Кольцо Уробороса

               
                КОЛЬЦО УРОБОРОСА      

                Сочинение Колчина С.П.
                (апрель 2010 – май 2010)


                По несчастью или к счастью,
                Истина проста:
                Никогда не возвращайся
                В прежние места.





                Павелецкая


    На станции в этот час было кучно. Денис стоял в центре зала и с некоторым удивлением взирал на суетное движение толпы. Да, много воды утекло с тех пор, как он последний раз был в Москве. Все изменилось. И станция вроде та, а вроде и не та: неспокойная, чужая, сосредоточенная, злая.
    Люд растекался вдоль перронов мощными потоками, его исправно поглощали вагоны электропоездов и уносили в пасти туннелей, но секундная пустота вновь наполнялась, и не было видно конца этому половодью.
   Даже не верится, что каких-то десять лет назад здесь же примерно в это же время по полупустынной зале метался ошалелый петух. Народ ржал, а они с братом подрастерялись.
   Денис сильно жалел, что поддался на уговоры Жорки и поперся встречать того к платформам пригородных поездов Павелецкого вокзала. В более глупое положение он не попадал никогда. Как теперь быть?
    Петух мчался, семенив ногами, вдоль вестибюля; завидя очередные растопыренные руки, подпрыгивал, вилял, изменял углы движения, словно боец на голом поле под перекрестным пулеметным огнем, хлопал крыльями и бестолково тряс гребешком, а ведь еще совсем недавно сидел себе смирно в корзине, и вроде бы даже не вслушивался в подземные звуки. Петуха всполошил протяжный гудок, запущенный машинистом въезжающего поезда. Будь он трижды неладен!
   Но и Жорка – хорош. Какого хрена взял гонорар натурой? Послал ведь Господь братца! Жорик сызмальства был большим любителем пошататься в самых неожиданных местах. Что его принесло в ту деревеньку на Пахре, какой ветер? Наверное, он и сам не смог бы внятно объяснить. Шел, шел и пришел, а там снимают кино. Интересно, ведь. Идет рота солдат в пыльных гимнастерках:  небриты, усталы, шинели в скатку. Чахлая лошадь, впряженная в телегу с ранеными, едва передвигает ноги. Колеса скрипят. Местные жители,  дряблые старушки-мумии, поспевают за воинством, протягивая всяческую снедь. Единственный мужчина из сердобольных, трухлявый дедок-сморчок с жидкой бородкой, тащит служивым живого петуха. Режиссер в клетчатой кепке командует. Камера на дрезине с оператором выцеливает лица.
    Все вроде ничего, только петух ведет себя беспокойно, шлепает и шлепает крыльями, куда дедку удержать! Старче спотыкается, петух вырывается, но не сбегает, а встает чуть поодаль и вызывающе смотрит на солдатиков. «Стоп! - орет клетчатая кепка. - Все на исходную! Дубль двенадцать!»
    И тут, откуда не возьмись,  Жорка прется.
   - Эй, паренек! Сниматься хочешь? – крикнул режиссер.
   - Ага, - согласился Жорка. - А что делать-то надо?
   - Пустяки, петуха солдату из второй шеренге передашь. Тому, с белесой щетиной который.
   - А мене кудыть? – прошамкал дед.
   - Тудыть. В ветхий завет топайте, дедушка, - посоветовал кто-то из съемочной группы.
   Жорку мигом переодели в безразмерное тряпье, заставили разуться и помазали ступни какой-то черной тушью, растрепали волосы.
   Таким он и вошел в вечность. Даже заплатили –  тем самым петухом. Видно, девать его было совершенно некуда, сыграл он свою роль. А Жорке что? Чего не взять ради прикола.
    По справедливости все же стоило признать, что петух был настоящий красавчик. Видно, его подобрали специально для цветного кино. Красная голова с малиновым гребешком, черная шея с изумрудным отливом, красно-бело-черный хвост с переливами. Незаурядная особь. 
  И вот под землей петух ополоумел. Солдат потешных не испугался, а тут …
  Спас положение подключившийся к ловле станционный милиционер. Не мент, а птица секретарь. Высокий, длиннорукий, нос клювом. Юркий такой, худой. В те времена еще попадались худые милиционеры.  Он и поймал сердешного за холку, воспользовавшись секундным замешательством петуха при виде въезжающего поезда.
   Дома никто не знал, что делать с неожиданным прибавлением. По-хорошему, конечно, надо бы голову с плеч, да у кого рука подымится на такую красу? До теплых времен,  до весны определили петуха в ванную. Назвали гордым именем – Егорий. Дениска сам кличку подобрал. Кормили птицу крупами и крошками. Возможно, Егорий чувствовал бы себя счастливым на новом месте, если бы не Венди.
   Венди оказалась той еще сукой. Ее купили по объявлению у энергичной особы с повадками сетевого маркетолога и  взглядом надзирательницы за камерой смертников. Лучше бы сразу развернулись, но щеночек спаниеля казался удивительно трогательным в своей вислоухости. Он сразу подполз к потенциальным хозяевам, лизнул ботинок и посмотрел вверх огромными карими глазами со слезинкой. Кто бы мог предположить в ангелочке демона?
  Оказавшись дома, щенок еще несколько дней осматривался и ластился, встречал в прихожей и провожал, хвостиком повиливал. Назвали спаниеля Алисой, но как-то сразу перешли на французский – Алис. Чем-то непосредственно детским веяло от этого имени, чем-то мечтательным и нежным.  Увы, вскоре выяснилось, что большего несоответствия трудно было представить. Алиска хозяев быстренько раскусила и показала себя в полной красе, проявила  мерзкий характер. И изменилась она как-то одномоментно, вся разом. Особенно преуспела в воровстве.  Она крала со стола все, оставленное без присмотра. То, что не ела, прятала в обувь. А не ела она, в том числе, персики и шоколадки. Те таяли и растекались, частенько ступни домашних липли к  стелькам. Запахи кухни тоже не оставили суку равнодушной. Шкварчение докторской приводило ее в исступление. Алис ошивалась там во время готовки, выклянчивая мясо и рыбу. От костей в негодовании отворачивалась и мстительно исподтишка рвала зубами занавеску. Еще она возомнила, что хозяйская кровать предназначена для ее тушки. Алису не пускали, гнали на половик, так псина дожидалась, пока хозяева уснут,  неслышно забиралась под одеяло и сворачивалась калачиком. Когда же ее за шкирку выкидывали с нагретого места, она тут же пускала обильную струю.
     Ну, какая это Алиса? Поэтому вскоре на семейном совете решили переименовать сучку в Венди, в честь ведьмы-злючки из Питера Пена.
     Егорий чем-то заинтересовал Венди, его появление обрадовало. Венди немедленно воспользовалась, что дверь в ванну не запирается, и наловчилась тайно проникать туда в любое время. Так, прогуляется независимо по квартире, заприметит, что домашние отвлечены, и тихонько шмыг в коридор, лапой шмяк по ручке, глядишь, и через пару секунд носик уже лезет в ванную. А там Егорий степенно прогуливается. Венди сразу грозно, но тихо: – Ры.
   Вскоре заприметили странности в поведении петуха. Когда того выпускали из ванной, он делал шаг вперед, но откуда-то слышалось «Ры», и Егорий дисциплинированно делал осторожный шаг назад и замирал. Так и стоял на одном месте, пока кто-то не заканчивал помывку и не освобождал помещение. И главная странность – петух никогда не кукарекал. Вообще звуков не издавал.
   Наконец, наступила весна. Семейство поехало в деревню, к дальней родне. Естественно взяли Егория. Петя не упирался. Денис и Жорка вынесли Егория в поле, тот вылез нехотя из корзинки и снова встал. Ни шагу назад, ни шагу вперед, будто только что политрук Клычков зачитал ему приказ номер 227.  Венди тут как тут. Подошла неспешно к петуху и пнула его носом. Тот сделал шаг и вновь застыл. Венди вновь пнула. Петух снова шаг. И встал. Погуляли так немного, потом Егорий распетушился и рискнул пройтись самостоятельно. Только занес ногу, как:– Ры.
   Егория отдали в хозяйство, подарили родне. Рассказывали, он еще пару недель стоял торчком на одном месте во дворе. Кур топтать отказался наотрез. Те и так, и сяк, и бочком, и попкой, а Егорий хоть бы хны, и бровью не ведет на этакую безнравственность. Стоит себе и стоит. Из соседского курятника, тайком от законного топтальщика, подослали к Егорию разведчицу - блудливую белоперую молодуху-оторву. Безрезультатно. Ноль внимания, фунт презрения. Адам, не вкусивший запретного плода. «Уж не импотента ли подарили?», - засомневались вскоре новые владельцы. - А то еще хуже – философа». Любой бы смутился на их месте. Но через две недели Егорку прорвало, перетоптал весь курятник, включая малолетних цыпок,  а черных несушек-минорок многократно. И куда только подевалось былое благодушие? А ведь казался идеальным воплощением никчемности.
   И как вовремя спохватился, охальник! Проявил свою сучность. Еще день, другой, и попал бы в суп за профнепригодность.
   Наблюдали, что, пока Егорий без стеснения осквернял птичник, непрофильная птичья живность реагировала по-своему. Степенные утки стыдливо загородили выводок пестрыми крыльями. Мол, маленькие еще, нечего любопытствовать, любопытство приводит к преждевременной потери невинности. Малиновобородая компания индюков одобрительно заквохтала, а молодые гусыни, почти не таясь, с завистью поглядывали на вакханалию. Лишь надменный гусак изображал равнодушие. А что еще оставалось пресыщенному кавалеру?
   И пошло, и поехало. С тех пор, как Егорий впал в плотский грех, он возвещал об очередной победе залихватским кукареканьем, разносимым полевыми ветрами на несколько верст вокруг.
   Возбуждали его крики окрестное население. Желание просыпалось. Через девять месяцев в деревне появилась дюжина розовых младенцев – рекорд на вечные времена, а цыплят, так тех вообще народилось без счету.    
   Новорожденных мужского полу, не сговариваясь, нарекли Егорами.
   Выходит, не зря Жорка снимался в кино.
  Денис последний раз окинул взглядом «Павелецкую» и пошел на перрон. Тут же подъехал поезд. Вслед за Денисом в вагон протиснулся бомж. Пассажиры брезгливо расступились и уступили бродяге его законные три сидения в голове вагона. Тот плюхнулся, расставил ноги и достал из рваного полиэтиленового пакета коробку «Доширака».
- Осторожно, двери закрываются, - тут же раздался отрешенный голос гермафродита. - Следующая станция Таганская.



