Год тигра. Марионетки

Год тигра. Марионетки

Действующие лица

Петр Мальцев, мужчина 44 лет.
Диакон Владимир, 32 года.
Порфирьевна, старушка 85 лет.

Полумрак. Комната в старом жилом доме. Комната имеет неправильную, трапецеидальную форму, суживающуюся к задней стене. Убранство комнаты нехитрое, несколько запущенное. В задней стене окно, выходящее на проезжую часть улицы. В настоящий момент окно затянуто шторами, поэтому, поскольку в комнате полумрак, неясно, день сейчас или ночь. У левой стены раскладной диван. В изножьи дивана деревянная этажерка с книгами и старыми виниловыми дисками рок-групп. Сверху на этажерку водружен музыкальный проигрыватель советских времен – "Radiotehnika". В изголовьи дивана колонка "S-90". На ней фотография в рамке. На стене над диваном висит бра, чей свет делает видимым старый, пожелтелый от времени плакат рок-оперы "Иисус Христос - суперстар" с распятым на кресте Христом. В правой стене дверь, ведущая в прихожую, рядом, ближе к задней стене, одежный шкаф. Между дверью и шкафом комод. На комоде телевизор, он включен. Передают новости: на экране мелькают лица политиков, криминальная и светская хроника, иногда возникают кадры пасхального крестного хода. Посреди комнаты стоит детская кроватка. В ней спит младенец. Заменяя тумбочку, к кроватке придвинута вторая колонка "S-90", на ней бутылочка с детским питанием, стакан воды, градусник, таблетки, флаконы с лекарством и несколько сосок. Тут же, на колонке, ваза с пасхальным куличом и крашеными яйцами. Сидя на стуле, Мальцев качает кроватку с ребенком. На Мальцеве потертые джинсы "Levis" и футболка с портретом Джона Леннона.

Мальцев. Двадцать лет мы ждали тебя и уже почти потеряли надежду. К каким только врачам не показывались, но все было напрасно. Лиза, мама твоя, даже хотела усыновить мальчика из детдома, но не успела – неожиданно забеременела тобой. Ты вдруг возник на нашем горизонте, как далекий самолет, а потом и вовсе ворвался в нашу жизнь. С тех пор ты заявляешь о себе каждый день, каждый час. (Заглядывает в кроватку.) Маленький сыночек мой. Не спится тебе. Что тебя беспокоит, родной? Животик пучит? Может, укропной водички? (Перебирает лекарства на колонке.) Или молочную смесь поменять? (Хватается за голову.) Откуда ж мне знать! Мамочку твою в больницу положили, операция за операцией – грудь бедной порезали, мясники чертовы. Вот мне и пришлось тебе мамку заменить. А какая из меня, скажи, мамка? Небритая, растерянная –  посмешище, а не мамка. (Горько усмехается.) Да и отец из меня не лучше. Хреновый, прямо сказать, отец. Забыл, когда в последний раз зарплату получал. Когда нормальные деньги в руках держал. (Переводит взгляд на телевизор.) А эти все скачут, в Раде-то. Бойню устроили, яйца, помидоры, кулаки в ход пустили. Стыд и срам! Бездельники, на оплату которых идет моя зарплата. Да что там говорить – уроды, хозяева жизни хреновы!.. (Берет из вазы яйцо и швыряет его в телевизор.) Наверно, у меня горячка. Психоз. Больное наваждение. Но… (обращается к зрителям) сами посудите, это весьма странно. Я заметил удивительную закономерность между шабашем этих "народных" депутатов и самочувствием моего сына. Стоит только им сорваться с цепи, как мой сын теряет покой и аппетит, он тут же испытывает сильный недуг, его всего трясет, температура растет, личико краснеет и морщится… А этим дармоедам все нипочем. Убил бы гадов, не задумываясь. Ведь проку от них никакого, сплошной вред и зло… Но ведь и это еще не все. Мой сын, как барометр, да, барометр, чутко реагирует на безобразия абсолютно всех слуг народа – от мала до велика. Вот, к примеру, на майские праздники в Верховной Раде были выходные, и Витя вдруг обрел долгожданный покой. Ну, наконец-то, подумал я… Рано радовался. К вечеру у сына поднялась температура, началась лихорадка… Я включил телевизор, скупил местные газеты, выбежал как угорелый на улицу… А там тоже беспредел! Армагеддон местного масштаба. Дорвавшись до власти, люди окончательно потеряли совесть. Нелюди, гребут под себя все подряд, как язычники, словно надеются забрать награбленное с собой туда – в никуда. Жируют и беснуются, как будто Бога нет с ними! Как будто Бога нет… А сыночек мой переживает, реагирует на каждую подлость и несправедливость. Точно его крошечное сердечко связано невидимыми нитями с людскими пороками. С их пороками! (Кидает в телевизор второе яйцо – неожиданно оно оказывается сырым; ударившись об экран, желток стекает по нему вниз.) Тоже мне сильные мира сего, тьфу! Ублюдки и кровососы. Сделали из моего сына марионетку. И сами марионетки!.. (Смолкнув на миг, враждебным взглядом вглядывается в телевизор.) Что ими только руководит? Не скажу, что верю я в Бога глубоко и бесповоротно, но хошь не хошь задумаешься над этим феноменом… чудом. Мой сын вдруг, по неизвестной воле и причине, стал марионеткой в руках людей негодных, нехороших, нечистых на руку и на сердце, но главное – эти люди сами марионетки. В руках Господа или дьявола, этого мне не знать. Разве обычному смертному разобраться, кто дергает за нитки и руководит этими недоносками, которые, в свою очередь, не дают покоя и диктуют свою грязную волю моему сыночку? Этой беззащитной, кристально чистой душе.

