Sunglasses at night

Тёплый свет в ванной комнате не был столь ярким, чтобы безбожно освечивать моё лицо, наоборот - затемнял, поэтому тени под глазами были потрясающе насыщенного цвета. Зарывшись пальцами в чёрные волосы, взъерошив и так не нуждающуюся в искусственном поддержании беспорядка лохматость, бросаю последний взгляд на бледное, измождённое бессонницей лицо, окидываю внимательным взглядом стройный, едва ли не тощий торс, улыбнувшись самому себе, натягиваю чёрный, немного растянутый свитер и выхожу из просторной, оформленной прекрасно знающими своё дело дизайнерами, ванной, выключая в ней свет.
Несмотря на то, что сейчас стоял конец августа, вовсе даже не холодный, я замерзал уже несколько дней подряд, и не потому, что дома было промозгло, здесь было тепло - полы с подогревом, тёплый свет лампочек и люстр, светящее по утрам и дням золотое солнце... Только я сам видел вместо жёлтого света холодный синий во всём и в каждой вещи в большой квартире, ещё и умудрился в начале этой перемены заболеть. Меня морозило даже без принятого алкоголя. Есть не хотелось.
Прежде, чем зарулить за угол, я задумчиво куснул губу, пару секунд посомневался, но затем всё же встряхнул головой, поднял себе расположение духа, вошёл в светлую комнату с огромными окнами с видом на ночной город с рыжими фонарями и блестящими чернотой дорогами... И тут же чуть не задохнулся от холодного воздуха, втыкающегося в лёгкие иголочками раскрошенного льда с каждым глотком новых молекул кислорода, азота и других химических элементов. И дело было вовсе не в том, что воздух был холоден, наоборот - обычной комнатной, комфортной для человека, даже больного, температуры, только вот...
Темноволосый мужчина сидел в своём кресле и задумчиво изучал какие-то бумаги перед собой, ограждаясь ото всего, что происходит кругом, одним лишь желанием тишины и покоя. Я особо громким не был, просто тихо подошёл к нему, чуть осторожно, хотя всё во мне рвало и орало, стремясь вырвать к прежней жизни эгоистичную, бьющую ключом самоуверенность и решимость. Странно, что рядом с этим человеком я мог усмирять самого себя настолько успешно. Будто его холодное спокойствие перешло и ко мне, насколько смогло быть мной усвоенным. Поэтому иногда, очень редко, но бывало, что я хотел, чтобы и он сам заразился от меня чем-нибудь более ярким и эмоциональным, чем обладал я сам, если не напускал на себя наигранную флегматичность. Хотел, чтобы не только в минуты изменённого алкоголем состояния, а вообще он был хотя бы немножко по-животному агрессивен и нетерпелив. Только хотеть и иметь - совершенно разные вещи, и чтобы сцепить их вместе в цепочку, нужно очень постараться.
- Вер, ты когда...
Я даже не успеваю завершить свой вопрос, вполне себе невинный, когда опускаюсь рядом на край его шикарного стола, - настолько быстро и резко он прерывает.
- Не сейчас.
- Так я же ничего ещё и не спросил? - Весьма удивившись тому, что он так быстро ответил, даже не услышав моего вопроса до конца, упираюсь одной ладонью прямо совсем рядом с одним из его документов и соблазнительно прогибаюсь, таким макаром всего лишь взглянув на его работу. Конечно, эффект сводила почти на нет болезненная дрожь от резкого контраста между высокой температурой моего тела и окружающей, но всё же я очень старался.
Как-то тяжело, возможно, от усталости вздохнув, мужчина откладывает ручку и чуть поворачивается, глянув на меня. Тем не менее из тёмно-сапфировых глаз не спешит исчезать погружённость в свою работу. Нет, я, конечно, всё понимаю: и что с родителями у тебя сейчас напряжённые отношения, и что содержание и разведение лошадей - не такая уж простая задача, и вообще много чего, но... Мгновенно на меня самого накатилась огромная лавина усталости, только различие между моей и той, что принадлежала мужчине, было в том, что мой снег начал растапливать вспыхнувший в самом центре концентрации сугробов огонёк раздражения.
- Хорошо. Что ты хотел узнать? - Даже бровью не повёл, сцепив красивые руки с изящными, ухоженными пальцами аристократа в замок и глядя на меня.