                Таганская


    Эх, станция Таганская, сладкое шампанское!
    Здесь они с Жоркой ехали, окропленные шампанским, после победы Дениса на городских соревнованиях. Внимание на двух девушек обратили сразу. Весна, молодость, гормоны.
    Обе были светленькие, но не блондинки. Скорее русые. Одна пышечка молочнощекая, другая – стройная, воздушная. Налепи на такую еще десять килограмм, никто не заметит. Одеты так себе, ничего особенного: джинсы, блузки, фенечки всякие в виде цветных веревочек на запястьях. У одной – кожаный шнурок на шее, у другой – тонкая золотая  цепочка с крестиком. В общем, симпатичные девчонки, милые, без вызывающей красоты – Катя и Оля.
   Жорка сразу встрепенулся, потянуло стервеца на сладенькое. Подсел немедля к девушкам знакомиться. На это брат мастак. Вот у Дениса никогда не получалась легкость в общении с противоположным полом, то ли язык не так подвешен, то ли комплексы от избытка прочитанных книг.
   Жорик наставлял его на правах старшего брата после поступления в институт: «Теперь не теряйся, брателло. Даю срок месяц. Если останешься девственником, отберу все марки дедовские.»
   Похоже, Жора не шутил. Это была серьезная угроза, ведь Денис был страстным филателистом. В деда пошел. Тот насобирал четыре больших альбома советских марок и передал внуку незадолго до смерти.   
  Хотя, скорее всего, Жора пугал. Ничего бы он не отобрал.
  За первый месяц студенчества у Дениса так ничего и не произошло, и с Жоркой состоялся еще один серьезный разговор.
   - Ты какой-то несуразный вырос, - выговаривал брат, - ухаживаешь, в кафе водишь, на цветы тратишься. Одни расходы. Будь проще. Вот у нас в общаге была полная демократия – хватай девку за косу, да и волоки ее в комнату, а там уже три койки скрипят. Учись, романтик!
   Брат был прав. У него было чему поучиться. По-молодости Жорик был весельчак и балагур, спортивен и речист, заливался соловьем. Девчонки на него западали, а он менял их, тирлимбумбум, как перчатки, чрезвычайно легко и бесчувственно бросал.
  Вот и пышечка Оля сразу тогда зарделась, захихикала, туфельками шаркнула. Поймал ее братец на крючок, та поклевала, поклевала и попалась на свою беду. С Ольгой Жора гулял месяца два, не больше. Потом отправил ее вслед за остальными в царство смутных воспоминаний. Какого было его изумление, когда через три года девушка приперлась к нему на день рождения. Она подкараулила Жору у подъезда, сказала: «Приветик,  Жор, поздравляю», и вручила подарок –  бархатную коробочку с чем-то.
   Денис заметил, как блеснул камешек на колечке, когда Оля протянула руку с подарком. Жора машинально взял. Оля тут же развернулась и торопливо пошла прочь. Жора даже спасибо не сказал. Не успел. Но кольцо тоже заприметил.
- И чего приходила? – спросил он Дениса, и сам ответил: - Наверное, показать решила, что она и без меня прекрасно обошлась. А может, для блезира обручальное кольцо надела. Тогда вообще непонятно, какого явилась?  Впрочем, кто их баб разберет? Лучше и не ломать голову.
  Открыв коробочку, они обнаружили в ней красивую серебристую флешку. Жорка повертел ее недоуменно и отдал подарок Денису.
  - Бери, брателло, владей. У меня такого барахла полная тумбочка.
   А чего не взять, когда дают, тем более родной брат. Денис и взял. Зря, наверное.
   Вскоре флешка пригодилась. Нужно было что-то записать, а своя, как назло, куда-то запропастилась. Он и вставил ее в ноутбук.
  Когда флешка открылась, Денис увидел, что в ней что-то есть, там кто-то создал папку с надписью - Алеша Рокотов. Он открыл папку, а в ней файлы с фотками. Денис и щелкнул мышью. Оторваться уже не смог,  досмотрел внимательно, до конца, все детальки подметил.
     Вот мальчик купается в ванночке и счастливо улыбается брызгам. Растрепанный такой. Вот мальчик уже чуть постарше. На нем фуражка, почему-то милицейская, и курточка, увешанная значками. Он стоит с деревянным автоматиком на детской площадке и целится в проезжающие машины. На следующем кадре ребенок серьезен, строго смотрит куда-то вдаль, интересничает. А вот закрыл личико ладошками и подглядывает сквозь растопыренные пальчики, хитрюга. Да сколько же здесь снимков?
      Денис сразу признал фамильный нос, чуть приплюснутый на конце, такую же фамильную оттопыренную нижнюю губу, лукавый прищур.  Да что говорить – пацан был вылитым Жоркой в ребячестве. Не с кем не спутать этакого плутишку. Их кровинушка.
     Интересно, где теперь этот мальчик, как не крути,  единственный продолжатель рода Шаховых?
     Денис детей так и не завел, а Жорка, так тот вовсе и не женился ни разу. Он был какой-то легкомысленный, неосновательный, его старший брат. Не ухажер. Так и прокуковал бобылем. Метался по жизни, как петух на «Павелецкой». Ближе к сорока, перепробовав в десяток профессий, брат подался в изобретатели. Сначала пытался запатентовать четыре кожаных ремня с крепежами. Изобретение назвал помпезно – Парящий Орел. Предназначались ремни для рук и ног. Их полагалось закрепить в туалетах поездов дальнего следования для обеспечения устойчивости пассажиров при определенных процессах. Жорик потирал руки и прикидывал возможные размеры ренты. Часами просиживал в Интернете, все выяснял количество пассажирских вагонов на балансе РЖД. Потом удваивал. Но и без умножения выходило более чем прилично. Хватало и на виллу, и на яхту, и на все, но ретрограды из патентного бюро даже не зарегистрировали заявку и крутили у виска вслед оскорбленному изобретателю. Первая неудача Жорку не сломила, и он придумал гробоукладчик. То была конструкция посложнее: механический подъемник с четырьмя захватами, установленный на эвакуаторе с функцией одноковшового экскаватора. Навороченная машина позволяла рыть квадратную могилу, опускать туда гробы с покойниками и  землю сверху вдобавок насыпала. Гробы при этом ставились на попа. Тоже перспективный вариант, с таким не стыдно выходить и на мировой рынок.
   Чертежи на этот раз приняли, но до внедрения дело не дошло. Придирались ко всему. Говорили всякие глупости: дескать, большая разница, или лежать себе покойно, или стоять вечно в неудобном положении. Жорик доводов не признавал. Покойнику все одно, в какой позе хорониться, а земли русской экономия нешуточная, плюс внедренные инновации, и могильщики высвобождаются для иного общественно-полезного труда. Так и не убедил бюрократов или не подмазал, кого следует.
    Запил тогда Жорка от непонимания и перестал изобретать. Забросил даже сходный проект вертикальной автомобильной стоянки. Выходит, не преуспел он и на этом поприще. Зато фильм, где брат снялся в эпизоде, получил пальмовую ветвь.
   Да, он оставался большим ребенком, его старший брат. Безнадежно заплутал в лабиринтах юности.
   И умер Жорка нелепо. От глупой скарлатины.
   Денис ему флешку так и не показал…
   «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Курская.»