(Ребенок издает звук, похожий на жалобное мяуканье котенка.)

(Кладет ладонь на лоб ребенка.) Ну вот опять, кажется, температура вверх пошла и судороги по всему телу. Бедняжка. Кто ж, какая зараза на этот раз довела тебя до такого состояния? Куда только смотрит Бог? Тьфу! (Встает со стула, подходит к плакату Христа.) Хочешь глянуть на Свой мир, хочешь, я Тебе сейчас глаза открою? (Срывает со стены плакат, кидается к окну и рывком открывает шторы – в комнату врывается дневной свет. Мальцев прикладывает плакат к оконному стеклу.) Ну, как Тебе этот бедлам? Вон, видишь, построили магазин прямо на проезжей части, а самой проезжей части почти и не осталось, асфальт клали, наверно, еще при советской власти, колдобина на колдобине, ногу сломать – раз плюнуть, правила дорожного движения никто не соблюдает, да что там правила – законы никто не выполняет, разве что такие нищие, как я, у которого ни работы нормальной, ни жилья достойного, ни дачки самой захудалой… Но разве Ты поймешь, разве услышишь комариный писк. (Сворачивает плакат в трубу и, уперев одним концом в окно, кричит в другой.) Бог, у меня нет ничего, кроме моего сына, помоги ему! Ты слышишь-у-у-у! (Отбрасывает от себя плакат.) Противно. Мне самому противно. Как стыдно, жизнь проходит… (Подбегает к телевизору, тычет в экран кулаком.) Мне стыдно, а им ни хрена! Ведь у них все: дома, машины, фабрики, газеты, интернет, газопровод и дачи – дачи на земле, которая должна принадлежать мне. Ну хоть кусочек земли должен быть у меня?!.. Но главное, что у этих слуг народа – рычаги от этого народа, чтобы управлять им с утра до ночи и с ночи до утра. Дергать за нитки – и управлять такими, как я. Моим сыночком управлять. Убил бы гадов. Или хоть бы нитки эти чертовы найти и обрезать. Чтоб неповадно было дергать. (Целует лоб ребенку.) Ведь мы не марионетки с тобой, правда, сыночек? (Прислушивается.) Что? (Переводит взгляд на телевизор.) Да, и эти дяди и тети, которые портят нам жизнь, тоже не марионетки… Прямо как заколдованный круг: их трогают за их нитки – они грабят, воруют, беснуются – а затем дергают за наши детки-нитки, чтоб мы создавали им условия жизни. А Бог все видит и молчит. И бездействует. Ножниц, что ли, у Него нет?! Или Его самого кто за нитки дергает, не дает делом заняться, нас защитить… Боже, что я несу. Бред, полный бред! (Поднимает с пола плакат, разворачивает и разглаживает его. Затем заново вешает на стену.) Нужно отдохнуть, хоть часок поспать, или я с ума сойду. Вот же привязалась дурацкая идея с марионетками! (Ложится на диван.) Идея фикс какая-то… (Замолкает, замирает. Засыпает. На экране возникают кадры из фильма-мюзикла "Иисус Христос - суперстар". В тот момент, когда Христа распинают, Мальцев вдруг с испугом вздрагивает всем телом и резко вскакивает с дивана.) Что за сон! Какой ужасный сон! Мне приснился… Христос, бедняга, на кресте! А руки Его не гвоздями пробиты, а все сплошь веревками перевиты, и дергают за них сволочи, дергают и не дают Богу спокойно умереть. А того придурки понять не могут, что если Бог не умрет никогда, то, значит, и не воскреснет. Тоже никогда. А раз не воскреснет, то и нам всем каюк. Не будет у нас вечной жизни. Ни у богатых, ни у бедных. Ни у тех, кто дергает за нитки, ни у моего бедного сыночка. Да, у моего бедного Витеньки не будет ни настоящего, ни будущего. Но… но я этого не допущу. Я непременно должен спасти своего Витеньку. (Целует ребенка. Поднимает голову, смотрит на плакат.) Я… я Бога должен спасти!