Я так сильно и часто отрываю его от работы, что он на меня смотрит так, будто я назойливая мошка, или что?
- Ты когда спать? - Я пока спокоен, да. Даже красиво наклоняю голову набок, моргнув чёрными ресницами.
Герцог проезжает ледяной оценкой взгляда по моей совершенно обычной позе, смотрит в ярко-синие глаза, поднимая уголок бледных губ в не совсем ясной мне улыбке.
- Прости, сегодня ничего не будет. Ложись один.
Он уже тянется за своей ручкой, а я чувствую, как воздух проходит через раздувшиеся от разрастающегося гнева ноздри... Подняв брови, вгрызаюсь взглядом расширенных потемневших глаз в утончённую, но нисколько не лишённую угадываемой физической силы фигуру Лиссимаха.
- Да с чего ты взял, что я говорил о сексе?! Я, между прочим, до сих пор болею и знаю, что ты положишь меня спать, пресекая все мои попытки!
Поэтому их уже и не делаю, а медленно и постепенно уверяю своё тело в том, что не болеть - будет лучше. Три дня без интимной близости, когда объект желаний и любви в одной с тобой не то, чтобы постели, а квартире - это грустно.
- Дани, не заводись. Болеешь - лечись не только со мной, но и сам лекарствами не пренебрегай. - Вот и всё. Айсберг в холодном северном море. Нерушимый, твёрдый, о который стремительный, окрылённый раздражением крейсер только разобьётся и потопит сам себя. Ну уж нет, я не стану очередным Титаником!
Спрыгиваю со стола, гневно разворачивая его кресло, чтобы Лиссимах смотрел только на меня. На МЕНЯ, а не на бумаги. Он же с усталой обречённостью поднимает на меня свои невероятные спафировые глаза.
Что, уже достал тебя?
- Я и так не пренебрегаю! Сейчас о тебе заботился, не поверишь! Ты когда последний раз высыпался? - Щурю глаза, уперевшись руками в подлокотники кресла и пытливо глядя в его глаза.
- А ты сам? В последнее время ты плохо спишь, вернее, вообще не спишь. - Ровным, спокойным тоном, хоть и после вздоха.
Тебе сложно держать себя в руках или ты и правда так устал? Устал? А я только начал, и меня, по ходу дела, несёт.
- Не переводи вопрос! Я тебя первый спросил. - И вновь отрываюсь от кресла, стоя рядом с Вером и ощетиниваясь злобными колючками.
- Как сущий ребёнок... - Он качает головой, и рассыпанные по его плечам тёмно-каштановые волосы пародируют маленькие волны.
Ребёнок, значит, да?
- И, как ребёнок, я хочу внимания!
Злобно рыкнув, повышаю голос, прожигая этого невероятного мужчину, само спокойствие во плоти, хотя когда-то я сравнил его со Смертью, отчаянной, плещущейся в глазах жаждой быть желанным, быть объектом страсти, тепла, быть заткнутым, в конце концов, влажным поцелуем...
Герцог не хватает меня за руку, опрокидывая на себя, не раскаивается, не отодвигает в сторону свои бумаги, чтобы освободить место на столе. Он просто дотрагивается кончиками пальцев до своего же виска и прикрывает на секунду глаза. Меня же начинает трясти, не только от лихорадки, но и злости.
Не любишь, когда нарушают твоё тщательно выстроенное и окружающее тебя спокойствие? Когда врываются в твой мир окрашенные ярко-алым краски, словно кляксы, оставленные кисточкой ребёнка, на белом девственно-чистом листе?
- Дани, успокойся и иди в кровать. Тебе нужно поспать.
О да, мои круги под глазами, общее дрянное состояние прекрасно и ещё более красноречиво, чем твои вздохи, говорят мне об этом! Но попробуй поспи, когда хочешь, чтобы твой мужчина взял тебя, а он отказывается, ибо ты - болеешь. Какова причина-то...
Веркассивелланос начинает подниматься с кресла, видимо, решив отвести меня самолично в спальню. На то, что я всё-таки смог развести его на ночь любви, даже не надеюсь: не столь наивен. Поэтому и делаю шаг назад.
- Ах да... Опять "успокойся"! Хорошо. Я спокоен.