 



                Курская


    Их с Катей любовь началась в этом тоннеле. Он все же тогда подсел к худенькой. И завертелось. Вскружила Катя ему голову навсегда.
    Потом были счастливые лето, осень и зима – самая светлая пора в его жизни.
    Летом они выбирались с Катей за город, куда-нибудь на луга под Рузу или в Новый Иерусалим к куполам.
   Он вдыхал запахи ее каштановых волос, завязывал бантиком тонкие бретельки на красном сарафане. Он постоянно касался ее, то ненароком проводил ладонью по округлостям плеч, то щекотал пальцами загорелую точеную шею, то приобнимал за  теплую талию.
   Днем умирали ромашки, рассказывая им о любви. Ночью звездное небо дарило им желтую улыбку луны, и падающие метеориты казались волшебным салютом в честь влюбленных.
   Осенью, в разгар бабьего лета, с того же Курского вокзала они поехали на юг. На море нахлынуло иное счастье. Он безустанно любовался Катей. Даже когда любимая плавала в море, Денис неотступно провожал глазами свою купальщицу. Он выдумывал для нее сюрпризы. Они перепробовали все кухни во всех прибрежных ресторанах, облазили виноградники и даже раз едва сбежали от сторожевых собак. Они ездили на родник в голубую бухту и брызгались ледяной водой, гонялись друг за другом на скутерах, кормили чаек. Только с парашюта Денис прыгать отказался наотрез, и вовсе не потому, что он с детства боялся высоты. Ради Кати прыгнул бы и без парашюта. Была  другая причина.
  Когда Катя первый раз пригласила его домой, Денис не боялся в ней увязнуть. Напротив, был счастлив тем, что мелкая дрожь бегает вдоль позвоночника, едва он касается ладони девушки, что обрубается дыхание от предчувствия неизбежности. Перекрестив пальцы, они вошли в ее комнату, туда, где она спит. Он на миг остановился на пороге и оглядел обстановку. Ничего лишнего: кровать, торшер с колокольчиком на шнурке, трюмо, заставленное девичьими пустяками. Милые безделушки стояли на полке: фарфоровый клоун, венецианская вазочка, деревянный слоник, задравший хобот. И трогательная златокудрая Барби свесила ноги. 
   За стеклом книжного шкафа он увидел фотографию десантника. Парень в краповом берете, лихо сдвинутом набекрень, обнажил белые зубы. Взгляд при этом, как и положено, был прям и суров. Внизу, чуть наискосок, стояла приписка от руки: «Свой двадцатый прыжок я посвящаю тебе.»
   Укололо сердце.
   Спросил: - Кто это?
   Ответила: - Так, одноклассник. Бывший.
   Катя задумчиво взяла фото служивого. Она чуть печально посмотрела на паренька, затем вдруг выдвинула ящик секретера, вынула красный маркер, крест-накрест  перечеркнула лицо и, больше не глядя, сунула фото в первую попавшуюся книгу. Н.В. Гоголь, Мертвые души, - приметил Денис.
   Подумалось: – Символично.
  Сказала, не поворачиваясь: - Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и уже приведен в исполнение. Прощай, Сережа Бирюков.
   Резко вдруг обернулась. Ее глаза лучились. И … свершилась мечта Жорки. Никогда после Денис не испытывал ничего подобного с другой женщиной.
  Зимой они пропадали на Воробьевых горах. Сладкой ватой на небе плавали облака. Снег на соснах еще не обвис, а возлежал на лапнике густо, будто закинутый лопатами. От мороза прихватывало дыхание.  Они, крепко прижавшись, неслись на санках к изгибу закованной Москва-реки.
   Денис   любил Катю женской любовью, так любит только женщина мужчину: преданно, бессмысленно, прощая.   
    И все же, несмотря ни на что, где-то в глубине души пряталась не тревога даже, а скорее беспричинное беспокойство. Ну не может такая девочка долго любить его, в общем-то, ничем не примечательного парня.
    Лишь когда Катя призналась ему, что беременна, он полностью успокоился в колыбели абсолютного счастья, уверовал в хэппи-энд своей лавстори. Напрасно. Но кто же мог подумать, что за две недели до объявленной свадьбы, когда платье белое с фатой куплено,  туфли белые на шпильках ждут,  приглашения гостям разосланы и зал банкетный заказан,  мир разрушится? 
   Сначала его жестоко избил дембельнувшийся десантник. Тот с фотографии. Он пришел в парадной форме, с аксельбантами и в знакомом краповом берете. Красивый, статный. Настоящий герой. Отношений не выяснял. И так было ясно, кто получил полную отставку. Бил молча.
   У десантника были тупые тяжелые ботинки. Они сломали Денису руку, три ребра, нанесли бесчисленное множество иных повреждений разной тяжести. Еще повезло, что внутренние органы отделались сравнительно легко, только осколок ребра в правом легком застрял.
   Денис не выдал десантника следователю, который снимал с него показания в больнице. Молчать  он решил еще на асфальте, еще с целыми ребрами. Милиция здесь ни к чему, не их это внутреннее дело. Денис отчасти чувствовал свою вину и понимал ненависть Сережи Бирюкова. Ему бы тоже не понравилось, что пока он отдает долг родине, как настоящий пацан, какой-то студентишка соблазняет его девушку, его любовь с первого класса.
   За все надо платить, рассуждал Денис. Кто ж знал, что для Бирюкова это вовсе не плата, а так, символический аванс. Дорого Денису обошлось мальчишеское благородство.
   Пока Денис лежал в больнице, Бирюков зарезал его Катю  штык-ножом. Вспорол живот.
   Бирюкову дали 16,5 лет колонии строгого режима. Через год его нашли на нарах с вилкой в сонной артерии. Обошлось удовольствие в 140 тысяч рублей и две посылки с сигаретами без фильтра. Не разорительно. Тот случай, когда цена соответствует качеству. А что толку? Денису не полегчало. Душевная боль осталась в нем навсегда.
   Один плюс. С тех пор он безразлично относится к расставаниям.
   После Кати у него было много женщин. Вульгарные связи. Женился даже раз. Но дыхание не перехватывало, сердце так не колотилось. Как-то быстро выяснилось, что он не сможет замазать свою саднящуюся рану другими женщинами…
   И детьми не обзавелся.
   «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Комсомольская. Уважаемые пассажиры, будьте взаимно вежливы, уступайте места инвалидам, пожилым людям, пассажирам с детьми и беременным женщинам.»



                Комсомольская



   «Станция Комсомольская, переход на  Сокольническую линию.   Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи.»
   Спасибо тому, кто придумал напоминать пассажирам о забываемых вещах. И просто удача, что однажды это объявление застало его именно на Комсомольской, когда одна нога уже ступила на перрон. Так бы уехала в неизвестность забытая им на сидении борсетка, а с ней всевозможные документы и деньги. Впрочем, невелика утрата. Возвратимая. Документы можно восстановить, деньги – вообще мусор, дело наживное, а вот единственная сохранившаяся у него фотография Кати на фоне моря с кружком красного солнышка в ладошке была бы невосполнимой потерей.
   Но, как бы то ни было, объявление прозвучало, и Денис развернулся обратно. Тут же закрылись двери, и поезд тронулся.
   Однако борсетки на сидении не оказалось, зато напротив сидели два упитанных здоровяка и нахально ухмылялись.
   Тут-то Денис мысленно возблагодарил предусмотрительного Жорика. После выписки из больницы брат подарил ему газовый баллончик. Но не обычный слезоточиво-перечный, а нервнопаралит. «Держи, брателло, авось не пригодится. Но если что, жми на пипочку и морду вороти. Не дай бог себя заденешь,  как минимум сутки корчиться будешь. Развеется газ через двадцать секунд».
   - Пацаны, верните сумку, - миролюбиво предложил Денис, нащупывая в кармане баллончик.
   - Да пошел ты, - отозвался один. - Не будешь хлебало раззявить.
   Второй загоготал и поиграл мускулатурой.
   Бесперспективность дальнейших переговоров была  очевидна. Денис вынул баллончик и, как показывал старший брат, нажал пипочку. Результат превзошел ожидания. Один мордоворот застыл и завалился в бок, его товарищ, тот, что про хлебало Денисово вякал, выпучил глаза и затрясся весь. Видно основная доза пришлась на первого. Денис, невзирая на умоляющий взгляд, поднес баллон к носу  нахала и нажал пипочку вторично.
   Хорошо, что вагон был почти пустой. Только в другом конце жалась парочка, да старуха дремала.
   Денис медленно досчитал до двадцати, подошел к недвижимым телам и вытащил у одного из-под куртки свою борсетку.
   Сказал: - Так-то.
   Поезд остановился на станции и Денис вышел. После он сожалел, что второй раз нажал на пипочку.
   Необходимейшая вещь – баллончик с нервнопаралитическим газом. Жаль только, что вскоре Денис его лишился. Причем, по собственной глупости.
   Жорка уговорил Дениса пойти в Лужники на «Спартак» - «ЦСКА». «Расслабишься, брателло, с людьми побудешь». Само собой, решили перед матчем выпить, кто ж идет на футбол всухую. Тут решили соригинальничать и купили Amaretto di Saronno. Гурманам приспичило отведать вкус миндаля. Не учли они квадратную форму бутылки и крышки. Как не засовывали они ликер в штаны и боковые карманы курток, бутылка вызывающе выпирала.
    Поняли – не пронести сквозь милицейский кордон.
    Порешили – выпить на подходе к оцеплению.
    Решение реализовали. Когда милицейские попросили Дениса поднять руки, он с охотой подчинился. Нате, ищите, щупайте, шмонайте.
    А это что? – вдруг спросил лейтенант и извлек баллончик.
    Упс.
    Задорого откупились. Но на матч попали. Спартак ожидаемо проиграл. Странно еще, что не с крупным счетом. Цээсковцы пересчитали все штанги.
     В Лужу Денис с тех пор не ездил.
     «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Проспект Мира.»