(Мальцев распахивает дверцы шкафа, выдергивает из него джинсовую куртку, набрасывает на себя и опрометью выбегает из комнаты. Затворяет за собой – и свет резко гаснет. Затемнение. Пауза.

Свет загорается. Дверь распахивается. Поддерживая под руки Мальцева, его вводят в комнату диакон Владимир и старушка. Подводят к дивану. Диакон замечает на стене плакат, с недовольным, укоризненным видом разглядывает его. Затем поворачивает осуждающий взгляд к Мальцеву.)

Диакон. Грешник.

Порфирьевна. Да что вы, отец Владимир, он – заблудшая овца.

Диакон. Грешник, говорю вам, сестра! Снять в Божьем доме распятие Христа – это большой грех!

Порфирьевна. Батюшка диакон, у него болезнь (проводит свободной рукой по лбу Мальцева), да он весь горит, бедолага. А так он добрый. В Бога не верит, но сердце у него доброе. Вы же своими глазами видели, как он снял святое распятие, целовал Его и баюкал, как младенца. Пел Ему колыбельную и целовал при этом.

Диакон. Зачем он снял распятие?

Порфирьевна. Да что вы заладили? Помогите лучше уложить его. Вот его кровать, ему бы водицы испить – лихорадка у парня нешуточная. (Оглядывается по сторонам в поисках стакана воды и впервые замечает детскую кроватку.) Боженьки, какое милое созданье! (Бросает руку Мальцева, диакон от неожиданности едва успевает удержать его, затем поспешно укладывает на диван. Порфирьевна семенящими шагами устремляется к кроватке, наклоняется над младенцем.) Мальчик. Какой хорошенький!

Диакон (становится за спиной старушки, тоже заглядывает в кроватку). Божье дитя.

Порфирьевна. Так, батюшка Владимир, все мы Божьи дети. А этот как спит хорошо. Крепко. Ничто, видно, его не беспокоит.

Диакон. И слава богу.

Порфирьевна. Слава Богу, батюшка. Ребеночек спит. Пусть и отец его несмышленый поспит-успокоится. (Телевизор издает громкий неприятный звук, старушка тут же поворачивает в его сторону голову.) А вот этих нам не надо. Вот кто в самом деле грешники. (Идет к телевизору, выключает его. Возвращается к детской кроватке.)

Диакон. Бог простит.

Порфирьевна. Бог, может быть, и простит. А они покуда поспят. Видно, измаялись оба… А когда проснутся, забудут про все дурное и темное. Проснутся – на душе будет светло и свободно. Как Господу нашему, который воскрес.

Диакон (осеняет себя крестом). Христос воскреси!

(Старушка тоже поспешно осеняет себя крестным знамением.)

Мальцев (сквозь сон). Воистину воскрес.

(Диакон и старушка оборачиваются на голос и обмирают в такой позе. Звучит композиция Оззи Озборна "Goodbye to romance". Плакат внезапно срывается со стены и накрывает собой спящего Мальцева.

Занавес.)

май 2010 г.