И, резко развернувшись, иду прочь из комнаты, от этого ходячего айсберга, от его чёртовых бумажек, от его неясных улыбок, стремительно заворачивая за угол и идя в коридор. Видимо, полагая, что я просто ушёл на кухню, наверняка бить посуду, чего никогда не делаю, или нервно курить, Лиссимах не последовал за мной. Конечно, зачем, перекипит мальчик да перестанет, а ему надо разобраться с бумагами, заперев глубоко на замок чувство раздражённости, каплю вины и уязвлённости... Я же срываю с вешалки красный шарф, надеваю избитые кроссовки и нацепляю на острый, немного курносый нос солнечные очки.

Дёргая рукой, провоцирую сигареты подняться выше и подхватываю одну зубами за краешек фильтра, по старой привычке, а затем запихиваю неполную пачку обратно в задний карман тёмных джинсов. Как обычно, металлическая зажигалка не отказала, и мои ладони так же, как и губы, осветил маленький огонёк, зажёгший сигарету. Смесь Вирджинии и Берлея, терпкий, чуть сладковатый аромат чёрной смородины... В ночной воздух сорвался с изорванных укусами губ выдох вместе с беловатым дымом.
Это был уже не первый носитель в себе витамина PP, который я поджигал и дым которого вдыхал в себя, я брёл по набережной, более ровно, чем прежде, дыша, глядя на ночные зажжённые огни фонарей через полароидные стёкла солнечных очков, успокаивая себя не только с помощью химии, но и собственными доводами, а также упрёками.
С первой сигаретой я познакомился с одиноким мужчиной, попавшимся мне в безлюдном переулке и которого я сразу же послал на ***, как только он у меня попросил закурить. Естественно, ему это не понравилось, особенно от такого тщедушного сопляка, как я... В общем, я с удовольствием выместил свою агрессию, плещущуюся по венам и артериям, показал во всей физической красе раздражённую и поднявшуюся с глубин обиженной души злость, обжигающую потоками лавы грудную клетку. Затем, с избитой мордой, почувствовав холод стены за своей спиной и цепкие пальцы на собственном горле, мужик перестал отмазываться от озверившегося молодого человека ударами по тому, что оказывалось ближе, и я таки внемлил его просьбе, сказав, что курить - вредно. После чего закурил сам, и мы разошлись. Оба побитые, вдыхающие в себя дым и воздух ночного города, он - ошалелый, я - заметно успокоившийся. Потому, как только позади меня стихли шаги недавнего, но оказавшегося полезным встречного, голову тут же наполнило жужжание недовольных мыслей и укоров, выдаваемых с болезненностью укусов самому себе.
И какого чёрта я вызверился? На мужчину было, мягко говоря, плевать, я ему закурить-таки дал, что ему ещё надо было-то? Ну да, подрались немножко, пока мой рассудок не сказал: хватит, но это отдельная, уже забытая песня. В голове крутилось только одно: Вер. Вер, Вер, Вер, Вер, Вер... Айсберг недоделанный, на которого я зря разозлился. И выскочить в город, пусть и в тёплую августовскую ночь, когда тело била лихорадка, а ещё дымить, как паровоз, было не самой лучшей идеей. Впрочем, я, как самая ненастоящая птица-говорун, умом и сообразительностью в минуты гнева не отличаюсь.
Вымученно зарывшись пальцами в смоляные пряди растрёпанных волос, выбрасываю почти скончавшуюся в моих губах сигарету и, дёрганым движением поправив шарф, нервно кусая губы, широким шагом направляюсь к мосту.
Почти успокоившись, я внезапно вспомнил, что дверь-то закрыл вовсе не мягко, а громко, и неприятно удивился тому, что Лиссимах до сих пор не забил тревогу. Хотя бы видимую мной.
Перебесится мальчик и вернётся, так ты думаешь, да, Вер? Ну хорошо-хорошо... А если не вернусь?!
И с новым приступом раздражения, вновь озлобившись на этого бесконечно спокойного и уверенного в том, что всё делает правильно, ублюдка, носком кроссовка сношу с тротуара какой-то камешек на проезжую часть. Как раз в тот момент, когда по ноге пробегает весьма ощутимая вибрация, а до слуха доносится мелодия звонка. Ой, надо же, вспомнил о заблудшей душе!
Вытаскиваю так же нервно сострясаемый вибрацией, как и я сам - дрожью, мобильный, даже отвечаю на звонок после минуты колебания.