          


                Проспект Мира


    «Станция проспект Мира. Переход на Калужско-Рижскую линию.»
    Эта станция вызывала у Дениса сплошной негатив. Все из-за Склифа. Когда-то Денис провел там почти два месяца, оскомину набило металлическое объявления без интонаций – «Станция Проспект мира». Достала она его. Ежедневно два месяца подряд Денис спешил к 7-30-ти к завтраку. Папу приходилось кормить с ложечки, как маленького. Что поделать, правосторонний инсульт.
     Сначала старшего Шахова слегка перекосило после обильного празднования Нового года. Им бы тогда  спохватиться, вызвать неотложку. А они профукали, думали, само спрямится как-нибудь. Тем более, отец никогда на здоровье не жаловался, и тогда он на болезненного не походил. Все, как обычно, только чуток лицо не симметрично.
    Так и дождались третьего января, когда случился удар. Еще хорошо, что они с Жориком были дома, погрузили папу, транспортировали, в коридоре не бросили,  палаты добились.
    Ужас, что за место это нейрохирургическое отделение. Оранжерея обреченных. Многие даже стонать не могли. Хочется, а речь-то пропала, залила кровь ответственную извилину. В нестерпимом духе лекарств, испражнений,  гноя и кислой столовки поневоле превращаешься в пессимиста. Тянет поскорее заняться спортом. «Господи, если ты существуешь, спаси наши души, если они есть», - была излюбленная больничная присказка.
   Среди больных и посетителей попадались, правда, такие типажи, что медперсонал между собой называл палату правосторонних инсультников нескучным садом. Запомнился больной с именем Володя – мускулистый татуированный качок. Большую часть дня он находился в сознании. К сожалению левая рука безумца не утратила двигательных навыков. Как только в помещение заходил кто-нибудь из обслуги или посетителей, Володя резко сбрасывал с себя простыню и представлял публике свой первозданный вид. Удивительно, но у него стоял. Всем смертям назло. Невзирая ни на какие параличи.
   Другой паралитик Боря изловчился опрокидывать на нянечку утку. Какими-то непонятными ляжечными мускулами захватывал судно и подбрасывал. Несмотря на то, что все няни знали повадку больного, тому почти всегда удавалось застать их врасплох. Женщины забавно так отпрыгивали и ругались почем зря. В ответ Борины глаза жизнерадостно смеялись.
   Один немощный вообще не шевелился, его кормили через зонд. Так, тетя еврейской национальности регулярно приносила  полные сумки и звала: «Сагечка, иди кушать кугочку».
   Навещали почти всех больных. Лишь один, смурной мужик лет сорока, по всему видно, был одинок. Его полностью обездвижило. Речь, как полагали, пропала безвозвратно. Не жилец, понимали все. «Жена то бросила родимого, вот стерва какая, - рассказала Денису няня Паша, - за месяц ни разу не приходила». Но однажды, ближе к ужину, дверь  отворилась, и   в палату вошла женщина. Хотя нет, женщина в вошедшей угадывалась разве что по одежде, по серому платью. Остальное все было какое-то бесформенное, тусклое. Бесполое лицо под короткой стрижкой, сутулые плечи, какая-то всеобщая сгорбленность. При виде посетительницы нежилец разом оживился весь, глаза осмыслились, желваки заходили.
- Водки принесла, сука драная? И сигареты давай! – вдруг гаркнул безнадежный.
  «Как так речь воротилась?», - удивлялись после все. Как бы ни было, то были его последние слова. Через день его, накрытого белой простыней, увезли на каталке два могучих медбрата. Братков звали Федечка и Костян. Лучших диагностов Денис не встречал. Ни разу на его памяти они не увезли в морг живого. Иногда даже врачи приглашали Федечку и Костяна на консультацию, доверяли им, необразованным, выносить окончательный вердикт.
   А так в больничке было бы совсем скучно, если бы не среды. По средам унылые пейзажи узких пространств коридоров, процедурных и палат оживляло щебетание студенток-практиканток из Второго меда. Они порхали стайкой за профессором, внимали и даже что-то записывали. Профессор был весь из себя степенный, бороденка клинышком, стетоскоп на шее, а глазенки маслянистые, ручонки балуются, то одну птичку приобнимут, то другую, будто бы показывает что-то. Жорка ревновал страшно.
  После того случая, когда одна из будущих медичек ввела внутривенно целой палате викасол вместо викалина и отправила треть ее обитателей к праотцам, практиканток к больным ближе трех метров не подпускали. Денис раз случайно подслушал диалог профессора с зав. отделением. 
   - Право, Зинаида Моисеевна, - хлопотал профессор. - Вы бы моим хотя бы перевязку доверили.
    - Да зачем Вам это, Сигизмунд Соломонович? Узнают девочки к шестому курсу назначение зеленки, и, слава богу. Считайте, что жизнь прожита не зря.
    - Злопамятная Вы, Зинаида Моисеевна. Ну, ошиблась Оленька, с кем не бывает? Не ошибаются только патологоанатомы.
    Жорка в среду особенно оживлялся. В обычные дни брат подтягивался ближе к полудню, он сова, ему  рано сложновато. Зато помогал возить папу на процедуры. Дело не простое, надо с кровати поднять, положить на каталку, потом снимать с каталки. И все это на разных этажах. И папа паниковал при виде кроватей вдоль стен, капельниц и кислородных подушек, а особенно сникал в барокамере. Принимал ее, наверное, за гроб, который вот-вот транспортируют в печь с одним-единственным пассажиром. Папины глаза папины умоляюще метались, и вряд ли он понимал успокоительные слова сыновей. 
    Но в среду процедур не полагалось. Зато у Жорика был свой интерес. Он появлялся много раньше, как раз к утреннему обходу. Уж больно нравились ему медички. Ценил их особенно, выделял из прочей женской братии. «Дурак ты, брателло, - поучал он Дениса. - Ты только посмотри на этот цветник, на этот клумбарий! Они же никогда не были девственницами. Вот увидишь, на первом же свидании утолят все твои сексуальные фантазии. Даже самые смелые. Даже за гранью».
    Кажется, с несколькими из практиканток у Жорки случился необременительный романчик. Он был такой, его  старший брат.   
    Еще был на этаже отдельный бокс не для слабонервных. Камерой смертников называли его промеж себя. Чтобы не смущать ходячих больных и посетителей, туда клали совсем никудышных, тех, у кого не было мало-мальски достойных конкурентов в пассажиры Харону на ближайший рейс через Стикс.
   Положили туда и Николай Тимофеевича, к которому Денис испытывал почему-то симпатию. Наверное, потому, что он был не инсультник, а болел какой-то неопределенный местными светилами болезнью. Он угасал медленно, но пока ходил, и анекдоты травил, и посуду сам мыл, и кровать прибирал. Николаю Тимофеевичу едва перевалило за полтинник, а выглядел настоящим стариком.   Кожа серая, с желточным оттенком. Не плешив, но волосы редкие, как грабли. Весь продолговатый, еле на стандартной койке поместили, чем-то неуловимо был он схож с могильным червяком. Через пару недель лечения Николай Тимофеевич стал вовсе плох, надел маску смерти. Три последних дня отказывался от пищи.  Ему оставалась одна ночь, не более, когда его перевезли в тот бокс.
   Денис выбрал время и заглянул к умирающему. Он лежал без движения, но в сознании. Увидел Дениса, обрадовался.
   - Сынок,- прошелестели губы. - Помру сегодня. Возьми деньги в тумбочке, сделай милость, купи водочки и селедку.
    Денис подумал, что ослышался и наклонился к кровати. Николай Тимофеевич еще прошептал: «Про черный хлебушек не забудь», - и  впал в беспамятство. Ушли последние силы со словами.
    Ну и дела, подумал Денис, но деньги достал и пошел в ближайший магазин. Там купил чекушку столичной, полбуханки бородинского, но вот с селедкой вышла заминка. Была она в количестве одной штуки, какая-то непрезентабельная, покрытая рыжим налетом. Видно, давно здесь обосновалась, и не надеялась, поди, на покупателя. Денис поколебался, но все же взял.
   Едва он вернулся в камеру смертников, как Николай Тимофеевич открыл глаза. Мутный взгляд на секунду просветлел. «Принес?» – спрашивали глаза.
   Вот,- Денис потряс пакетом. - Все здесь. Только селедка не ахти, другой не было, а я спешил. Так что извиняйте.
   Николай Тимофеевич понимающе кивнул.
  Денис быстро разделал рыбу, положил ее на хлеб, налил водки с четверть стакана. Николай Тимофеевич с трудом приподнялся, взял стакан, тут же опрокинул его в рот. Выронить опасался.
   Денис поднес к полураскрытому рту умирающего нехитрую закусь. Тот сделал маленький надкус и тут же откинул голову назад на подушку. Через секунду уже спал.
   Денис повертел остаток бутылки, прикинул, что вряд ли она больше понадобиться владельцу. Ну и допил. А что такого?
   Наутро Николай Тимофеевич проснулся и есть потребовал. 
   Потом Денис гадал: то ли беленькая помогла, то ли селедка, а может, решающую роль сыграло, что ржавая была? Доктора недоуменно разводили руками и выписали безнадежного больного через неделю, окрепшим и помолодевшим. Тогда Денис впервые понял, какая тончайшая грань отделяет жизнь от смерти. И то, что от наших больниц лучше держаться подальше.
   Супруга Николая Тимофеевича оказалась благодарной. Совместно с мужем они владели домишком в Малаховке с садом-огородом. В выходные она привезла Денису  зелень, ягодки, молочко козье для отца. Сердечные оказались люди. Настоящие русские. 
  И Денису приятно на душе, что хоть кого-то спас. Хотя это вряд ли ему поможет на Страшном суде.
   Отца тогда сообща с Жоркой выходили. Выкарабкался, обманул ненадолго смертушку.    
   Позже, когда речь у папы восстановилась, он поделился с сыновьями: «Думал, крындец мне, и знаете, готов был бы отдать любые деньги, чтобы еще разок на рыбалку с ночевкой.»
   Денис тогда не смог, был отбор на чемпионат Европы, а Жорка – молодец, купил удочки, палатку, котелок, ну и всего остального, чего полагается, и махнул с отцом на Валдай.
   Там папа утонул.
   Жорка винил себя всю жизнь. Денис напрасно убеждал брата, что тот не виноват. Кто бы мог предположить, что отцу, едва разминувшемуся с безносой, взбредет купаться при луне? А Жорка все о своем – недоглядел, не екнуло сердечко, нет мне прощенья.
  Денис тогда впервые не выполнил мастерский норматив. Чемпионат Европы он пропустил, зато нежданно-негаданно оказался на первенстве московских райвоенкоматов.
  И здесь, если разобраться, без братца не обошлось. Поучаствовал. Правда, сам того не ведая.
  «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Новослободская».
 




