие норовят растащить по кишкам. И смешно мне стало – чуть соплями не поделилась. Но отважилась, после, – на разок, решила, сойду – познакомлюсь с короткой радостью. А он оказался нежным, горячим и добрым. Могли разговаривать с ним часами. Если я не спешила, и он никогда не спешил. Такой свойский простоватый божок, где-то воровавший для нас удачу. Смотрел мне в глаза, подолгу так, не переставая удивляться – невероятно – она действительно любит!  А я думала ему это давно привычно. И чисто общение стало мне даже дороже. Только врать не стану – первое время, как дорвалась до чужого добра, ненасытна была до крови. Разумеется, знала – женат. И жену увидела – не уродина. И детишки его любили. Но и я к нему шла не за жалостью. Осудить желаешь – пожалуйста!
 
- Если это все – тогда за что, Саня? Ты напрасно себя казнишь.

- Не понятно тебе. Вот и я жизнь свою перестала вдруг понимать. Можно много списать на годы, на забывчивость, на приливы. Только стало казаться, тогда в девчонках с Вальком, будто бы одна среди звезд блуждала. И ног он со мной в росе не мочил. И птиц по утрам рядом с ним одна ненагретая слушала. И дожди друг к другу никогда не бросали в объятия. И не разлучали лужами после на долгих несколько дней. Только боль в его глазах, будто одна она и соединяла нас всегда. Это, конечно, неправда! Но с этим вывертом в душе я ничего поделать не смогла. Вот и думаю с тех пор, – может, не стоило свекрови подталкивать меня к этому? Может, все и обошлось бы для меня тогда? Я же потом улыбку лишний раз забывала убрать.

- И, что, Валек догадался?

- Догадка – еще не истина – она оставляет надежду на несовершенную правду. И все должны помнить, что любая ночь должна заканчиваться в стиральной машине. Но просто ты никогда не прислушивалась к смеху тупой бритвы, когда бреешь мужа…

- Тебе теперь это счастье жить мешает?

- Не знаю…

Из книги «Садик напротив Вечности» 2009год
ISBN  5 – 904418 – 28 – 1