- Дани, ты где?
Мне показалось или он и правда облегчённо выдохнул, как только я ответил принятием вызова? Но даже, если в его голосе присутствуют тревожные ноты, даже, если мне в пору ликовать оттого, что я таки растряс этот айсберг, всё равно... Не знаю, что именно всё равно.
- На мосту. - Бросаю задумчивый, почти полный серьёзности взгляд на ещё более тёмную от закрывающих глаза чёрных стёкол воду.
- Что ты там забыл? - Я прямо вижу, как ты удивлённо-встревоженно поднимаешь свои тёмные брови.
Тебя, дурак.
- Красивый полёт. - Со злым, кривым ехидством улыбаюсь краешком искусанных губ.
Думаю, ты замер. Ненадолго.
- Только посмей сделать глупость, идиот. Тоже мне, трагедию устроил...
Да, дурак у тебя мальчик... Но ты волнуешься, Вер. Я же слышу по твоему голосу. Хотя и прекрасно знаешь, что я не суицидник ни в коем разе. Слишком люблю жизнь.
А ты уже спрашиваешь:
- На каком?
- Самом большом. Чтобы было пафосно. - Почему, почему он никогда не ругается, а я же это делаю постоянно, когда меня что-то выбешивает окончательно?
Он фыркает и вырубается, а я убираю мобильный обратно, поднимаю солнечные очки на лоб и достаю новую сигарету, заруливая на самый большой в Гамбурге мост.

По широкой дороге проносятся редкие машины и мотоциклы, освещающие зернистую чёрную дорогу своими фарами и поднимающие воздух в стремительный полёт, взъерошивающий мои волосы. Где-то внизу, по чёрной реке плывут рабочие паромы и экскурсионные пароходы, у каких-то людей праздник, они видят множество огней, смеются, пьют... А у меня драма. Я повёл себя как истеричный подросток, требующий к себе внимания и обвиняющий во всём и вся того, кто, как он считает, является инициатором всех бед. Как маленький... Мгновенно стало совсем паршиво после этого осознания, и в конце ленты моста я остановился, облокотившись о мощные перила и глядя на тёмную неспокойную воду. Вот лёд, в отличие от жидкости, всегда спокоен. Пока к нему не применишь огонь или просто не ударишь один раз, но сильно, тяжёлым молотком.
Моя тень стала чётче, когда издали засветили фары, но не просто какой-то проезжающей мимо машины, а весьма знакомой чёрной красавицы на четырёх колёсах с летними шинами... Затем я и вовсе потонул в ярком свете, но даже не повернулся в его сторону. Заглох мотор, открылась дверь, закрылась, беззвучно мигнули фары, сообщая, что машина поставлена на электронную охрану, а я всё так же смотрел на воду, нависнув на тяжёлый металл перил.
Он подошёл молча, я бы сказал, что почти неслышно, и это могло сойти за правду: звуки плещущейся о камни воды, несущихся колёс по асфальту и далёкие гудки в порту вполне бы заглушили его приближение - но ведь это не так. Я прекрасно слышал, как Вер подошёл ко мне, а затем видел и ощущал, как он без разговоров вырвал из моего рта очередную сигарету с чуть сладковатым ароматом чёрной смородины, и с холодной, заточённой в рамки контроля яростью за мой идиотский поступок притянул к себе, впиваясь поцелуем в мои губы, разрывая мгновенно выстроенную оборону с таким напором, что я довольно быстро сдался. Вопрос ещё в том: хотел ли сопротивляться? Я ведь уже не злюсь, почти не злюсь на него, а скорее прибиваю самого себя. Ведь повёл себя...
- В машину, истеричка. - Бросает, уверенный, что я последую за ним.
Я же довольно медленно разворачиваюсь, оценивая его решимость сосредоточенным прищуром васильковых глаз.
- Покатаешь по ночному городу, айсберг недоделанный?
Вер немного думает, взвешивая все плюсы и минусы моего предложения, оглядывая моё избиваемое дрожью тело, но, в конце концов, видимо, решает, что ничего плохого в небольшой прогулочной поездке не будет:
- После - домой, выпить таблетки и спать.
- Ну это мы ещё посмотрим...
И всё же гудок царственно проплывающего под мостом парома заглушает мой дерзкий и самоуверенный ответ.

19.05.'10