                Новослободская



   «Станция Новослободская. Переход на станцию Менделеевская».
   Если бы Жорка не окончил Российский химико-технологический университет им. Д.И. Менделеева, глядишь, вся его Денискина жизнь развернулась бы в другие стороны.
  После вуза Жорка поработал в паре НИИ, одной лаборатории и приемном пункте вторсырья, нигде себя не нашел и решился на жестокий эксперимент. Он собрался в армию. Об этом поведал мимоходом за ужином. Рассуждал трезво, хоть и выпил, как водится, малька. «Это тебе не гражданка, Денис, это для настоящих  мужчин. Есть такая профессия, брателло – Родину защищать. И к тому же за звездочки доплачивают, и надбавки всевозможные, и сертификаты жилищные, да и на пенсию в 45, что немаловажно. А то бывает и раньше. Вот мой приятель один, постарше всего лет на восемь, а уже военный пенсионер. Отслужил на Памире, там год за три, так у него стаж был больше возраста. Теперь поживает себе, и в ус не дует. Много плюсов разных в армии. Опять же  харч казенный, и шмотки. Спиртяга дармовая опять же».
  Дениса Жорик не убедил. Так и сказал тогда брату: «Здесь мы с тобой не совпадаем. И никогда не совпадем».
  Сам Денис с содроганием ждал окончания института, ведь уже на пятом курсе до него дотянулись цепкие руки военкомата, раза три проходил медосмотры.  Муштра, марш-броски, ать-два, совместные помывки, предсказуемые запахи казармы (сколько лет они с Жоркой делили одну комнату в 12 кв. м.) – все это было не его. И командиров не хотел, и старослужащих опасался – ведь Денису пришлось бы в рядовые, в его вузе военную кафедру давно расформировали. А вот Жорка – другое дело, окончил свой химико-технологический летехой, каким-никаким, но все ж офицером.
  Наутро Жорка протрезвел, побрился, надел пиджак, забросил в рот пластинку жвачки и пошел призываться. Поначалу военкомовские ему обрадовались, но, прочитав в военном билете номер военно-учетной специальности, лишь развели руки. Видите ли, объяснили, не подходите Вы армии. Кадровых химиков не знаем, куда приспособить. О чем только наверху думали, когда Женевский протокол подписывали?
   Пока Жорку утешали, прорвало теплоцентраль, и несостоявшегося защитника Родины по настоятельной просьбе дежурного бросили на спасение архива. Жорик не отказал, он был такой отзывчивый, его старший брат.
   Папки с личными делами перетаскивали из подвала по узкой лестнице и беспорядочно кидали куда попало. В общей суматохе Жорка умудрился переложить его, Денискино личное дело, в самую середку одной из связок 1945 года.
   После за это много услуг с Дениса стребовал.   
   Минуло десять лет, а с ними ушли отдельные войны, конфликты, инциденты и, увы, Денис перешагнул призывной возраст, как вдруг однажды утром раздался звонок.
- Могу я поговорить с Денисом Шаховым? – раздался в трубке зычный голос.
- На проводе, - ответил Денис. - С кем имею честь?
- Подполковник Пелецкий, военкомат.
- Чему обязан? – не растерялся Денис.
- В преддверии дня Победы мы разбирали дела ветеранов и обнаружили среди них Ваше.
- Да Вы что? – изумился Денис. - Как такое могло произойти?
- Сами удивляемся.
- И что теперь? Когда на призывной пункт? У Вас парикмахер аккуратный?
- Вопрос о Вашем призыве не стоит, - сказал Пелецкий с профессиональным оттенком грусти в голосе, - но нам потребуется помощь, гм, несколько иного рода.
- Слушаю внимательно.
- Тут намечаются городские соревнования по многоборью между военкоматами, а в личном деле значится, что у Вас первый разряд. Я ничего не путаю?
- Путаете. Я давно уже в мастерах.
- Вот так удача, - обрадовался Пелецкий. - Не откажите, порадейте за отечество, выступите за родной военкомат, за честь района. Признаюсь, сам Тараканов весьма заинтересован.
- Неужели сам Тараканов? Это аргумент,  - согласился Денис. Как-то надо расплатиться с Родиной за счастливое детство, да и лишняя тренировка не помешает.
- Вот и ладушки, - обрадовался Пелецкий. - Встречаемся в  понедельник на Новослободской. В 10-00. Опоздания не приветствуются. Оттуда проследуем на объект. Он рядом с Миусской площадью, ближе к Лесной.
- Буду всенепременно, - обнадежил Денис.
   Надо же, еще совпало как с Миусской, удивило тогда, – как раз там и находится Жоркина Менделеевская альма-матер. Вообще на Новослободской, куда ни плюнь, в Дмитрия Ивановича попадешь.
   Соревнования длились несколько дней. В финал Денис вышел легко, но на последнем этапе столкнулся с Кузнецовым Славкой, давним приятелем по сборной. Сколько раз бывали с ним на сборах, и не сосчитать, не раз делили номер в отелях. Славик - тоже мастер спорта международного класса. Всю жизнь выступал за «Трудовые резервы», и надо же, тоже оказался в тире, и тоже в военной форме. Какое совпадение. С чего вдруг? Оба сделали вид, что не знакомы. Денис, правда, не удержался и Славику подмигнул.
  Здесь схлестнулись по-взрослому. Денис выбил 97 очков из ста, против 96-ти Кузнецова. Как оказалось, очко перевеса и позволило в итоге их военкомату подняться на первое место в общем зачете, а с ним получить и какое-то важное переходящее знамя, завоеванное впервые со времен наркома Ворошилова. Под барабанную дробь стяг вручал очень важный чин из штабных, соблюли все армейские традиции – был и коленопреклоненный мужской поцелуй уголка полотнища, и «Служу России!», и групповой снимок на память.
  Это очко привело военкомовское офицерство  в полное ликование. За него был и первый тост военкома Тараканова, мордастого полкана лет пятидесяти: «Внимание, господа офицеры! Сегодня великий день. Мы-таки порвали очко Петушаткину! Гип-гип, ура!».
- По самые помидоры впендюрили этому очковтирателю, товарищ полковник, - вставил Пелецкий.
  Тараканов поощрительно засмеялся.
  Как объяснил Денису сосед по застолью, седоволосый одутловатый капитан с фиолетовым носом, Петушаткин  - военком-конкурент, бывший сокурсник Тараканова, с которым они в  контрах еще с курсантских времен. То ли бабу не поделили, то ли водку. «Это хорошо, что мы очком их натянули, - порадовался капитан, - теперь шуток хватит на ближайший год. Вовремя ты его расконопатил».
- Тараканову – ура! Тараканову – ура! – подхватили подчиненные, и понеслось. Такую сногсшибательную пьянку Денис не видел ни до, ни после. Неделю похмелялся потом.
    Но, как выяснилось, на том дело не закончилось. В разгар гульбы юнцы-мажоры из младшего комсостава шутки ради подсунули начальству два представления. Одно – на присвоение Шахову Денису Павловичу звания «капитан». Другое – на представление того же Шахова Дениса Павловича к званию «Герой России» с формулировкой «за особые заслуги в отстреле вероятного противника при взятии Царьграда, за победу над фашистской Германией и милитаристской Японией и огневой прорыв очка товарища Петушаткина на пол шишечки».
   Упитое начальство и подмахнуло от широты  православной полковничьей души.
   Ближе к ночи Пелецкий застукал в оружейной комнате младший комсостав. Лейтенанты осваивали на брудершафт перезрелую секретаршу товарища Тараканова Зинаиду Федоровну. Ее разложили на малиновом бархате переходящего знамени, в чем пока еще замвоенкома усмотрел особую изюминку.
 - Что с них взять? Офицеришки – совсем мальчишки, - сказал Пелецкий Денису. Денис до сих пор не помнит, как он оказался в оружейной и чем там занимался. Еще повезло, что последующий визит к венерологу-дерматологу отклонений не выявил. «Так, ерунда всякая, - успокоил доктор. - Обычный джентльменский набор».
    Представления валялись на полу рядом с галифе, кителями и бюстгальтером четвертого размера.  Пелецкий, сконцентрировав волю, не стал присоединяться к оргии и подобрал компромат. Пожалуй, когда все образуется, он оставит грудастую при себе, решил он и повеселел. А со знаменем лейтенанты удачно сообразили. Надо будет взять на вооружение. И кисти найдет, куда приспособить. Зинаида Федоровна будет довольна.
   Такие, или почти такие мечты приметил Денис на лице подполковника.
   На другой день товарищ Пелецкий незамедлительно отправил депеши по  назначению курьерской почтой.
   Через месяц Денис без проволочек получил первое и, дай бог, последнее воинское звание. Второе представление блуждало по инстанциям несколько дольше, пока, наконец, в джунглях военного ведомства вышестоящие буквоеды к чему-то там придрались и заменили «Звезду Героя» на крест ордена «За заслуги перед Отечеством третьей степени». Поскупились крысы тыловые, обидели фронтовика.
   Награду Денису вручали в том же военкомате, но не торжественно, как подобает, а впопыхах. Орден цеплял сам Тараканов. Отводил глаза. Чувствовалось, что полковник и рад бы увильнуть от ритуала, но по статусу награды вручать должен был лично военком.   
- Обмоем? – предложил Денис.
   Тараканова аж передернуло всего. Стал похож на блевотину товарищ Тараканов. Денис счел за благо ретироваться.
  Все же любопытно,  имеет ли  кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством третьей степени»  право бесплатного проезда на московском метрополитене?
  «Осторожно, двери закрываются, следующая станция Белорусская».



               
                Белорусская



     «Станция Белорусская. Переход на Горьковско-Замоскворецкую линию». Денис вздрогнул. А ведь однажды здесь его подстерегло детство в образе молодящейся дамы из тех, кому всегда чуть за пятьдесят. Она вошла в дверь вагона, пристально огляделась и не найдя свободного места, с очевидной целью нависла над сидящим Денисом.
     Денис узнал ее сразу.
     Много картинок детства смыто временем. Пожалуй, лишь события вселенской величины остаются для маленького человечка: карусель в ЦПКО на гривастых лошадках, красная куртка с молниями – подарок брата на день рождения, набор шоколадных конфет, съеденных тайком … «Попьёбуй, вкуся как!» - сказал Дениска бабуле, которая застукала его, перемазанного шоколадом, у буфета, и протянул опешившей старушке маленький кулачек, сжимающий  «Мишку на севере».
      Среди сбереженных воспоминаний у Дениса хранилось и первое сентября 1978 года.
      Он шагал вприпрыжку по высокой набережной обводного канала, следом едва поспешали родители. Папа нес ранец, мама – букет гладиолусов размеров в полтора его роста. Первый раз в первый класс. Он почти большой, его записали в первый  «А».
     Школьная линейка, громкая музыка, такие же детки с цветами, чуть в стороне нервические родители, солнечный свет заливает школьный двор, неприступные старшеклассники (скоро и Дениска будет таким!) – все перемешалось  в праздничный яркий коктейль.
   Когда небольшого  роста женщина взяла его за руку и повела в здание, а следом заторопились остальные новички, Дениске стало немного боязно. Вдруг он не сумеет хорошо учиться, так и останется маленьким?
   В классе Денис разглядел женщину получше. Она была в темном платье, волосы заколоты в пучок как у тети Лены из 17 квартиры. Она смотрела на первоклашек и улыбалась.
  Когда все расселись за парты, женщина сказала: «Ну, здравствуйте! Меня зовут Ельцова Галина Ивановна, я – учительница начальных классов и ваш классный руководитель».
  Детки притихли. 
  - Ну, друзья, давайте знакомиться, - Галина Ивановна раскрыла толстую тетрадь (Дениска еще не знал, что это - классный журнал) и стала называть фамилии. Детки вставали. Поднялся и он.
  Потом учительница раздала каждому по книжке, на обложке ее была изображена красная площадь.
  «Знаете, что нарисовано на обложке?» - спросила Галина Ивановна.
  Еще бы! Денис был там миллион тысяч раз, ведь они жили совсем рядом. Как говорил папочка, мы Шаховы - коренные замоскворецкие.
  Эх, была, не была! Дениска вытянул ручонку.
  Галина Ивановна посмотрела на него, поощрительно улыбнулась и сказала: «Дерзайте, сударь».
  Дениска встал и захлебываясь словами в страхе упустить хоть капелюшечку важного, принялся рассказывать про Красную площадь, мавзолей, где лежит дедушка Ленин, про куранты и солдат, марширующих под их бой, про многоглавый собор и бойницы кремлевских стен.
  Первого сентября он принес домой свою первую в жизни пятерку, единственный из класса получил. Дома ждал праздничный стол с ананасом, невиданным в те времена яством.
  Дениска полюбил Галину Ивановну всей душой. Она была третьей в его сердце после бабули и мамочки. Дениска первый вставал, когда она входила в класс, провожал ее взглядом, когда она прохаживалась вдоль доски с мелом в руках. Он старательно делал домашние задания и всегда тянул руку на уроках, лишь бы учительница его увидела и похвалила.
  Дениска сочувствовал «бэшкам». Вот кому не повезло с классной! Тем досталась строгая высокая тетя в очках, неулыбчивая и сухая, по-видимому,  злая-презлая. Впрочем, с «бэшками» они почти не общались. Какое ему до них дело? 
   Когда Дениска уже благополучно перешел во второй класс, случилась беда: со стенда, посвященного Великой Октябрьской Социалистической Революции, украли набор марок «Первая конная». Галина Ивановна собрала мальчишек и строго спросила: «Ну, признавайтесь, кто взял?»
   Мальчишки недоуменно переглядывались и переминались с ноги на ногу.
  - Последний раз спрашиваю по-хорошему, - продолжала между тем учительница и вдруг пристально посмотрела на Дениску. - Денис, ты ведь марки коллекционируешь?
 - Что Вы, Галина Ивановна! – заволновался он и зачем-то начал оправдываться. - Да не нужны мне эти марки, у меня такие есть уже, папа подарил.
- Ну, смотри! – погрозила пальцем.
  После школы Денис пришел домой и долго плакал.
  Вскоре Галина Ивановна ушла из школы. Говорили, что она поехала с мужем в Венгрию.      
  Вновь они встретились много лет спустя на последнем звонке. Денис, патлатый десятиклассник-акселерат, нес на плечах девочку-первоклашку с огромным розовым бантом. Та вовсю звенела в колокольчик. Вдруг он увидел ее, свою первую учительницу. Галина Ивановна стояла рядом с завучем и директрисой и оживленно с ними разговаривала. Денис дождался окончания беседы и подошел.
  - Здравствуйте, Галина Ивановна. Я – Денис Шахов. Вы помните меня?
  - Не припоминаю, - ответила Галина Ивановна  и прошла мимо.
  Учителя часто забывают учеников. Через двадцать лет на юбилее школы их славный 10-й «А»  собрался почти в полном составе.
- Здравствуйте,  Маргарита Викторовна, - хором приветствовали они математичку.
- Здравствуйте, - чуть испуганно ответила та. - Вы какого года выпуска?
- Гутен таг, Ирина Иосифовна, - догнали они немку.
- Гутен, гутен, - ответила немка и заторопилась прочь.
  Потом был торжественный вечер и  концерт учеников. Состоялся фуршет, играл школьный ансамбль. Вроде бы все проходило на уровне, без напряга и искренне, только было заметно, что учителя избегают обращаться к бывшим ученикам по именам. Оказалось, их, неповторимых,  так легко забыть ...
  Галина Ивановна стояла почти прямо, слегка покачиваясь в такт набирающему скорость составу.  Пальцы  привычно сжимали поручни.
  Денис ей места не уступил.
  Из омута детства вытащил все тот же бездушный голос: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Краснопресненская».

 
 


                Краснопресненская


   «Станция Краснопресненская. Переход на станцию Баррикадная».
   Краснопресненская. Пустая станция. Почему-то никаких воспоминаний. Хотя нет. В этом районе на выходе из Краснопресненских бань убили известного авторитета. Денис изучал дело. Сработал профессионал, попал точно в  сердце. Впрочем, на два сантиметра выше переносицы было бы вернее, ведь у некоторых  людей сердце с правой стороны.
  «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Киевская».



                Киевская



   «Станция Киевская. Переход на Арбатско-Покровскую и Филевскую линии. Выход в город к Киевскому вокзалу».
    В былые времена отсюда они с Людмилой частенько ездили на дачу по Киевскому направлению. Выходили в Рассудово и добирались на своих двоих по полям до садового товарищества «Исток». Там Денис построил дом. Конечно, не коттедж в три этажа с колоннами, балюстрадами и иными новорусскими вычурностями, зато из вологодского сруба, с изразцовой печкой, с камином, с духом древесных смол. Ставенки резные, крыльцо с росписью, лобзиком сработанное. А места какие!  Черные пруды с кувшинками, приземистый ельник с маслятами, роща березовая, белки. Просторы разнотравные. Росы прозрачные, как слеза комсомолки.
   Особенно радовалась выходным Кока – молодая длинношерстая колли, семейная любимица. Еще бы. У нее в «Истоке» было два дружка: королевский пудель цвета спелой ежевики Марсель и беспородный Карий обычной блекло-пестрой раскраски.
   Марсель, для близких можно запросто – Марселька, был воспитанный и деликатный джентльмен. С медальками. С вплетенным бантиком. Он и ступал важно, с чувством собственного достоинства, полевых мышей игнорировал, и вообще чистым и ухоженным приезжал за город. До омерзения правильный кобелек. Благородный обольститель, завидный жених. Кока бесповоротно влюбилась в столь обходительного самца, тот в свою очередь, как только Шаховы приезжали, приветствовал сучку радостным лаем и обнюхивал ее под хвостиком. Так Кока научилась понимать, что нужно мужчинам в первую очередь, а когда Марселька однажды стянул у Коки из-под носа сахарную косточку, то она поняла, что мужчин необходимо и прикармливать.
    Карий на изысканность не претендовал, изображал из себя этакого простофилю. Он или носился, как угорелый, или полеживал, грея блох на солнце. И в лужах валялся, и полевок с лягушками гонял, и на велосипедистов брехал. Веселый паренек,  баловник. Коке с ним было легко и беспечно.
  Но как однажды выяснилось, что Карий вовсе не так наивен. Как-то в свите Коки оказался один Карий. Хозяева Марсельки по каким-то причинам в те выходные дачу пропустили.
   Карий подбежал к Коке, они потерлись мордами, завиляли хвостами. Кока с молчаливой просьбой уставилась на Людмилу: «Пусти мол, хозяйка, погулять с приятелем. Не бойся, видишь, он даже под хвостиком не понюхал».
  - Ладно, иди, - махнула рукой Людмила, и собаки помчались наперегонки к ближайшей опушке гонять лягушек и иную мелкую живность.
  - Смотри, Люд, как бы не спортила дворняга породу, у Коки вот-вот критические дни, - засомневался тогда Денис.
  - Да не случится ничего. Карий задние ноги подволакивает. Видно, переехал его кто-то, наверное, и главный орган задет. Он Коку даже и не обнюхал в неприличных местечках. Думаю, Карий - полный импотент, -  успокоила Людка.
   Надо сказать, что на участках в шесть соток слова разносятся далеко, поэтому ближние соседи вмиг заценили Людмилину наблюдательность и обсудили: «Эх как она его раскусила. Точно - импотент». Соседи через участок истолковали эту фразу по-своему:  «Вроде бы Денис-то у Людмилы – импотент». Далее эта новость была воспринята как неоспоримый факт, и вскоре все члены  садового товарищества искренне сочувствовали Людочке и Денису. «Надо же, такой видный парень, а уже импотент. Вот Людочке не повезло».
    Новость часа разнеслась по периметру товарищества со скоростью курьерского поезда и в сельпо, куда Денис пришел за водкой, он поймал на себе с десяток снисходительных взглядов женщин и сочувствующих взглядов мужчин.
    Дальше – больше. Едва стемнело, в дверь постучали. Денис отворил и увидел Михееча с двенадцатого участка.
   - Денис, выдь-ка, дело есть.
   Денис вышел, прихватив, как водится, два стакана, луковицу и пучок редиса. Но поздний гость пришел не за этим. Он взял Дениса под руку и доверительно прошептал: «Денис, ты ж еще молодой, как тебя угораздило? Не радиация часом? Все, молчу, молчу. Вот, возьми банку с мазью на пчелином яде, помогает. По себе знаю, -  и сунул Денису нечто маленькое и круглое. - Правда пощипет немного, но это нормально, так и должно быть. Ну, все, пакедова, а то шашлык пережарю».
   Денис недоуменно вернулся в дом. Там он повертел стеклянную баночку, и, не обнаружив этикетки, сунул ее в холодильник. Решил - потом уточню зачем.
  Наутро они расположились с Людмилой в беседке и неспешно попивали себе чай с баранками, как вдруг услышали крик соседки: «Смотрите! Этот импотент ее на компостной куче трахает!»
  Они вскочили, расплескав чай, и кинулись на участок. Точно. Карий нагло наяривал их Кокочку. Трудно передать возмущение Людмилы. Она завопила, что есть мочи: «Ах ты, паскудник! Ах, гадина! Отпусти, кобелина бесстыжая!»
   Соседи через участок оценили происшествие по-своему: «Денис-то оказывается, не импотент, а совсем наоборот, извращенец. Нет, чтобы в кровати как люди, так он Люду на дерьмо  трахать затащил. Бедная Людочка! Ишь, как орет».
   О, то был день его мужского триумфа. В магазине Денис ловил уже иные взгляды: восхищенные одних и уважительные с примесью зависти других. Несколько совсем дальних соседей, при встрече с которыми он обычно ограничивался молчаливыми кивками, подошли и поздоровались за руку, а продавщица Ирина обслужила вне очереди без обычного в таких случаях ропота садо-огородников. 
    Вечером вновь приперся Михееч со словами: «Вертай назад, самому сгодится». Выпить на этот раз не отказался.
    Вскоре на всех окрестных столбах появилось объявление: «Потомственный целитель Михей врачует половые бессилия. Качество гарантировано. Гарантия – 100%».
    В то лето Михееча часто видели в сильной нетрезвости и с битой рожей. Жаловался:  «Гад, Денис, мазь подменил».
    Давно это было. Дом сгорел. С  Людкой развелся. Кока сдохла.
    «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Парк культуры».



                Парк культуры



    Парк культуры – места  детства, малая родина, его настоящий «Нескучный сад». Их дружная семья жила на Большой Якиманке. Вчера Денис бродил  по тому району.
    Ныне на месте их трехэтажного дома взгромоздился Президент-отель. Прохожие с трудом пробираются через частоколы иномарок. Сунулся было в кинотеатр «Ударник», что рядом с «домом на набережной», а там непонятная конструкция из лесов и металла. Пригляделся – меняют вывеску «Автомобильный салон» на «Мир мебели». На стрелку Москва-реки, где они частенько удили рыбу с отцом, не пошел.  Теперь там другой рыбачок, бронзовый уродец под сто метров роста.
    Мало что сохранилось от Родины, мало что цепляет. Разве что разросшийся рябинник в «Нескучном саду» вызвал ком в горле. Они посадили его с Жоркой в один из воскресников. Часто потом бегали поливать.
    Все чужим, незнакомым стало в этом городе. Патриархальную Манежную превратили в крышу подземных бутиков, в любимом Замоскворечье и вовсе понатыкали стеклянных уродцев. Видать, нехватка свободных мест в России. Тому, кто заказал бы Денису столичного мэра или главного архитектора, он предоставил бы 30-ти процентную скидку. А обоих бы Денис убил по цене, как за одного.
    Такой город изничтожили! Москва стала похожа на старую актрису, сделавшую пластическую операцию. Неестественно ровная вся, только губы скривились, да глаза не закрываются. Оттого кажется, что пребывает в постоянном удивлении от того, на что стала похожа.
    Не стоит разглаживать морщины тысячелетним городам.
    Вот за то и не уважал Денис соплеменников – за раболепие и равнодушие. Еще давно, когда отдыхали семьей в Дагестане у приятеля отца, подглядел картину. Овцы шли на водопой. Впереди, чуть сторонясь от плебейской массы, шествовали несколько козлов в окружении свиты из особо приближенных личных козочек.  Козлы для остальных стадных – небожители, Будды с бородками, Кришну, Вишну и Шива в одном флаконе. Следом плотным строем шагали бараны. Что о них сказать? Бараны, они и есть бараны. За баранами семенили овцы. Но метров за пятьдесят до речки животные учуяли запах воды и строй ломался. Подминая друг друга, стадо устремляется к источнику. Здесь уже не до субординаций. Все становятся безбожниками. Толкаются, орут дикими голосами.
    Таков и наш народ. Идет за вождями в поисках лучшей доли, как бараны за козлами. А чуть что, всех сметет, изметелит, растопчет, и … снова в строй, снова становится смирным, послушным и боголюбивым.  Плюс к тому еще и ворует. И не важно, в строю общем идет или к источнику рвется – крадет всяко.  Так  повелось издревле: пока одни рукавицы шьют, другие тырят. Потом меняются местами.
    В этой стране дьявол регулярно перетасовывает колоду. А может и Бог. Скорее он. С Богом у Дениса сложные отношения, давний заочный спор.
   С одной стороны, они схожи. Оба - вершители судеб. Правда, Денис гуманнее. Образчик человеколюбия. Его почерк – минимум боли клиентам.  А Бог – с явными садистскими наклонностями. Сначала утопил почти все человечество, оставил двух старцев с выводком для приплоду.  В детстве Денис тоже чуть не утонул в деревенском пруду. Жорка спас, вовремя подоспел. Денис уже нахлебался вдоволь и пошел ко дну, когда рука брата схватила за волосы. Как же его воротило на берегу! Все нутро после горело. Бр, жуткая смерть от утопления. Но от огня, пожалуй, помучительнее будет. Бедные жители Содома и Гоморры, вот уж врагу не пожелаешь такого лютого конца. Сам Денис, правда, не горел, но в той же деревне получил сильнейший ожог. Он засмотрелся на кур, которые клевали с тарелок недоеденную яичницу. Вид куриного каннибализма так увлек подростка, что Денис ненароком облокотился на включенную плиту. Как же он орал! Лечилось предплечье долго и болезненно. Остался след – пятно размером аккурат с орден «За заслуги перед Отечеством третьей степени». Проститутки, наверное, думают, что он делает примочки в спитом чае.
  А с бедными египтянами что сотворил всевышний! Денис бывал и в Шарм-Эль-Шейхе и в Хургаде – миролюбивей и покладистей народа, чем египтяне, не сыскать. Так Господь их особенно возненавидел: кровь заставлял пить, скот сморил, саранчу с мошками науськал,  язвенной болезнью заразил, а напоследок еще и младенцев изничтожил.
  Допустим, кары божьи еще как-то можно объяснить – типа грешников наказывал. Хотя, какие у младенцев грехи? Пусть так. Но своих-то за что? Бей своих, чтобы чужие боялись? Жену Лота в соляной столб обратил - тоже не лучшая долюшка. Блаженного Иова вообще на опыты сатане отдавал. Тот и крова лишился, и детишек, и здоровья – ничего себе награда за верную беспорочную службу. Но это ягодки по сравнению с тем, как он с собственным сыном поступил. Допустил, чтобы на кресте распяли! Полный беспредел.  Смотрите, мол, народы, что я с сыном сотворил. Содрогайтесь. Прикидывайте, что будет на Страшном суде.
   Иосифу Виссарионовичу было с кого брать пример. Недаром в семинарии обучали.
   Господь водит народы кровавыми путями.  Денис по сравнению с ним – снегурочка. Миг – и клиент перешел в иное измерение, и, заметьте, без всяких сопутствующих мук.
   Денис до сих пор переживает из-за той шпаны на Комсомольской, помнит их  искаженные болью лица.
   «Станция Парк культуры. Следующая станция Октябрьская».
   





                Октябрьская


    «Станция Октябрьская. Переход на Калужско-Рижскую линию».
    Осталось еще пара остановок. Потом в камере-хранения Павелецкого вокзала он возьмет инструмент, исходник и на операцию. Выполнит заказ и экспрессом в «Домодедово». Оттуда домой в Женеву. Там ждет любимый компьютер. Соскучился, поди. Компьютер, что женщина. Оставь его ненадолго и уже перезагрузка. Была, правда, мысль махнуть куда-нибудь на море, в ту же Турцию. А что? Климат подходящий,  все включено, и турки давно не поминают русским взятие Измаила. Одно плохо – всюду соотечественники.
     Ладно, будет время подумать.
     Денис пощупал внутренний карман. Там лежал заклеенный конверт  с фотографией очередного обреченного. Вот кому больше не отдыхать. Взглянуть, что ли? Интересно, кто он. Или она?
    Денис достал конверт и аккуратненько разорвал. Оттуда от вынул небольшую фотографию три на четыре.
    «Осторожно, двери закрываются, следующая станция Добрынинская».


                Добрынинская


     «Станция Добрынинская, переход на серпуховскую линию. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…

               


                Павелецкая


    Павелецкая. Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны». В дверь заглянула работница метрополитена в красной фуражке. «Мужчина, - окрикнула она Дениса. - Выходите, состав идет в депо». 
   Подумалось вдруг – странно. Кто-то сказал, что жизнь любого человека помещается в маленький рассказ. Точно подмечено. Его воспоминания уложились в каких-то полчаса поездки по подземному кольцу.
   Денис вышел и машинально присел на деревянную скамью. За ним из вагона кряхтя выбрался бомж и плюхнулся рядом.
    Денис вновь глянул на фото. 
     На него смотрел его любимый Жорка один к одному, только без усов. И стрижка короткая, ежиком, и в галстуке. И серьезный какой-то. А так – одно лицо. Лицо его любимого старшего брата.
     Денис перевернул фотографию и на обороте в который раз перечитал надпись, сделанную наискось химическим карандашом – Рокотов А.
     Денис припомнил газетные заголовки полугодовой давности из английской прессы:  Убийство стального магната в Лондоне, Известный русский предприниматель и меценат Геннадий Рокотов найден с простреленной головой в своем загородном доме, Комиссар Локридж обвиняет русскую мафию.
     Локридж опростоволосился на этом деле, так и не обнаружил ни одной зацепки. Еще бы, то была тончайшая работа, не какое-нибудь покушение на Кеннеди. Пуля вошла олигарху ровно на два сантиметра выше переносицы. Таков его, Дениса, фирменный стиль.
     Да, вот оно как все связалось. Денис отчетливо понимал, что у него не осталось выбора. Впервые за все время карьеры не осталось.
     Послышался звук приходящего поезда. Денис встал. Внезапно что-то резко толкнуло его в бок, и он потерял равновесие. Раздался отчаянный лязг тормозов.
    Люд на перроне пришел в стремительное движение. Кто-то отпрянул, кто-то наоборот подался вперед за подробностями. Одна женщина ойкнула, другая заголосила.
   Только бомж не обратил внимания на происшествие. Он неспешно затопал к эскалатору. Неравномерные лоскутья щетины, пакли давно немытых волос, обвисшие усы с налипшими вермишелинками – только глаза выдавали человека в этом спутанном комке шерсти. Нужно было бы обладать богатым воображением, чтобы признать в бедолаге  того молодого парня. Парня с фотографии. 
  «Внимание, на вновь прибывший поезд посадки не будет. Просьба отойти от края платформы. Повторяю, на вновь прибывший поезд посадки нет.
  Отойдите от края платформы».